, мне известные. Теперь я стану говорить об утках
низшего  достоинства, которые охотниками не уважаются, особенно потому,  что
все,  без  исключения,  постоянно  и  сильно  пахнут   рыбой.  Всё  они  уже
утки-рыбалки,  или  рыболовки;  это  по  преимуществу  водоплавающие  птицы.
Постоянное их местопребывание и днем  и ночью - вода; земля для них почти не
существует.


        "ж) Нырок"

     Небольшая, но крепкая, складная и мясистая  утка.  Кличка ей дана,  как
говорится,  по шерсти, хотя, правду  сказать,  гагара  не уступает нырку,  а
гоголь  превосходит  его  в  искусстве или способности нырять.  Нырки  пером
пестры, а говоря точнее, их можно назвать пегими; цвет пежин  однообразный и
траурный -  черный с белым; селезень пестрее и красивее утки. Полет их очень
быстр, и от частого  маханья крыльями происходит особенный звук,  похожий не
на чистый  свист,  а  на  какое-то дрожанье свиста,  которое нельзя передать
словами; подобный звук слышен отчасти в полете стрепета. Охотникам он хорошо
знаком. Нырок  не  вдруг поднимается  с  воды, завидя  человека:  он  сейчас
начинает так проворно нырять, что  на  широкой воде в одну минуту очутится в
безопасном расстоянии от выстрела. Если же это случится не на широкой реке и
нырку  придется нырять вниз по течению, то он производит с таким проворством
свое подводное  плаванье,  что  стрелок, если  захочет  догнать его,  должен
бежать,  как  говорится, во  все лопатки. Наконец,  когда  охотник  внезапно
явится слишком близко к  вынырнувшему нырку, забежав вперед за излучину  или
колено  реки,  -  нырок  поднимается; сначала  отделяется от  воды  довольно
трудно, летит, шлепая крыльями по  водяной поверхности, но скоро разлетится,
полетит очень быстро и поднимется высоко. Нырки прилетают  весной ранее всех
уток. В исходе  марта иногда стоит в Оренбургской губернии глубокая зима: ни
малейших  признаков наступающей весны, кроме ослепительного  блеска, которым
стекленеется поверхность снегов!.. И вдруг охотник слышит, что в вышине, под
облаками,  раздаются  какие-то особенные  звуки;  он  легко узнает  их:  это
дребезжащий свист  или шум от резкого полета огромных стай нырков.  Поглядев
пристально, зоркими  глазами  можно  увидеть  их,  быстро  и высоко  летящих
подобно облаку или серой тучке, гонимой  сильным ветром. Трудно пересказать,
какое сладкое  впечатление производят на  сердце охотника эти неясные звуки,
этот  неопределенный шум, означающий начало  прилета птицы, обещающий скорое
наступление  весны после долгой нестерпимо  надоевшей зимы, которая доводила
до отчаяния охотника своею  бесконечностью... Вот пример, как иногда  бывает
длинна зима  в Оренбургской губернии: в  1807  году 1 апреля перед солнечным
восходом было двадцать градусов мороза по Реомюру! Это так красноречиво, что
ничего прибавлять не нужно и, несмотря на первое апреля, - совершенно верно,
ибо  с  точностью записано мною  в моих охотничьих записках.  Не  знаю,  как
другие охотники,  но  я  всегда  встречал с  восхищением прилет нырков  и, в
благодарность  за  раннее появление  и  радостное чувство, тогда  испытанное
мною, постоянно  сохранял  к  ним некоторое уважение  и  стрелял  их,  когда
попадались... Хороша благодарность и  уважение, скажут не охотники, но у нас
своя логика: чем более уважается птица, тем более стараются добыть ее.

     Сначала большие  стаи  нырков  пролетают,  не опускаясь, да и некуда им
опускаться;  вслед  за  ними  появляются нырки  парами  везде, где  река или
материк в пруде очистились от льда,  а на больших реках - по полыньям; потом
до лета нырки продолжают держаться по рекам и прудам, парами и в одиночку. В
продолжение  лета нырков встречаешь мало, и  то селезней, а осенью они опять
собираются  к отлету большими стаями. Никогда  не  нахаживал я их гнезд,  но
выводки мне попадались.  Кажется, можно сказать  утвердительно, что нырки не
вьют гнезд на  твердой  земле,  как  все предыдущие,  описанные мною  утиные
породы,  а, подобно другим рыболовным уткам, ухитряются класть свои гнезда в
камышах или  высокой густой осоке, на воде или над водою. Я нашел  два такие
гнезда, и они будут описаны в своем месте. С нырка начинаются утиные породы,
которые почти лишены способности ходить  по земле: лапы их так устроены, что
ими ловко  только  плавать, то есть гресть, как веслами; они посажены  очень
близко к  хвосту и торчат в заду. У  нырка эта особенность еще не так  резко
выдается,   и  он  составляет  как  будто  переходную  породу.  Нос  у  него
обыкновенного устройства,  черноватый,  не  узенький  и  не  бледно-рогового
цвета, как  у  всех остальных пород рыбалок, кроме черни.  Все водоплавающие
птицы снабжены от заботливой природы густым и длинным пухом, не пропускающим
ни  капли  воды  до их  тела,  но  утки-рыбалки,  начиная с нырка до  гоголя
включительно (особенно последний),  предназначенные  всю жизнь  проводить на
воде, снабжены  предпочтительно самым густым пухом. Нырок всегда  на воде: с
утра до вечера ловит мелкую  рыбешку, не брезгуя, впрочем, никакими водяными
мелкими гадинами и насекомыми.

     Утки с утятами, которые изумительно проворны, держатся упорно в камыше,
и  трудно выгнать их на открытую  воду. Нырки всегда довольно сыты, а осенью
бывают даже очень  жирны; мясо их  было бы  сочно, мягко и вкусно, если б не
пахло сильно рыбой.  Я встречал людей, которым этот запах был не противен, и
они считали нырков за лакомое кушанье. Если с нырка содрать кожу, выскоблить
начисто  его  внутренности,  хорошенько выполоскать,  помочить  часа  два  в
солёной воде и потом зажарить, то рыбного  запаху останется очень  мало, и у
кого хорош  аппетит, тот  может кушать его с  удовольствием. Нырок  довольно
крепок к ружью и требует настоящей утиной дроби, не мельче 4-го нумера.

     Есть точно такие  же маленькие нырки, не более чирка,  и есть еще нырки
большие,  с красными  головами,  широким  носом пепельного цвета и  широкими
лапами абрикосового цвета. И тех и других мне видеть близко не удалось.


        "з) Чернь"

     Недаром  дано этой породе  уток  собирательное  имя: они  появляются не
очень  рано  весной,  всегда  огромными  стаями;  не только в  одиночку  или
попарно, но  даже  маленькими стайками я никогда их не встречал. Обыкновенно
садятся они на  большие,  чистые пруды  или озера и густым черным покрывалом
одевают  светлую  воду.  Вода  буквально  кажется черною, а потому и в  этом
отношении  верно дано им  название чернь. Они бывают  у нас только пролетом:
весной и осенью; на больших водах держатся долго, особенно в хорошую, теплую
осень.  Где выводят детей -  не  знаю, только  не в  тех уездах Оренбургской
губернии,  где я живал, потому что с  молодыми  я никогда их не  видывал  (*
Недавно  получил я известие от одного достоверного охотника, что он встречал
выводки черни в Оренбургской губернии.  Я могу  объяснить свою ошибку только
тем, что  смешивал их  с  выводками  белобрюшки  или  нырка:  утки  их очень
сходны). Beличиною, складом  носа и пером чернь очень  похожа на утку нырка,
то есть верхняя часть у  них  черного,  а нижняя  - беловатого цвета. Мне не
удавалось много стрелять их;  это хлопотно, потому  что они всегда сидят  на
середине пруда и надобно к ним подъезжать на лодке, чего я никогда не делал,
да и  птица того не стоит. Я  бивал их только тогда,  когда  они случайно на
меня  налетали. Различия в перьях  между селезнем и уткой  я не замечал,  но
другие  охотники  сказывали мне,  что  селезень  отличается большим  отливом
кофейного цвета,  большею  величиной и черным хохлом.  Вообще эта утка пером
некрасива,  но крепкого сложения; нос и лапы  у ней точно  такого же цвета и
устройства, как у нырка, а пахнет рыбой  меньше его. Если удастся подплыть в
меру из-за камыша к стае черни, то можно убить одним зарядом до десятка.


        "и) Гагара"

     Долго думал  я, что крохаль - утка-рыбалка, особенная от гагары, потому
что в  молодости  случилось мне убить двух гагар, которые не  имели  хохлов,
были гораздо  белесоватее пером,  крупнее телом  и  которых простые охотники
тогда называли крохалями. Впоследствии убедился  я, что это одно  и то же  и
что убитые мною утки-рыбалки были старые гагары, или крохали, которые всегда
бывают  крупнее  и  белесоватее.  Без  хохлов также  попадались  мне  многие
впоследствии, и, вероятно, хохлы имеют только селезни.

     Длина  этой  утки  от  носа до хвоста, или,  лучше сказать до ног,  ибо
хвостовых перьев у гагар  нет,  - одиннадцать вершков, нос длиною в  вершок,
темно-свинцового  цвета,  тонкий и  к концу очень  острый и  крепкий; голова
небольшая,  продолговатая, вдоль ее, по лбу, лежит  полоса темно-коричневого
цвета,  оканчивающаяся  позади  затылочной  кости  хохлом  вокруг всей  шеи,
вышиною с лишком в  вершок,  похожим более  на старинные брыжжи или ожерелье
ржавого,  а  к корню  перьев темно-коричневого  цвета; шея  длинная,  сверху
темно-пепельная, спина пепельно-коричневая, которая  как будто  оканчивается
торчащими  из зада  ногами, темно-свинцового цвета сверху и беловато-желтого
снизу, с  редкими,  неправильными, темными пятнами; ноги гагары  от лапок до
хлупи не кругловаты, но  совершенно плоски, три  ножные пальца,  соединенные
между  собой крепкими глухими  перепонками,  почти свинцового  цвета и  тоже
плоские, а не круглые, как бывает у всех птиц. Повыше последнего сгиба ноги,
от которого начинается лапка, есть четвертый палец, в виде крошечной плоской
лопатки, с  таким же  ногтем.  Крылья, относительно величины самой птицы, не
уступающей кряковной утке, очень узки и малы. Цвет их пепельно-коричневый; с
обоих  краев первые  перья  белые,  а посредине крыльев поперек идет  полоса
пальца в  три шириною,  коричневого цвета; такого же цвета и три  правильные
пера.  Брюхо, от ног до самого хохла или  ожерелья, покрыто белыми, мелкими,
серебристыми перьями, имеющими, с первого взгляда, вид волос, так они тонки;
под перьями  лежит  превосходный,  густой и нежный пух дикого цвета.  Подбой
крыльев ярко-белый.

     Гагары  вполне  утки-рыбалки и  так  пахнут рыбой,  что  есть их  почти
невозможно, а  потому охотники  не  стреляют  гагар, разве  для  того,  чтоб
разрядить  ружье,  или для пуху,  который  не уступает  гоголиному.  Русский
народ,  однако, знал хорошо гагару только под именем  крохаля (без сомнения,
это  имя  древнейшее), потому что крохаль живет до сих пор  в поговорке  или
присловье народном (* Крестьяне называют иногда гагарой лысуху). Когда хотят
выразить  чью-нибудь заботливость и любовь  к другому лицу, то говорят:  "Он
(или   она)  дрожит   над  ней,  как  крохаль".  Это  означает  или  сильную
привязанность селезня крохаля  к утке, или особенную горячность последней  к
утятам, подмеченную народом. К сожалению,  я  не  знаю  коротко нравов  этой
утки, которые  непременно  должны  быть замечательны,  чему  доказательством
служит особенность в плоскости ног и в  свивании гнезд, плавающих по воде. Я
нашел один раз такое гнездо: гагара, сидя  на нем, как на лодке,  плавала по
маленькому  озерцу,  находившемуся  посреди  огромного камыша; увидя  меня в
близком расстоянии, гагара сползла или свалилась на воду и нырнула. Яиц было
девять  (?), похожих  на куриные  величиною и  фигурою,  бледно-зеленоватого
цвета  с крапинками.  Во время общего весеннего прилета птицы  я  никогда не
замечал пролетных гагар стаями. Они оказываются  как-то  нечаянно,  всегда в
одиночку  и всегда очень поздно весною. Глубокие  пруды,  особенно  материки
прудов, большие озера с камышами - вот обыкновенное их местопребывание. Пища
гагар  преимущественно  состоит  из  мелкой  рыбешки  и  частью  из  водяных
насекомых.  Гагары почти  не могут  ходить, а могут только присесть на  свои
ноги  и  то  на   мели,  отчего  получают   странную   посадку,  ибо  сидят,
запрокинувшись  назад,  в  полустоячем  положении,  подняв свой  острый  нос
кверху. Они  имеют в крыльях перья коротенькие, отчего самые  крылья кажутся
не  так коротки. Вообще гагары летают, особенно поднимаются сначала, трудно,
пока  не разлетятся, и только одна крайность может заставить их  подняться с
воды;  по  большей  части  от  всякой  опасности  они  отделываются  упорным
ныряньем, в чем уступают  только одним гоголям.  Впрочем, некоторые охотники
видали их летающих высоко и быстро целыми станицами.

     Есть  еще  порода  маленьких   гагар,  которые  втрое  меньше  больших,
совершенно с ними схожи станом и пером, но, кажется, без хохлов. Эта порода,
напротив, всегда  попадалась  мне  станичками:  они летают  гораздо  резвее.
Название гагары объяснить не умею.

     Иногда смешивают гагар с гоголями по прямизне и длине вытянутых шей, но
между ними немало  существенной разницы во многих отношениях, о чем сейчас я
буду говорить.


        "к) Гоголь"

     Собственное имя гоголя  часто употребляется в народе как  нарицательное
или  качественное.  Всякий   русский   человек  поймет,  когда   скажут  про
кого-нибудь;  "Экой гоголь!.."  или:  "Смотри, каким  гоголем выступает...",
хотя  гоголь никак не  выступает, потому  что  почти  не  может  ходить. Это
уподобление основывается на том, что гоголи (равно как и гагары) очень прямо
держат  свои длинные шеи и высоко несут  головы, а потому людей,  имеющих от
природы  такой  склад  тела, привычку  или претензию, которая  в то же время
придает  вид  бодрости  и даже некоторой надменности, сравнивают с гоголями.
Без особенного острого зрения можно различить во множестве плавающих уток по
озеру или пруду, торчащие  прямо,  как палки, длинные  шеи  гагар и гоголей;
последние еще заметнее, потому что они  погружают  свое тело в воду  гораздо
глубже всех других уток и шеи их торчат как  будто  прямо из  воды. Гоголь -
последняя и, по преимуществу, самая замечательная утка-рыбалка,  и  пища его
состоит исключительно из  мелкой рыбешки. Гоголь поменьше гагары и равняется
величиной  с утками  средними, например  с широконоской  или белобрюшкой, но
склад  его  стана  длиннее   и   челнообразнее.   Цвет  перьев  сизый,  даже
голубоватый,  с  легкими отливами;  ноги  торчат  совершенно  в заду,  лапки
зеленоватого  цвета, перепонки  между пальцами очень плотные.  Гоголь  почти
вовсе  ходить не  может  и поднимается с воды  труднее и неохотнее  еще, чем
гагара. Мне даже не случалось видеть во всю  мою жизнь летающего гоголя. Нос
у  него узенький, кругловатый, нисколько не подходящий к носам  обыкновенных
уток:  конец  верхней  половинки   его  загнут  книзу;   голова   небольшая,
пропорциональная, шея длинная, но короче,  чем у гагары, и не так неподвижно
пряма;  напротив,  он очень  гибко повертывает  ею,  пока не  увидит  вблизи
человека; как же скоро заметит что-нибудь, угрожающее опасностью,  то сейчас
прибегает  к своей  особенной способности погружаться в  воду так, что видна
только  одна  узенькая  полоска  спины,  колом  торчащая  шея  и  неподвижно
устремленные на предмет опасности, до невероятности зоркие, красные глаза. В
этом сторожевом положении гоголь удивителен! Как бы вы пристально на него ни
смотрели, вы не  заметите даже, когда и куда пропадет он! Не заметите также,
когда и  откуда вынырнет... до  такой  степени он ныряет быстро.  Даже слово
нырять не годится для выражения гоголиного нырянья: это просто исчезновение.
Для полного понимания  изумительного проворства гоголя довольно сказать, что
когда  употреблялись ружья с кремнями, то  его  нельзя было убить иначе, как
врасплох. Вместе  со стуком кремня об огниво, брызнувшими от стали  искрами,
воспламенением  пороха  на полке, что, конечно, совершается в одну секунду -
исчезает шея и голова гоголя, и дробь ударяет в пустое место, в кружок воды,
завертевшийся от мгновенного его погружения. Единственно волшебной  быстроте
своего нырянья обязан гоголь тем  вниманием,  которое оказывали ему  молодые
охотники в мое время, а  может  быть, и теперь оказывают, ибо мясо гоголиное
хуже всех других уток-рыбалок,  а за отличным  его пухом охотник гоняться не
станет.  Видимая возможность убить утку,  плавающую в меру и не улетающую от
выстрелов,  надежда  на свое проворство и  меткость прицела,  уверенность  в
доброте любимого ружья, желание отличиться  перед товарищами и, всего более,
трудность,  почти  невозможность  успеха  раздражали  самолюбие охотников  и
собирали иногда около гоголей, плавающих на небольшом пруде или озере, целое
общество  стрелков. Я помню в молодости моей много подобных случаев. Сколько
крика, смеха,  горячности, беганья и бесполезных выстрелов! По большей части
случалось,  что,  не  убив  ни одного  гоголя  и  расстреляв  свои  патроны,
возвращались мы  домой, чтоб на просторе досыта насмеяться друг над  другом.
Но иногда упорство преодолевало, и то  единственно  в таком  случае, если на
воде был захвачен один,  много  два гоголя, ибо тут надобно было  каждому из
них беспрестанно нырять. Бедная  утка, наконец, выбивалась  из сил, не могла
держать своего тела  глубоко  погруженным в воде, начинала  чаще выныривать,
медленнее погружаться, и удачный выстрел доставлял победу которому-нибудь из
охотников.  - После рассказанного мною,  казалось бы, должно  заключить, что
гоголи лишены способности летать, но некоторые, достойные вероятия, охотники
уверяли меня, что видели быстро  и высоко летающих гоголей. Притом откуда же
они являются весною? Конечно, откуда-нибудь прилетают, хотя никто не видывал
их прилета; они в начале мая вдруг оказываются на прудах и  озерах, всегда в
очень  малом  числе.  Что  же  касается  до  того,  что  гоголь,  окруженный
охотниками, не поднимается  с  воды от их  выстрелов,  то,  без сомнения, он
чувствует опасность подъема по инстинкту, в чем и не ошибается: поднявшись с
воды,  он  был  бы убит в ту же минуту влет несколькими  выстрелами. Если же
случится подойти  к  воде  из-за  чего-нибудь,  так,  чтобы  не  было  видно
охотника, то застрелить гоголя весьма  легко: он плавает на воде высоко, шея
его согнута, и он пристально смотрит вниз и сторожит  маленьких рыбок. Тогда
выстрел убивает его, как простую утку.

     Я  пробовал  стрелять  гоголей  тем способом,  каким  стреляют  стоящую
неглубоко в  воде рыбу. Надобно принять  в  соображение угол падения дроби и
метить  не в самую рыбу, а несколько  выше или  ниже.  Угол отражения дроби,
всегда равный углу падения,  будет  зависеть от того,  как  высок берег,  на
котором стоит охотник,  и  как  далека от него  цель.  Если берег совершенно
плоек и расстояние не близко,  одним словом,  если угол  падения будет очень
остр, то дробь рикошетом взмоет  вверх. Очевидно, что в  этом случае надобно
брать  на  цель  ниже или ближе стоящей рыбы; если  же берег  высок  и  угол
падения дроби будет выходить тупой, то дробь пойдет в  воде под тем же углом
вниз,  следовательно  брать  на цель  надобно  несколько  выше  или  дальше.
Заметив, что гоголь сначала  ныряет прямо вглубь, а не в сторону или вперед,
как  другие утки, и  потом  уже поворачивает  куда ему  надобно, я  целил  в
нырнувшего гоголя, как в стоячую в воде рыбу, но  успеха не было. Проворство
его спасало.  Острота зрения и слуха у гоголя  изумительны: хотя бы  он плыл
спиною к  охотнику, он видит, не оглядываясь, все его движения и слышит стук
кремня об  огниво. Много  раз входило мне  в голову:  не устроен  ли глаз  у
гоголя особенным  образом?  Но  по наружности ничего особенного не  заметно.
Должно предполагать, что из ружей с  пистонами можно бить гоголей  успешнее,
ибо  нет  искр  от огнива,  нет вспышки  пороха,  и выстрел  пистонных ружей
гораздо  быстрее.  Поверить это предположение  на опыте мне  не  удалось, но
впоследствии я слышал, что мое мнение совершенно оправдалось на деле.

     Я  не  нахаживал гоголиных гнезд, но нет никакого  сомнения, что гоголь
устраивает их  в камышах над водою, как гагары, лысухи  и,  вероятно, другие
породы  уток-рыбалок,  потому  что гоголь более всех  их  лишен  способности
ходить