могу только отвечать, что  так  думают  охотники и  народ. Вообще  я  должен
сказать, что писал о  том,  что  видел  своими глазами, и  называл птиц, как
называют их народ и охотники, мои туземцы. Ученая  классификация уже  не мое
дело). Вообще  у  дроздов ножки  темные, у черных совсем черные.  6)  Певчий
дрозд при первом взгляде  очень похож перьями на серого дрозда, но вдвое его
меньше и  пятна  имеет крупнее, круглее,  почти черные,  но редкие, отчего и
кажется издали серым;  поет очень хорошо и  передразнивает даже соловья.  7)
Водяной  дрозд,  почти  такой  же  величины,  как  певчий, или  немного  его
поменьше, темно-пепельного цвета;  ножки очень черны; под горлом имеет белое
пятно; он держится по маленьким речкам  и ручьям и бегает по их бережкам; он
нередко перебегает по дну речки с одного берега на другой, погружаясь в воду
на  аршин и более глубиною, даже ловит  мелкую рыбешку; нос имеет  прямой  и
жесткий, светло-рогового цвета.

     Шестая и  седьмая породы дроздов мне  мало знакомы.  Певчих  дроздов  я
видал  в клетках,  а водяных  - только  издали и  потому описываю их со слов
достоверного охотника.

     Все  дрозды  имеют  один склад,  несколько похожий  на  сорочий, и  все
скачут, то есть прыгают обеими ногами  вместе,  вдруг. Этой поскочи не имеет
ни одна порода дичи, а  потому, по  народному  понятию, дроздов  не  следует
есть,  как  скачущих ворон,  сорок,  галок,  воробьев  и  проч.  Разумеется,
добычливые деревенские охотники дроздов не стреляют не столько из уважения к
народному предрассудку,  сколько потому,  что они мелки  и не стоят  заряда;
около же больших городов, особенно около столиц,  крестьяне стреляют дроздов
очень много и еще более ловят и выгодно продают для роскошных столов богатых
городских жителей.

     Дрозд - живая, бодрая,  веселая и в  то же время певчая птичка. Большой
рябинник  с  крупными  продолговатыми  пятнами  и  черный  дрозд  с  желтыми
ободочками  около  глаз считаются  лучшими певцами после певчего дрозда. Про
черного ничего не могу сказать  утвердительно, но рябинника я держал долго в
большой клетке; он пел довольно приятно и  тихо, чего нельзя  ожидать по его
жесткому  крику, похожему на какое-то  трещанье,  взвизгиванье и  щекотанье.
Каждому охотнику известны  звуки,  всего  чаще  издаваемые дроздами  (*  Так
кричат  дрозды серые, большие рябинники  и обе  породы  черных),  которые  я
всегда слушал с особенным удовольствием, похожие на слоги чок, чок, чок. Ими
нередко обличает себя дрозд, сидя в густых древесных ветвях и листьях или на
вершине высокого дерева. Большая же  стая  дроздов,  рассевшись по деревьям,
поднимает такое чоканье, что его  услышишь издали. Я  всего более  знаком  с
породами  большого и малого  Дрозда-рябинника и потому,  говоря вообще, буду
говорить собственно о них. Дрозды обеих этих пород появляются  весною  ранее
почти всей дичи, обыкновенно в исходе  марта. Я всегда находил их в  кустах,
около обтаявших кругом  родников или теплых навозных куч. Некоторые охотники
утверждают, что  дрозды не  улетают  на зиму за море или в теплейший  нашего
климат,  основываясь  на том, что часто нахаживали их зимою, изредка даже  в
немалом количестве, около незамерзающих ключей, но это ничего не доказывает,
кроме того, что  они могут выносить нашу зиму:  утки, без сомнения, отлетная
птица, но по речкам,  не замерзающим зимою, всегда  можно найти  кряковных и
даже серых уток, которые  на них зимуют. По моему  мнению, это утки  поздних
выводок  -  отсталые,  запоздавшие  к   отлету  по  каким-нибудь   особенным
обстоятельствам:  точно такими же отсталыми могут быть  и дрозды,  находимые
зимой  около родников.  Впрочем,  я готов согласиться,  что  дрозды  улетают
куда-нибудь недалеко, потому что они улетают иногда очень  поздно и нередко,
держатся  даже по снегу. Что же касается до меня, то  я никогда, нигде зимою
дроздов  не встречал. Как бы то ни было, дрозды появляются весною очень рано
и сначала поодиночке, но вскоре огромные их стаи рассыпаются по мелкому лесу
и по  кошеным около него луговинам. Нельзя сказать, чтоб дрозды и с  прилета
были очень  дики, но во множестве всякая птица сторожка, да и подъезжать или
подкрадываться к ним, рассыпанным на большом пространстве, по мелкому голому
лесу  или также по голой еще земле, весьма  неудобно: сейчас начнется  такое
чоканье, прыганье,  взлетыванье  и  перелетыванье, что  они сами пугают друг
друга, и  много  их в эту пору  никогда  не  убьешь  (*  Мне  сказывал  один
достоверный охотник, что ему случилось  в одну весьма холодную зиму убить на
родниках в одно поле восемнадцать дроздов  рябинников, почти  всех влет,  но
это дело  другое), хотя с прилета и  дорожишь ими. Это я  говорю про больших
дроздов рябинников; малые же появляются  позднее и всегда в небольшом числе;
они гораздо смирнее и предпочтительно сидят или попрыгивают в чаще кустов, у
самых корней; их трудно было бы заметить, если б они  сидели молча, но тихие
звуки, похожие на слоги цу-цу, помогают охотнику разглядеть их.

     Погостив с неделю повсеместно  и в большом множестве во время весеннего
валового пролета, дрозды вдруг пропадают, и во все лето уже редко  встретишь
их холостых. Они разбиваются на пары  и устраивают свои  гнезда на древесных
сучьях  в лесах и рощах, а около Москвы  даже в заброшенных  парках и садах;
самка кладет четыре яйца, немного меньше голубиных, но продолговатой  формы,
зелено-пестрого  цвета,  и  попеременно  с  самцом в  три  недели высиживают
молодых, которых и отец и мать кормят  постоянно, до  совершенного возраста,
только  что  начинающими  наливать  в  то  время  зелеными  ягодами, всякими
семенами и насекомыми. От гнезд с яйцами,  особенно от детей, старые  дрозды
бывают  еще  смирнее,  или, вернее  сказать, смелее,  и если  не налетают на
охотника,  то  по крайней мере не  улетают прочь,  а  только перепархивают с
сучка  на сучок, с дерева на  дерево, немилосердно треща и чокая и  стараясь
отвести  человека  в другую  сторону. Вывод дроздят бывает довольно  рано, в
первой половине  июня, но они долго остаются в гнезде и на  сучьях выводного
дерева, пока не  начнут  летать, как старые;  потом некоторое время держатся
весьма скрытно в частых и мелких лесных поростях; потом  начинают небольшими
станичками  летать  на  ягоды,  а  потом уже к  осени  сваливаются в большие
станицы. Ягоды  всех родов  - любимая  пища дроздов, для чего  они  охотно и
постоянно  посещают  ягодные  сады,  и  если  последние  оберегаются в  день
сторожами,  то  они производят  свои  опустошительные  налеты очень  рано по
утрам, даже до восхождения солнца. В привольных оренбургских лесах, особенно
в  обширных  речных  уремах, самую  лакомую  и  питательную  пищу доставляют
дроздам  черемуха,  рябина  и  калина;  две последние  ягоды  после  морозов
становятся слаще, и дрозды  жадно лакомятся ими до самой зимы. Чем более они
употребляют в пищу ягод, тем  сами становятся  вкуснее и бывают очень жирны.
Стрелять их должно рябчиковою дробью,  потому что  они, относительно к своей
величине,  довольно  крепки  к  ружью.  Охота за  Дроздами,  предпочтительно
рябинниками, производится весной и осенью. Пожалуй, можно  бить их  летом от
Детей,   но   они  в  то  время   очень  худы.  Весенняя  стрельба   слишком
кратковременна,  но осенняя  продолжается иногда очень  долго. Собаки тут не
нужно. Вообще дрозды не дики, но  они  беспрестанно перелетывают с  сучка на
сучок, с дерева на  дерево  и всегда сидят так, что их не вдруг разглядишь в
чаще ветвей и листьев. По большей части стреляют их с подхода,  сидячих  или
прыгающих. Было бы ловчее бить их влет, но в лесу всегда мешают деревья.

     В Оренбургской  губернии  ловят  дроздов  на  пучки  спелой  рябины или
калины, далеко краснеющиеся, особенно на яркой белизне первых снегов; дрозды
попадают  в силья,  которыми опутывают со всех  сторон  повешенные на дерево
ягодные кисти; их даже кроют лучками из сетки, приманивая  на приваду тою же
рябиной или калиной.

     Около  Москвы  много черных  дроздов  обеих  пород;  они  исключительно
водятся там, где растет красный лес, и особенно любят ельник; они еще смелее
и  хищнее к истреблению  ягод,  чем  дрозды  -  большие  рябинники.  Мне  не
случалось находить гнезд черных дроздов, и  я  никогда не замечал, чтобы они
соединялись   в  стаи,   хотя  врассыпную  их   бывает  очень   много.   Они
преимущественно держатся  в мелком еловом лесу, по большей  части садятся на
нижние ветви или  прыгают  по земле,  точно как малые рябинники. Стрелять их
очень легко, но разглядывать на елях трудно.

     Серых больших дроздов я убил только  трех в Оренбургской  губернии. Они
находились  в стае  обыкновенных больших рябинников  и  даже издали казались
крупнее  телом и  гораздо  светлее пером. Около  Москвы  я не встречал серых
дроздов и ничего более о них не знаю.

     Жирный дрозд считается лакомым куском. Он славился своим изящным вкусом
еще в древнем Риме, на пирах Лукулла,  который плачивал баснословную цену за
серых  дроздов.  Дрозд  один  из всей дичи пользуется знаменитою привилегиею
бекасов,  то   есть  его  жарят  в  кастрюле  не  потрошенным.  За  что   он
удостоивается этой чести - совершенно не знаю. Не за славу ли предков? Но во
всяком  случае  этот способ  приготовления очень хорош,  и  я  уже советовал
поступать таким образом  со  всеми  породами дичи. По моему  мнению,  жирный
дрозд  очень вкусен, но  не лучше всякой  другой  жирной дичи. Впрочем,  нет
никакого  сомнения, что  дрозды,  питающиеся  исключительно  одними ягодами,
плодами или  виноградом,  как  то бывает  в  теплых  странах,  должны  иметь
превосходнейший вкус.


        "7. ВАЛЬДШНЕП, ЛЕСНОЙ КУЛИК, СЛУКА"

     По достоинству своему это - первая дичь, но так как она, хотя, по месту
жительства, принадлежит к отделу лесной дичи,  но  в то же  время совершенно
разнится с  ней во всем: в устройстве своих членов, чисто куличьем, в пище и
нравах - то я решился говорить о вальдшнепе после всех пород лесной дичи.

     Об иностранном и  русских  именах  вальдшнепа  я  уже говорил довольно.
Должно заметить, что  по-польски и  на юге России  его  называют слонка, или
сломка,  и что это  название, вероятно,  имеет одно  происхождение  с именем
слука.

     Как-то странно, что вальдшнеп с своими длинными ногами и  носом,  одним
словом что кулик живет в лесу и нередко в лесной чаще. Устройство членов его
требует  простора, и с понятием о кулике соединяется  болото или  по крайней
мере берега рек, прудов и  озер. Конечно, кроншнеп живет же в степи, но зато
там хотя сухо  да просторно,  и притом он, в известные времена года,  бывает
постоянным посетителем  мокрых  и мягких берегов  всяких вод.  Казалось  бы,
вальдшнепу неловко  бегать  и особенно летать в  лесу;  он,  кажется, должен
цепляться за сучья и ветви длинным носом и ногами, но на деле выходит не то:
он так  проворно  шныряет по земле  и по воздуху в  густом, высоком и мелком
лесу, что это даже изумительно.

     Вальдшнеп,   беспрекословно,  превосходнейшая,  первая  дичь  во   всех
отношениях; он даже первенствует в благородном семействе бекасов, к которому
принадлежит по  отличному  вкусу своего мяса, по  сходству с ним в  пестроте
перьев, красоте  больших черных глаз,  быстроте  и увертливости  полета,  по
способу добыванья пищи и даже по  трудности стрельбы. Вальдшнеп, несмотря на
длинные  ноги, шею и нос, телом кругл и мясист, величиною  будет с  крупного
русского голубя.  Складом членов особенно сходен с дупельшнепом,  да и самые
перья, кроме красноватого или коричневого цвета, своими пестринами несколько
похожи на дупелиные.  Вальдшнеп очень красив.  Все пятна,  или пестрины, его
перьев  состоят  из  смешения темных, красноватых,  серо-пепельных оттенков,
неуловимых для  описания, как  и  у  других бекасиных  пород.  На  голове  у
вальдшнепа  сверху  лежат  четыре  поперечные полоски,  или растянутые пятна
темного цвета; красноты больше на спине и верхней стороне крыльев, а нижняя,
зоб  и  брюхо  - светлее  и покрыты  правильными поперечными серо-пепельными
полосками;  хвост  коротенький, исподние его перья  подлиннее верхних, очень
темны, даже черны, и каждое оканчивается с изнанки белым пятнышком, а сверху
красно-серым;   верхние   же   хвостовые  перышки   помельче,   покороче   и
светло-коричневые;  нос в длину вершок  с четвертью;  ноги для  кулика такой
величины коротки; цвет носа и ног светло-роговой.

     Первое одиночное появление вальдшнепов весною иногда бывает очень рано,
так  что  и проталин нигде нет.  Непостижимо, где они могут  держаться и чем
питаться в это время? Вероятно, около каких-нибудь не замерзших  зимою и еще
более оттаявших с  приближением весны родниковых озерков и  ключей.  Не один
раз  случалось  мне поднять  и  убить вальдшнепа посреди  глубоких,  еще  не
тронувшихся снегов:  это бывало даже в  исходе  марта. Замечательно, что все
ранние вальдшнепы бывают довольно жирны. Потом, с наступлением теплой погоды
и  дружной  весны  (почти всегда около  12 апреля в  Оренбургской губернии),
начинается валовой пролет вальдшнепов. Высыпки  их бывают иногда чрезвычайно
многочисленны, большею частию по лесным опушкам, по порубам, по мелкому лесу
и  по  кустарникам, а около Москвы по  плодовитым  и ягодным садам. Охотнику
надобно пользоваться этими высыпками, потому  что пролетные вальдшнепы редко
остаются  одни и те  же более  трех суток на  одном  месте.  Пролетающих или
прилетающих вальдшнепов  стаями никто  никогда  не видал: без  сомнения, они
летят ночью. В неделю пролет  и высыпки кончатся; жилые, туземные вальдшнепы
займут свои леса, и сейчас начинается тяга, или цуг. Я уже объяснял значение
этих  слов и впоследствии,  говоря о стрельбе вальдшнепов, займусь подробнее
этою особенностью их нравов. В половине  мая вальдшнепы садятся на гнезда, а
в половине  июня выводятся  молодые.  Гнездо  свивается в большом  и крупном
лесу, на земле,  из старой сухой  травы и перышек. Самка кладет четыре яйца,
немного   побольше  голубиных,  продолговатой  куличьей  формы,  испещренные
коричневыми крапинками. Не могу ничего утвердительного сказать - разбиваются
ли  вальдшнепы на пары, и  разделяет ли  самец с самкою заботы в  устройстве
гнезда и  высиживании яиц. Некоторые охотники уверяли меня, что при выводках
молодых всегда бывают и  самец и самка, но мне не случалось убедиться в этом
собственным опытом.  Точно  так же ничего не знаю о  подробностях  и,  может
быть, особенностях их совокупления.

     Хотя я  сказал  утвердительно  в  первом издании  этой  книги, что тяга
вальдшнепов не ток, но некоторыми  охотниками были  сделаны мне  возражения,
которые я  признаю  столь  основательными, что не могу  остаться при прежнем
моем  мнении.  Вот  наблюдения, сообщенные  мне достоверными охотниками:  1)
летающие  вальдшнепы,  всегда  самцы  (как и  мною  замечено  было),  иногда
внезапно  опускаются  на  землю,  услышав голос  самки, которому  добычливые
стрелки  искусно подражают, и  вальдшнепы налетают на них  очень  близко; 2)
если стоящий на тяге охотник, увидя приближающегося вальдшнепа, бросит вверх
шапку,  фуражку  или свернутый  комом платок, то вальдшнеп  опустится на  то
место, где упадет брошенная вещь;  3)  там, где вальдшнепы детей не выводят,
хотя с  весны держатся  долго и во множестве, тяги не бывает. Основываясь на
таких  убедительных доказательствах, с  достоверностью можно  заключить, что
тяга - ток  вальдшнепов: самцы  летают  по лесу  и криком своим зовут самок;
последние откликаются, самцы отыскивают их по голосу и совокупляются с ними.
Итак, приняв тягу за  ток,  уже нельзя сомневаться, что  самки  одни выводят
детей. Что же касается до того, что вальдшнепы на тягах ловят мошек и мелких
крылатых насекомых, толкущихся или порхающих около древесных вершин, - в чем
иные  охотники сомневаются, - то это обстоятельство не подлежит  сомнению. Я
нарочно и много раз разрезывал зобы сейчас застреленных  на тяге вальдшнепов
и всегда находил  только что проглоченных мошек, больших комаров, сумеречных
бабочек и  летающих жукалок.  Впрочем,  ничто не мешает  летающим  на  токах
вальдшнепам ловить попадающихся им насекомых.

     Как скоро молодые вальдшнепята  подрастут, матка выводит их из крупного
леса в мелкий, но предпочтительно частый;  там остаются они до  совершенного
возраста, даже до осени, в начале которой перемещаются смотря по  местности,
или в опушки больших лесов, около которых лежат  озимые  поля, - ибо корешки
ржаных всходов составляют любимую их пищу, - или сваливаются прямо из мелких
лесов в болотистые  уремы  и  потные  места, заросшие  кустами,  особенно  к
родникам,  паточинам,  где  остаются  иногда очень  долго,  потому что около
родников грязь и земля долго не замерзают. В это  время  вальдшнепы охотно и
смело  приближаются к человеческим жилищам, к мельничным  прудам и плотинам,
особенно к конопляникам  и огородам; днем скрываются в густых садах, парках,
рощах,  ольховых  и, таловых  кустах,  растущих  почти всегда около  прудов,
плотин  и речек, а  ночью  летают  в огороды и  капустники, где ловко  им  в
мягкой, рыхлой земле доставать себе пищу. Они любят также посещать те места,
где днем бродил или  стоял рогатый скот. Они  охотно  клюют  свежий  коровий
помет,  состоящий из  пережеванных  трав и мелких  червячков,  которые в нем
сейчас заводятся. В лесных местах, где много водится вальдшнепов, не найдешь
вчерашнего  помета, который не был бы истыкан  их  носами, но старый, крепко
загустевший  сверху,   остается  неприкосновенным  (*   Некоторые   охотники
утверждают,  что вальдшнепы не  едят  коровьего помета,  а только ищут в нем
червячков). Пища вальдшнепов, как  и других бекасиных пород, предпочтительно
состоит из корешков  разных лесных  и  болотных  трав, которые они мастерски
достают  своими длинными и  довольно  крепкими  носами,  а  также из  разных
насекомых. Я уже сказал,  что  с прилета вальдшнепы бывают довольно сыты, но
потом скоро  худеют,  и до самой осени мясо их  становится сухим, черствым и
теряет  свое  высокое  достоинство;  зато  чем  позднее  осень,  тем  жирнее
становятся  вальдшнепы  и,  наконец,  совсем  заплывают салом.  Впрочем, это
бывает  не каждый год: по большей  части они  пропадают, не  успев разжиреть
хорошенько.  Мне особенно  памятен в этом  отношении  1822 год. Осень стояла
долгая,  сначала  очень ясная  и холодная,  а  потом  теплая  и  мокрая; все
вальдшнепы, без исключения,  свалились в мелкие кусты,  растущие по сырым  и
потным местам, держались там до 8 ноября и разжирели до невероятности! Брося
все другие охоты,  я неутомимо, ежедневно ходил за вальдшнепами: 6 ноября  я
убил восемь, 7-го двенадцать, а в ночь на 8-е выпал снег в четверть глубиною
и хватил мороз  в  пятнадцать  градусов. Предполагая, что не  могли  же  все
вальдшнепы улететь в одну ночь, я бросился с  хорошею собакою обыскивать все
родники  и  ключи, которые  не  замерзли  и не были занесены  снегом  и  где
накануне я оставил довольно вальдшнепов; но, бродя целый день, я не нашел ни
одного; только подходя уже  к  дому,  в корнях  непроходимых  кустов,  около
родникового болотца, подняла  моя неутомимая собака вальдшнепа, которого я и
убил: он оказался хворым и  до последней крайности исхудалым и, вероятно, на
другой  бы  день замерз. Двадцать  вальдшнепов, облитые  салом, застреленные
6-го и 7 ноября  и висевшие в  амбаре, замерзли как камень. С этого  времени
началась жестокая зима, и я до самого великого поста лакомился от времени до
времени  совершенно  свежими  вальдшнепами,  что, конечно,  может  считаться
большою   редкостью.   Осеннее   разжирение  этой   драгоценной  дичи,   при
оскудевающем ежедневно корме, всегда меня удивляло, но не объясняется ли оно
тем, что корешки трав делаются в это время особенно питательными, потому что
соки растений  устремляются в корень? По большей части  ва