уже  не трудно подъезжать к рассеянным парам  кряковных
уток  и часто еще удобнее подходить  или  подкрадываться из-за  чего-нибудь:
куста, берега, пригорка, ибо утка, замышляющая гнездо или начавшая  нестись,
никогда не садится с селезнем  на открытых  местах,  а всегда в каком-нибудь
овражке,  около  кустов,  болота,  камыша или  некошеной  травы: ей  надобно
обмануть  селезня,  несмотря   на   его  бдительность:  надобно  спрятаться,
проползти  иногда  с полверсты,  потом вылететь и  на  свободе  начать  свое
великое  дело,  цель, к которой стремится все живущее.  Для достижения  этой
цели утка употребляет  разные хитрости. Почувствовав  во  внутренности своей
полноту  и  тяжесть  от  множества  в  разное время  оплодотворенных  семян,
сделавшихся крошечными желтками, из  коих некоторые значительно увеличились,
а  крупнейшие  даже облеклись влагою  белка и обтянулись мягкою, но  крепкою
кожицей,  - утка  приготовляет  себе гнездо в каком-нибудь  скрытном месте и
потом, послышав, что одно из яиц уже отвердело и приближается к выходу, утка
всегда близ удобного к побегу места, всего чаще на  луже или озере, присядет
на бережок, заложит голову под крыло и притворится спящею. Селезень присядет
возле  нее  и заснет в  самом деле,  а утка,  наблюдающая его  из-под  крыла
недремлющим  глазом,  сейчас спрячется в  траву,  осоку или камыш; отползет,
смотря  по  местности,  несколько  десятков  сажен,  иногда  гораздо  более,
поднимется невысоко и,  облетев стороною, опустится на  землю и подползет  к
своему уже готовому гнезду, свитому  из сухой травы  в каком-нибудь крепком,
но  не мокром, болотистом  месте, поросшем  кустами; утка устелет дно гнезда
собственными перышками и пухом, снесет первое яйцо, бережно его прикроет тою
же травою и перьями, отползет на некоторое расстояние в  другом направлении,
поднимется и, сделав  круг, залетит с противоположной  стороны к тому месту,
где скрылась;  опять  садится  на  землю  и  подкрадывается  к ожидающему ее
селезню.  Редко  случается  застать его  спящим;  по большей части  селезень
просыпается во  время отсутствия  утки, которое  иногда  продолжается  более
часа.  Проснувшись, он  начинает  беспокойно звать  свою  дружку,  торопливо
озираясь и  порывисто  плавая  по озерку или  луже; потом бросится искать ее
кругом  около  берега,  но  далеко  не  отходит,  а  беспрестанно ворочается
посмотреть: не воротилась ли утка, не плывет ли к нему по воде... что иногда
случается. Утомясь своими тщетными  поисками, селезень перестает искать утку
и начинает плавать взад  и  вперед,  беспрестанно оглядываясь и  покрякивая;
плавает  до  тех пор, пока в самом  деле внезапно,  бог знает  как,  откуда,
воротится его дружка. С яростию бросается он  навстречу беглянке, вцепляется
носом в шею,  вскакивает ей  на спину  и  в ту же  минуту, тут  же  на воде,
совокупляется  с  нею...   Едва  успеет  утка,  измятая  любовными  ласками,
оправиться, отряхнуться, выйти на берег,  как новый  припадок  сладострастия
нападает  на  селезня,  он  вновь совокупляется со  своею  супругой,  и  это
повторяется несколько раз в продолжение одного часа. Если селезень, находясь
при  утке,  увидит  другого  селезня,  летящего к ним,  то сейчас  бросается
навстречу и непременно его прогонит, как имеющий более прав и причин  храбро
сражаться. Если к летящей паре пристанет холостой селезень, не нашедший себе
еще  дружки,  то непременно последует драка с законным  супругом на воздухе,
сопровождаемая  особенным коротким живым  криком, хорошо знакомым  охотнику.
Вид  бывает  живописный:  оба селезня  перпендикулярно повиснут  в  воздухе,
схватив  друг  друга  за  шеи,  проворно  и сильно махая  крыльями, чтоб  не
опуститься на землю и, несмотря на все усилия, беспрестанно опускаясь книзу.
Победа также,  сколько я замечал,  оставалась  всегда  на  стороне  правого.
Иногда утка, чтобы  усыпить селезня, употребляет  особенного рода ласку: она
тихо и долго щекочет носом его шею и спину. Вот почему народ по применению к
себе думает,  а за  ним повторяют охотники,  что селезень  любит искаться  в
голове. Иногда утка  находит средство уйти и от неспящего селезня: стоит ему
только   повнимательнее   заняться  своим  аппетитом  или   позазеваться  на
что-нибудь - с неимоверным проворством утка пропадает из глаз. Но не  всегда
бывают удачны ее побеги! Случается,  что  селезень  приметит и  отгадает  ее
намерение, кинется за ней в погоню в ту самую минуту, как она юркнет в траву
или  камыш, настигнет, ухватит  носом  за  шею, вытащит ее  на  воду и долго
таскает  и  щиплет так,  что  перья  летят. Вслед за  побоями  и  наказанием
немедленно следуют горячие  супружеские  ласки.  Между тем природа достигает
своей цели, утка  наносит  полное  гнездо  яиц,  окончательно скрывается  от
селезня  и садится высиживать  их. Яиц бывает до двенадцати;  они совершенно
похожи  на  яйца  русских  уток,  кроме какого-то неопределенного, бледного,
самого  тонкого, желтовато-зеленоватого цвета. Утка сидит на гнезде, почти с
него  не  слезая;  один  раз  только в  сутки  сойдет она,  чтобы  похватать
поблизости  какой-нибудь  пищи,  и  в  продолжение   трехнедельного  сиденья
чрезвычайно исхудает. Наконец, вылупляются утята,  покрытые  сизо-желтоватым
пухом.  Если яиц много,  то  почти  всегда  бывает один или два болтуна: так
называется яйцо, в котором не образовался утенок и в котором оттого, что оно
до  половины  пусто,  болтается,  когда его  потрясешь.  Болтуны,  вероятно,
случаются оттого, что во множестве  яиц не все могут быть одинаково прогреты
теплотою  тела утиной наседки: если  яиц  не более  восьми  или  девяти,  то
болтунов  не бывает. Через  несколько часов после  вылупления утят уже нет в
гнезде: мать увела их на тихую воду пруда, озера или  залива с камышами. Она
бережно перенесла  утят во рту через такие места, где пройти им трудно:  это
видали многие охотники и я сам. Между тем селезни, покинутые  своими утками,
долго держатся около тех луж и озерков, где потеряли своих дружек. Многих из
них перебьют  охотники, что даже полезно для свободного вывода  утят.  Стоит
только увидеть селезня или заслышать  его призывное,  впрочем весьма  тихое,
покрякиванье,  - добыча  верная: он непременно подпустит стрелка  в меру или
как-нибудь налетит на него, кружась около одного и того же места. - Наконец,
для селезней наступает время линьки, и они также скрываются в крепкие места,
в те же камышистые пруды и  озера, что продолжается с половины июня почти до
исхода июля. В это время только  холостые  утки,  еще  не начинавшие линять,
изредка попадаются охотникам, и стрельба  утиная почти прекращается, если не
считать маток,  убиваемых от  яиц и  детей.  Но зато в это  же  время  ловят
множество  утят и утиную подлинь  приученными к тому собаками; даже загоняют
их в обыкновенные рыболовные сети.

     Утка  -  самая  горячая  мать.  Когда собака или человек спугнет  ее  с
гнезда,  для  чего  надобно почти  наступить  на  него, то она  притворяется
какою-то хворою или неумеющею летать: трясется  на одном месте, беспрестанно
падает, так что, кажется, стоит только погнаться, чтобы  ее  поймать. Редкая
собака  не поддается обману и не  погонится  за ней; обыкновенно утка уводит
собаку за версту  и  более,  но охотнику  хорошо  известно, что значат такие
проделки, и, несмотря на то, он часто по непростительной жадности, позабыв о
том, что утка летит так плохо  от яиц,  то  есть от гнезда, что с нею гибнет
целая выводка, сейчас  ее  убивает,  если не помешает  близкое преследованье
собаки, у которой иногда  она висит над рылом, как говорится. Впрочем, утка,
отведя собаку в сторону, скоро воротится назад, налетит на охотника и все же
будет  убита. Еще  большую горячность  показывает утка к  своим утятам: если
как-нибудь застанет ее человек плавающую с  своею выводкой на открытой воде,
то утята с жалобным писком, как будто приподнявшись над водою, - точно бегут
по ней, - бросаются стремглав к ближайшему камышу и проворно прячутся в нем,
даже ныряют,  если пространство велико,  а матка, шлепая  по воде крыльями и
оглашая воздух особенным, тревожным криком, начнет кружиться пред человеком,
привлекая  все  его внимание  на себя и отводя в противоположную сторону  от
детей. Если утка скрывается с утятами в отдельном камыше или береговой траве
и охотник с собакой подойдет к  ней так  близко, что  уйти некуда и некогда,
утка выскакивает или вылетает, смотря  по расстоянию, также на открытую воду
и  производит тот же маневр: ружейный  выстрел  прекращает тревогу и убивает
матку наповал. Это  делает каждый охотник  без всякого сожаления, потому что
бойкие утята, как бы ни были малы, выкормятся и вырастут кое-как без матери;
иногда  сироты пристают к другой  выводке, и мне случалось  видать матку, за
которою плавали двадцать утят, и притом разных возрастов. Утка иногда кладет
яйца  и выводит детей, что, впрочем, большая  редкость, в дупле  дерева и  в
старом вороньем или сорочьем гнезде. Трудно отгадать,  какая крайность может
принудить ее к такому необыкновенному поступку,  в противность естественному
порядку,  соблюдаемому всеми утиными породами.  Одного  такого случая я  был
самовидцем, а о  другом рассказывал достоверный  охотник. Я помню также, что
один раз кряковная или серая утка нанесла яиц на гумне, в хлебной клади.

     Вообще утка - самая прожорливая птица. Она ест с утра до поздней  ночи,
ест все  что ни попало:  щиплет растущую по берегам молодую  гусиную травку,
жрет немилосердно водяной мох или шелк, зелень, цвет и все водяные растения,
жадно глотает мелкую рыбешку, рачат, лягушат и  всяких  водяных, воздушных и
земляных насекомых; за недостатком же всего этого набивает полон зоб тиной и
жидкою грязью и производит  эту  операцию несколько раз в  день. Дворовые же
утки  охотно едят и всякую мясную пищу. Такому постоянному аппетиту отвечает
и пищеваренье:  с  неимоверною скоростью изнывает и  разлагается в  ее  зобе
всякая пища. Очевидно, что пищеварительный  сок у нее должен быть очень остр
и горяч. Утка беспрестанно испражняется, и помет ее еще горячее гусиного.

     Но вот  уже август. Все старые  кряковные  утки и  даже матки, линяющие
позднее,  успели  перелинять,  только  селезни   перебрались  не  совсем   и
совершенно выцветут не ближе  сентября, что, впрочем, не мешает им  бойко  и
далеко  летать;  все утиные  выводки  поднялись;  молодые  несколько  меньше
старых,  светлее  пером и  все -  серые, все - утки;  только  при  ближайшем
рассмотрении  вы отличите селезней: под  серыми перьями на  шее и голове уже
идут  глянцевитые зеленые, мягкие, как бархат,  а  на зобу  - темно-багряные
перышки;  не  выбились  наружу,  но  уже  торчат еще  не согнутые, а прямые,
острые, как  шилья,  темные косицы в хвосте.  В половине  сентября и молодые
селезни, вместе с старыми, явятся в настоящем виде, в полной  красе и блеске
своих разноцветных  перьев.  В  продолжение  августа идет самая  изобильная,
добычная  стрельба уток: молодые еще смирны, глупы, как выражаются охотники,
и близко подпускают с подъезда. Ловко также стрелять их в лет, поднимающихся
с небольших речек, по  берегам которых ходят охотники, осторожно высматривая
впереди, по  изгибистым коленам  реки, не плывут ли где-нибудь утки,  потому
что  в  таком  случае надобно спрятаться  от них за кусты или отдалиться  от
берега, чтоб  они, увидев  человека,  не  поднялись слишком далеко,  надобно
забежать вперед и  подождать пока они  выплывут  прямо  на охотника;  шумно,
столбом поднимаются утки, если берега  речки  круты и они испуганы нечаянным
появлением  стрелка;  легко  и  весело  спускать  их  сверху вниз  в  разных
живописных положениях. Добрая собака, особенно водолаз или пудель, тут очень
нужна; она не допустит пропасть ни одной утке, даже легко пораненной в крыло
или упавшей  на отлет далеко на другой стороне реки, иногда посреди густой и
болотистой  уремы. В  сентябре  эта охота  еще  приятнее,  потому  что  утки
разжиреют и  селезни выцветут;  казалось бы, все  равно, а  спросите  любого
охотника, и он скажет вам, что убить птицу во всей красоте ее перьев, в поре
и сытую - гораздо веселее.

     Хотя  утка слишком обыкновенная, а потому и не очень завидная  дичь, но
осеннюю стрельбу  ее я вспоминаю  с большим удовольствием. Притом это первая
птица, с которою знакомишься,  начиная стрелять,  от  которой некогда сильно
билось молодое сердце страстного охотника, а  впечатления  детства  остаются
навсегда.  Породы  уток   так  разнообразны  величиной  и  перьями,  селезни
некоторых пород так красивы, и осенью все они так бывают жирны, что я и не в
молодых  летах очень любил ходить за  ними по  реке рано утром,  когда мороз
сгонял  утиные стаи  с  грязных берегов пруда,  даже с  мелких  разливов,  и
заставлял   их  разбиваться  врозь  и   рассаживаться   по   извилинам  реки
Бугуруслана. Богатую добычу нередко привозил я  домой: десятка по  полтора и
более  таких  уток, что  и трех  в  ягдташ не  упрячешь.  Подстреленная утка
воровата, говорят охотники, и это правда: она умеет мастерски прятаться даже
на чистой и открытой воде: если только достанет сил, то она сейчас нырнет и,
проплыв под водою  сажен пятнадцать, иногда и двадцать, вынырнет, или, лучше
сказать, выставит только один  нос и часть головы наружу и прильнет плотно к
берегу, так что нет возможности разглядеть ее. Если же берега травянисты, то
без хорошей собаки ни за что не  найдешь подстреленной утки: она  вылезет на
берег  и  пропадет. Посреди чистой  воды, когда берега  голы  и  круты,  она
выставит один нос для свободного дыханья и, погруженная всем остальным телом
в воду, уплывет по течению реки, так что и не  заметишь. Но от доброй собаки
трудно ей отделаться:  она  не  даст ей уползти на берег, а  внимательный  и
опытный охотник, зная по направлению  утиной  головы,  где должна  вынырнуть
утка,  подстережет  появление ее носа и метким  выстрелом, после мгновенного
прицела, раздробит полусокрытую в воде ее голову.

     Хотя утки всегда едят очень много, о чем я уже говорил, но  никогда они
так не обжираются, как в продолжение августа, потому что и молодые и старые,
только  что перелинявшие,  тощи  и жадны  к еде, как выздоравливающие  после
болезни. В августе к обыкновенному их корму прибавляется самая питательная и
лакомая пища  - хлеб. Если  хлебное  поле близко от  пруда  или  озера,  где
подрастали молодые и растили новые перья старые утки, то они начнут посещать
хлеба сначала по земле и проложат к ним широкие тропы, а потом станут летать
стаями. Беда хозяевам  близких загонов гречи, проса, гороха  и  овсов! Утки,
так  же как и гуси,  более любят хлебные зерна  без оси,  но за неименьем их
кушают  и с осью, даже  растеребливают ржаные снопы; по уборке же их в гумна
утиные стаи летают по-прежнему в хлебные  поля по утренним и вечерним зорям,
подбирая насоренные на земле зерна и колосья, и продолжают свои посещения до
отлета, который  иногда  бывает  в  ноябре.  В это время, кроме всех  других
способов,  можно  их   стрелять  на  перелете:  отправляющихся   в   поля  и
возвращающихся с полей.

     В  октябре утки сваливаются в большие  стаи, и в это время  добывать их
уже становится трудно. День они проводят на больших прудах и озерах. Нередко
вода бывает покрыта ими в настоящем смысле этого слова. Мне пришли на память
стихи  из  послания  одного   молодого   охотника,  которые  довольно  верно
изображают эту картину:



     Пруды, озера уток полны:

     Одев живой их пеленой,

     Они вздымаются, как волны,

     Под ними скрытою волной.



     К такой огромной стае, сидящей всегда на открытой поверхности  воды или
на  голых  и пологих  берегах,  ни  подъехать,  ни подойти,  ни  подкрасться
невозможно.  На  небольшую  речку  утки,  по многочисленности своей,  уже не
садятся, как бывало  прежде, и я  употреблял с  пользою,  даже в продолжение
всего октября,  следующее средство:  я сбивал  с широких прудов утиные  стаи
ружейными выстрелами и  не  давал им  садиться, когда  они, сделав несколько
кругов, опускались опять  на середину пруда. Утки улетали вверх  или вниз по
реке, но  по  привычке к своему обыкновенному местопребыванию и не  желая от
него отдалиться, принуждены были разбиваться на  мелкие стаи и рассаживаться
кое-как по реке. Я оставлял охотника на пруду, который от времени до времени
стрелял   по  возвращающимся   станицам  уток.  Разумеется,  выстрелы   были
безвредны, но  они  заставляли утиные стайки садиться по речным изгибам. Сам
же я  отправлялся пешком по берегу  реки, шел без всякого  шума, выказываясь
только в тех  местах,  где по положению речных  извилин должны  были  сидеть
утки. Нередко удавалось мне добывать до десятка крупных и жирных  крякуш, по
большей части  селезней,  потому  что,  имея  возможность  выбирать,  всегда
ударишь по селезню; только советую в подобных случаях не горячиться, то есть
не стрелять в тех уток,  которые поднялись  далеко.  Разбившиеся утиные стаи
расплывутся по всей реке, и потому поднявшиеся утки не улетят очень  далеко,
а только пересядут к передним, которые находятся от охотника подальше. Дробь
надобно употреблять сообразно дальности или близости подъема уток от 3-го до
5-го нумера  включительно;  чем  дальше, тем дробь нужна  крупнее. Я  всегда
употреблял мелкую, утиную нумер 4. Впрочем, успех такой  стрельбы зависит от
местности.  Во-первых,  надобно, чтобы поблизости  не было  больших прудов и
озер и чтоб утиным стаям некуда было перемещаться, не разбиваясь; во-вторых,
чтобы  река текла не в пологих берегах и чтобы по  ней росли кусты, без чего
охотник будет виден издалека и утки никогда не подпустят его в меру.

     Кряковных  уток стреляют  также  на подманку, особенно  селезней, когда
утки начнут прятаться от них; тут они горячо летят на поддельный  крик утки.
Стреляют их  также и с  прилета весной  на  дикую или русскую  ученую  утку,
похожую пером на диких. Для этого надевают  на утку хомутик и привязывают ее
на снурке к колышку, с кружком для отдыха, посреди какой-нибудь лужи, и не в
дальнем расстоянии ставят шалаш,  в  котором сидит охотник. Утка, от скуки и
по природе своей,  кричит  во все горло без умолку,  а дикие селезни и  даже
утки садятся около  нее  на воду под самое ружейное дуло охотника.  Я  такой
стрельбы терпеть не могу. При сей  верной  оказии ловят селезней и  сильями,
или, лучше сказать,  веревочкой с сильями,  которую расставляют  на колышках
около  приманкой  утки. Ловят  или  по крайней мере  ловили  прежде  уток  в
Оренбургской губернии перевесами,  точно как и гусей, потому что у них также
всегда бывает одна и та же  воздушная дорога в поля. Травят уток ястребами и
соколами:  первая  охота пустая и даже малодобычливая, но охота  с соколами,
которая, кажется, совершенно перевелась в России, - великолепнейшая  из всех
охот. Башкирцы в Оренбургской губернии и теперь еще держат соколов, но дурно
выношенных, не приученных брать верх так высоко, чтоб глаз человеческий едва
мог их видеть, и  падать  оттуда  с быстротою молнии  на  добычу. Башкирские
соколы поважены почти в угон ловить уток.

     Мясо кряковных уток довольно сухо и черство, когда они тощи, что бывает
в июне и в июле, но всегда  питательно. Мясо  молодых  утят  очень мягко,  и
многие  находят  его  очень  вкусным,  особенно  зажаренное   в  сметане  на
сковороде,   но   мне   оно   не  нравится.   Вот   осенние  жирные  кряквы,
преимущественно прошлогодней выводки, имеют отличный вкус: они мягки, сочны,
отзываются  дичиной,  и  никогда  откормленная  дворовая  утка  с  дикою  не
сравнится.  Должно признаться,  что  все  утиные  породы, без исключения, по
временам  пахнут  рыбой:  это  происходит  от изобилия мелкой  рыбешки в тех
водах, на которых живут утки; рыбешкой  этою они принуждены питаться  иногда
по недостатку  другого корма, но  мясо  кряквы  почти никогда не  отзывается
рыбой.