и малые ястреба,  луни,  белохвостики, копчики и  другие.  В
густой тени лесных трущоб таятся и плодятся совы,  сычи и длинноухие филины,
плачевный,  странный,   дикий  крик  которых  в  ночное  время  испугает   и
непугливого  человека, запоздавшего  в  лесу.  Что же мудреного,  что  народ
считает эти крики ауканьем и хохотом лешего?

     Если  случится  ехать  лесистой  дорогою,  через  зеленые  перелески  и
душистые поляны, только что выедешь на них, как является  в вышине копчик, о
котором я сейчас  упомянул. Если он имеет гнездо неподалеку, то  обыкновенно
сопровождает всякого  проезжего, даже прохожего,  плавая  над ним  широкими,
смелыми кругами в  высоте небесной. Он  сторожит  изумительно зоркими своими
глазами,  не вылетит ли  какая-нибудь маленькая птичка из-под ног лошади или
человека. С быстротою молнии падает он из поднебесья на вспорхнувшую пташку,
и  если она не успеет упасть в траву, спрятаться в листьях дерева или куста,
то копчик вонзит в нее острые когти и унесет в гнездо к своим детям. Если же
не удастся схватить добычу, то  он взмоет  вверх крутой дугою, опять сделает
ставку и  опять упадет вниз, если  снова  поднимется та же птичка  или будет
вспугана  другая.  Копчик  бьет  сверху,  черкает,  как сокол,  на  которого
совершенно похож.  Иногда случается, что от больших детей вылетают на  ловлю
оба копчика, самка и  чеглик, и тогда они могут позабавить всякого зрителя и
не охотника. Нельзя без приятного удивления и невольного участия смотреть на
быстроту,  легкость  и  ловкость  этой  небольшой,  красивой  хищной  птицы.
Странно,  но самому  жалостливому  человеку  как-то  не жаль  бедных птичек,
которых  он  ловит! Так хорош,  изящен, увлекателен процесс этой ловля,  что
непременно желаешь успеха ловцу. Если одному копчику удастся поймать птичку,
то он сейчас уносит добычу к детям, а другой  остается  и продолжает плавать
над человеком, ожидая  и себе поживы. Случается я то, что оба копчика, почти
в одно время,  поймают по  птичке  и  улетят  с ними;  но через  минуту один
непременно явится к человеку опять. Копчик - загадочная птица: на воле ловит
чудесно, а ручной ничего не ловит. Я много раз пробовал вынашивать  копчиков
(то  же, что дрессировать собаку), и гнездарей и слетков; выносить их весьма
легко: в три-четыре  дня он привыкнет совершенно и будет ходить на руку даже
без вабила (кусок мяса);  стоит только  свистнуть да  махнуть  рукой,  стоит
копчику только завидеть охотника или заслышать его свист - он уже на руке, и
если охотник не протянет  руки, то копчик  сядет  на  его плечо ила голову -
живой  же  птички никакой  не  берет.  Эта  особенность  его  известна  всем
охотникам,  но  я  не  верил,  пока  многими  опытами  не убедился, что  это
совершенная правда (*  И все-таки  это неправда! Из "Книги сокольничья пути"
очевидно, что копчиками травили:  итак, мы не умеем только их вынашивать.  -
Позднейшее примечание сочинителя). Потеряв всякую надежду, чтобы копчик стал
ловить, я обыкновенно выпускал его  на  волю,  и долго видели его  летающего
около  дома  и слышали жалобный писк, означающий, что он голоден. Получал ли
копчик прежнюю способность ловить на воле, или Умирал с голоду - не знаю.

     Лес  и кусты, растущие  около рек по таким  местам, которые  заливаются
полою водою, называются уремою.  Уремы бывают различны: по  большим  рекам и
Рекам  средней  величины,  берега  которых  всегда  песчаны,  урема  состоит
предпочтительно  из  вяза,  осокоря, ракиты  или  ветлы и изредка  из  дуба,
достигающих  огромного  роста  и объема; черемуха, рябина, орешник и крупный
шиповник почти всегда  им  сопутствуют, разливая  кругом  во время весеннего
цветения  сильный  ароматический  запах.  Вяз  не  так  высок,  но  толстый,
свилеватый  пень  его  бывает  в окружности  до  трех  сажен;  он  живописно
раскидист, и  прекрасна  неяркая, густая зелень овальных, как будто тисненых
его листьев. Зато осокорь достигает исполинской вышины; он величав, строен и
многолиствен; его  бледно-зеленые листья  похожи  на листья  осины и  так же
легко  колеблются  на  длинных  стебельках  своих  при  малейшем, незаметном
движении воздуха. Его толстая и в то же время легкая, мягкая, красная внутри
кора идет на разные мелочные  поделки, всего  более на наплавки к рыболовным
сетям,  неводам и удочкам. Такие уремы не бывают густы, имеют много глубоких
заливных озер, богатых всякою рыбою и водяною дичью. Везде по берегам  рек и
озер,  по  песчаным пригоркам  и  косогорам  предпочтительно  перед  другими
лесными ягодами растет в изобилии ежевика (в некоторых губерниях ее называют
куманикой),  цепляясь  за все  своими  гибкими,  ползучими, слегка  колючими
ветками; с  весны зелень ее убрана  маленькими белыми  цветочками,  а осенью
черно-голубыми  или сизыми  ягодами  превосходного вкуса, похожими  наружным
образованьем  и величиною на крупную  малину.  Хороша такая  урема: огромные
деревья  любят  простор, растут не  часто, под ними и около них,  по размеру
тени, нет молодых древесных  побегов; и потому вся на виду величавая красота
их.

     Уремы  другого  рода  образуются по рекам, которых нельзя  причислить к
рекам  средней величины, потому что  они гораздо меньше, но  в то же.  время
быстры и  многоводны; по рекам, протекающим не в бесплодных,  песчаных,  а в
зеленых и цветущих берегах, по черноземному грунту, там редко встретишь вяз,
дуб или осокорь, там растет березник, осинник и ольха (* Ольха самое чивое к
росту дерево; она любит  почву  сырую и обыкновенно густо растет по  берегам
небольших речек и ручьев, если  же грунт  болотист, то покрывает и  гористые
скаты.  Ольха достигает  довольно большого  роста  и толщины,  но  дерево ее
мягко,  хрупко  и  непрочно;  однако  столяры  употребляют его, распилив  на
филенки,  для обклейки разной  мебели); там, кроме черемухи  и рябины, много
всяких кустов: калины, жимолости,  боярышника, тальника, смородины и других.
Эти-то уремы особенно мне нравятся. Многие деревья и предпочтительно таловые
кусты  пронизаны,  протканы  и  живописно обвиты  до  самого  верха  цепкими
побегами дикого хмеля и  обвешаны сначала его зелеными листьями, похожими на
виноградные   листья,  а  потом  палевыми,  золотыми  шишками,  похожими  на
виноградные кисти,  внутри которых таятся мелкие, круглые, горькие на  вкус,
хмельные семена. Множество соловьев, варакушек и всяких певчих птичек  живет
в зеленых,  густорастущих кустах такой уремы. Соловьи заглушают всех. День и
ночь  не  умолкают их свисты и раскаты. Садится солнце, и ночники сменяют до
утра  усталых  денных  соловьев.  Только там, при  легком шуме бегущей реки,
посреди цветущих  и  зеленеющих  деревьев  и  кустов,  теплом  и благовонием
дышащей ночи, имеют полный  смысл и обаятельную силу соловьиные песни...  но
они болезненно действуют на  душу, когда слышишь их  на улице, в пыли и шуме
экипажей, или в душной комнате, в говоре людских речей.

     По небольшим рекам и речкам, особенно  по низменной и болотистой почве,
уремы  состоят  из  одной ольхи  и таловых  кустов, по большей  части сквозь
проросших мелким камышом. Изредка  кое-где торчат кривобокие березы, которые
не боятся мокрых мест, равно как и сухих. Такие уремы бывают особенно густы,
часты и  болотисты, иногда  имеют  довольно маленьких озерков и представляют
полное  удобство  к выводу детей для всей  болотной и водяной  дичи;  всякие
звери и зверьки находят в них  также  безопасное  убежище (*  В Оренбургской
губернии урему, поросшую разными  мелкими  кустиками,  постоянно заливаемую,
занимаемую весной полою водою, называют иногда займищем; а урему,  состоящую
исключительно из одних таловых кустов, плотно растущих, - талы).

     И этот лес, так  поверхностно,  недостаточно мною описанный,  эту красу
земли, прохладу  в зной, жилище зверей  и птиц, лес,  из которого мы  строим
дома и которым греемся в долгие жестокие зимы, - не бережем мы в  высочайшей
степени. Мы  богаты лесами,  но богатство  вводит нас  в мотовство, а с  ним
недалеко до бедности:  срубить дерево без всякой  причины  у  нас ничего  не
значит.  Положим, что в настоящих лесных губерниях, при всем старании не так
многочисленного их населения, лесу не выведут,  но во  многих других местах,
где некогда росли леса, остались голые степи, и солома заменила дрова. То же
может случиться и в Оренбургской губернии.  Не  говорю  о том, что крестьяне
вообще поступают  безжалостно  с  лесом,  что вместо  валежника и  бурелома,
бесполезно тлеющего,  за которым надобно похлопотать, потому  что он толст и
тяжел, крестьяне обыкновенно рубят на дрова молодой лес;  что у старых дерев
обрубают на топливо одни сучья и вершину, а голые стволы оставляют сохнуть и
гнить; что косят  траву или пасут  стада  без всякой необходимости там,  где
пошли молодые лесные побеги и даже зарости. Все это еще не  в такой  степени
губительно,  как  выварка поташа  и  сиденье,  или  сидка, дегтя: для поташа
пережигают  в золу преимущественно  ильму,  липу и  вяз, не щадя, впрочем, и
других древесных пород,  а для дегтя снимают бересту, то  есть  верхнюю кожу
березы.  Хотя эта съемка сначала  кажется  не  так  губительною, потому  что
береза гибнет не  вдруг, а снятая осторожно, лет через десять наращает новую
кожу,  которую снимают вторично;  но  станут ли наемные  работники осторожно
бить бересту, то есть снимать с березы кожу? и  притом ни одна, с величайшею
осторожностью снятая береза  не достигает  уже полного  развития: она хилеет
постепенно и умирает, не дожив своего века.

     Из всего растительного царства дерево более других представляет видимых
явлений  органической  жизни и более возбуждает участия. Его огромный объем,
его медленное возрастание, его долголетие,  крепость и  прочность древесного
ствола, питательная сила его корней, всегда готовых к возрождению погибающих
сучьев и к молодым побегам  от погибшего уже пня, и, наконец, многосторонняя
польза  и красота его  должны бы, кажется,  внушать уважение и  пощаду... но
топор и пила промышленника не знают  их, а временные выгоды увлекают и самих
владельцев... Я никогда не мог равнодушно видеть не только вырубленной рощи,
но  даже падения одного большого  подрубленного дерева; в этом  падении есть
что-то невыразимо грустное:  сначала звонкие удары  топора производят только
легкое сотрясение в древесном стволе; оно становится сильнее с каждым ударом
и переходит  в общее содрогание  каждой ветки и каждого листа; по мере  того
как топор прохватывает до сердцевины, звуки становятся глуше, больнее... еще
удар, последний: дерево  осядет, надломится,  затрещит, зашумит вершиною, на
несколько мгновений как будто задумается, куда  упасть,  и,  наконец, начнет
склоняться на  одну сторону, сначала медленно, тихо, и потом, с возрастающей
быстротою и шумом, подобным  шуму сильного ветра, рухнет  на землю!.. Многие
десятки лет достигало  оно полной силы и  красоты и в несколько минут гибнет
нередко от пустой прихоти человека.


        "1. ГЛУХОЙ ТЕТЕРЕВ, ГЛУХАРЬ, МОХОВИК"

     Глухой  тетерев  по  его  величине,  малочисленности,   осторожности  и
трудности  добыванья  беспрекословно может назваться первою лесною дичью. Он
не  отлетает на зиму; напротив, водится в  изобилии в  самых холодных местах
Сибири. Имя глухаря дано ему не потому, что он глух, а потому, что водится в
глухих,  уединенных и крепких  местах;  точно  так и последнее имя  моховика
происходит от моховых, лесных болот, в которых  живут  глухари. В  молодости
моей я  еще встречал стариков охотников, которые думали, что глухие тетерева
глухи, основываясь на том,  что они не боятся  шума  и стука, особенно когда
токуют. Мнение это совершенно  ошибочно. Во-первых, птица вообще мало боится
шума и стука, если не видит предмета, его производящего, во-вторых, токующий
тетерев, особенно глухой,  о чем  я буду говорить ниже, не только  ничего не
слышит,  но и  не видит. Народ также думал, да и теперь  думает, что глухарь
глух. Это доказывает всем известная, укорительная поговорка, которою подчуют
того, кто, будучи крепок на ухо или по рассеянности чего-нибудь не дослышал:
"Эх  ты, глухая тетеря". Глухарь, напротив, имеет необыкновенно тонкий слух,
что знает всякий опытный охотник. В Оренбургской губернии глухие тетерева не
так крупны. Я взвешивал многих  глухих косачей (самцов): самый большой весил
двенадцать  с половиною фунтов, между тем как косач-моховик, например, около
Петербурга  (говорю слышанное),  весит до семнадцати фунтов. Глухой косач не
совсем похож на косача тетерева полевого, хотя они составляют одну породу, а
курочки их пером совершенно сходны, с тою разницею, что глухарка красноватее
и темные пестрины на ней чернее. Глухарь самец имеет на хвосте черные косицы
(менее  загнутые,  чем  у  самца-полевика),  почему  и  называется  косачом;
величиною он будет с молодого, годовалого, индейского петуха и похож на него
своей фигурою. Если вытянуть глухого косача, то от  клюва до конца хвостовых
перьев будет полтора аршина. Впрочем, тело его занимает около двух четвертей
длины,  а в хвосте и шее с  головой - по полуаршину. Клюв  толстый, твердый,
несколько погнутый книзу, бледно-зеленоватого  костяного цвета, длиною почти
в вершок. Глаза  темные, брови  широкие  и  красные,  голова небольшая,  шея
довольно   толстая;   издали   глухарь-косач  покажется   черным,   но   это
несправедливо: его голова и шея  покрыты очень  темными, но в  то  же  время
узорно-серыми перышками;  зоб  отливает  зеленым  глянцем,  хлупь  испещрена
белыми пятнами по черному полю, а спина и особенно верхняя сторона крыльев -
по серому основанию имеют коричневые длинные пятна; нижние хвостовые перья -
темные, с белыми  крапинками на лицевой стороне, а верхние, от спины идущие,
покороче и серые; подбой крыльев под плечными суставами ярко-белый с черными
крапинами,  а  остальной -  сизо-дымчатый;  ноги  покрыты мягкими, длинными,
серо-пепельного цвета перышками и очень мохнаты  до самых пальцев; пальцы же
облечены, какою-то скорлупообразною,  светлою чешуйчатою бронею  и оторочены
кожаною твердою бахромою; ногти темные, большие и крепкие.

     Глухая курочка несравненно менее самца: я ни одной из  них тяжеле шести
фунтов  не убивал.  Я не стану  говорить о токах глухих тетеревов и о выводе
тетеревят, потому  что в этом они  совершенно  сходны с простыми тетеревами,
полевиками, или  березовиками, как их называют: последние  гораздо ближе мне
известны,  и  я  буду  говорить  о  них  с  большею   подробностию.  Глухари
предпочтительно  водятся  в  краснолесье;  для них необходимы - сосна,  ель,
пихта и  можжевельник; погонцы,  молодые побеги  этих  дерев, составляют  их
преимущественную  пищу,  отчего  мясо  глухаря почти всегда имеет  смолистый
запах.  Впрочем, в чернолесье, где  изредка  растут  сосны, глухари  водятся
иногда и держатся  вместе с тетеревами березовиками. Вместе же с  ними кроют
их иногда шатрами - но всегда в малом количестве,  - для чего к обыкновенной
приваде из овсяных  снопов  прибавляют вершинки молоденьких  сосен  и  елей,
которыми обтыкают кругом приваду.  Глухари мало едят хлебных  зерен и  редко
летают в хлебные поля. Вообще  они гораздо уединеннее, строже  меньших своих
братии,  простых тетеревов, держатся  постоянно в крупном лесу,  где и  вьют
гнезда их курочки на голой земле, в небольших ямках. Яйца их, почти всегда в
числе   семи  или  восьми,   вдвое  более   куриных,   рыжеватого  цвета,  с
темно-коричневыми крапинами.

     Глухарь  -  очень  плотная,  бодрая  и крепкая  птица.  Хотя  некоторые
охотники считают, что глухие косачи слабее  к ружью  косачей полевиков, но я
не согласен с этим, мнением. Я могу только сказать, что глухари относительно
своей  величины  не  так  крепки  к  ружью,  как  можно  бы  ожидать,  но  я
положительно убежден,  что они крепче простых тетеревов.  В доказательство я
укажу на то, что все охотники  употребляют  самую крупную дробь для стрельбы
глухарей; разумеется, я говорю  об охоте в позднюю осень или по первозимью и
преимущественно о косачах.

     Я уже  сказал, что глухарь необыкновенно пуглив и  осторожен. Он  любит
садиться  на  вершинах  огромных сосен, особенно  растущих  по  неприступным
оврагам и горам. Разумеется, сидя на таком месте, он совершенно безопасен от
ружья  охотника: если вы  подъедете или подойдете  близко к сосне, то нижние
ветви закроют его и вам ничего  не  будет видно, если же отойдете подальше и
глухарь  сделается виден, то  расстояние будет так велико,  что нет  никакой
возможности убить дробью такую  большую  и крепкую птицу, хотя бы ружье было
заряжено безымянкой или нулем. Из этого следует, что стрельба глухарей самая
трудная и тяжелая, особенно косачей,  ибо курочки  гораздо смирнее, слабее и
чаще  садятся  на  невысокие  деревья.  Всего удобнее  бить  глухих  косачей
маленькой   пулей   из   винтовки,   что  и  делают  не   только   сибирские
стрелки-звероловы, но и вотяки и черемисы в Вятской и Пермской губерниях. Но
многие ли из обыкновенных наших ружейных охотников  умеют стрелять мастерски
из винтовки?  Тут не  помогут проворство, ловкость и даже меткость глаза; ко
всему этому тут необходима в высшей степени верная рука. Я знаю это по себе:
я был хороший стрелок  дробью  из ружья, а пулей из винтовки  или штуцера не
мог  попасть и близко  цели;  то же можно сказать  о большей  части  хороших
охотников.   Впрочем,   страстная   охота,  несмотря   на   трудности,   все
преодолевает;  она имеет железное терпение,  и  я нередко  из  обыкновенного
ружья, обыкновенной  гусиной  дробью  убивал штук до  шести глухарей в  одно
утро. Подъехать в  меру  на  санях или дрожках редко удавалось по неудобству
местности,  и я подкрадывался  к  глухарям  из-за  деревьев;  если  тетерева
совершенно  не видно и  стрелять  нельзя, то я  подбегал под самое дерево  и
спугивал  глухаря,   для  чего  иногда  жертвовал   одним  выстрелом  своего
двуствольного ружья, а другим убивал  дорогую добычу в лет, целя по крыльям;
но для этого нужно, чтоб дерево было не слишком высоко. Употреблял я также с
успехом  и  другой  маневр:  заметив,  по  первому  улетевшему  глухарю,  то
направление, куда должны улететь и другие, - ибо у всех тетеревов неизменный
обычай: куда  улетел  один, туда  лететь и  всем, - я  становился  на  самом
пролете, а товарища-охотника или кучера с лошадьми посылал  пугать остальных
глухарей. Долго приходилось иногда ждать  и зябнуть,  стоя  смирно на  одном
месте; горы  и  овраги  надобно было далеко обходить  или  объезжать,  чтобы
спугнуть глухих тетеревов, но зато мне  удавалось из  небольшой стаи убивать
по  две  штуки.  Это особенно удобно  потому,  что глухарь, слетев с высокой
сосны,   всегда  возьмет  книзу   и  летит  в   вышину  обыкновенных  дерев:
следовательно, мера не далека,  если  он полетит прямо над вами или недалеко
от вас. Нечего  и говорить, что  довольно  случалось промахов и  еще  больше
подбитых  глухарей,  которых,  ходя  и  ездя по  одним и тем  же  местам  по
нескольку дней сряду, я нахаживал иногда на  другой  день мертвыми.  Надобно
признаться,  что при  осенней стрельбе глухарей  по большей части только  те
достаются  в руки, у  которых переломлены крылья: этому причиной не одна  их
крепость, а неудобства стрельбы  от высоких, густыми  иглами покрытых сосен.
Очевидно, как внимательно надобно смотреть - не подбит ли глухарь, не отстал
ли  от других? нет ли крови на снегу по направлению его полета? не сел ли он
в  полдерева? не  пошел ли  книзу? При  каждом  из сказанных мною  признаков
подбоя сейчас должно преследовать раненого и добить его: подстреленный будет
смирнее и подпустит ближе.

     К  токующему  глухому косачу  ранней весною можно  подходить не  только
из-за дерева, но  даже по чистому месту, наблюдая ту осторожность, чтоб идти
только  в то  время,  когда он  токует,  и вдруг останавливаться,  когда  он
замолчит;  весь  промежуток времени,  пока к