Я довольно подробно говорил о  кряковных утках. Теперь, описывая другие
утиные  породы, я стану говорить  только об их исключительных  особенностях.
Нравы всех уток-нерыбалок, образ жизни и  пища так сходны между  собой почти
во всем, что мне пришлось бы повторять одно и то же.


        "б) Шилохвость"

     Эта утка поменьше кряковной и склад имеет совсем особенный:  телом  она
несколько тонее и продолговатее, шея у ней гораздо длиннее и тоньше, а также
и  хвост,  особенно  у  селезня.  Утка  вся  светло-серая,  покрыта  мелкими
крапинками;  на  крыльях,  по  правильным  перьям,   лежат  сизо-зеленоватые
глянцевитые полоски и больше  ничего, а  брюшко беловатое. Селезень довольно
красив: нос небольшой, почти черного цвета; вся голова, даже на палец пониже
затылочной кости, кофейного цвета; от головы вниз,  по верхней  стороне шеи,
идет ремень, сначала темный, а потом узорчатый, иссера-сизый, который против
крылец  соединяется  с таким же цветом спины. Все остальные части шеи, зоб и
хлупь - чисто-белые;  из-под шеи, по обеим щекам,  по  кофейному  полю  идут
извилистые полоски почти до ушей; спина светло-сизая или серая узорчатая; на
крыльях лежат  зеленовато-кофейные,  золотистые  полосы,  сверху  обведенные
ярко-коричневою, а  снизу белою  каемочкою; по спинке к хвосту лежат длинные
темные перья, окаймленные по  краям беловатою бахромкою,  некоторые  из  них
имеют продольные беловатые  полоски;  вообще оттенки темного и  белого цвета
очень  красивы;  верхняя  сторона  крыльев   темновато-пепельная,  а  нижняя
светло-пепельная;  такого  же  цвета  верхние  хвостовые перья;  два из  них
потемнее и почти в четверть длиною:  они складываются одно  на другое, очень
жестки, торчат, как спица или шило, от чего, без сомнения, эта утка получила
свое имя.  Подхвостье  почти черное, ноги  темного  цвета, но  светлее носа.
Весною  шилохвости  прилетают позднее  кряковных  и сначала  летят  большими
стаями. Полет их резвее полета крякуш; они чаще машут  крыльями и производят
свист в воздухе, что происходит от особенного устройства их крыльев, которые
не так широки, но  длинны.  Когда  утки  разобьются  на пары,  то шилохвости
встречаются  гораздо  реже,  чем другие утиные  породы;  гнезда их и выводки
молодых  также попадаются  редко,  отчего  охотник и дорожит ими  более, чем
кряковными  утками. Осенью я не видывал близко  больших стай шилохвостей, но
иногда узнавал их по особенному глухому их голосу, похожему на тихое гусиное
гоготанье, по полету и по свисту крыльев; стаи  всегда летели  очень высоко.
Еще реже нахаживал я их врассыпную по речкам. Приблизительно  можно сказать,
что шилохвостей убьешь вдесятеро менее, чем кряковных. Это довольно странно,
потому  что  во время весеннего прилета они летят огромными стаями.  Во всем
прочем, кроме того, что  яйца их несколько уже и длиннее яиц кряковной утки,
шилохвости в точности имеют все свойства других  утиных пород, следственно и
стрельба их одна и та же.

     Хотя шилохвостей застрелено мною мало сравнительно  с  другими породами
уток,  но вот  какой диковинный случай был  со мной:  шел я  однажды вниз по
речке  Берля (* Самарской губернии, в Ставропольском  уезде), от  небольшого
пруда к другому, гораздо обширнейшему,  находившемуся верстах в трех пониже;
кучер  с  дрожками  ехал  неподалеку  за  мной.   Семь  крупных  шилохвостей
пронеслись высоко  мне навстречу; я выстрелил  из обоих стволов, но  ни одна
утка  не обратила, по-видимому, никакого  внимания  на  мои выстрелы.  Через
несколько  минут кучер закричал мне, что те  же утки  летят назад, и  точно:
видно, что-нибудь помешало им опуститься на маленький пруд, оставленный мною
назади,  и  они возвращались на  большой пруд. Утки летели так  высоко,  что
стрелять было невозможно. Я проводил их  глазами и продолжал идти по  речке.
Вдруг кучер мой снова закричал  мне, что те  же семь шилохвостей опять летят
мне навстречу, прибавя, что "видно, и  на большом пруду помешали им  сесть".
Мы оба устремили глаза  на летящих еще выше  прежнего прямо  над нами  уток.
Вдруг одна из  них  перевернулась  на  воздухе, быстро  пошла книзу  и упала
недалеко  от  меня: это  был  селезень шилохвость, с  переломленною  пополам
плечною костью правого  крыла... Трудно поверить,  а дело было точно так. Со
всякою  другою  раной  птица  может  несколько времени летать,  но летать  с
переломленною костью крыла и летать долго -  это просто  невозможно. Не было
никакого сомнения,  что это были  те же самые утки, в  которых  я выстрелил:
зоркий кучер мой не  выпускал их из глаз.  Итак, нельзя иначе  объяснить это
казусное дело, как предположением, что дробина ударилась в папоротку селезня
и надколола плечную кость вдоль, то есть произвела маленькую трещинку в ней,
и  что, наконец, от  усиленного  летанья кость переломилась поперек, и птица
упала.   Я   сам   понимаю,   что   многим    покажется   такое   объяснение
неудовлетворительным,  но  другого придумать  нельзя.  Изумительно также тут
стечение  обстоятельств: надобно же было сделаться этому перелому в самую ту
минуту, когда утки, пролетев  несколько верст  взад  и вперед,  в третий раз
летели надо мной, так что шилохвость упал почти у моих ног.


        "в) Серая утка"

     Название несколько  общее,  потому что самки  всех утиных  пород  пером
серы, или, если выразиться точнее, серо-пестры,  и собственно так называемые
серые утки очень сходны со всеми утиными самками. Но тем не менее серая утка
совершенно заслуживает свое имя,  потому что она серее всех уток и  особенно
потому,  что  даже селезень ее  не имеет никаких отметин. Ей по преимуществу
принадлежит место в русской песне, когда говорится:



     Уж я улицею,

     Серой утицею, и пр.



     Вся разница состоит в том, что пестрины на селезне несколько  мельче  и
как будто светлее и что  одна сторона поперечной белой полоски, лежащей и на
крыльях  утки, у селезня окаймлена узенькою  полоскою красновато-коричневого
цвета  с  блестящим  лоском.  Серых  уток  иногда  называют  серками  и  еще
полукряквами:  последнее название  не совсем справедливо,  потому что они не
вполовину, а только несколько  меньше кряковных. Серые утки  не имеют в себе
никакой  особенности  в  отличие от других  утиных пород, кроме  сейчас мною
сказанной, то  есть что селезень почти ничем  не разнится с уткой, и что все
утиные породы пестрее, красивее  серых уток. Вообще они довольно обыкновенны
и попадаются охотнику гораздо чаще, чем шилохвости, хотя  во время весеннего
прилета  я  не  замечал больших станиц серых уток и  еще  менее  - во  время
отлета.  В этом обстоятельстве есть какое-то противоречие, которое объяснить
довольно трудно. Несмотря  на свою  некрасивость,  или,  правильнее сказать,
простоту пера, которая никому в глаза не кинется, серые утки, после кряквы и
шилохвости,  уважаются охотниками более всех остальных утиных пород,  потому
что довольно крупны, мясисты, бывают очень жирны и редко пахнут рыбой.

     Многие охотники говорили мне, что есть две породы серых  уток,  сходных
перьями,  но  различающихся величиною.  Сначала  я  сам разделял это мнение,
потому что  точно  в величине их  замечал большую разницу;  впоследствии  же
убедился, что она происходит от разности возраста. Впрочем, все еще остается
некоторое сомнение, и я предоставляю решить его опытнейшим охотникам.


        "г) Свиязь"

     Это  название охотничье, и  откуда  оно происходит  - сказать не  умею.
Народ называет  эту утиную породу красноголовкой и белобрюшкой, потому что у
селезня  голова  и половина  шеи  красновато-кирпичного  цвета,  а хлупь или
брюшко у селезня и утки очень  белы и лоснятся на солнце.  Эта  утка, будучи
менее кряковной и шилохвости, даже  покороче серой утки, имеет склад круглый
и крепкий.  Ее быстрый  полет, частое и  резкое маханье  крыльями показывают
сильное сложение. Селезень очень красив:  он  весь  пестрый;  на голове, над
самыми его глазами, находится белое пятно; остальная часть головы и половина
шеи  красновато-коричневого цвета;  потом  следует  поперечная полоса  серой
ряби, сейчас исчезающей и переходящей в светло-багряный цвет, которым покрыт
весь зоб;  брюшко  белое,  спина  испещрена  красивою  поперечною  рябью  на
крыльях,  поперек от плечного сустава, лежит  чисто-белое, широкое и длинное
пятно,   оканчивающееся   черною  бархатною  оторочкой,  под  которою  видна
зелено-золотистая полоса,  также отороченная черно-бархатною  каймою;  хвост
короткий, шилообразный и довольно твердый;  нос и ноги  небольшие  и черные.
Правильные  перья  дикого,  светло-кофейного  цвета.  - Утка, напротив,  вся
темная, кроме  белого  брюшка;  с  первого  взгляда очень похожа на чернь, и
никак нельзя подозревать,  чтоб она имела такого красивого, до такой степени
на нее  непохожего  селезня. Рано весной свиязь  летит большими  стаями.  Их
можно узнать  в вышине по скорому  полету и особенному  звуку,  похожему  на
свист с  каким-то шипеньем,  отчего  и называют их  иногда  шипунами.  Свист
происходит  от   быстрого  полета,   который  сливается   с   их   сиповатым
покрякиваньем. Все три предыдущие  породы уток  летают осенью в хлебные поля
отдельными стаями и станичками, но свиязей я никогда не  замечал между ними.
То  же  должен я  сказать о  всех  последующих  утиных породах  (* Некоторые
охотники утверждают,  что свиязь и  чирки летают  в хлебные  поля). К  этому
надобно  присовокупить,  что  все они, не говорю уже  о  нырках, чаще пахнут
рыбой. Можно предположить, что, не  питаясь хлебным  кормом и не будучи  так
сыты,  как бывают  кряковные, шилохвость  и  серые утки,  они  ловят  мелкую
рыбешку,  которая именно  к  осени  расплодится,  подрастет и  бесчисленными
станицами, мелкая, как овес, начнет плавать везде, по всяким водам. Впрочем,
свиязи, как  и все почти утиные  породы,  и  без хлебной пищи бывают  осенью
очень жирны, хотя никогда не могут  равняться в этом отношении  с  кряквами.
Никаких  других  особенностей  свиязь  не имеет, кроме того,  что,  прилетая
весной  большими  стаями,  в  продолжение  всего  года  попадается охотникам
гораздо реже, чем бы следовало. Вероятно, по причине таких  редких встреч, а
также по красивости  селезней, мясистому, круглому и крепкому складу  своему
свиязь ценится охотниками выше других уток после  кряковных,  шилохвостей  и
серых. Я по  крайней мере должен признаться, что всегда  был  очень доволен,
когда мне случалось положить в ягдташ красно-голового селезня белобрюшки.


        "д) Широконоска"

     Широконоски называются также плутоносами.  Первое  название по праву  и
бесспорно принадлежит этой утиной породе: нос ее необыкновенно к концу широк
и  похож на  округленное  весло, второе же  имя дано ей неизвестно  на каком
основании.  Эта  утка очень  периста, но даже  и  в перьях меньше предыдущих
пород,  телом  же  еще  скуднее.  Вообще  она  какого-то  слабого,  рыхлого,
сухощавого сложения:  с первого взгляда  утка как утка, а  возьмешь в руки -
перья да кости. Никогда жирных широконосок я не видывал, хотя они попадались
мне,  как  и всем  охотникам,  очень  часто. Утка вся серо-пестрая,  покрыта
коричневыми и  немелкими крапинами по желтоватому полю; на правильных перьях
поперечная  полоска  синяя  с  глянцем.  Селезня  должно  бы  назвать  очень
красивым: он весь пегий, зоб темно-багряный,  на шее белая повязка,  спина и
крылья сизо-голубые, брюшко светло-серое; и со всем тем он как-то не кажется
красивым  и далеко  уступает  селезню свиязей.  Ни весной, ни  осенью  я  не
замечал прилетных или отлетных стай широконосок, но парами и в одиночку, как
я  уже  и  сказал,  они попадаются часто, что довольно  странно  и что также
замечено мною в серых утках. Охотниками уважаются они мало.

     Вообще  утки  не отличаются  крепостью  к ружью,  широконоска же слабее
других пород. Несмотря на то, вот какой был со мной случай. В десяти верстах
от меня ушел пруд; по обмелевшему дну много держалось всякой дичи, но ходить
было тяжело.  Это, однако, не мешало мне часто посещать его. Один раз, бродя
между высокими камышами, по колено в  грязи, и довольно нагрузив мой  ягдташ
мелкою  дичью,  увидел я низко и прямо на меня летящую пару широконосок. Они
летели  совершенно  в  равной вышине  от земли  с моим  ростом.  Я ударил их
встречу  бекасиною дробью и  убил  наповал  обоих: селезня  и  утку. Мне  не
хотелось  мять в ягдташе  бекасов и  гаршнепов, и  я  заткнул  головы  обеих
широконосок за кожаный ремень,  которым был подпоясан,  подтянув его потуже,
чтоб  утки не  выпали. Я проходил  еще более  часа. Наконец, вышел  к  своим
дрожкам, поклал всю дичь в кожаный ящик и первых бросил туда  широконосок. Я
воротился  домой не скоро: стрелял  дорогой с  подъезда  и набил полон  ящик
разною  дичью. По возвращении, при мне, у крыльца выбирали птицу из  дрожек;
когда  добрались до дна ящика, вдруг селезень  широконоска вылетел и скрылся
из  глаз,  как  совершенно  здоровый!..  Оглушительные,  обморочные,  всегда
головные  раны,  после  которых  птицы,  по-видимому убитые  наповал, иногда
отдыхают  и улетают,  - не  редкость, но удивительно,  как  не удавился этот
селезень, которого я таскал так долго заткнутого головой  за туго подтянутым
поясом?.. Как не задохся он в ящике под кучею дичи?

     В противоположность  ранам  оглушительным, обморочным,  или, правильнее
сказать, контузиям,  бывают раны внутренние, смертельные впоследствии, но  с
которыми   птица  сгоряча,  как  говорится,  иногда  долго  летает  и  вдруг
скоропостижно умирает. Таких случаев много со мной бывало, и я расскажу один
из  них.  Выстрелил  я  с  подъезда в  пару чирков, проворно  отплывавших от
плоского берега на  середину  широкого  пруда,  где в недоступном для  ружья
расстоянии плавала большая стая черни. Я  убил одного чирка, и собака подала
его мне с воды. Поднявшись от выстрела и сделав круг, утиная стая черни села
опять на средину пруда. Я, зарядив ружье, стоял еще на берегу,  поджидая, не
налетит  ли на  меня куличок или утчонка. Вдруг вся  стая черни стремительно
поднялась, как будто испуганная  чем-то, и улетела. Я взглянул и увидел, что
одна утка бьется на воде в предсмертных конвульсиях.  Я послал собаку, и она
вынесла мне уже умершую утку чернь, которая была вся  в крови, вытекавшей из
боковой  раны прямо против сердца. Это достаточное доказательство, что птица
может   летать,  будучи  ранена  смертельно.  Но  сколько  тут  удивительных
обстоятельств! Утка была ранена на расстоянии по крайней мере девяноста или.
ста  шагов, ранена рикошетом, взмывшею от воды  4-го нумера дробинкой (ибо я
стрелял в  чирков вдвое ближе), улетала вместе со стаей, как будто здоровая,
и  улетала довольно далеко; потом прилетела  назад, села на прежнее место  и
умерла  перед  моими  глазами.  Отсюда  можно заключить,  сколько  пропадает
раненой птицы, не замечаемой охотниками.


        "е) Чирок"

     Вероятно, это  имя дано ему по его крику.  Чирок чиркает, то есть голос
его  похож  на  звуки  слова   чирк,  чирк.  Чирков  две  породы:  первая  -
чирки-коростельки,  а вторая - чирки-половые. Крик чирка-коростелька гораздо
тонее и протяжнее, чем у чирка-полового, но гораздо пронзительнее и слышнее.
Почему он назван чирком-коростельком - не знаю. Если по голосу, то хриплый и
короткий  крик  обыкновенного коростеля, или дергуна,  более сходен с криком
чирка-полового.  Вообще чирки составляют самую  мелкую,  проворную, юркую  и
складную  утиную породу. Утка чирка-коростелька вся светло-серая; на крыльях
имеет она малозаметную (если не распустит  крыла) светло-сизую полоску. У ее
селезня эта полоска гораздо шире  и сизее, даже  почти  голубоватая, с ярким
лоском;  сверх   того,   по  обеим   сторонам  его   головы,  вдоль  по  шее
красно-кирпичного цвета,  идут  белые  полоски  с небольшим в вершок длиною;
пером он светлее утки, и брюшко его белесоватее. Чирки-половые всегда меньше
коростельков,  а  иногда  попадаются  необыкновенно  мелкие.  Мне  случилось
однажды  убить такую маленькую утку этой породы, что она казалась  маленьким
кряковным утенком: по миниатюрности своей она  была очень миловидна. Половые
чирки так же  серы  и  пестры,  как и  чирки-коростельки, но цвет их  перьев
желтоватее и темнее; утка вся серо-пестрая, на крыльях имеет ярко блестящую,
довольно  широкую зеленую полоску. У селезня она  еще шире и  ярче; по обеим
сторонам его головы, от  глаз до  половины  шеи, тянутся  две полоски,  или,
лучше сказать,  два  длинные пятна,  около вершка,  но  вдвое  шире,  чем  у
чирка-коростелька. Эти пятна или полоски красновато-желтого цвета, точно как
подпалины у  гончей собаки:  вот  откуда, я  думаю,  происходит имя полового
чирка. Народ выражается с удивительной точностью; из всех утиных пород одним
только  чиркам  придает  он  во множественном  числе тот окончательный слог,
которым  означается малость и детство существа, например,  утята, цыплята  и
проч.; чирков старых вообще он называет чирята.

     Во время  весеннего прилета и осеннего отлета чирки появляются большими
стаями; весною всегда оказываются несколько позднее  других  утиных пород, а
осенью  держатся  долее  всех, кроме кряковых уток.  Чирки  в розницу или по
разноте, как  говорят  охотники,  во  все  время  своего  пребывания  у  нас
попадаются  чаще всех уток. Несмотря на их обыкновенность и также на то, что
чирки  смирнее всех утиных пород, я всегда  дорожил  ими  более, чем многими
утками средней величины. Чирки прилетают довольно  сытые, а улетают, облитые
жиром,  немного уступая в этом отношении кряквам, хотя я никогда не замечал,
чтоб они летали  в хлебные поля.  Полет их очень  жив и скор, особенно когда
они  соберутся  в  большие  стаи.  Кружась  над  местом,  на  которое  хочет
опуститься стая, чирки  быстро поворачиваются, свиваясь  как  будто в темный
клубок и развиваясь в более светлую полосу. Не один раз, стоя на весенних  и
осенних поздних  вечерних  стойках, бывал  я испуган шумом  и  свистом, даже
внезапным вихрем  от промелькнувшей над самою  головою  плотно  свернувшейся
станицы чирят.

     Я не  говорил о величине яиц предыдущих утиных  пород, кроме кряковной;
будучи  сходны между собою цветом и  фигурой,  они уменьшаются соразмерно  с
уменьшением  величины  утки,  но  яйца  чирят  так малы  и  матовый,  слегка
зеленоватый  цвет  их  так  нежен, что нельзя  не упомянуть о них  особенно.
Странное  дело:  у  кряковных и  других больших  уток я никогда не нахаживал
более девяти или десяти яиц (хотя гнезд их нахаживал в десять раз более, чем
чирячьих), а  у чирков находил  по двенадцати, так что  стенки гнезда  очень
высоко  бывали  выкладены яичками,  и невольно представляется тот же вопрос,
который  я  задавал себе, находя гнезда погоныша: как может такая  небольшая
птица согреть и высидеть такое большое количество яиц?

     Чирки с весны парами, а  потом и в одиночку попадаются охотникам везде,
где  только  есть  вода,  в  продолжение  всего лета, но они  особенно любят
маленькие речки, озерки и лужи, часто в самом селении находящиеся; прилетают
даже  к  русским уткам. В осеннее время  можно иногда сделать очень  удачный
выстрел в навернувшуюся нечаянно стаю чирят, и мне  случилось один раз убить
из одного ствола моего ружья, заряженного  рябчиковою дробью, девять чирков.
Подстреленный чирок ныряет  проворнее  всех уток, разумеется  кроме нырка, и
всех  искуснее умеет спрятаться и притаиться в траве. Мясо жирного, осеннего
чирка, если  не пахнет  рыбой, что,  к  сожалению, хотя  редко, но бывает, я
предпочитаю  даже  мясу  кряковной  утки  (*   Между  некоторыми  охотниками
существует мнение, что чирята никогда  рыбы не едят, никогда, следовательно,
не  могут  ею  пахнуть, но  оно  не всегда,  или,  лучше  сказать,  не везде
справедливо), в нем слышнее запах дичины. Все утиные яйца  очень вкусны;  но
яйца чирка вкуснее других.



     Вот лучшие породы уток