ичего не сделал.
     Удастся ли обойтись без стрельбы? Пальба, кровь всегда приводят к ненужной суете и накалу страстей.
     Куда лучше выполнять работу без лишнего шума, тихо и вовсе без оружия. Идеальный вариант - вообще провернуть дело так, чтобы ни одна душа об этом не знала некоторое время. Но сейчас не тот случай.
     Десантис помотал головой и полез в карман за пачкой сигарет.
     В плане слишком много "если"! Дело слишком сложное. Требуется буквально секундная точность. Это не слишком хорошо. В этом слабость плана.
     Со временем на сей раз вообще было много проблем. Вернее, с его отсутствием. Как правило, столь сложное дело он обдумывал и планировал неделями.
     Хотя бывали такие мероприятия, которые он разрабатывал за несколько дней, а то и часов. И все всегда отлично получалось. Тогда его мозг работал с максимальной интенсивностью, а недостаток времени лишь стимулировал скорость мыслительного процесса.
     Тут он сообразил, что на этот раз ему придется испытать еще большее давление из-за цейтнота. Вместо утра вторника, трех часов или что-то около того, как намечали раньше, придется брать бронеавтомобиль утром в понедельник, в День труда. Возможно, Лэшбруку такой перенос не слишком понравится, но так будет лучше. Десантис знал, что Лас-Вегас всегда гудит, шумит и веселится напропалую во время национальных праздников, и потому все вокруг будут менее настороженными. К тому же люди, вынужденные работать в праздники, не любят эти дни, что вполне естественно, и потому будут вялыми и апатичными.
     Теоретик вздохнул и направился к столу, шаря в карманах в поисках спичек. Закурил сигарету и в очередной раз принялся рассматривать схемы, хотя помнил их наизусть, знал вдоль и поперек.
     План хороший, крепкий: напасть на бронемашину сразу, как только она выедет из казино, может, даже прямо в портике. "Клондайк" для этой цели особенно подходящий объект, потому что сюда машина заезжала в последнюю очередь и, погрузив здешнюю выручку, увозила все деньги в хранилище, расположенное в деловой части города. Так что отсюда она поедет, битком набитая долларами, собранными и в других казино, и в "Клондайке".
     Он сел за стол и разложил перед собой диаграммы. Лампа На столе замигала, погасла, потом опять ярко загорелась и снова погасла, на сей раз окончательно; комната погрузилась в темноту.
     Десантис выругался вполголоса и снял с дампы абажур. Так и есть: перегорела.
     Он вспомнил, что видел пару запасных лампочек в маленькой кухоньке. Аккуратно, на ощупь обыскал полки и добыл одну, на сто ватт. Вернувшись в комнату, добрался, осторожно ступая, до стола и тут прямо-таки застыл на месте от внезапно осенившей его идеи.
     А если отрубить все освещение в "Клондайке"?
     Или вообще отключить электричество в этой части Стрипа?
     Попробуем соединить с уже разработанным планом. Захватив броневик с деньгами, ребята в темноте выезжают на нем за пределы казино и двигаются по улице, которая уже проверена, - Хиггинс-авеню.
     Вдоль этой дороги, примерно в миле от "Клондайка", развернулось строительство, выросли новые дома.
     Примерно половина из них уже достроена, а огромный участок земли подготовлен к началу работ. Там он Встречает бронемашину с вертолетом, который уже заказал, забирает свою долю и быстренько смывается. Лэшбрук и его люди останутся в Вегасе. Он перебросит их на вертолете от выпотрошенной машины к старому дому в противоположной части города, где они отсидятся, пока не утихнет шум. Там он с ними и расстанется.
     Допустим, полицейские вычислят, как все произошло. Вполне возможно, они догадаются, что вся команда слиняла вместе с добычей на вертушке. Почему бы и нет?
     Надо не забыть предупредить пилота вертолета об изменении плана: утро понедельника, а не вторника.
     Он отвалит сразу после дела, попросит высадить его где-нибудь недалеко от автобусной станции, доберется до Лос-Анджелеса, а там сядет на самолет, и только его и видели.
     Десантис улыбнулся в темноту. Неплохо, очень даже неплохо. Теперь все стало четче вырисовываться. Такой план должен сработать. Если, конечно, каждый выполнит свою часть работы безупречно.
     Правда, это его задача - проследить, что и как они будут делать.

***

     Линда сказала Бренту, что выросла в гетто. На самом деле ее детство прошло в Уаттсе, который, строго говоря, не был густонаселенным, многоэтажным, многоквартирным гетто, о каких постоянно твердили особо чувствительные общественные деятели.
     Но во всех остальных отношениях Уаттс был самым настоящим гетто. Линда выросла не в огромном человеческом муравейнике, а в маленьком домике, который ее семья арендовала, в двух кварталах от Сто третьей улицы. Дом пребывал в запущенном состоянии, хозяин его жил в западной части Лос-Анджелеса. Найти его, добраться, дозваться, когда, к примеру, древний водопровод выходил из строя, было совершенно невозможно. Но если вдруг, не дай Бог, по какой-нибудь причине чек об оплате аренды задерживался на несколько дней, он мог и самолично нагрянуть к своим жильцам.
     Только в десятилетнем возрасте Линда впервые совершила путешествие за границу Уаттса, который, казалось, рос гораздо быстрее, чем она сама. Первоначально Уаттс, населенный чернокожими жителями, с севера был ограничен Манчестерским бульваром, но потом, к тому времени когда Линда навсегда покинула родительский дом, этот район разросся до самого бульвара Вашингтона, то есть более чем на пять миль.
     В раннем детстве жизнь Линды была ограничена школой, домашним хозяйством и кинотеатром на Сто третьей улице. Школа находилась в десяти кварталах от дома. Кроме старших Фостеров, Джона и Грэйс, в семье было шестеро детей. Линде, как самой старшей, приходилось выполнять и всю домашнюю работу, вести хозяйство, нянчиться с младшими братьями и сестрами. Родители целыми днями работали. Отец был дворником сразу в нескольких домах Голливуда; мать каждое утро садилась в старый красный автомобиль (пока он не сломался), добиралась до центра города, там пересаживалась на другой транспорт и ехала в Белэйр. На дорогу у нее уходило три часа. Она работала уборщицей у одного из голливудских продюсеров.
     Так жизнь Линды и крутилась между посещениями школы, попытками содержать дом в более или менее ухоженном виде и заботами о малышах. Если у нее скапливалось немного денег и ей удавалось выкроить время, она ходила в ближайший кинотеатр, пока его не прикрыли и не заколотили досками окна.
     Больше всего она любила музыкальные фильмы. Став постарше, Линда, конечно, поняла, что эти ленты были слишком прилизанными, сияющими и благополучными и не имели ничего общего с унылой каждодневной обыденностью жизни в Уаттсе. Но в те годы воображение уносило Линду далеко-далеко от убожества ее существования. Она выучивала наизусть слова и мелодии и возвращалась домой, пританцовывая и напевая.
     Когда годы спустя Линда обращалась мысленным взором к тому времени, ей казалось, что в детстве она не видела ни одного белого лица. Наверняка это было не так, ведь во многих магазинах на Сто третьей улице владельцами да и продавцами были белые. Возможно, такое ощущение связано с тем, что рядом, среди соседей или друзей, не встречалось ни одного белокожего ребенка. А те немногочисленные белые, которых она все-таки видела, были взрослыми людьми.
     Таким образом, Линда долго не сталкивалась с расизмом, за исключением пары не слишком серьезных случаев, - до самого своего отъезда из Уаттса. Это было и плохо, и хорошо одновременно. Шок, какой она испытала, столкнувшись, уже взрослой, с расовыми предрассудками, предубеждениями и ненавистью, был сильным, но горечь и ожесточение, которые появляются у большинства чернокожих буквально с рождения, не настолько глубоко укоренились в Линде.
     Ее отъезд из Уаттса произошел благодаря счастливой случайности. Однажды она просто так, ради шутки, записала одну песню в киоске звукозаписи и принесла домой. Мать послушала ее и, ничего не сказав дочери, взяла пластинку и дала прослушать своему хозяину в Белэйре. Продюсер сразу понял, что здесь явный природный талант, и передал запись агенту. И почти сразу же, практически без усилий, Линда очутилась в новом мире шоу-бизнеса. Сначала пела с маленьким оркестриком, затем записала пару пластинок. Она отлично понимала: ей невероятно, потрясающе повезло, и никогда не подвергала сомнению этот факт.
     Вскоре Линда поняла, что двери в мир искусства и шоу-бизнеса открыты для темнокожих гораздо шире, чем во все другие области человеческой деятельности, и люди здесь гораздо меньше подвержены расовым предрассудкам.
     Естественно, все складывалось не так уж легко и просто. Были и препятствия, и неудачи, как на личном фронте, так и на профессиональном. Линда объездила с оркестром почти всю страну, и порой ей приходилось бывать в таких местах, где цветным предоставляли жилье отдельно от их белых коллег. Это ужасно злило ее, но она сумела превозмочь себя и не ожесточиться.
     Сейчас она потихоньку лепит свою карьеру. Тот факт, что у нее здесь, в Лас-Вегасе, постоянный контракт, - значительный шаг вперед. Линда зарабатывает неплохие деньги, пластинки хорошо продаются, а ее агент полон новых идей и планов.
     Джон Фостер, ее отец, умер, братья и сестры разъехались кто куда, одного из братьев убили во время негритянских волнений. Мать до сих пор живет в Уаттсе, но сейчас не работает; Линда купила для нее дом.
     Линда решила: ничто в мире не остановит ее, не помешает добраться в своей карьере да самой вершины или хотя бы как можно выше. Ведь иначе она может оказаться такой же изолированной от остального мира, как и в детстве, живя в гетто. Правда, эта граница не была бы столь явной, но тем не менее совершенно непреодолимой, как непреодолима стена расовой неприязни, утыканная колючками первобытной ненависти.
     Так зачем же ей понадобилось влюбляться в белого мужчину? Из этого не выйдет ничего хорошего.
     Ничего, кроме боли и разочарования. Ей очень нравился Брент Мэйджорс, и она уважала его, пожалуй, даже любила. Но чем все это закончится? Свадьбой?
     Маловероятно. Она черная, он белый. Все очень просто. Плюс то обстоятельство, что Брент родился и вырос в Техасе. Хоть и в очень незначительной степени и в крайне редких случаях, но предубеждения проявлялись и у него; Брент наверняка даже и не подозревал об этом.
     Но даже это было не самым важным. Линда могла бы вытерпеть, пережить, стерпеть. Замужество, не важно с кем, черным или белым мужчиной, вообще не входило в ее жизненную программу. Если и найдется человек, который согласится занять место на втором плане, то со временем он наверняка превратится в капризного альфонса. А если будущий муж окажется человеком с характером сильным и независимым, как у Брента, он в конце концов неизбежно начнет требовать, чтобы она стала просто женой, а не артисткой, отдающей большую часть своего времени и сил сцене и публике. Можно, конечно, попробовать договориться, начать семейную жизнь с компромисса, постараться распределять время равномерно между сценой и семьей. Но Линда знала, что это невозможно, сколько усилий она ни приложила бы.
     Любовь, секс, дружеское общение - все это много значило для нее. Хотя, конечно, успех и карьера были на первом месте. Так она решила много лет назад и не собиралась отступать от своего принципа.
     Итак, еще раз спросила себя Линда, для чего нужны эти игры с Брентом Мэйджорсом?
     Она сама не знала. Ведь, возможно, придется причинить ему очень сильную боль - потом, когда все закончится. Но как избежать этого? Неизвестно. В конце концов, сейчас все чудесно, так зачем отказываться?!
     Несколько минут назад закончился ее последний номер. Теперь Линда сидела перед туалетным столиком почти раздетая - в бюстгальтере и колготках.
     Брент сейчас ждет ее в своем номере, на столе расставлены угощения: холодный цыпленок, салат, клубника со взбитыми сливками и бутылка шампанского.
     Мысли ее перелетели далеко вперед, к ожидаемому наслаждению. Ужин у них всегда состоял из холодных блюд, потому что они никогда заранее не знали, что будет раньше - секс или еда.
     Ее размышления прервал скрип двери. К ней ввалился Фэлкон со стаканом в руке и с самодовольной улыбкой на лице. Он еще не был пьян вдрызг - ушел со сцены не более получаса назад, - но уже вплотную подобрался к этому состоянию. Джей Ди облачился в расшитый золотыми нитками халат, и у Линды создалось впечатление, даже скорее уверенность, что под халатом у него ничего нет. Она неподвижно сидела под его изучающим взглядом, не делая никакой попытки прикрыть свою наготу.
     Фэлкон ухмыльнулся, привалился к дверному косяку и приветственно поднял вверх стакан.
     - Отлично выступила сегодня, цыпа! - Он выпил.
     - Спасибо, Джей Ди, - сухо поблагодарила Линда.
     - Что ты, детка, не нужно благодарности. Мне самому приятно сознавать, что знаком с талантливой певицей. В конце концов, я же выделил тебя из всех и подписал с тобой контракт, ведь так?
     Насколько Линда знала, это было не совсем так.
     Она слышала от своего агента, что Фэлкон ревел подобно раненому зверю, когда услышал, что ему придется представлять никому не известную чернокожую певицу, и успокоился лишь тогда, когда ему однозначно пообещали, что в подобной роли он выступает последний раз.
     - Может, выпьем вместе по стаканчику и съедим по сандвичу, цыпа? - предложил Фэлкон.
     - У тебя в номере, Джей Ди?
     - Гм-м.., да... - Он явно чувствовал себя неуютно. Потом вдруг рассердился. - Ты же знаешь, такой человек, как я, не может спокойно есть и пить на людях. Меня сразу же окружит толпа ублюдков и станет требовать автографы!
     Ну-ну, как же, подумала Линда, просто не хочет, чтобы все видели, как он ужинает с черной. А вслух сказала:
     - Благодарю, Джей Ди, нет.
     - Почему нет?
     - У меня уже назначена встреча.
     Он свирепо глянул на нее.
     - С кем это? Наверняка с этим придурком Мэйджорсом!
     - Вообще-то тебя не касается, Джей Ди, с кем и когда я встречаюсь.
     Он презрительно ухмыльнулся.
     - Пытаешься задобрить его? Да ведь он же пустое место, никто, деточка. Куда его повернут, туда и пойдет. А вот я фигура! Когда мы уедем отсюда, а он останется, обо мне все равно будут говорить. К тому же ты работаешь на меня, птичка, а не на Брента Мэйджорса! - Тут выражение его лица изменилось, глазки забегали по ее полуобнаженному телу, словно ощупывая. - Тебе небось просто надоели белые? Ну да, я белый, и нисколько не хуже его. Не бойся, попробуй!
     Тебе понравится!
     - Ты просто поганый стручок, Джей Ди, - спокойно сказала Линда, будто мимоходом обмолвилась о неком малозначительном факте.
     Лицо Фэлкона побагровело, глаза вспыхнули бешенством. Он шагнул к ней и прохрипел:
     - Ни одна черномазая сучка не смеет говорить мне подобные вещи!
     - А я говорю, Джей Ди.
     Линда замолчала, ожидая продолжения, на темном лице не отразилось ни гнева, ни обиды, ни раздражения. Она была совершенно спокойна.
     Фэлкон в ярости швырнул стакан в стенку, и он разлетелся на мелкие осколки. Потом с силой схватил ее за плечи и рывком поднял на ноги, притянул к себе и почти коснулся своими слюнявыми губами ее лица. Какой-то краткий момент Линда стояла совершенно прямо и неподвижно. Потом отвращение захлестнуло ее, и она стала вырываться. Джей Ди пытался удержать ее за обнаженные плечи и сильно поцарапал ей руку длинным ногтем, будто ножом.
     Линда всерьез разозлилась, глаза ее метали молнии, грудь высоко вздымалась. Она отступила к дальней стене комнаты. Гримерка была совсем маленькая, и Фэлкон перекрыл выход. Он опять ухмыльнулся и стал надвигаться на нее. Линда стояла не двигаясь, пока он не приблизился к ней вплотную и не начал шарить своими липкими ручонками по ее телу. Он прижался к ней, и Линда через халат почувствовала его возбуждение.
     Тогда она резко подняла коленку и со всей силы ударила его промеж ног. Фэлкон взвыл от боли. Он согнулся пополам, обеими руками схватился за пах и закатил глаза.
     Когда наконец Джей Ди смог распрямиться, он свирепо глянул на Линду слезящимися глазами.
     - Ах ты вонючая черножопая сука! - задыхаясь, прошипел он. - Ты еще пожалеешь! Запомни, я этого так не оставлю. Ты у меня еще прощения будешь просить! На коленках ползать!
     - Возможно, - спокойно, даже умиротворенно произнесла Линда, - хотя сомневаюсь. У тебя кишка тонка, Джей Ди, ничего ты не будешь делать. Я от всей души надеюсь, что отбила у тебя желание и возможность трахаться хотя бы на несколько дней. Так что у нескольких бедных девчонок будет передышка.
     Фэлкон повернулся и, все еще полусогнутый, заковылял из комнаты. Линда дождалась, пока он выползет, и быстро захлопнула за ним дверь. Потом прижалась к ней спиной и почувствовала, что ее всю колотит, словно в лихорадке. Задвижки не было. Хотя она вряд ли остановила бы такое грязное животное, как Фэлкон, ведь двери здесь непрочные, будто из фанеры.
     Тут Линда почувствовала, что у нее горит рука, и с удивлением обнаружила длинную глубокую царапину. Кровь уже запеклась. Она разделась и быстро приняла душ, потом обработала рану. Невесело хмыкнула, представив, что было бы, если бы на нее напал столбняк и она не оказала бы сопротивления.
     Линда оделась и поспешила на второй этаж, в номер Брента. Он ждал ее и сразу же открыл дверь, лишь только она тихонько постучала. Линда постаралась, чтобы он не заметил и следа ее недавнего возбуждения.
     - Как ты долго! - проговорил он, целуя ее в щеку.
     - Меня задержали.
     Он насторожился:
     - Что случилось? Расскажи.
     - Ничего особенного. Так, ерунда. - Она посмотрела мимо него на стол в центре комнаты. Он был весь уставлен блюдами со всякими вкусностями, а в ведерке со льдом охлаждалось шампанское.
     Брент взял ее за руку, подвел к столу, торжественно открыл шампанское и разлил его по бокалам. Они молча сдвинули зазвеневшие бокалы и выпили. Линда пила маленькими глоточками и оглядывала комнату, хотя здесь не появилось ничего нового, ничего такого, чего она раньше не видела. Ей просто нужно было время, чтобы собраться, взять себя в руки.
     Номер был абсолютно безликим, как, впрочем, любой номер, во всякой гостинице, в каждом городе. Он состоял из спальни, ванной комнаты и гостиной, в которой они сейчас находились. Брент даже не пытался придать своему жилью нестандартность и уют Своего у него здесь ничего не было. И ничего лишнего. Кроме, пожалуй, столика, уставленного едой из ресторана. Все было простым и функциональным.
     - Я здесь мало бываю. Сплю, моюсь.., вот, собственно, и все, - однажды сказал ей Брент. - Знаешь, здесь даже ремонт года три не делали, пока я не подумал, что сюда можешь прийти ты.
     - Разве у тебя не было других женщин?
     - Конечно были, две, - пожал он плечами, - я же не монах, да и не был им никогда. Но они не стали.., они были не настолько важны для меня, чтобы устраивать из-за них канитель.
     Линда допила шампанское. Брент забрал у нее пустой бокал, поставил на стол, потом привлек ее к себе и заключил в объятия. Линда откликнулась сразу же и очень страстно. Такой пыл удивил даже ее саму.
     Она приоткрыла рот, впустила его язык, тесно прижалась к Бренту, изгибая талию и постанывая.
     Брент первым оторвался.
     - Милый, - протянула Линда низким голосом.
     - Похоже, ужин у нас откладывается?
     - Похоже.
     Рука об руку они прошли в спальню.
     Свет из соседней комнаты падал на кровать, и казалось, что здесь лежит огромный кусок масла. Они снова целовались, раскачиваясь в томном ритме.
     На Линде был только пояс с чулками, трусиков она не надела. Рука Брента скользнула по бедру, пальцы принялись ласково поглаживать обнаженные ягодицы. Его прикосновение разбудило в ней странную смесь чувств, дикую комбинацию из острого желания близости и ненависти ко всем белым мужчинам, спровоцированной нападением Фэлкона.
     Она вцепилась в его рубашку и попыталась раздеть его, не прерывая поцелуя. Пуговицы отлетели в стороны, как воздушная кукуруза. А вот м