ительно  ко
всей Африке, неверно, что слонам грозит полное истребление. Да, их число
уменьшается, что совсем не  одно  и  то  же.  Со  временем  можно  будет
изменить закон об охоте, чтобы сохранить число животных, необходимое для
воспроизводства вида.
   Пока же их достаточно много,  чтобы  серьезно  угрожать  посевам.  Но
неминуемо настанет день - неизвестно,  как  скоро  -  когда  число  этих
неуклюжих гигантов, требующих открытых безбрежных пространств,  придется
решительно сократить. Время это еще не приспело. А вы на миг вообразите,
что было бы, если бы огромные стада слонов свободно блуждали по одной из
наших индустриальных стран, таких, к примеру, как Бельгия?  Один  только
Бог знает, чего не дал бы Неру, чтобы избавить Индию от священных коров.
И  мы  не  намерены  относиться  к  африканским  слонам  как  к  чему-то
неприкасаемому из-за  какого-то  маньяка...  ")  Товарищи  Мореля  тоже,
по-видимому, были подавлены, кроме  разве  Форсайта,  тот  сказал  йотом
Филдсу,  что  никогда  не  питал  особых  иллюзий   насчет   результатов
конференции в Букаву. (К Форсайту в  результате  этой  истории  вернулся
прежний цинизм. Он не раз повторял Филдсу с улыбкой, полной горечи: "Мне
плевать. А ну их всех... Единственное, чего я хочу, - вернуться домой. В
сущности, засесть дома -  лучший  способ  на  всех  наплевать".  Но  это
продолжалось всего несколько часов, он вновь начал возмущаться, что было
признаком душевного здоровья.) Хабиб наслаждался, наблюдая  за  реакцией
Мореля, у него был вид человека, подсчитывающего очки. Но,  может  быть,
он просто со смаком курил свою сигару.
   Морель посмотрел на Форсайта.
   - Джек, тот тип на скале... Первый, в которого  я  выстрелил.  Ты  не
знаешь, я в него попал?
   - Я видел, как он упал в озеро. И не поднялся.  К  тому  же  по  нему
прошли слоны.
   - Хорошо.
   Морель повернулся к Хабибу.
   - Я был с самого начала уверен, что это затея вашего дружка де Вриса,
- сказал он.  -  Он  один  достаточно  хорошо  знает  эти  места,  чтобы
рассчитать удар... Я его предупреждал.
   И вас тоже. Я ему обещал, что если замечу поблизости  от  слонов,  то
его укокошу. И я это сделал.
   Хабиб явно растерялся. Лицо его посерело, зубы стиснули сигару. Потом
лицо разгладилось, на нем снова появилась насмешливая улыбка. Он  потряс
головой и толстыми пальцами вынул сигару изо рта.
   - Если я вас правильно понял, он все же улизнул  у  меня  из  рук,  -
проговорил Хабиб неожиданно весело.  -  Раз  или  два  мне  удалось  его
удержать, но рано или поздно  это  должно  было  случиться.  Inch'Allah!
Придется искать другого товарища по несчастью...
   Он выплюнул  окурок  сигары  и  слегка  задумался.  Потом  разразился
добродушным хохотом, который вовсе не казался деланным.
   - Ну-ну! Уж это-то не помешает мне держаться на плаву!
   Когда Филдс узнал, каковы были отношения, которые связывали Хабиба  с
его  молодым  подопечным,  он  мог  лишь  восхититься   спокойствием   и
основательностью этого  негодяя  с  могучими  ляжками,  размах  которого
поначалу недооценил.
   Через несколько лет Филдс встретился с Хабибом  в  Стамбуле,  в  баре
отеля "Хилтон", где как раз остановился. Он  скучал  в  одиночестве  над
бокалом мартини, как вдруг  услышал  здоровый  смех  и  огромная  лапища
стукнула его по плечу. Это был Хабиб - со  свежевыкрашенной  бородой,  в
ловко сидевшем на нем кителе капитана дальнего плавания торгового  флота
одной из стран Центральной Америки, - "Можете поверить,  месье,  груз  -
апельсины! На это раз настоящие апельсины!  Клянусь!"  Филдс  приехал  в
Стамбул в момент напряженных отношений между Турцией и Грецией;  со  дня
на день ждали каких-нибудь событий, и Хабиб мог снабдить его  кое-какими
интересными,  не  предназначенными  для  широкой   публики   сведениями.
(Блокада Кипра английскими  военными  кораблями  не  мешала  контрабанде
оружием.) Он  оказался  на  редкость  хорошо  осведомленным.  Потом  они
заговорили о деле Мореля и об их встрече на  озере  Куру.  "Помните,  вы
тогда повернулись к Морелю, чтобы  спросить,  не  можете  ли  чем-нибудь
помочь? Вот когда вы меня насмешили! Почему? Да потому что вы уже спасли
ему жизнь, поэтому  ваш  вопрос  и  показался  мне  таким  уморительным.
Конечно, я  могу  объяснить,  каким  образом:  три  молоденьких  ученика
Вайтари - Маджумба, Н'Доло и третий, не  помню,  как  его  звали,  такой
чертовски красивый мальчик, - ну вот,  они  решили  казнить  Мореля  как
изменника. Втроем даже провели в Хартуме нечто вроде  трибунала,  судили
его за измену и приговорили к смерти еще до приезда  на  Куру.  Кажется,
Морель обманул их во время вылазки в  Сионвилль,  ни  единым  словом  не
упомянул об идеологических мотивах, ради которых  просил  поддержки.  Не
сказал ни слова о независимости Африки. В своем манифесте, - помните,  в
том, который заставил напечатать в местной газете, - он заявил, что  его
действия не имеют  никакой  политической  подоплеки;  это  их  взбесило,
потому что они-то поехали только ради нее. Они вернулись в Хартум,  кипя
от негодования, торжественно его осудили и приговорили к смерти. Приехав
на Куру, они  стали  настаивать,  чтобы  Вайтари  разрешил  им  привести
приговор  в  исполнение.  Если  бы  не  ваше  присутствие,   Мореля   бы
пристукнули как крысу, - но Вайтари не составило труда им объяснить, что
раз здесь находится знаменитый журналист, о казни не может быть и  речи.
Помните, как он поспешил выйти из хижины?
   Так вот, он направился утихомиривать  троих  ребятишек...  А  вы  еще
спрашиваете у Мореля, чем бы ему помочь... Вот смехота! Ах, скажу я вам,
хорошее было времечко! К несчастью,  такие  забавники,  как  Морель,  не
каждый день встречаются... Обидно. Не так уж  часто  имеешь  возможность
получить удовольствие... " - Он молча поковырял в зубах.  -  "Ничего  не
поделаешь, такова жизнь, inch'Allah!" - заключил он с легким сожалением.
   Филдс еще немного постоял в хижине, где никто не произносил ни слова,
не зная, чем бы подбодрить пленников.  В  голову  ему  приходили  только
какие-то туманные,  малоубедительные  ссылки  на  реакцию  американского
общественного мнения, "которое принимает происходящее близко к сердцу  и
требует охраны  слонов",  -  фраза,  встреченная  Форсайтом  иронической
улыбкой. Морель не обращал на него ни малейшего внимания. Минна  глубоко
вздохнула и вытерла слезы.
   - Будем продолжать, сколько сможем, - сказал Пер Квист.
   - С каким оружием? - спросил Морель и повернулся к Филдсу.
   - Вот вы меня спросили, чем можете нам помочь. Вы могли бы  уговорить
Вайтари оставить нам оружие и припасы. В конце  концов,  его  интересует
только одно: чтобы заговорили о восстаниях в Африке,  и  я  не  понимаю,
почему бы ему вам отказать...
   Филдс вдруг понял,  что  с  тех  пор,  как  Морель  узнал  о  провале
конференции в Африке, он ни  на  секунду  не  переставал  строить  планы
будущей кампании. Журналиста утешало, что он может хоть что-то  сделать;
он пообещал, что попробует, и вышел,  твердо  решив  добыть  для  Мореля
оружие и припасы, даже если для  того  понадобится  злоупотребить  своим
положение и украсть то и другое в ночной темноте. Он  нашел  Вайтари  на
отмели, тот с жаром спорил с двумя молодыми неграми,  которые  выглядели
крайне чем-то недовольными. Третий парень,  казавшийся  взволнованным  и
несколько смущенным, держался в отдалении. В голосе Вайтари звучал гнев.
При появлении Филдса спор же сразу прекратился, и оба  молодых  человека
неприветливо поглядели на репортера. Просьба журналиста явно  удивила  и
рассердила Вайтари, но, немного подумав, он согласился ее удовлетворить.
Казалось, Морель его больше совсем не интересует,  зато  очень  заботит,
какое впечатление на Филдса произвели его слова и то, что тут произошло.
Почувствовав, какое значение придает ему бывший депутат Уле, Филдс повел
себя довольно сдержанно, заявив, что пока не успел  еще  все  хорошенько
обдумать;  потом  пошел  на  озеро,  чтобы  сделать  несколько  снимков;
стрельба там хоть и стала реже, но по-прежнему продолжалась - на дальних
излучинах и в тростниках. Он попытался определить, что за  людей  набрал
Вайтари. И  выяснил,  что  почти  все  они  из  южного  Судана,  владеют
начатками английского языка и обращаются слегка по-военному - "сэр".  Но
на все его  вопросы  они  только  широко  скалили  зубы  и  отказывались
отвечать. Он сильно удивился, обнаружив среди них четырех белых, -  двух
немцев, прибалта и словака, -  все  они  дезертировали  из  Иностранного
Легиона и уже давно прониклись полным безразличием относительно того, "с
кем и против кого" воюют, при условии, что  их  профессиональные  услуги
щедро оплачиваются, чего, как видно, в Легионе не было, - ни  этого,  ни
длинного срока службы они ему простить не могли. Во время передышки  они
охотно давали  себя  фотографировать,  как  люди,  свободные  от  всяких
обязательств, которые побуждали бы их оставаться неузнанными.
   Они жаловались на суданцев, которые стреляли "как новобранцы", что  в
устах  крепкого,  белокурого  словака  звучало  страшным   оскорблением;
считали, что хорошо  обученные  стрелки,  учитывая  пассивность  слонов,
могли поначалу забивать от семи до  десяти  животных  на  каждое  ружье.
Однако  в  значительной  мере  утратили  словоохотливость,  когда  Филдс
попытался узнать, для какой цели они приехали в Хартум;  немец  в  конце
концов сказал, что они "ждали" и  были  там  "в  распоряжении"...  Филдс
заметил, что их экспедиция носила откровенно военный характер. Они имели
при себе даже повара и  провиант;  единственное  опасение,  которое  они
высказали, - чтобы на обратном пути их не  схватила  суданская  полиция,
"хотя у нее есть и другие заботы".
   Жара достигла апогея; над озером кружили слетевшиеся со  всех  сторон
грифы. Филдс удивился, увидев в воде  целую  толпу  негров,  сбежавшихся
неизвестно откуда, чтобы с ножами наброситься на мясо.
   Он пытался подсчитать, сколько слонов погибло за день, но счет каждый
раз получался другой.  Эта  цифра  интересовала  его  в  первую  очередь
потому, что он хотел  хотя  бы  приблизительно  оценить,  сколько  может
нажить на экспедиции Вайтари и сколько оружия сможет приобрести. К концу
дня было убито  сто  пятьдесят  слонов,  из  них  восемьдесят  четыре  с
бивнями; если брать в среднем  по  сорок  фунтов  за  пару  бивней,  это
составит около трех тысяч пятисот египетских фунтов.  Пулемет  "томпсон"
сейчас стоит на Среднем  Востоке  пятьдесят  фунтов;  ящик  с  двадцатью
четырьмя гранатами - сто фунтов, ручное оружие - от десяти до пятнадцати
фунтов, в зависимости от состояния; карабин "беретта" - двадцать фунтов;
цены колебались  в  пределах  пятидесяти  процентов,  в  соответствии  с
политической ситуацией и состоянием  рынка.  Дезертира  из  Иностранного
Легиона нанимали за пятьдесят фунтов в месяц.
   Филдс  высчитал,  что  от  доходов  своей  экспедиции   Вайтари   мог
экипировать  и  содержать  в  течение  трех  месяцев  человек   двадцать
"добровольцев"...  Чего,  естественно,   помимо   того,   что   это   не
удовлетворяло его честолюбивых замыслов, но и не хватало  на  то,  чтобы
разжечь беспорядки в  одной  из  наиболее  мирных  и  наилучшим  образом
управляемых африканских колоний. Но главной целью Вайтари было покончить
с мифом вокруг слонов, предстать  перед  глазами  всего  мира  подлинным
вождем восстания в Африке. В конце концов Филдс довольно  грубо  спросил
об этом у самого Вайтари. Тот спокойно подтвердил правоту  предположений
репортера, признав, что, конечно, сам все тщательно обдумал.
   - У меня нет ни малейшей надежды устроить  серьезные  беспорядки  при
теперешнем положении вещей. И тем более взбунтовать племена:  они,  увы,
вовсе не готовы пойти за мной,  из-за  того  первобытного  состояния,  в
каком их держат вожди, царьки и колдуны,  при  попустительстве  властей,
заинтересованных, как вы знаете, в  сохранении  "обычаев".  В  настоящее
время и в местных масштабах я ограничусь выжидательной  тактикой.  Надо,
чтобы люди знали, что движение существует, - если еще и не массовое,  то
по крайней мере с руководством, способным себя показать. А в  остальном,
скажу вам с откровенно,  мне  важнее  всего  привлечь  на  свою  сторону
общественное мнение за пределами Африки, мнение тех, кто склонен  к  нам
прислушиваться. Надо покончить с мифом о слонах, время громких скандалов
миновало. Я хочу, чтобы мой голос был услышан, несмотря на все  старания
его заглушить. Остальное  придет  потом.  А  кроме  того...  Кеньятта  в
тюрьме, Н'Крума вышел оттуда только для того, чтобы взять власть... Чего
же  удивляться,  что  организаторы  конференции  колониальных   народов,
которая еще неизвестно когда состоится в Бандунге, не сочли нужным  меня
пригласить? Тюрьмы сегодня - это приемные министерств... Для того что  я
задумал, двадцати человек хватит с избытком...
   Филдс кивком подтвердил, что понял,  однако  явно  почувствовал  себя
неловко от такой откровенности, а может и был слегка шокирован,  хотя  и
не имел привычки проявлять свои  эмоции,  когда  занимался  делом.  Лицо
Вайтари  приняло  страдальческое  выражение,  и  Филдс  догадался,   что
наконец-то будет затронута самая суть вопроса.
   - Я вас, видно, неприятно поражаю, - сказал Вайтари грустно, - и  вы,
наверное, думаете, что  я  хочу  сыграть  негритянского  Макиавелли,  но
попробуйте стать на место вполне развитого негра и - почему бы в этом не
признаться? - человека, сознающего свои внутренние силы и возможности  в
стране, которая находится еще вот где...
   Он рукой показал на слоновью тушу, лежавшую в воде метрах в  двадцати
от того места, где они стояли; два голых  негра,  вспоров  слону  брюхо,
крепкими зубами рвали внутренности...
   - Я видел, как  вы  схватились  за  фотоаппарат...  Но  для  нас  это
повседневное зрелище...
   Он на миг замер с вытянутой рукой, а потом повернулся спиной к Филдсу
и медленно, с достоинством пошел прочь - и грусть на его лице  придавала
его фигуре изысканное благородство.
   Немного погодя Вайтари вернулся к этой  теме.  Хабиб  приказал  своим
людям прекратить стрельбу, чтобы дать животным спокойно  провести  ночь:
быть может, они возвратятся к озеру.
   Филдс сидел на песке  у  самой  воды,  дыша  с  осторожностью,  чтобы
поменьше болели сломанные ребра. Он был скорее хрупкого  сложения  и  не
очень вынослив от природы, но в работе иногда проявлял редкую физическую
стойкость, правда, лишь при  нервном  напряжении,  обретая  тогда  нечто
вроде "второго дыхания", которое появлялось, как  только  ему  попадался
хороший сюжет. Этот таинственный источник энергии  полностью  иссякал  в
повседневной жизни, - Филдс задыхался, карабкаясь к себе на пятый этаж в
квартиру на пляс-де-Дофин,  которая  позволяла  быть  на  посту  круглые
сутки. Весь сегодняшний день он пробегал по отмели и по воде с аппаратом
и сумкой, боясь с  ними  расстаться.  У  него  осталась  всего  половина
неотснятого  ролика.  Он  чувствовал  приближение   жестокого   нервного
кризиса, который наверняка уложит его  в  постель.  В  такие  минуты  он
больше всего нуждался в спиртном и пачке сигарет, и в тот же миг начинал
ощущать потребность в женском присутствии. (К тому  же  даме  полагалось
быть красивой.) На озере становилось  свежо,  почти  холодно,  и  резкая
перемена  температуры,  холод  после  палящего  зноя,  лишала  репортера
последних сил. Он,  понурясь,  сидел  на  песке,  а  всякий  раз,  когда
поднимал  голову,  видел  небо  другого   цвета,   голубизна   сменилась
желтизной, потом небосвод стал фиолетовым и наконец растворился во мгле,
напомнившей  Филдсу  Мексиканский  залив,  где  вокруг  лодки   светился
молочно-белый планктон. Он смутно припоминал, почему  оказался  в  лодке
посреди  Мексиканского  залива;  кажется,  поехал  снять  серию  цветных
фотографий  морского  пейзажа  для   журнала,   неустанно   выпускавшего
специальные номера  о  земле,  небе,  море,  животных  и  людях.  О  нем
говорили, что в один прекрасный день он  выпустит  специальный  номер  о
Боге с цветными иллюстрациями. Филдс старался  не  слушать  наполнявшего
ночь воя раненых, издыхающих животных.
   Последний  снимок  он  сделал  с  кучи  слоновьих   бивней,   которые
деревенские негры по одному перетаскивали к стоявшим в  семи  километрах
отсюда грузовикам. Корни  бивней  были  еще  в  крови.  (Их  Филдс  снял
напоследок на цветную пленку.) В общем, зрелище ничем не  отличалось  от
того, что происходит во всем мире на бойнях; то, что здесь вместо  быков
слоны, ничего по существу не меняло.  Быть  может,  от  усталости  мысли
Филдса приняли то направление, которое он считал "бесплодным". Одним  из
первых впечатлений детства была улыбка матери, так и сверкавшая  золотом
множества коронок, завораживая  своим  блеском  ребенка.  Стоило  Филдсу
пасть духом, как к нему возвращалось это воспоминание, а сразу вслед  за
ним перед мысленным взором возникали  груды  золотых  зубов  и  коронок,
"извлеченных" нацистами у жертв газовых камер  и  печей  крематория.  Он
часами разглядывал фотографии, которые в ту пору печатались  в  газетах,
отыскивая улыбку своей матери.
   Вот о чем он думал, когда увидел какую-то  фигуру,  приближавшуюся  к
нему в сияющей ночной голубизне. Это оказался  Вайтари.  Они  обменялись
несколькими словами. Филдс сказал, мол, какое поразительное разнообразие
шумов доносится с озера, особенно интригует  глухой,  почти  непрерывный
треск, что поднимается над  болотом.  Вайтари  объяснил,  что  этот  шум
производят рыбы, пытаясь перебраться с высохшего дна  болота  поближе  к
озеру.
   Иногда их можно обнаружить в десятках километрах от  всякой  воды,  а
они все продолжают подпрыгивать на своих хвостовых плавниках.
   - Какая удивительная страна! - воскликнул Филдс.
   Вайтари помолчал.
   - Да. Но пора со всем  этим  кончать.  Расстаться  с  предысторией...
Знаете, что я испытываю, когда  вижу  по  краям  наших  немногочисленных
дорог эти стада, которые одни только и влекут сюда ваших туристов? Стыд.
Стыд, потому что знаю, что "красота" соседствует с голыми задами негров,
с оспой, жизнью на деревьях, суевериями и диким невежеством. Каждый лев,
каждый слон на свободе означает, что мы  по-прежнему  вынуждены  терпеть
нашу дикость, примитивность и высокомерную улыбку "технически грамотных"
белых, которые похлопывают африканцев по плечу. "Сами  видите,  старина,
что без нас вам пока не обойтись... "
   Но мы хотим стать развивающимся континентом, а не сидеть на корточках
возле фетишей, будучи  современниками  доисторических  слонов  и  львов,
которые все еще приходят пожирать наших детей в  деревнях.  Джунгли  для
нас - нечисть, от  которой  надо  избавиться.  Я  без  всякого  зазрения
совести убиваю зверей, которых вы считаете " великолепными  созданиями",
они чересчур наглядно напоминают нам о том, кем мы до сих пор продолжаем
быть. Для Африки тот день, в который она отметит исчезновение  последних
диких зверей, будет великим праздником. Мы сохраним несколько  особей  в
зоопарках, чтобы  наши  внуки  знали,  каково  было  прошлое,  и  смогли
гордиться пройденным путем. Надо, чтобы  Африку  перестали  воспринимать
как некое место, где еще сохранились чудеса и где туземцам  для  полного
счастья нужны только бананы,  половые  органы  и  кокосовые  орехи...  Я
воспитывался во Франции, в самой цивилизованной стране  мира,  и  многие
годы заседал во французском парламенте.
   Можете вообразить, как мне здесь одиноко?
   Голос его задрожал и он взмахом руки обвел сияющую звездами ночь.
   - Мне и некоторым другим. Африка не пробудится,  пока  не  перестанет
быть  для  остального  мира  зоологическим  садом...  Тогда  сюда  будут
приезжать не для того, чтобы смотреть наших негритянок  с  подносами  на
голове, а  на  наши  города  и  наши  природные  богатства,  которые  мы
наконец-то используем  для  себя  сам