остальное нам не важно. Он говорит, что, может, для Мореля это и так, он
ведь сумасшедший, но что, право же, есть более насущные задачи, что надо
защищать другое, например законные потребности народов.
   Я объяснил: что касается меня лично,  то  я  удрал  к  слонам  только
потому, что больше не знал, куда деваться. А ты?
   - Ну, а мне, - сказал Пер Квист, как всегда серьезно и протяжно,  так
что  трудно  было  заподозрить  шутку,  -  было  дано   задание   Музеем
естествознания в Копенгагене. Вот и все.
   Незадолго до захода солнца они увидели шедший им навстречу  грузовик,
и Морель вылез, чтобы помочь Н'Доло разъехаться на узкой дороге. Они  не
боялись, что их узнают:  старые  фотографии  с  удостоверений  личности,
которые были разосланы повсюду, имели мало  общего  с  нынешним  обликом
партизан. Водитель грузовика оказался португальцем по  фамилии  Саншили.
Он возвращался домой и рискнул поехать по  дороге,  которую  двухчасовой
дождь сделал бы совершенно  непроезжей,  как  раз  тогда,  когда  власти
готовились укреплять запруды, -  торопился  к  жене,  которая  рожала  в
Нгуеле, где у него склад. Это будет десятый ребенок.
   Они покурили и договорили, стоя посреди дороги; португалец  жаловался
на плохие дела...
   - Я экспортирую слоновую кость, - сказал он. -  Ну,  сами  понимаете,
при всех этих пластмассах...
   Морель, почесывая щеку, внимательно его разглядывал.
   - Что же, - сказал он, поколебавшись, - желаю вашим десятерым детям и
последующим, чтобы вы не встретили на  своей  дороге  Мореля...  Он  вам
кое-что поукоротит...
   Маленький португалец затрясся от смеха.
   - Здорово сказано... Непременно жене расскажу. Признаюсь,  мне  вовсе
не улыбается его встретить... Вы же понимаете, я самый крупный  торговец
слоновой костью в районе. Ну, рад был познакомиться. Возьмите,  вот  моя
карточка, если когда-нибудь проедете через Нгуеле...
   - Не премину, - сказал Морель. - Обещаю. Говорите, склад ваш там?
   - Ну да, как раз на повороте дороги. Не ошибетесь,  там  указано  мое
имя. Добро пожаловать. Всего хорошего и, может быть, до скорой встречи.
   Морель поглядел ему вслед, а потом забрался в грузовик.

XXX

   Около десяти часов вечера  они  проехали  через  Сионвилль,  покатили
вдоль реки, между манговыми деревьями,  потом  свернули  на  дорогу,  по
которой сделали еще пять километров, и наконец остановились на  пригорке
против имения Шаллю. Морель спрыгнул на землю.
   Спустилась ночь, тяжелая, со своей шумной жизнью; можно было вдохнуть
ее испарения, ощутить близость; в  гуще  сада  хор  насекомых  напоминал
учащенное биение пульса, темнота  подобно  плоти  вздрагивала,  учащенно
дышала; теперь, когда двигатель грузовика умолк,  Морель  слышал  вокруг
себя эту жизнь; как далеко до Сахеля и его пустоты! Кто-то тронул Мореля
за плечо: Н'Доло.
   - Я пойду с вами...
   - Не может быть и речи. Останешься за рулем, как  уговорено;  если  у
тебя нервы недостаточно  крепкие,  чтобы  вынести  ожидание,  надо  было
думать раньше...
   Студент вернулся к  грузовику.  Морель  взял  свой  набитый  бумагами
портфель и двинулся к решетке. Остальные уже ждали. Он  единственный  не
был вооружен. В саду стояло в ряд  полдюжины  американских  автомобилей.
Этого они не ожидали.
   - Проколоть шины?
   - Нет. Если кто-нибудь захочет уехать, пусть едет...  Если  обнаружат
дырявые шины, поднимется тревога. Впрочем, потом будет видно.
   Приближаясь к вилле Шаллю  -  владельца  газеты  и  одного  из  самых
крупных горнопромышленников в районе,  они  увидели  освещенные  окна  и
услышали музыку. К террасе вело  крыльцо  с  двойной  лестницей;  сквозь
открытые окна виднелись танцующие пары. Короторо на миг приостановился.
   - Ишь, откалывают, - сказал он, улыбаясь во весь рот.
   Морелю пришлось стукнуть Короторо по плечу, чтобы он шел  дальше.  Но
его насмешило, что этот негритос,  не  бывавший  нигде  кроме  трущоб  и
африканских тюрем, вдруг заговорил на парижском жаргоне. Вот уж поистине
чудо ассимиляции. Они оставили Пера  Квиста  и  Ингеле  в  кустах  перед
домом, а сами пошли по аллее к типографии, помещавшейся  под  навесом  в
глубине сада. Морель  вошел  первый.  Очередной  номер  газеты  как  раз
готовили к печати.
   Двое негров в шортах играли в углу в шашки.  Третий  -  старый  седой
печатник - сверял текст.
   - Привет, ребята.
   Игроки в шашки подняли головы. Лица у них  оставались  бесстрастными,
но видно было, что они изучают пришельца. Печатник  спокойно  глядел  на
него поверх очков.
   - Добрый вечер, - сказал он.
   Двое негров словно застыли; рука одного будто  приклеилась  к  шашке,
которую он собирался двинуть. Форсайт дружелюбно справился:
   - Кто выигрывает?
   Послышался рокот автомобильного двигателя, скрип тормозов  и  голоса.
Маджумба повернулся лицом к саду и взял пулемет на изготовку.
   - Это, малыш, всего-навсего  гости,  -  сказал  старик.  -  Сюда  они
никогда не заглядывают.
   Морель, не торопясь, порылся в портфеле, вынул лист бумаги и  положил
на стол.
   - Поместить на первой странице...
   Печатник нагнулся над текстом, держа в руке карандаш:
   "Всемирный комитет по защите слонов сообщает.  Против  охотников,  не
подчинившихся требованиям Комитета, были предприняты следующие  санкции:
ловец слонов Хаас, охотники Ланжевьель и Орнандо, застигнутые  на  месте
преступления,  подверглись  телесному  наказанию.  Имущество   охотников
Саркиса, Дюпарка, склад слоновой кости Банерджи и  дубильная  мастерская
Вагемана, который изготавливает вазы, корзины для  бумаги,  ведерки  для
шампанского и  прочие  декоративные  предметы  из  слоновьих  ног,  были
сожжены. Торговец слоновой костью Банерджи получил десять ударов плетью.
Мадам Шаллю, "чемпионка" охоты на крупных животных,  наказана  публичной
поркой. Чтобы развеять враждебные  слухи,  Комитет  напоминает,  что  не
имеет отношения  к  политике;  всякие  политические  вопросы,  все,  что
касается идеологических доктрин, партий, рас, классов и национальностей,
ему совершенно чуждо. Он преследует исключительно  гуманитарные  цели  и
обращается к чувству  собственного  достоинства  каждого  человека,  без
всяких различий, не движимый  ничем,  кроме  желания  охранять  природу.
Комитет поставил перед собой  точную  и  ограниченную  задачу  -  охрану
природы, а для начала - слонов  и  всех  животных,  которых  в  школьных
учебниках всего мира называют друзьями человека,  и  полагает,  что  все
люди, кем бы они ни были и где бы ни родились, могут и  должны  об  этом
договориться. Речь ведь идет о том,  чтобы  признать  существование  той
области человеческой жизни, которую все правительства, партии,  нации  и
люди вообще обязуются уважать, какова бы ни была неотложность и важность
их дел, стремлений, созидательной работы или борьбы. В тот момент, когда
в Букаву собирается новая конференция  по  защите  африканской  фауны  и
флоры, Комитет считает необходимым привлечь внимание мирового сообщества
к трудам подобных конференций, которые  зачастую  вершатся  в  атмосфере
всеобщего  безразличия.  Делегаты  должны   работать   под   пристальным
наблюдением мирового общественного мнения. Комитет торжественно заверяет
всех, что он прекратит  свою  деятельность,  как  только  будут  приняты
необходимые меры.
   От имени Комитета: (подпись) Морель".
   Печатник как будто и не  удивился.  Пока  он  читал,  Морель  не  без
тревоги наблюдал за ним.
   - Ну как? Что думаешь? Согласен?
   - Сказано-то хорошо.
   У Мореля был довольный вид.
   - Тогда валяй.
   - Наверно, лучше поместить в середине страницы, в рамке?  -  серьезно
поглядев на Мореля, осведомился печатник.
   - Делай как лучше.
   - Красным?
   - Давай красным. Надо, чтобы бросалось в глаза.
   Печатник принялся за работу. Двое игроков не  шевельнулись.  Короторо
подошел к ним и, усмехнувшись,  рукояткой  пулемета  смешал  шашки.  Они
испуганно завращали глазами, запрыгали кадыки, лица разом  вспотели,  но
они по-прежнему хранили молчание. Форсайт заволновался.
   - Тут у вас выпить нечего? - спросил он.
   Старик сунул карандаш за ухо.
   - Нет, но если хотите, я схожу на кухню за бутылкой пива.
   - И предупредишь хозяина?  -  бросил  Маджумба.  -  За  кого  ты  нас
принимаешь?
   Старик не обратил на него внимания и обернулся к Морелю.  Тот  в  это
время скручивал сигарету.
   - Ступай, - спокойно  сказал  Морель,  -  С  ума  сошли!  -  закричал
Маджумба. - А если у них есть телефон?
   - Есть, - подтвердил печатник.
   - Ступай, - повторил Морель, не поднимая головы.
   Старик  вышел.  Форсайт  сел  на  табуретку  и,   посасывая   цветок,
иронически покачал головой, - Очень красиво,  -  сказал  он.  -  Приятно
видеть человека, который так верит в людей...
   Правда, иногда я тебя все же не понимаю...
   - Ничего страшного, - шутливо утешил Морель.
   Время тянулось медленно. Лицо у Маджумбы было замкнутым,  враждебным.
Он стоял неподвижно, с пулеметом в руке и глядел на белых презрительно и
в то же время вызывающе.
   Он никак не мог понять, что заставляло  Вайтари  оказывать  поддержку
этому сумасшедшему,  который  тут  стоит  со  своим  портфелем,  набитым
"гуманными" воззваниями и манифестами, и так спокойно  склеивает  языком
сигарету, словно находится на профсоюзном собрании в предместье  Парижа.
Однако Маджумба всегда беспрекословно подчинялся своему вождю, и теперь,
как видно, должен расплачиваться за свою преданность. Объяснения  Н'Доло
после приезда Юсе-фа убедили его  лишь  наполовину.  "Надо  использовать
любые беспорядки, каковы бы они ни были, - многословно объяснял  Н'Доло.
- Даже пьяную драку, даже семейную ссору; каждый разбитый стакан.  Надо,
чтобы говорили, будто за всем этим стоит партия.  Только  так  расширяют
свою базу. Вас считают большой силой, а тем самым  делают  еще  сильнее.
История с Морелем - редкостная  удача.  Нельзя  ее  упустить.  В  стране
слишком спокойно, все чересчур размякли. Племена плюют на независимость,
они понятия не имеют, что это значит, даже слова  такого  в  языке  нет.
Нельзя поднять массы, пока они ничуть не лучше дикарей, надо  поверх  их
голов  взывать  к  тем,  кто  может  нас  понять,  к  внешнему  миру,  к
общественному   мнению   развитых   стран.   Устраивать    манифестации,
объединяться с такими же движениями во всем  мире,  доказывать,  что  мы
существуем, что готовы приложить еще больше усилий,  если  нам  помогут;
надо дать повод  заговорить  о  нас  каирскому  радио,  позволить  нашим
друзьям за  рубежом  объявить,  что  нас  угнетают.  Рядовых  бойцов  не
существует, массы еще не имеют политической организации, поддержки  нет,
- из пятидесяти уле, получивших образование,  сорок  идут  на  поводу  у
администрации. Почему? Потому что, получив образование, они ощущают себя
ближе к французам, чем к  своему  племени,  которое  намного  опередили.
Необходима спайка. Начнем  доказывать,  что  национализм  у  народа  уле
существует. Каков бы ни был пожар, надо разжечь его сильнее. Вот  почему
необходимо присоединить к нашему делу Мореля, использовать тот  интерес,
который он возбуждает. Повторяю, такой случай упустить  нельзя,  Вайтари
знает, что делает... "
   Маджумба подчинился. Но по крайней  мере  рассчитывал  на  серьезное,
героическое дело, а не на  подобие  стачки  с  занятием  помещения.  Ему
хотелось сбросить хотя бы  нервное  напряжение,  избавиться  от  желания
кого-нибудь убить или быть убитым самому, выкрикнуть во все  горло  свое
имя, - в конце концов, в нем течет  кровь  африканских  воинов,  которые
веками властвовали над здешними местами. А взамен - бесконечное ожидание
и  этот  счастливый  кретин,  уверенный,  что  с  ним  ничего  не  может
случиться, воображающий, будто окружен всеобщей симпатией. Старик, лакей
колонизаторов, их непременно предаст, и они будут  перебиты  как  крысы.
Маджумба не выпускал пулемет из  рук,  решив,  что  живым  не  дастся...
Зашуршал  гравий.  Старик  вернулся  с  тарелкой  бутербродов  и   двумя
бутылками пива. Он кинул на Маджумбу уничтожающий взгляд и  принялся  за
работу. В углу  лежала  пачка  старых  французских  газет,  и  Морель  с
любопытством стал их  перелистывать.  "Вот  уже  несколько  недель,  как
газеты  Атлантического  блока  выливают   на   своих   читателей   ушаты
сенсационных   сообщений   о   том,   что   называют    "необыкновенными
приключениями человека, который отправился в  Африку  защищать  слонов".
Этому мифическому персонажу, чье существование, надо сказать, более  чем
сомнительно, посвящены статьи с  громадными  заголовками.  Все  средства
хороши, чтобы отвлечь внимание общественности от  подготовки  к  атомной
войне, которая весьма деятельно осуществляется... " Но то были давнишние
газеты.
   Он   поискал   номер   посвежее.   "Вооруженная   попытка    добиться
независимости  земель  уле  уже  не  вызывает  сомнений.   Надо   только
приглядеться к жалким потугам прессы скрыть истину  за  дымовой  завесой
якобы гуманистической кампании в защиту африканской фауны... "  Вот  еще
более свежий  номер:  "Слон  навсегда  останется  эмблемой  африканского
пролетариата в борьбе против капиталистической эксплуатации". Морель был
явно доволен; читая, он иногда одобрительно  кивал.  Всякий  раз,  когда
попадалась посвященная ему статья, он  старательно  вырывал  страницу  и
клал в портфель. Перелистав  газеты,  он  отложил  несколько  номеров  в
сторону, а дотом протянул их Форсайту.
   - Прочти, тут опять о тебе...
   Форсайт скорчил гримасу.
   - Да я и отсюда вижу...
   Потоки грязи, которые изливались на него после возвращения из Кореи и
"позорного  увольнения"  из  армии,  должны  были  хлынуть  снова...  Он
попытался состроить циничную гримасу, но все  же  развернул  газету:  "Я
ждал чего угодно, только не этого,  -  признался  он  Шелшеру  во  время
первого допроса. - Ни единого разоблачения или ругательства... Наоборот,
оказалось, что я стал весьма популярен в Штатах.  Все  почему-то  начали
гордиться тем, что среди  "благородных  авантюристов"  есть  американец,
который пошел партизанить, защищая африканских слонов. Люди, которых я и
в глаза не видел, утверждали, что никогда во  мне  не  сомневались.  Там
была напечатана беседа с моим отцом, который сказал, что он  будет  горд
обнять меня, и другая беседа - с бывшей невестой, она от меня  отреклась
во время корейской истории; та сказала, что молит Бога, чтобы  я  скорее
вернулся.  Ну  и  шлюшка  -  реклама  для  нее   все!   Конечно,   сразу
чувствовалась рука Орнандо: он писал для сорока миллионов  слушателей  и
читателей, которых ненавидел, каждый вечер посвящал мне целую  минуту  в
своей телепрограмме, сыпал  комплиментами,  утверждал,  что  я  -  самый
благородный   американец   после    Линдберга,    перелетевшего    через
Атлантический океан, и требовал пересмотра моего дела;  по  его  словам,
оно было frame up - т.е. подтасовано. Как говорится, тут и в самом  деле
было от чего лопнуть со смеху... Но даю вам слово, мне  было  ничуть  не
смешно. Я просто заболел. Выл огорчен или растроган - трудно  сказать...
но просто заболел. Ведь те же люди, те же самые люди, когда  я  вернулся
из Китая, плевали  мне  в  лицо,  чтобы  не  сказать  больше...  Орнандо
перевернул их как блины на сковородке при помощи прессы и телевидения  и
теперь они говорили обо мне с дрожью в голосе,  -  я  словно  слышал  их
наяву. Не знаю, поймете ли вы меня,  но  клянусь,  что  никогда  еще  не
испытывал такой любви к слонам, как в ту минуту. Я был  готов  подписать
обязательство остаться с ними до конца моих дней  и,  если  понадобится,
среди них и ради них же подохнуть. Морель наблюдал за мной с улыбкой:
   "Твои акции, как видно, поднимаются", - сказал он. "Да, - попытался я
пошутить, чтобы не менять традицию. - У  нас  ведь  все  так.  Взлеты  и
падения... "
   Около полуночи три тысячи экземпляров газеты были  отпечатаны.  Когда
мы выходили из мастерской, старый печатник подошел к Морелю  и  протянул
ему руку.
   - Желаю удачи, - сказал он. - Жаль, что я слишком стар и не могу  как
следует вам помочь... Но я расскажу о вас своим внукам... Я много  читал
и понимаю, о чем идет речь.
   Они перетащили газеты в  грузовик.  В  саду  торжествующе  стрекотали
цикады. Н'Доло скорчился за рулем и, замирая от  ужаса,  повел  грузовик
прочь. Вдруг он обернулся к Морелю; лицо юноши  блестело  от  пота,  его
панический  страх  внезапно  слился  с   гулким   прерывистым   зудением
насекомых.
   - Теперь уже недолго, - сказал Морель. - Минут десять.  Спусти  шины.
Ты ничем не рискуешь. Все в порядке.
   - Приехала машина. Меня ни о чем не спросили, но...
   - Знаю, знаю. Ступай.
   Они вернулись в сад и присоединились к  стоявшим  перед  виллой  Перу
Квисту и Ингеле. Изнутри доносилась  музыка,  и  в  открытом  окне,  что
выходило на террасу, виднелись танцующие пары.
   - Это напоминает мне мой первый бал, - серьезно сказал Пер Квист.
   Они поднялись по лестнице и все вместе вошли в зал. Там было  человек
десять, белые смокинги, ведерки  со  льдом  для  шампанского,  пти-фуры,
кресла, обитые шкурами зебры, леопарда, антилопы, - шкуры были  повсюду,
а в углах комнаты висело несколько великолепных бивней, рога куду, окапи
- отборные экземпляры. Испуганно  вскрикнула  женщина,  послышался  звон
разбитого  стекла,  а  потом  наступила  тишина,  в  которой   продолжал
монотонно звучать вальс "Голубой Дунай"; Маджумба прикладом сбил иглу  с
пластинки. Тишина стала почти мертвой,  только  лихорадочно  позвякивали
бокалы на подносе в руках перепуганного слуги в белых перчатках. Форсайт
подошел к нему и ласково обнял за плечи.
   - Пойдем, красавчик... Давай-ка займемся телефоном.
   Вот как описывал потом эту сцену один из гостей,  доктор  Гамбье,  не
пытаясь  скрыть  своего  тогдашнего  удовольствия:  "Морель  стоял  чуть
впереди остальных, с окурком, прилипшим к  нижней  губе,  и  внимательно
всех нас поочередно разглядывал. В руке он держал набитый  портфель,  он
единственный не был вооружен. Рядом с  ним  стояли  два  молодых  негра,
которые мне показались особенно опасными, потому что не убирали  пальцев
со спусковых крючков; третий встал у нас за спиной, на нем была фетровая
шляпа с разорванной тульей, и он горстями запихивал в  рот  пти-фуры.  С
ними был еще этот сумасшедший старик Пер Квист, - большинство из нас его
знало,  а  я  даже  принимал  у  себя,  -  стяжавший   плачевную   славу
американский дезертир. Он продался коммунистам в Корее,  был  выгнан  из
армии в своей стране, не смог устроиться в Чаде и, как видно,  оставшись
без средств, сперва поступил инструктором на службу к египтянам,  как  и
некоторые наши дезертиры из Иностранного  Легиона,  сбежавшие  вплавь  с
кораблей в Суэцком канале, - так у нас, по крайней  мере,  говорили.  Он
смеялся и явно не воспринимал происходящее всерьез;  лицо  у  него  было
довольно приятное, из-под распахнутой кожаной куртки, надетой  на  голое
тело, виднелась рыжая шерсть на груди; в  громадных  ручищах  он  сжимал
винтовку. Но главным был Морель. Совсем не похож на  свои  фотографии  в
газетах, но ошибиться в том, что это именно он,  было  невозможно,  и  я
услышал, как чьи-то прелестные губки рядом  прошептали,  словно  издавая
предсмертный вздох, но не без сладострастия: "Это Морель... "  Он  обвел
взглядом  кресла,  обтянутые  звериными   шкурами,   стены,   украшенные
слоновьими бивнями, и проблеск веселья у него в глазах сразу погас.
   Он вдруг разъярился и даже стал агрессивен,  стиснул  зубы,  выплюнул
окурок и растер его сапогом. Морель тут, больше чем в тысяче  километрах
от гор Уле, где, по слухам, прятался.
   Никто из нас не  шевелился,  мы  помнили,  что  произошло  с  Хаасом,
Орнандо и кое с кем еще. Я был  встревожен  не  меньше  прочих,  что  не
мешало мне присматриваться к Морелю  с  крайним  любопытством.  Вот  уже
несколько месяцев как разговоры шли только о нем, и т