- подхватили дальше.
     - Товарищи,  соблюдайте порядок! -  глох где-то голос Альфреда Глухова,
но  его никто уже  не  слушал.  Демонстранты, превратившись  в неуправляемую
толпу,  нападали на омоновцев,  толкая их в грудь, но  те ловко прикрывались
щитами. Аглая  перехватила портрет  Сталина  в  левую  руку,  а правой стала
толкать своего  омоновца. Тот лениво оттолкнулся  щитом. Аглая  рассердилась
еще больше и, перегнувшись  через щит, ударила его портретом по каске. Каске
ничего  не  сделалось,  а  портрет  развалился.  Рамка  треснула,  и  бумага
порвалась. Это привело Аглаю  в еще  большую ярость, и она, наклонив голову,
как  бычок, кинулась на  омоновца  в намерении его  забодать, но  тот  опять
подставил  щит, и  она врезалась  в него непокрытой  головой, как в бетонную
стену.
     Будь ей лет  на сорок поменьше,  может,  это было  б и  ничего,  но для
восьмидесятилетней старухи удар был слишком  силен.  Ей  не было  больно, но
почему-то захотелось сесть, и она опустилась  на мокрый асфальт.  Вокруг нее
продолжались толкотня,  визг, крики,  кто-то стонал и ругался матом. Над ней
склонялись незнакомые  лица,  молодые,  красивые,  мокрые, она  смеялась, ее
спросили, чему смеется, и кто-то за нее ответил, что это она в горячке.
     Потом  она все-таки потеряла сознание и очнулась в какой-то  комнате на
парусиновом лежаке. За столом  сидела  женщина  в белом халате и  в очках  и
что-то писала. Рядом другая в белом  халате, стоя,  говорила по телефону  на
незнакомом ей языке:
     - "Пицца Хат". Меню клевое.  Омары, ростбиф, фрикасе. Креветки, пудинг.
Кьянти -  шестьдесят баксов... О'кей! Скинь  на пейджер. Или факсани. Имэйла
пока нет, поменяли провайдера...
     У  дверей,  прислонившись  к  стене  и  сложив  руки  на  груди,  стоял
невозмутимый Митя.
     - Где я? - спросила она.
     - В медпункте, - сказал Митя.
     - А в какой стране? - спросила Аглая.
     Митя удивился и посмотрел на женщину за столом. Та объяснила:
     - Обычная амнезия. - И  повернула лицо к Аглае. -  Вы  в  Москве. У вас
было сотрясение мозга. Еще немного полежите, а потом отправим вас домой.
     - Вставайте, - сказал Митя. - Вставайте, вам пора ехать.
     Он отвез ее на вокзал на такси и усадил в вагон СВ, как и было обещано.


Глава 12

     В дороге  после пережитых волнений ей  не  спалось, побаливала голова и
щемило сердце. Она  полезла  в сумку за  валидолом и наткнулась  на  книжку.
Вытащила,  прочла  название "Лесоповал"  и  только сейчас вспомнила, где  ее
купила. Чтобы скоротать время и отвлечься, попробовала почитать.
     "Видели  ли  вы,  как падает подрезанная под корень мачтовая  сосна?" -
прочла она первую фразу и задумалась.  На заданный вопрос она могла ответить
утвердительно. В  тридцать пятом  году  по  призыву  партии  она  три месяца
работала  на лесозаготовках и там  кое-чего  нагляделась. Там работали враги
народа,  интеллигенты, которые до того  ничего  тяжелее карандаша в руках не
держали и поэтому страдали очень сильно от  морозов  и  непосильной для  них
работы.  Примерно как  в  этой  книге.  Аглая  пробовала  читать этот  роман
когда-то раньше,  но, насколько ей помнилось, начало было немного другим. То
есть,  была эта  же ханты-мансийская тайга, мороз,  снег,  зэки, конвоиры  и
рухнувшая  сосна. Но  под  сосной,  как  Аглае помнилось, оказался  какой-то
большевик  по имени Алексей,  а здесь  - отец Алексий, пострадавший за  веру
священник. Задавленный сосной, он прохрипел подбежавшему к нему рассказчику:
"Читайте святое Евангелие.  Почитайте Господа нашего Иисуса  Христа. Идите и
проповедуйте слово Божье. И вам воздас...".
     Как ни  странно,  роман Аглаю  увлек. Она так  зачиталась, что чуть  не
проехала станцию.
     На припорошенном снегом перроне не было никого, кроме дежурного Пухова,
пожилого и нетрезвого человека в суконном пальто с протертыми локтями. Поезд
отстоял положенные ему две минуты, Пухов дунул  в  свисток,  выставил желтый
флажок, помахал,  не  глядя  на отходящий состав,  Аглае  свободной  рукой и
знаками попросил ее подождать. Она подождала. Проводив поезд, Пухов подошел,
сунул флажок под мышку, протянул ей руку:
     - Поздравляю.
     - С чем?
     - А вы не слыхали? - спросил он и рукавом вытер нос.
     - Нет, - раздражилась она. - Не слышала. Говори.
     -  Говорю, говорю,  -  он  подпрыгивал и  дул  на озябшие руки. - Вчера
районная дума... Ваши коммунисты... Подавляющим  большинством...  В  порядке
восстановления   исторической   справедливости   и   сохранения   культурных
ценностей... решили опять вашего идола, ирода вашего на место поставить.
     Сказав такие  слова,  Пухов  слегка попятился  назад  и застыл,  ожидая
бурной реакции, и  мы вправе  были бы предположить нечто подобное. И в самом
деле,  будь Аглая молода  и  здорова,  ее организм наверняка б  отозвался на
новость  соответственным образом -  и сколько  бы  адреналину выплеснулось в
горячую кровь,  какая торжественная мелодия  прозвучала б в ушах, невозможно
даже представить. Но организм был стар, функционировал  вяло и  невпопад,  и
новость не произвела на него должного впечатления.
     - А ты-то чего  радуешься? -  спросила она. - Тебе-то что?  Разве  тебе
Сталин дорог?
     -  Мне-то  не  дорог,  -  признался Пухов.  -  Но  у меня  эстетическое
соображение.  Стоит этот  пьедестал  посередь площади, как пуп неприкаянный,
безобразит весь город. Стыдно  перед приезжими. Так  вот  надо ж  на  него в
конце-то концов хоть кого-то поставить.
     -  Надо,  -  согласилась она  безразлично  и пошла  к  выходу,  оставив
дежурного застывшим в недоумении.


Глава 13

     В привокзальном сквере под памятником Ленину на лавочке сидел осыпанный
снегом  пьяный  бомж с  редкой бороденкой, в  заскорузлой дубленке и вязаной
шапке. Он дремал с бутылкой в руке,  но,  услышав шаги, проснулся, посмотрел
на Аглаю и поманил ее пальцем, словно приглашал к тайному общению.
     - Что? - спросила она, приблизившись.
     Бомж крутнул головой, как бы желал убедиться в отсутствии лишних глаз и
ушей.
     - Я  себя,  -  сообщил он  ей шепотом  и подмигивая, и показал  пальцем
вверх, - под Лениным чищу, чтобы плыть в революцию дальше. Понятно?
     - Понятно, - сказала Аглая. - Хорошо б, ты себя бы еще помыл.
     Ей  самой  ее   шутка  понравилась,  отчего  улучшилось  настроение   и
самочувствие. Она прибавила шагу.
     Погода была безветренная, сыпался редкий влажный снег.
     Путь Аглаи лежал чуть в стороне от Аллеи Славы, но она решила завернуть
сюда, посмотреть,  что  происходит.  Здание  казино  "Колесо  фортуны"  было
недавно  отремонтировано,  покрашено  и  выглядело  празднично,  не то что в
прошлом, когда здесь был райком.
     "Вот, - подумала Аглая недоброжелательно о владельцах казино. - Столько
денег потратили на ремонт! А на райком бы этих денег тратить не стали."
     И она была права.  Эти люди ни за что не стали бы тратить столько денег
на райком КПСС, на обком КПСС и даже на ЦК КПСС, сколько они тратили на свои
казино, рестораны, гастрономы, ночные клубы и прочие заведения.
     Как  ни  странно,  пространство  перед  казино  пока  оставалось  почти
прежним,  хотя ветер  перемен и тут  кое-что  зацепил. Районная Доска Почета
стояла на своем  месте, но  овальные  рамки, где раньше,  как в  колумбарии,
помещались   портреты  передовиков,   теперь  были   пусты   или   заполнены
объявлениями   о   продаже   и  покупке   квартир,   породистых   щенков   и
суперсжигателей  жира.  А  на  Аллее  Славы  к  могилам   героев  революции,
гражданской  войны  и  Великой  Отечественной  прибавились  герои  новейшего
времени. В семидесятых годах здесь похоронили директора гастронома, в начале
восьмидесятых  - двух афганцев, включая фиктивного Ваньку Жукова, а  в самые
последние времена к ним присоединились президент фонда "Достойная старость",
в уголовном мире  известный  как Валидол, и президент  банка Мосол. Валидола
взорвал  Мосол.  Кто  расправился  с Мосолом,  для органов было загадкой, но
люди, в органах не служившие, точно знали, что  это сделал Феликс Булкин, он
же  Чума,  преуспевающий  бизнесмен  и  политик.  Авторитетов похоронили  по
церковному   обряду,   обоих   с   размахом.   Участвовали  местная  братва,
представители деловых кругов и творческой  интеллигенции. Из Москвы приехали
несколько коллег  на  джипах  и "мерседесах",  а  Чума  прибыл на  ЗИЛе-114,
-говорили,  что  именно на  этой  машине ездил  Брежнев.  На могиле Валидола
поставили мраморную плиту с  вмурованным в  нее радиатором от "мерседеса", а
над Мосолом вознесся бронзовый Прометей с приваренным к его печени орлом.
     Остальные захоронения: комиссара  Розенблюма,  капитана Миляги и Андрея
Ревкина - пришли в запустение, но сейчас были припорошены снегом и выглядели
неплохо.
     Еще издалека Аглая увидела, что на площади густится толпа. Это  видение
вызвало в ее памяти воспоминание пятидесятилетней давности: когда  открывали
памятник. Но что это могло быть сейчас?
     Она  подошла  к  толпе.  Люди стояли  у  пьедестала  в несколько  рядов
полукругом. Задние поднимались на  цыпочки,  пытаясь  разглядеть,  что  там,
впереди. Аглая  тронула за  плечо  стоявшую перед  ней  закутанную в  платок
сутуловатую женщину и спросила, что здесь происходит.
     -   Черт   женится   на  свинье,   -   обернувшись   к  ней,   сообщила
Шурочка-дурочка.
     -  Чушь плетешь, - шепотом сказал  стоявший рядом с дурочкой мужчина  и
объяснил  Аглае,  что  накануне  возвращения  памятника  на  законное  место
происходит освящение пьедестала. Аглая протолкалась дальше вперед и  увидела
отца Редиску, который в полном облачении двигался вокруг пьедестала, держа в
левой руке крест, а  в правой - большую размочаленную кисть, вроде малярной.
Рядом с батюшкой шаркал подошвами престарелый дьякон отец Петр Поросянинов с
жестяным  ведром.   Батюшка  макал  кисть  в  ведро,  обрызгивал  пьедестал,
приговаривая нараспев:
     - Во имя Отца и  Сына и Святаго Духа совершается освящение подножия под
изваяние раба  Божия Иосифа, которому стоять здесь отныне и присно и во веки
веков. Аминь!
     На   церемонии  присутствовали  глава  районной  администрации  Жердык,
председатель  городской думы,  начальники  районных управлений милиции, ФСБ,
прокуратуры,  председатель  районного суда,  начальник  местного  гарнизона,
президент агробанка, Чума и два  других вора  в законе и какой-то человек  в
потертом  пальто, очень  худой, с желто-зеленым лицом,  с большими  глазами,
длинными  седыми  и спутанными  волосами, свисавшими  из-под сильно  помятой
шляпы. Аглае показалось,  что она  этого  человека  где-то  когда-то видела,
может быть, в прошлой жизни. Собравшиеся внимали проповеди терпеливо и с тем
же смирением,  с каким когда-то  выслушивали партийные доклады о  выполнении
планов и скором наступлении коммунизма. С той только разницей, что тогда они
после  каждой цифры аплодировали, а теперь в  нужных местах, дергая головой,
быстро и неумело крестились. Желто-зеленый  старик  делал это истовей и чаще
других.
     Закончив  обряд,  священник  положил  кисть   в  ведро,  передал  крест
Поросянинову и обратился к собравшимся с неформальной проповедью,  в которой
кратко рассказал биографию Сталина.
     - Это, - сказал  он,  -  была сложная  биография  сложного  человека. В
отрочестве  он решил посвятить себя Богу,  поступил  в семинарию, но  потом,
искушаемый дьяволом, соблазнился сатанинским псевдоучением и отошел от Бога.
Но можно сказать, что дьяволу не удалось одолеть его полностью.  Вы помните,
во время  войны,  когда над нашей родиной нависла большая  опасность, именно
Сталин распорядился  дать церкви больше свободы. Пути Господни неисповедимы,
и пути человеческие к Богу трудно предвидимы. И мы  не  знаем, к чему пришел
бы  этот безусловно грешный  человек,  если  бы  его  жизнь  оказалась более
длинной.
     Батюшка заметил также, что установление памятника и  даже освящение его
не является отпущением грехов тому, кому он будет поставлен.
     - Освящение статуи не значит превращение  ее в  религиозную святыню, но
она есть историческая  реликвия, и  церковь способствует тому,  чтобы  она в
качестве таковой стояла крепко и долго. Чтобы не было больше того кощунства,
свидетелями которого мы являлись.
     Напоследок  батюшка еще  раз  осенил крестом  пьедестал,  и  все  опять
перекрестились,  после чего он,  подобрав полы рясы, вместе  с Поросяниновым
направился к своей  "ниве". Жердык  подошел к  Аглае  спросить,  как было  в
Москве, а потом сказал с гордостью:
     - Ну,  вот  видите, Аглая Степановна, видите,  а вы  еще не верили, что
будет на нашей улице праздник. А он будет. Завтра. И  уже  никто и ничто  не
сможет его отменить, - заверил Жердык и,  отходя, запел вполголоса: - Сердце
красавицы склонно к измене...


Глава 14

     Пока  Жердык  говорил,  за его  спиной стоял  и дожидался своей очереди
старик с желто-зеленым лицом.
     - Не узнаете? - спросил он. - Я - Макс Огородов, скульптор.
     И тут же  стал  бормотать  какую-то  несуразицу, из  которой постепенно
прорезался смысл, что  он тяжело болен  и приехал сюда через силу, испытывая
настоятельную душевную необходимость проститься  с лучшим своим творением, к
которому имеет страстное желание приблизиться и прикоснуться перед смертью.
     - Почему бы и нет? -  сказала Аглая. - Завтра будем  устанавливать  - и
прикоснетесь.
     - Нет, - возразил  скульптор. - Не завтра. Завтра он  будет стоять там,
высоко. А я бы хотел... пока он без пьедестала, пока его можно обнять.
     Аглае намерение Огородова не очень понравилось. Зачем это ему обнимать?
Что будет, если каждый вздумает обниматься?
     - Но это ж мое создание, - напомнил Огородов.
     - Ладно, - согласилась она, - пойдемте.
     И он послушно поплелся за ней.
     Лестницу на  второй этаж  оба одолели с трудом. Аглая  ставила сумку на
две  ступеньки  перед  собой, сама  поднималась,  переставляла  сумку  и так
достигла своей площадки.
     -  Прибраться  не  успела, -  виновато предупредила она  и заметила про
себя, что, когда пила, ей  было все равно, убрано или не убрано и кто что об
этом подумает. А теперь не все равно.
     Скульптор ничего не ответил и  дышал часто, как собака,  которая  хочет
пить.
     Да и у нее руки дрожали, и ключ тыкался мимо дырки. В дверь она входила
так  медленно, что  Огородов  не  выдержал  и даже  отпихнул  ее  невежливо,
рванулся в гостиную и, согнув колени, застыл перед статуей.
     - Ну, здравствуй, - сказал он и растопырил руки, словно ожидал чего-то,
что  упадет  ему  сверху. Аглая опустила сумку  к  ногам  и  прислонилась  к
притолоке. Огородов приблизился к статуе, обнял ее и тихо заплакал.
     Аглая не любила людей, которые плачут. А плачущих мужчин не  любила тем
более.  И  никогда  не  жалела. Презирала. Но на старости лет  расслабилась,
наверное, и поддалась чувству, не достойному большевика.
     - Ну, чего зря слезы-то лить,  - сказала она в своей грубоватой манере.
- Жизнь нам всем дается на время. Даже он,  - показала на статую, - уж какой
человек, и то помер. А мы... Людей вон сколько на свете. Если мы помирать не
будем, то сколько же нас наплодится? На земле места не хватит.
     Огородов  отошел к стене, рукавом вытер испарину  и, глядя  на  статую,
сказал:
     -  Да  разве я о своей жизни  плачу? Я свою жизнь полностью оправдал. У
меня  видение было.  Что стоит  мне до  него дотронуться,  и болезнь тут  же
отступит. Он  непременно  должен  меня  спас... -  Огородов  вдруг захрипел,
закашлялся,  задергался  и схватился за грудь.  Из угла  рта пошла  пузырями
черная пена.
     - Да ты что, что ты! - заволновалась и захлопотала возле  него Аглая. -
Ты подожди. Здесь не помирай. Здесь не надо. Я сейчас доктора вызову.
     Она  сама  была слаба, но  дотолкала  его до дивана. Он рухнул  на него
навзничь и замер с открытым ртом и выпученными глазами. Несколько секунд  он
лежал, запрокинувши голову, как  будто  даже без дыхания.  Чем напугал Аглаю
еще больше. К счастью, все обошлось. Гость  очухался и  даже настолько,  что
был приглашен на кухню и напоен чаем из кружки с надписью "ХХ лет РККА".
     Аглая  смотрела, как он,  сложив губы трубочкой, дует  в кружку и затем
пьет чай без видимого желания.
     - А чем вы сейчас занимаетесь? - поинтересовалась Аглая.
     -  Сейчас-то ничем.  А  так что ж... Вождей лепил.  Хрущева,  Брежнева,
Андропова, Черненко... О  вашем  пьедестале  все  время думал. Нехорошо, что
пустой стоит.
     - Хорошо, - возразила  Аглая. -  Дождался хозяина. Не зря было сказано:
"Будет еще на нашей улице праздник".
     - Не  зря,  - согласился гость  и  снова зашелся  в кашле, хватаясь  за
грудь.
     - А у вас, извиняюсь, какая  болезнь? - Аглая опять перешла на "вы".  -
Что-нибудь вроде рака?
     - Хуже, - сказал он, покашливая.
     - Разве бывает хуже?
     - Кажется, бывает. - Он странным образом улыбнулся и посмотрел ей прямо
в лицо. - У меня СПИД. Вы слышали про такое?
     - СПИД? - переспросила  она  растерянно.  - Как это СПИД? СПИД - это же
только у этих бывает... А-а, - догадалась, - так вы тоже этот?
     -  Да, я гомосексуалист, - с вызовом сказал Огородов. - И горжусь этим.
Теперь весь цивилизованный  мир признает,  что  в этом нет ничего зазорного.
Тем более, что я художник. Творческая натура. Все художники такие.
     - Как это все? - не поверила она. - Все художники друг друга в задницу,
да? И Репин, и Шишкин, и Кукрыниксы?
     - А про Чайковского вы знаете? - спросил он. - Все знают, что голубые -
самые талантливые люди.  А другие -  это бездари. Другие, тьфу! - он плюнул,
правда, не на Аглаю, а в сторону, но она все равно всполошилась.
     -  Ты что!  -  закричала она. - Ты что это плюешься в чужом  доме?  Тем
более, что заразный. Дай  сюда!  -  Она  вырвала у него чашку,  расплескавши
остатки чая, уже  остывшего, и сказала слабым голосом, но решительно: - Уйди
отсюда.
     - А что такое? - не понял Огородов. - Через чашку СПИД не передается.
     -  Уйди,  я  тебе  сказала.   Мне  на  тебя  смотреть  противно.  Гомик
несчастный! Уйди. Вон отсюда!
     Вытолкала  его  в  прихожую,  сунула ему  в руки  пальто  и шапку,  еле
дотерпела,  пока  он оденется, и  потом, когда он  уже по  темной  лестнице,
цепляясь за перила, спускался, крикнула:
     - Пидарас проклятый! - И тут же услышала, как будто в ответ:
     - Сердце красавицы склонно к измене...
     Это был голос Жердыка.
     Аглая перегнулась через перила, надеясь увидеть поющего, но на лестнице
никого не было,  а  голос  Жердыка  шел вроде бы из подвала, где жил  Ванька
Жуков. Но тоже шел как-то странно. Жердык не пел  песню целиком, а все время
повторял, как на испорченной пластинке:
     "Сердце  красавицы  склонно  к  измене...  Сердце красавицы  склонно  к
измене..." - и так без конца.
     "Чушь какая-то", - подумала Аглая.
     Но это была не чушь. Это  Ванька Жуков гонял по кругу пленку с  записью
голоса Жердыка и подстраивал  прибор, который  будет реагировать  только  на
этот голос, только  на эту мелодию и только на  эти слова: "Сердце красавицы
склонно к измене...".


Глава 15

     Как  живет существо, превращенное из  молодого,  красивого, полного сил
человека  в  обрубок,   безобразный  на  вид  и  лишенный  возможности  даже
обслуживать  себя самого?  Здоровым и благополучным людям этого не понять. У
такого калеки другие чувства, иные радости, его миропонимание не совпадает с
нашим, и жизнь ему не кажется слишком уж ценным даром.
     Иван  Георгиевич Жуков  смотрел  по  телевизору  старую  кинокомедию  с
Мироновым и Никулиным в главных ролях. Ванька отдыхал и  имел право себе это
позволить. Выполняя сложнейший  заказ,  он  добился наконец, чего хотел.  Не
просто  было сделать  такую штуку. Она  безотказно  откликнется на  слова  и
мелодию,  исполненную только одним  человеком, и никем