ползал
взглядом от начала строки к концу и  обратно.  Прекратив чтение на середине,
он отвернулся от рукописи и на какое-то  время замер, закрыл глаз и даже как
будто заснул.
     Гость  ждал  терпеливо.  Ванька открыл  глаз  и повернул его  в сторону
гостя.
     - Зачем вы мне все это принесли? - спросил он.
     -  Хотел  открыть  вам  глаза  на  вашего друга, -  сказал  пришедший и
неожиданно  для  себя  смутился,  подумав,  что  нельзя  открыть  глаза   во
множественном числе одноглазому.
     - И это все? - спросил Ванька.
     - Не совсем. Вы теперь знаете: Жердык очень плохой человек, но он много
хуже того, что вы знаете. Страшный человек! - сказал гость с чувством. -  Он
на вас стучал. Он  на всех, на кого мог, стучал. Это из-за него вы попали на
войну, из-за него  стали калекой. Это  человек, у которого нет ни принципов,
ни чести, ни  совести.  В  девяносто  первом  году  он  публично  сжег  свой
партбилет.  А уже в девяносто четвертом вернулся в компартию,  занял в нашем
районе ведущие позиции и теперь рвется выше. Я вам скажу как демократ...
     - Вы демократ? - не поверил Ванька.
     - Да,  - сказал гость  с  достоинством. - В общем, я демократ. Но  я не
верю, что демократию можно установить и сохранить слабыми  руками. Коммуняки
готовы использовать против нас все методы, и если мы будем бороться с ними в
белых перчатках, мы проиграем. Короче говоря, Ваня, очень прошу помочь...
     - Мне кажется, где-то я вас раньше видел, - сказал Ванька.
     - Видел, - кивнул гость и улыбнулся. - Очень даже видел. И не один раз.
Крыша - моя фамилия. Игорь Сергеевич Крыша.
     В комнате стало тихо. Ванька молчал, озадаченный нежданым открытием.
     -  А... - сказал он. - А зачем же вы... ты говоришь, что ты  из КГБ, то
есть из этого...
     - Я не вру, - сказал Крыша. - Вот, посмотри.
     Он  протянул Ваньке раскрытую книжечку.  С фотографии на Ваньку смотрел
тот же Крыша, но в форме с погонами майора.
     - Надо же, какая карьера! - покачал головой Ванька.
     - Живем во времена многих возможностей,  - усмехнулся Крыша.  - Бандиты
пошли  в  чекисты,  чекисты  в охранники,  комсомольцы в банкиры,  секретари
обкомов в губернаторы, а Жердык в мэры. С надеждой на что-то повыше.
     - А он по-прежнему поет "Сердце красавицы"?
     - Да. Когда чему-нибудь рад.
     - И он часто радуется?
     -  Чаще, чем хотелось бы. Он  выиграл выборы,  он собирается вернуть на
место памятник Сталину...
     - Когда?
     - Не знаю. Скорее всего 21 декабря. В день рождения тирана.
     - Хорошо, -  подумав, сказал Ванька и повернул глаз к гостю. - Я вообще
беру за работу  большой гонорар, но этот заказ исполню бесплатно. Мне только
нужно записать на  магнитофон, как он поет  "Сердце  красавицы".  Это  можно
сделать?
     - А зачем тебе?
     - На память.
     - Сделаем, - пообещал Крыша.


Глава 6

     На  октябрьские праздники  коммунисты  в  Москве  наметили  грандиозное
шествие, собирали со  всей  страны  своих  приверженцев, кому делать нечего,
среди них оказалась и Аглая. Она  поехала несмотря на то,  что праздники как
раз совпадали с местными выборами. К  выборам  коммунисты,  по всем опросам,
шли на первом месте, и она, конечно, хотела увидеть их победу.
     Но и шествие пропустить было нельзя.
     - Езжайте, -  сказал ей Жердык.  - Езжайте,  а мы уж тут поборемся и за
вас.
     Он дал ей денег на плацкартный билет.
     Поезд был  набит беженцами, русскими из  кавказских республик. Это была
малоаппетитная публика, дурно пахнувшая и вызывавшая не только жалость, но и
брезгливость. Они везли с  собой все,  что осталось от грабежей и поборов, и
загромоздили своими чемоданами, тюками,  картонными  коробками, пластиковыми
сумками, перетянутыми клейкой лентой, все верхние полки, пол между полками и
проход.
     Аглае досталась полка верхняя боковая, а солдат, который ехал внизу, ни
за что не хотел  меняться. На попытки  воззвать  к его совести он  долго  не
реагировал,  а потом объяснил Аглае шепотом,  но без  большого смущения, что
едет в госпиталь лечиться от недержания.
     - Если ночью чего случится, вам же, бабушка, будет плохо. - Он помог ей
залезть на полку, она там как-то расположилась, легла на  спину, но боролась
со сном, боясь свалиться во сне.
     У солдата, вопреки его опасениям, все обошлось без  конфуза, для нее же
ночь  оказалась  нелегкой.  В  вагоне  было жарко,  но  гуляли  сквозняки. В
соседнем  купе  не  закрывалось окно. Его  закрыли фанерой, но  неплотно,  и
потому дуло, и особенно сильно, когда кто-нибудь открывал дверь в тамбур  по
дороге в уборную или в соседний вагон. Кроме того, было шумно. Дети плакали,
старики храпели, кто-то стонал, а подальше четверо громко резались в карты и
злобно ругали друг друга за неудачные ходы.
     После  полуночи  вагон  затих,  но  около  двух  поднялся шум:  кого-то
обокрали в  вагоне СВ. Обворованный до того заметил стоявших у его купе двух
кавказцев,  теперь  начальник поезда, милиционер и  сам пострадавший  будили
спящих мужчин, переворачивали, светили фонариком в лицо, и начальник  поезда
спрашивал пострадавшего: "Этот? Этот?". Разбуженные  ворчали,  спрашивали, с
какой стати их будят, но как люди бесправные выражали  свое возмущение робко
и неуверенно. Разумеется,  воров так и не нашли,  потому что не  там искали.
Аглае еще когда-то  Диваныч рассказывал, что вагонные воры  всегда действуют
по  наводке  проводников  и с ведома  начальника  поезда,  который  в случае
скандала устраивает облаву в заведомо ложном месте.


Глава 7

     На Савеловском вокзале ее встретил мужчина в толстом  пуховике, кожаной
фуражке  "под  Жириновского"  и высоких  сапогах.  Лет  ему было  не  меньше
пятидесяти, но  представился он просто Митей.  Он  повел  ее  пешком куда-то
недалеко - сказал, в Марьину рощу. Было холодно, дул ветер, и моросил мелкий
дождь,  который тек по щекам  и превращался в  лед на асфальте.  А  у  Аглаи
болели колени,  голова была  ватная и саднило горло.  Ноги  разъезжались  на
мокром  тротуаре, она боялась упасть,  не могла поспеть за своим провожатым,
время  от  времени  останавливалась,  Митя,  переминаясь  с  ноги  на  ногу,
терпеливо ждал, курил и обтирал корявой ладонью лицо.
     В конце  концов добрались до трехэтажного кирпичного дома,  до железной
зеленой двери со скромной вывеской  "Книжный склад АО "Витязь". Поднялись по
кирпичным выщербленным ступеням на лестничную площадку, потом спустились  по
таким же ступеням в полуподвал, прошли  по кривому  дощатому  настилу до еще
одной двери, тоже железной, а там уже открылось помещение, просторное, щедро
освещенное лампами  дневного света. Признаков книжного склада здесь не было,
скорее  это  было  нечто вроде не то столовой, не  то  учебной  аудитории: в
несколько   рядов   длинные  зеленые   столы  с  синтетическим  покрытием  и
пластмассовые садовые стулья. На стене, противоположной входу, висела черная
классная  доска и  на  ней мелом - список  каких-то фамилий.  К ней  же  был
пришпилен большой лист бумаги с изображением мишени.
     На столе перед  рыжей девушкой  в  джинсах и малиновом джемпере  стояла
сложенная домиком табличка с надписью "Регистрация делегатов". Митя за Аглаю
назвал фамилию и инициалы  вновь  прибывшей,  девушка все занесла в журнал и
спросила, из какой  организации.  "Из Долгова от  Жердыка",  - ответил Митя.
Рядом  с рыжей  девушкой ее  сверстник, молодой блондин в спортивной куртке,
торговал книгами. На самом видном месте лежала книга лидера партии  Альфреда
Глухова,  названная  просто и скромно: "В едином строю", дорогое  издание  в
красочном  переплете с массой  цветных  фотографий, переложенных  папиросной
бумагой. Все было здесь вперемешку:  "Капитал" Маркса, "Репортаж с петлей на
шее" забытого уже всеми Юлиуса Фучика, два потрепанных тома Ленина, рассказы
Виктории  Токаревой,  словари,  пособие "Windows 95 для "чайников",  брошюра
"Учись метко стрелять", детективы и книги о  спорте. И тут же Аглая  увидела
книгу  Марка Шубкина  "Лесоповал".  Она повертела книгу в руках  и,  обратив
внимание  на  то, что  это  издание  новое и дополненное автором,  решила ее
купить.
     Рядом  с прилавком  два  молодых художника ползали по расстеленному  на
полу ватману, рисуя  карикатуры на Президента на троне в шутовском колпаке и
с дурацким видом. С  двух сторон от Президента  угодливо изогнулись и что-то
нашептывали ему в  оба  уха два  крючконосых  олигарха,  а олигархам  что-то
подсказывали  премьер-министр Израиля  и президент США.  Несколько  человек,
стоя  над художниками,  смотрели на их работу,  посмеивались и  обменивались
ехидными комментариями.
     В зале было  уже довольно  много людей, которые явились сюда  до Аглаи.
Люди  были в основном пожилые и приезжие, с чемоданами, вещмешками, узлами у
ног. Многие пили чай, который, самообслуживаясь, наливали из никелированного
электрического  самовара.  Два  казака  в длинных  кавалерийских  шинелях, в
погонах с  непонятными Аглае знаками различия, в папахах и с шашками на боку
дремали, сидя друг перед другом. На груди  одного из казаков были  приколоты
прямо  к  шинели ордена не известного Аглае достоинства  -  какие-то кресты,
похоже,  что  вырезанные   из  консервной  банки  или  отлитые  из  олова  в
деревенской печи.
     В углу  под  копией  картины "Сталин  на  бакинской демонстрации" сидел
человек, которого Аглая  недавно видела  по телевизору. Это  был  приехавший
из-за   границы   известный   писатель,   еще   недавно   считавшийся   ярым
антикоммунистом. Теперь он раскаялся. Ценя свои сочинения  очень  высоко, он
был  уверен,  что  советская  власть  рухнула исключительно благодаря им. Но
увидев, какие силы теперь пришли к  власти, он устыдился прежних своих книг,
высказываний  и действий,  жалел,  что разрушил  советский  строй, каялся  и
обещал новыми сочинениями этот строй поставить обратно на ноги.
     Писатель  сидел  не  один, а  со  старичком в распахнутой  генеральской
шинели, с тремя звездами  на погонах.  В старичке Аглая  сразу узнала Федора
Федоровича Бурдалакова,  того  самого,  с  которым  у нее когда-то завязался
небольшой  курортный роман. И  как было ей  не узнать, когда и его много раз
показывали   по  телевизору   как  одного   из   главных  зачинщиков  всяких
коммунистических акций. Но как он изменился! Той зимой, когда они бегали  по
сочинской набережной,  это  был  еще  крепкий  мужчина  с  покатой  спиной и
мускулистыми ногами, а  теперь  перед  ней  был дряхлый  и щуплый дедушка  с
растрепанными   во   все  стороны  жидкими   седыми   волосами   и   коротко
подстриженными седыми  усиками. Под расстегнутой  шинелью  Федора Федоровича
блестели  две  золотые Звезды Героя Советского Союза  (вторую  ему  дали  за
выслугу  лет), орденские планки  на левой  стороне груди  и  два  ордена  на
правой. Рядом  с  генералом, прислоненное к столу, стояло нечто,  похожее на
зонт в парусиновом чехле. Аглая узнала эту палку и этот чехол.
     - Здравствуйте, Федор Федорович, - подошла к генералу Аглая.
     Он  поднял на  нее  глаза, буркнул  ответное  "здр-др" и  повернулся  к
писателю. Но тут же опять обернулся и спросил неуверенно:
     -  Аглая  Степановна?  Глаша?  -   И   вскочил   на  ноги,  схватившись
одновременно за  поясницу.  -  Надо же!  Вот! Какая  встреча!  Нисколько  не
изменились.
     - Ну да, не изменилась, - не приняла комплимента Аглая. - Старушка.
     -  Да  ну  что  вы,  что  вы! -  продолжал  настаивать  на  своем Федор
Федорович. - Седина, конечно, вас немного старит, но если подкраситься...
     Федор   Федорович  извинился  перед  писателем   и  все  свое  внимание
переключил на  Аглаю, а писатель  сразу же заскучал и сделал обиженное лицо.
Он  на всех  обижался,  для  кого  не был центром внимания.  Посидел  рядом,
поскучал и пошел искать, кому бы еще рассказать  о  своей  исторической вине
перед советским народом и о путях ее исправления.
     Аглая и Федор Федорович поговорили о том, о сем, вспомнили  Сочи. Федор
Федорович  спросил, почему она тогда столь внезапно уехала. Она сказала: "Да
так".
     - А я,  -  сказал Федор Федорович,  - тогда, представляете,  приехал...
Между прочим,  не с  пустыми  руками.  Часики  вам  купил...  -  на  секунду
замялся... - золотые. Духи... - опять преувеличил... - французские. Стучусь,
понимаете, в дверь, дверь открывается, и на пороге, можете себе  вообразить,
лично Вячеслав Михайлович Молотов... Представляете? Сам Молотов...
     Поговорили  о  возрасте  и  болезнях.  Аглая  рассказала генералу,  как
неудобно  ехала  в  жаре и  на  сквозняке и  вот, видимо, простыла, в  горле
саднит, грудь заложило и спину ломит. Федор Федорович принялся тут же лечить
ее горячим чаем  с  сахаром и лимоном. За чаем стали обмениваться  составами
каких-то микстур и отваров  по  рецептам  народных  целителей, но  не успели
дойти  до  растираний,  как  в  зале  произошло  небольшое  смятение.  Дверь
распахнулась, и сперва в  нее тихо и зловеще вошли и тут же рассредоточились
вдоль стен молодые люди спортивного сложения в одинаковых дутых куртках, без
признаков  выражения  на  лице.  И  следом  за  ними  воплотился  из  ничего
полноватый  человек  лет  пятидесяти  с  серым  бугристым  лицом  и  с двумя
бородавками на  носу.  Конечно, Аглая  сразу  же узнала в нем лидера  партии
Альфреда Глухова, и как было не  узнать, если каждый день видела его по всем
каналам. Появление  лидера  было встречено нестройным шумом, люди  загремели
стульями,  захлопали  спинками  и  заплескали  в  ладоши.  Вместе  с другими
поднялся  и  Федор Федорович, но лидер немедленно  подскочил к нему и  двумя
руками придавил к стулу, говоря,  что  вы, что вы, Федор Федорович, зачем же
это,  да  мне  и  не по чину, вы  ведь  генерал,  а я всего-навсего  старший
лейтенант. На что Федор Федорович смиренно и не без лести возразил:
     - Сегодня старший лейтенант, а завтра Верховный Главнокомандующий.
     -  Что  ж,  -  скромно  ответил тот,  не отказываясь  от предполагаемой
миссии. - Если придется, возьмем власть. Обязательно возьмем. По существу на
нас лежит историческая ответственность, и никто нас от нее не освобождал. Вы
тоже член партии? - обратил он внимание на Аглаю.
     - Еще  какой член! - с жаром  отозвался Федор Федорович. - Наш  золотой
кадр.
     И  тут же изложил  лидеру, что  Аглая  Степановна Ревкина, коммунист  с
довоенным   стажем,   была  секретарем  райкома,  командиром   партизанского
отряда...
     - О-о! - прервал его лидер. - Очень рад.
     Она ожидала ощутить крепкое  товарищеское  рукопожатие, но рука  лидера
оказалась  вялой, мягкой,  как  губка, и  к  тому же  потной,  что на  Аглаю
подействовало  неприятно.  Из  произведений социалистического  реализма  она
помнила, что потные руки и бегающий взгляд бывают у очень  плохих и не наших
людей.  У наших  людей  взгляд прямой,  рукопожатие  крепкое,  ладонь сухая.
Впрочем, ощущение было  мимолетным. Как возникло,  так  и пропало,  особенно
после того, как лидер обратил внимание на воспаленные глаза Аглаи и спросил,
не простужена  ли  она. Чем очень  ее  умилил. Такой человек, столько дел на
себя взвалил, столько людей через себя пропускает, а вот заметил же, что вид
у нее нездоровый. Аглая хотела сказать,  что, мол, ничего  страшного, но тут
как  раз  расчихалась  и  закашлялась  тяжко   и  глубоко.  Федор  Федорович
воспользовался случаем и сказал лидеру, что есть небольшой разговор.
     - Какой проблем? - быстро спросил лидер.
     - Проблема в том, - объяснил Федор Федорович, - что вот пришлось старой
женщине ехать на боковой полке в вагоне с разбитым стеклом.
     Лидер слушал и хмурился.
     - Вот, -  сказал он, - до чего довело страну антинародное руководство и
пьяница-президент. Заслуженный  человек,  ветеран,  героиня  войны,  женщина
должна  ехать в таких  условиях.  Ничего, ничего, - сказал он,  - потерпите,
назад поедете с удобствами, это я обещаю.
     С этими словами он хлопнул в ладоши и тихо произнес:
     - Митя!
     И Митя немедленно возник, как джинн из бутылки.
     - Вот, Митя,  позаботься, - сказал лидер  негромко,  - Аглае Степановне
Ревкиной билет  СВ в  обратную  сторону...  Ты  понял? Не плацкартное  и  не
купейное  место, а именно СВ. -  И  повторил, медленно удаляясь, и так, чтоб
другие обратили внимание. - Запомнил? СВ, а не купейное.
     Покинув Аглаю,  он  стал быстро  передвигаться по залу как  будто  даже
бессмысленно,  а  на самом деле зигзагами  к  выходу,  кому-то пожимая руки,
спрашивая,  какой   проблем,  обмениваясь  фразами,   лозунгами,  шутками  и
междометиями. И так же незаметно вывинтился куда-то.


Глава 8

     Тут же по скрипучему радио была объявлена посадка в автобусы.
     -  Позвольте,  -  галантно сказал Федор  Федорович  и  взял  Аглаю  под
локоток, то ли чтобы ее поддержать,  то  ли в намерении самому поддержаться.
Он заметно хромал, и весьма интересным способом:  левую ногу ставил мягко, а
правой ударял, словно забивал гвоздь.
     -  Старые раны, - объяснил он  Аглае, хотя никаких  ран у него не было.
Всю войну он прошел без единой царапины, а ноги болели от старости.
     У выхода  из склада  рыжая девушка и молодой человек  теперь  раздавали
желающим  то, что они  называли агитационными атрибутами, а  именно портреты
Ленина  и Сталина,  но  больше  Сталина (Ленина  никто  не брал), а тем, кто
помоложе и  покрепче,  -  транспаранты  с коммунистическими и революционными
лозунгами  вроде "Слава труду!"  или  "Коммунизм неизбежен", или,  наоборот,
негативного содержания вроде  "Нет - антинародному режиму!",  "Сионистов вон
из правительства!"  и  еще что-то насчет зарплат и пенсий. Федору Федоровичу
ничего  не понадобилось.  Его знамя всегда находилось при  нем, а вот  Аглая
портрет свой забыла,  пришлось воспользоваться казенным. На нем Сталин был в
мундире со  всеми орденами  и в фуражке,  но почему-то в  облике  - никакого
величия.  Изображенный   походил  не   на  славного  генералиссимуса,  а  на
участкового милиционера перед пенсией.


Глава 9

     Во  дворе  стояли наготове четыре больших автобуса "Икарус" венгерского
производства  с  ярославскими  номерами, но  пассажиры легко разместились  в
одном. Аглая  и  Федор  Федорович  оказались на  первом сиденье.  Он  сидел,
привычно  зажав  между  коленями  знамя,  и рассказывал, что  тогда  в  Сочи
ухаживал за  ней с исключительно  серьезной целью, поскольку  был  вдовцом и
нуждался  в боевой подруге.  И поскольку  с  Аглаей тогда у него  неожиданно
роман прекратился, он  вынужден был искать другую кандидатуру. А тут как раз
умер его фронтовой товарищ генерал Вася Серов. Вот на вдове этого генерала и
женился Федор Федорович.
     На  Сущевском  валу попали  в  безнадежную  пробку, и  Федор  Федорович
объяснил Аглае, что такие пробки возникают после того, как по Москве проедет
президент.
     - Значит, он здесь где-то проехал? - предположила Аглая.
     - Не факт, - возразил  Федор Федорович. - Где бы он  ни проехал, пробки
по всей Москве. Он  по этой улице едет, перекрывают все соседние. Эти  улицы
закрыты - на других  пробки, от этих заторов  возникают другие, и вся Москва
парализована. Это как тромбоз.
     - Такой у нас народный  президент,  - прокомментировал сидевший за ними
казак с  крестами.  -  Я  в охране  Брежнева  служил,  мы  тоже  перекрывали
движение. Но только по мере следования, а не заранее.
     - Ну, а как  же не перекрывать, -  сказал Федор Федорович.  - Он же  не
один едет. Впереди машина проводки, потом охрана, потом он сам, потом машины
сопровождения, потом  реанимация.  Человек-то ведь престарелый,  - рассуждал
генерал, забывши, что престарелый моложе его лет на двадцать с лишним.
     Автобус   остановился  у  левого  крыла   кинотеатра   "Россия".  Двери
открылись,  и пассажиры стали  выпрыгивать  наружу,  одновременно  раскрывая
зонтики, и тем  самым все  вместе были похожи  на  п