рх очков,  поцокал
языком, покрутил головой.
     -  Ой,  сударыня, какая  большая,  какая  тяжелая вещь!  Извините, надо
кое-что обмерить.
     Он сбросил пальто на стул, а другой стул подтащил к статуе.
     - Вы позволите? - и, не дожидаясь позволения, полез на  стул. Достал из
кармана портновский метр и принялся обмерять статую.
     - Для чего вы это? - спросила Аглая.
     -  Ну как же  для чего, миленькая. Это,  по-моему, очевидно, что прежде
чем высказать мненьице о  предмете, его  надо обмерить.  Я, между прочим,  в
юности  помощником у закройщика служил, так что  мне эта процедура знакома с
тех пор. А закройщик славный был человек, но суровый. Чуть ошибся, и следует
такая затрещина, что любо-дорого. В строгости нас воспитывали, но с  большой
пользой.
     Он по-молодому соскочил на пол, вытащил из кармана блокнот и химический
карандаш, снятые размеры сложил и перемножил. И застонал:
     - Ой, нет, это никак невозможно.
     - Что невозможно? - спросила Аглая.
     - Ничего невозможно. Как говорит  мой ближайший начальник,  габариты не
входят в лимиты. Такую тяжесть здешние перекрытия  не выдержат. Придется это
железо убрать.
     - Это не железо, - рассердилась Аглая, - а товарищ Сталин.
     - Нет,  дорогуша! - потряс бородой старичок. - Это не товарищ Сталин, а
сплав железа с углеродом,  удельный вес  около восьми граммов  на кубический
сантиметр. Тут уж буду с вами категоричен - вещичку надобно вынести.
     Аглая метнулась к  себе  в кабинет и  вышла оттуда с  красной десяткой,
которую без всякого смущения протянула гостю.
     - Вот, возьмите.
     - Что это? - покосился на протянутое старичок.
     - А вы сами не видите? - насмешливо спросила Аглая.
     Всегда была она убежденным коммунистом,  партийным руководителем, очень
верила в советскую власть и в советский народ.  Верила в  преданность народа
коммунистическим идеалам,  в его моральное здоровье и неподкупность.  И в то
же время не сомневалась, что  каждый отдельный член этого народа за пятерку,
а  тем  более за  десятку, продаст  целиком  тело,  душу,  родину,  народ  и
коммунистические  идеалы.  Если  бы  она прочла  где-нибудь  в романе или  в
рассказе, что вымышленный автором чиновник получил от вымышленного просителя
взятку,  она бы немедленно написала в редакцию гневное опровержение. Клевета
на нашу действительность. Наши советские работники взяток не берут, и автора
подобных  злостных  измышлений  следует  наказать по  всей строгости.  Но  в
реальной жизни она не могла даже представить себе, чтобы советский служащий,
большой или маленький, пренебрег возможностью взять, что дают, или  не дать,
что просят. А такие люди все же бывали. Конечно, не в каждой области и  не в
каждом  районе, но кое-где  как пережитки прошлого встречались. Именно таким
был описываемый нами инспектор. Который сказал решительно:
     - Нет уж, спасибо.
     - Мало, что ли? - позволила себе насмешку Аглая.
     - Не мало, - сказал старичок.  -  По  моему чину достаточно. Только  я,
милочка, взяточек  вообще  не беру. Предпочитаю жить  на зарплату.  Туговато
приходится,  но  душа спокойна.  Не снится  мне  по ночам "черный  ворон"  и
лязганье тюремных засовов.
     Аглая смутилась, стала бормотать что-то, что это не взятка, а дружеское
подношение, но и тут старичок не поддался.
     -   Нет  уж,   извините,  и  дружеских  взяточек  не  беру.  Но  вы  не
беспокойтесь. Придут к вам, может быть, даже завтра другие, которые побольше
меня. Они возьмут. Правда, этой красненькой им будет мало. Зато они позволят
вам, драгоценная, провалиться вместе с вашей  статуей  на голову соседей. Но
это уж дело не мое. А я пойду писать заключение.
     Старичок как в воду глядел.
     Пошли   к   Аглае   косяком   один  за  другим   представители   всяких
контролирующих, инспектирующих  и  каких-то совсем сторонних организаций,  и
все они, в отличие от того старичка, брали  кто пятерку,  кто  десятку. Иные
вымогали  и четвертную.  В  результате сложилась ситуация, о  которой Аглаин
сосед снизу Георгий Жуков говорил так:
     - У ей жилец не пьет, не курит, а денег требует.
     По  местным  понятиям,  Аглая  не была  бедной.  На  книжке  ее  годами
нетронутые  лежали,  как  она сама называла,  скромные  трудовые сбережения.
Когда-то  партийный  спецкурьер,  в  полувоенной  форме и  с  револьвером  в
брезентовой кобуре,  ежемесячно  появляясь неизвестно откуда, вручал  ей под
расписку  конверт.  Внутри  была  ее   вторая  зарплата,  которую   получали
номенклатурные   работники  за  то,   что  несли   на   себе  груз   высокой
ответственности. У нее было  две зарплаты, но ей при ее образе жизни хватало
и  одной. Вторую  зарплату она целиком относила  в  сберкассу,  и  не только
постороннему  завистливому  взгляду,  а   и  ей   самой   накопленная  сумма
представлялась богатством большим и неиссякаемым. Но богатство это оказалось
недостаточным   для   прокормления  всех  местных  проверяльщиков.  Скромные
сбережения  таяли  на  глазах,  а  проверяльщики становились  все  наглее  и
ненасытнее.


Глава 3

     Адмирал  считал,  что,  развенчав  Сталина, Хрущев  совершил  фатальную
ошибку. Нарушил главный неписаный закон Епэнэмэ,  согласно которому ничто не
должно  подвергаться сомнению. Если разрешено ругать Сталина,  значит, можно
усомниться  и  в  Ленине.  А если не  верить  в  непогрешимость  Ленина,  то
возникает соблазн задуматься и насчет Епэнэмэ, настолько ли оно правильно.
     - Епэнэмэ,  - утверждал Адмирал, - как автомобильная шина. На ней можно
уверенно ехать,  пока она герметична. Проткнуть одну дырку -  и ее  уже надо
менять.
     - Или клеить, - сказал я.
     - Или клеить, - согласился Адмирал. - Но  это уже будет клееная шина. А
идеальное Епэнэмэ, в отличие от  шины, должно иметь репутацию непротыкаемого
ни при каких обстоятельствах.
     С  осени  1961  года у  многих  жителей  Долгова, а точнее  -  у  всех,
появилось  ощущение,   что  в  жизни  города  и  района  что-то  непоправимо
нарушилось. Памятник снесли  - словно  из колеса  выдернули  ось.  Не  стало
центра,  вокруг которого все  вращалось. Пока  Сталин стоял на месте, он был
незыблемым   ориентиром   и  в  буквальном,   топографическом,  и  в   ином,
метафизическом  смысле. Когда случайный пришелец спрашивал  местного жителя,
как  ему дойти до какого-то  места, ему говорили:  пойдешь прямо, дойдешь до
памятника, там  повернешь направо. Или  налево. Или пройдешь  еще  дальше. А
теперь не памятник, а пустой постамент  с  надписью, которую  кто-то пытался
затереть,  но  до  конца  не  дотер:  "И.  В.  Сталин".  Этот  гранитный куб
действовал на воображение людей странным образом.  Глядя на него, они  остро
чувствовали,  что на  нем кто-то должен стоять. А если никто не стоит, то во
всей жизни не хватает важного стержня, в  отсутствие которого  можно многое,
чего раньше  было нельзя. Говорят,  что именно  с тех  пор дети стали меньше
слушать родителей, упала  дисциплина на  производстве,  увеличился оборот от
продажи   народу  алкогольных   напитков,   возросло  количество  абортов  и
преступлений,  связанных  с  посягательством  на  жизнь, честь  и  имущество
граждан. Жители Долгова, конечно,  и раньше на бытовой почве и по праздникам
пыряли друг друга ножами, закалывали  вилами  и забивали кольями, но это все
было данью старым обычаям. А  после свержения статуи  и начало формироваться
явление, названное впоследствии  беспределом.  Прокурор Строгий был уличен в
растлении собственной малолетней дочери. Примерно тогда же в районе появился
первый  за  всю  историю  этих   мест  серийный  убийца,  которым   оказался
преподаватель  марксизма-ленинизма  в  техникуме  культуры,   причем  он  же
постоянно  выступал  в  газете  "Долговская  правда"  со  статьями  на  темы
советской  морали.  На Аллее  Славы неизвестные вандалы осквернили несколько
могил, повалили надгробья,  сделали  на  них  хулиганские  надписи и  особое
внимание уделили могиле Розенблюма: камень на ней расколотили кувалдой.
     А что касается статуи Сталина, то о ней в городе распространялись слухи
один другого нелепее. Жившие под Аглаей соседи точно слышали: кто-то тяжелый
ходит ночами на втором этаже. Слышны шаги, скрипят балки, качается люстра, и
штукатурка  сыплется  с  потолка.  Потом  кто-то видел  фигуру,  бродившую в
сумерках по пустырю. Как-то поздно ночью и  после большой пьянки,  выйдя  на
улицу покурить, Георгий Жуков  увидел сидящего на скамейке старика в военной
шинели. Он сидел,  сгорбившись, и курил трубку. Жуков подошел к нему сзади и
сказал:
     - Папаша, не дадите ли прикурить?
     Папаша  повернул  к  нему  лицо,  и Жуков  увидел,  что лицо у  старика
железное, а  глаза большие,  с дырками  вместо зрачков,  и при этом  смотрят
прямо на Жукова.
     - Извиняюсь, - сказал Жуков и  тихонечко  отошел. Поднявшись к себе, он
достал  утаенную от жены в сапоге чекушку, опорожнил ее, лег спиною к жене и
спал ровно четверо суток,  что было официально удостоверено в его больничном
листе.
     С тех пор в жизни Жукова ничего не случилось, кроме того, что он бросил
курить.  Но  пил  даже  больше  прежнего. А  вот  с куреньем покончил раз  и
навсегда. И вовсе не  с целью сохранения здоровья, а просто так:  бросил - и
все.  Утром  после своей  летаргии встал, схватил натощак папиросу, пошел  в
уборную, расположился, поднес к папиросе спичку и вдруг - как вспомнил глаза
железные с дырками, так и курить расхотел.
     О  своем  ночном  видении  Жуков никому  не  рассказывал,  но  к другим
разговорам о таинственном железном старике прислушивался. А разговоры шли, и
чем  дальше, тем  больше.  Говорили,  что кто-то  где-то  встречал Его  (имя
встреченного   люди  старались  не  называть)  то  в  железном  виде,  то  в
обыкновенном, вроде он расспрашивал, как живут  в  районе простые  люди,  не
притесняет ли их  начальство и само не слишком ли жирно  живет. Были и такие
свидетельства, что каждый раз в полнолуние  статуя взбирается на пьедестал и
стоит там с поднятой рукой, но немедленно исчезает,  растворяется в воздухе,
как только приблизится к ней живой человек. Впрочем, все это было не больше,
чем  слухи,  к которым  относиться следует с  большой  осторожностью.  Среди
граждан города  Долгова и его  окрестностей  всегда было  достаточно диких и
доверчивых  людей,  которые  верили в знахарей,  экстрасенсов,  шпионов,  во
всемирный еврейский заговор, в колорадских  жуков и в мумие. Там же я знавал
фантазеров,  которые,  по   их  словам,   лично   встречались   с   чертями,
привидениями,  домовыми,  лешими, водяными,  ведьмами, инопланетянами и даже
летали на их тарелках в иные галактики.
     Разумеется,   просвещенному  человеку  верить  во  все   это  вовсе  не
обязательно, но что  дух  Сталина  после  его  смерти  много  лет витал  над
Долговским  районом,  над  всей территорией  Советского  Союза и  над  более
обширными пространствами - это есть факт исторический и непреложный.


Глава 4

     Слухи о самовольных передвижениях статуи Аглая оставляла  без внимания,
зная  точно, что ее железный жилец никуда не ходит.  Но иногда ей  казалось,
что  и никуда  не ходя, он  все-таки реагирует  на  события всесоюзного  или
местного  масштаба,  а  некоторые  из  них  предощущает  заранее. Она  стала
замечать,  что,  как  только  в  стране  назревает  что-то  приятное  по  ее
разумению, он начинает изнутри не то чтоб светиться,  а чуть-чуть  светлеть.
Настолько чуть-чуть,  что вряд ли  какая-нибудь  экспертная  комиссия самыми
чувствительными приборами  могла бы это определить. Так же,  как и выражение
лица, менявшееся  неуловимо. Впрочем, Аглая, сама себе полностью не доверяя,
сомневалась: уж  не  мерещится  ли? Но  почему-то мерещилось  всегда кстати.
Сегодня померещилось, а завтра что-то случилось.
     Однажды,  проснувшись  позже  обыкновенного  утром  при  ярком  солнце,
глянула она на своего железного  постояльца и увидела, что покрылся он слоем
пыли.  Устыдилась,  налила  таз теплой  воды,  взяла  губку, туалетное мыло.
Поставила  рядом стол, на стол - табуретку с тазом, на другую табуретку сама
залезла и с риском для жизни принялась за дело.
     Скульптор Огородов  все  сделал  по-настоящему: и  ноздри просверлил, и
ушные раковины прокарябал с заковыристыми углублениями, и везде там набилась
пыль. Она, намотав ватку  на шпильку  для волос, дырки эти прочистила. Когда
мыла, говорила слова, которых сыну родному от нее слышать не приходилось.
     -  Сейчас, -  приговаривала,  -  помоем головку, глазки,  носик,  ушки,
плечики,  грудку,  спинку,  животик...  -  и  дошла  до  места,   где  между
распахнутыми  полами шинели находился нижний край кителя, а под  ним как раз
начинались  ноги,  и то место, где они начинались, Аглаю  внезапно  смутило.
Место, собственно говоря,  было гладкое, какое могло быть только  у существа
женского  пола  или вовсе бесполого. И  почему-то это Аглаю странным образом
озадачило. Она вдруг подумала,  - сама на  себя рассердилась, но от сомнения
не  избавилась,  - а  что же на этом месте  было у  живого товарища Сталина?
Думать, что на этом месте у него что-то было, она не могла, но и представить
себе, что не было ничего, оказалось еще  труднее.  Она сама  себя  обругала,
назвала  дурой и старой  дурой  за то, что у нее возникают  вообще  подобные
мысли. Эти мысли она отгоняла, но они опять возвращались  и  смущали ее. Она
понимала, что Сталин был человеком, но вообразить, что он ходил в  уборную и
зачинал детей, не могла. Эти  соображения, до  невозможности глупые, тем  не
менее посещали  ее, и  она стала за  собой  замечать, что,  обтирая  статую,
смущающее  ее место  старается обойти. Через  некоторое  время  увидела, что
везде  он чистый, а  в этом месте не очень. Стала  мыть везде одинаково,  но
определенного смущения избежать не могла.
     Разумеется,  она ни с кем  своими  сомнениями  не делилась. И никому не
давала повода для слухов, которые вскоре стали расползаться по городу: будто
она  со статуей живет, как с мужчиной. Казалось  бы, что за чушь? Как  живой
человек может  жить с  чугунным  изваянием? Кажется, это и  представить себе
нельзя, но люди в Долгове, как уже сказано, были доверчивы до невозможности.
     Женский  опыт  Аглаи  был сравнительно скромным  и  не  очень  удачным.
Конечно,  у нее  был  муж Андрей  Ревкин.  Случались (пару раз за жизнь) еще
какие-то короткие связи. Но близость с мужчиной никогда не приводила ее в то
состояние,  о  котором  она  слышала  от  других.   Младшая  сестра  Наталья
рассказывала  ей,  что  близость с мужчиной  возбуждает ее до того,  что она
просто  звереет  и  испытывает  ни  с  чем  не сравнимое  чувство  неземного
восторга. Это чувство она называла оргазмом. На просьбу  описать это точнее,
Наталья закатывала глазки и хихикала.
     -  Ты думаешь, это можно передать словами? Это,  ты  знаешь... Это,  ну
просто что-то такое...
     Более вразумительного  объяснения Наталья  придумать не могла, но Аглая
ее каким-то образом  понимала.  У  нее бывали  случаи кое с  кем, даже вот с
Шалейко, когда  это "просто  что-то  такое"  чуть не состоялось. Но  ведь не
состоялось же ни тогда, ни до и ни после.
     Кроме, впрочем, одного случая...
     Осенью    39-го    года   она   ездила   в   Москву    на    всесоюзную
сельскохозяйственную    выставку.    Ее   туда   послали    как   передовика
сельскохозяйственного   производства,   так   была  оценена   ее   партийная
активность. На  выставке, само собой,  встречи,  речи, банкеты, а потом слет
ударников социалистического труда в Колонном зале Дома союзов. Среди  гостей
были известные на всю страну  люди:  герои пятилеток,  хлеборобы, сталевары,
шахтеры, участники  всяких зимовок, перелетов  и  спортивные чемпионы. Здесь
были шахтер Алексей Стаханов, трактористка Паша Ангелина, летчик Водопьянов,
артист Михаил Жаров.  Рядом  с  Аглаей в  четвертом  ряду  сидел  знаменитый
паровозный машинист Петр Федорович Кривонос. Он водил очень тяжелые поезда и
прославился  так, будто  поезда эти  таскал  он  сам,  а  не управляемый  им
паровоз.  Все долго  рассаживались, потом чего-то ждали, глядя на полутемную
сцену, на стол, покрытый красным  сукном, и  на ряды графинов на нем.  Вдруг
сцена ярко осветилась,  и из-за правой кулисы к столу  пошли  гуськом  члены
Политбюро.  Кривонос  стал  шептать Аглае  на  ухо  имена  вождей в  порядке
появления. Она сама  знала всех, но не могла  себе  представить, что вот они
рядом,  живые,  а  не  на  портретах:  Ворошилов, Буденный, Калинин, Микоян,
Каганович,  Шверник. Участники  слета  приветствовали  вождей  стоя, бурными
аплодисментами,  и  вожди  участникам  слета  тоже  похлопали.  Вожди  стали
садиться, и Калинин показал двумя руками, что и публика может сесть.
     - Почему-то товарища Сталина нет, - шепнул Кривонос Аглае.
     - Наверное, очень занят, - предположила она.
     - Товарищ Сталин  всегда очень занят, - сказал Кривонос. - Но для людей
труда у него всегда время находится.
     Не успел  он  это  сказать, как из-за левой  кулисы вышел  и  не  спеша
двинулся в сторону президиума человек  небольшого роста с усами, в  скромном
полувоенном суконном френче.
     - Слава товарищу Сталину, - вскакивая, заревел паровозом Кривонос.
     Весь  зал  поднялся в  едином порыве, вскочила вместе со всеми Аглая, и
вот тут "это что-то такое" охватило ее внезапно и всю целиком. Словно молния
пронзила насквозь все ее тело, невероятный жар вспыхнул в груди, опустился в
низ  живота. Не управляя собой,  она  вцепилась в спинку  впереди  стоявшего
стула,  закричала и лопнула,  как ей  самой показалось. Придя  в  себя,  она
испугалась, что сосед заметил и догадался, что с нею  произошло. Но сосед не
догадался, он сам в это время исступленно и бессвязно  что-то вопил, и потом
Аглая думала, что, наверное, не только с ней это  случилось, а со всеми, кто
там колотился в истерике.


Глава 5

     Когда-то Аглая  подправила документы  и прибавила  себе семь лет, чтобы
пораньше вступить в борьбу за установление советской власти. В 1962 году она
еще и по документам соответствующего возраста не достигла, но была выпихнута
на  пенсию  с  учетом  фронтового  стажа.   При  этом   пенсию  ей  дали  не
персональную,  которую   она   всей  жизнью  своей,  преданностью  партии  и
правительству заслужила, а обыкновенную, составившую с надбавками за выслугу
лет 82  рубля 60  копеек. При  таком доходе прежде  чем  кусок мыла  купить,
подумаешь. Тем более что она не простое покупала,  а туалетное,  по тридцать
копеек кусок. Правда, расходы на проверяльщиков наконец прекратились. Сталин
не  проваливался, жильцы  привыкли, перестали жаловаться, и Аглаю  никто  не
трогал.
     Освободившись от повседневных служебных обязанностей, она почувствовала
себя совершенно  неприкаянной, не знала, чем бы заняться. Не  на  лавочке же
сидеть  со старухами и слушать их жалобы на  ревматизм и несварение желудка.
Или изложения снов, рассказы о  проделках внуков и рецепты засолки  огурцов.
Надумала  взяться за английский язык  и  даже достала где-то самоучитель для
начинающих,  но неделю промучилась и сдалась. Да  и зачем он ей нужен,  этот
английский, если бы даже и выучила?
     Но однажды глянула на  книжную полку  - там собрание  сочинений Сталина
занимало  у  нее главное место, -  взяла  наугад шестой том, открыла  его на
работе "Об основах ленинизма" и поняла свою задачу на ближайшее будущее. Она
будет  учить эту  работу  наизусть.  Изо дня в день. По  одной странице. Сто
двадцать страниц - это всего лишь четыре месяца работы.
     К вечеру  того  же дня она устроила себе место для  ежедневных занятий.
Подтянула к ногам статуи медвежью шкуру  (вот пылищи-то было!), бросила туда
же  две  подушки,  общую тетрадь  и  самописку завода  "Союз".  Принесла  из
кабинета и  поставила рядом настольную лампу, выпила рюмку водки, отхлебнула
из кружки чаю и прин