на ту, что Аглая совсем недавно  видела в
каком-то кинофильме.
     Аглая посмотрела на часы. Было около двенадцати. Она поднялась.
     - Пожалуй, мне пора.
     - Подождите, - остановил ее Бурдалаков.
     Она посмотрела на него вопросительно.
     - Забыл вам показать, - сказал Бурдалаков и из  ящика письменного стола
достал продолговатый предмет, который оказался кинжалом в серебряных ножнах.
-  Вот. Это мне  в  Самтредиа  мой фронтовой  друг  генерал Шалико Курашвили
подарил. Изготовлен  в начале ХIХ века и был преподнесен генералу Александру
Петровичу Ермолову. Помните, был такой завоеватель Кавказа?
     Кинжал  был прямой  с  желобком  посредине  и золотой рукоятью,  концом
которой была голова тигра с рубиновыми глазами, а по лезвию его шла черненая
надпись, которую Аглая, прищурившись, осилила без очков:
     - "Друга спасет  врага паразит",  - прочла она  громко  и посмотрела на
генерала. - Что это значит?
     - Сам  думаю,  -  развел руками Федор Федорович, - и не  могу понять. И
Шалико  не знает. Загадка какая-то, да и все.  Так мы, значит, завтра утром,
как всегда, у входа.
     -  Хорошо, - сказала  Аглая с легким  разочарованием.  Федор  Федорович
проводил Аглаю до ее двери.


Глава 14

     Завтра опять бегали, ели, гуляли, вечером он привел  ее к себе допивать
"Изабеллу"  и  показал альбом  с газетными  материалами, где были  несколько
интервью с ним, три большие статьи и огромное количество  маленьких вырезок.
Одна  из  статей   называлась:  "Мирные  будни  героя  войны",  другая:  "На
подступах",  третья:  "Никто не  забыт,  ничто  не  забыто"  -  воспоминания
генерала  о погибших товарищах, в том числе и о Сереге Жукове. Но в основном
это  были  заметки о разных  парадах, собраниях,  митингах, приемах и других
торжественных церемониях, участником которых был генерал Бурдалаков, где его
фамилия стояла в ряду с другими, иногда важными и громкими.
     ...Сидели,  пили  вино,  вспоминали  войну,  говорили  о   болезнях,  о
нарушении природного равновесия, о молодежи, которая  ведет себя распущенно:
по улицам  ходят в обнимку, в шортах и сарафанах, на пляже купаются в одежде
настолько условной, что уже можно и вообще догола раздеться.
     - А за границей, - сказал Федор Федорович,  - вообще  есть такие пляжи,
где мужчины и женщины, совсем друг друга не стесняясь, купаются в чем мамаша
родила.
     Говоря об этом, он морщился и плевался.
     И вот наконец наступил момент, к  которому неизбежно  подвели  Аглаю  и
генерала их отношения. Генерал как бы невзначай положил ей руку на колено, а
сам  повернул голову в другую  сторону. Она вздрогнула, замерла  и повернула
голову в противоположную сторону.
     - А  погоды, - сказал генерал, - тоже теперь стали чем далее, тем более
аномальные.
     - Да, - согласилась она односложно.
     -  Ни  в  коем случае не  нужно  кушать грибы, - сказал он и  вдруг без
всякого перехода  кинулся на нее с такой яростью,  с какой, может быть, брал
Берлин.  Завалил ее на спину, нырнул под юбку, ухватился за резинку. Она, не
ожидавшая такой  стремительной  атаки,  стала  инстинктивно  сопротивляться.
Уперлась обеими ладонями в его колючее темя, надавила на него, и в это самое
время, так  бывает не только в кино, но и в жизни,  раздался громкий  стук в
дверь.  Он испугался и немедленно отпрянул в панике. Посмотрел на Аглаю,  на
стол, где стояло и лежало то, что было недопито и недоедено. В этой ситуации
не  было ничего  противоестественного  и противозаконного, тем более что они
оба  были  как будто свободные люди. Но они не были свободные люди, они были
советские люди,  воспитанные,  как дети, в сознании, что  каждое их  желание
может  быть немедленно открыто, обсуждено, осуждено  и  наказано.  В  данном
случае их могут лишить  путевки, выгнать из санатория, пропечатать в журнале
"Крокодил", устроить персональное дело, исключить  из партии, и это была  бы
для него катастрофа, а для нее... Для нее, впрочем, ничего бы  не было, но и
она испугалась.
     Поэтому,  когда в  дверь застучали,  генерал  стал быстро прибирать  на
столе, а  она отскочила к противоположной  стене и, торопливо поправив юбку,
уставилась в  окно,  будто специально  только  за  тем  сюда и пришла, чтобы
любоваться вечерним видом из чужого окна. Наконец Федор Федорович  подошел к
двери,  приоткрыл  ее  и  увидел дежурную  Полину, модную дамочку с  большой
грудью, обтянутой кофточкой  из  материала "джерси". Она  стояла  с  листком
бумаги.
     - Вам записка, - сказала она и заглянула в комнату.
     - Спасибо, -  сказал генерал, пытаясь загородить  ей  вид  своим телом,
расставив при этом руки, словно хотел взлететь.
     - А  у  вас прибрать  не  нужно? -  спросила Полина,  стремясь  увидать
что-нибудь хотя б из-под его подмышки.
     - А чего вы ждете? - спросил он.
     - Ответ писать будете или нет?
     -  Еще не знаю, - Федор Федорович вдруг вспомнил, что  он не мальчик, а
генерал, к тому же вдовец, имеет право, ничего предосудительного не совершил
и никому нет дела до того, чем он занимается.
     -  Прочту записку, - сказал он резко, - и если надо, вас позову. А если
не надо... - он задумался и, не придумав  лучшего продолжения, заключил: - А
если не надо, я вас не позову.
     Он захлопнул дверь перед  носом дежурной и, ворча что-то себе  под нос,
пошел назад  к журнальному столику, где  лежали его очки. Взял  очки, прочел
записку и позвал:
     - Аглая Степановна!
     Она обернулась  и в еще не остывшем смущении подошла. Он молча протянул
ей записку.
     -  Можно ваши  очки? - спросила она,  немного стесняясь  того, что тоже
нуждается в усилителе зрения, и прочла:
     "Федька, я в Новороссийске, приезжай срочно. Л. Брежнев".
     - И вы поедете? - спросила она.
     Он  посмотрел  на  нее  удивленно, и  она сама  поняла,  что  сморозила
глупость.
     Не  прошло  и  четверти часа,  как генерал Бурдалаков в полной парадной
форме с орденами, золотыми погонами, парчовым поясом, в надетой поверх всего
длинной шинели  и в  высокой папахе, с  портфелем  в одной  руке и на всякий
случай  со   знаменем  в   другой   спустился   вниз   к   поджидавшей   его
правительственной "Чайке".


Глава 15

     Поводом  для столь срочного вызова  генерала Бурдалакова  было то,  что
свой  шестьдесят третий день рождения Генеральный секретарь ЦК КПСС Брежнев,
находясь  в  Новороссийске, решил  отметить среди боевых  товарищей.  Леонид
Ильич родился 19 декабря, не дотянув до сталинского дня рождения двух дней.
     Получив  столь  неожиданное приглашение, Бурдалаков засуетился,  что бы
ему   подарить  высокому  имениннику,  вспомнил  о   кинжале,   взял  его  и
заколебался: дарить или не дарить?  Надпись на лезвии его сильно смущала. Но
поскольку  ничего  более  подходящего  у  генерала   с  собой  не   было  (а
неподходящее такому человеку разве  подаришь?), он все-таки положил кинжал в
портфель и - поехал.
     Был уже  поздний вечер, когда  машина с генералом,  миновав открывшиеся
перед  ней  зеленые  ворота  с  красными  звездами,  въехала  на  территорию
правительственной дачи  недалеко от Новороссийска. За воротами машину тут же
остановили. Дежурный офицер в плащ-палатке, скрывавшей погоны, приблизился к
генералу  и  попросил  предъявить документы. Над  территорией  дачи  светила
полная луна,  такая яркая - хоть книгу читай. К тому же и прожектор у ворот.
Но  офицер  включил  еще и карманный  фонарь,  сверил фотографию  с  лицом и
спросил:
     - Давно снимались?
     - А что, постарел? - спросил Бурдалаков кокетливо.
     -  Удостоверение  надо  обновить,  - сказал  офицер  и задал  следующий
вопрос: - Оружие есть?
     - Да вы что? - заверил Бурдалаков. - Откуда ж, какое же?
     - А что в портфеле?
     -  А-а, в портфеле! - засуетился Бурдалаков, открывая замки. - Ничего в
портфеле. Что  может  быть  в портфеле? Смена белья, носки... Ах,  да! -  он
вспомнил как раз в тот момент, когда открылся портфель. - Да вот это еще. Да
вот есть, вот это... Вот.
     -  Дайте сюда!  -  Рука офицера щукой нырнула  в портфель  и  выхватила
кинжал. Офицер сунул непогашенный фонарик  в карман и вынул кинжал из ножен.
Посмотрел внимательно на Бурдалакова. - А говорите, нет оружия.
     - Да это не оружие, - возразил Бурдалаков. - Какое же это оружие?
     - А что же это?
     -   Это?  -  переспросил   Бурдалаков.   Так  он  когда-то  в   детстве
переспрашивал   задававшего   ему   вопросы   учителя.   Учитель   тыкал  на
географической  карте в  полуостров Камчатка и спрашивал:  "Что это?" А юный
Бурдалаков переспрашивал: "Это?",  надеясь, что подсказка упадет с  неба.  И
сейчас так же переспросил.
     - Разве это не оружие? - спросил офицер.
     - Да нет же, - еще больше засуетился генерал, - да какое же это оружие,
это подарок Леониду Ильичу на день рождения.
     Подошел другой  офицер, видимо,  более  высокого, но тоже скрытого  под
плащ-палаткой звания.  Спросил, в чем дело.  Первый офицер объяснил.  Второй
офицер взял в руки кинжал, стал разглядывать и спросил с любопытством:
     - А что значит "Друга спасет врага паразит"?
     - Да вот  сам не знаю,  - сказал генерал, заискивая. - Может,  условная
фраза. Или грузинская народная мудрость. Кинжал-то старинный.
     -  Да  видно,  что  не  сегодня сделанный, - сказал военный и почему-то
вздохнул. И, подумав еще немного, сказал: - Вот что, товарищ генерал, вы нам
эту штуку оставьте, а мы разберемся и вернем вам в целости и сохранности.
     - Но не позже, чем завтра утром, - предупредил Бурдалаков.
     - Не позже, - согласился военный. - Может быть, даже сегодня вечером.
     И козырнул, пропуская машину дальше.
     Главная дача  -  особняк  из белого камня с четырьмя колоннами - стояла
над обрывом к морю,  а несколько коттеджей поскромнее  были разбросаны там и
сям по  участку.  Пока  Бурдалаков  выбирался  из  машины, к нему  подбежала
горничная или,  как  здесь  говорили,  нянечка  лет  пятидесяти,  в очках, с
высокой  прической,  похожая на  классную  даму из фильмов о дореволюционной
жизни.
     - Меня звать тетя Паша, - сказала  она, хотя больше годилась генералу в
племянницы.  Выхватила из  его рук  портфель и  повела в  комнату  на втором
этаже.
     Комната  была неплохая,  с большой деревянной кроватью,  с  телевизором
"Рекорд" и с умывальником.
     - Завтракать будете завтра в главном корпусе, а ужин уже кончился, но я
вам вот, - показала  на  тумбочку, - принесла гуляш, сырники и кефир. Чай  в
коридоре, в титане.
     -  А  удобства  во  дворе?  -  спросил  Бурдалаков, не  скрывая  своего
разочарования.
     - Зачем же? - успокоила тетя Паша. -  На первом этажу. Как  по  лесенке
спуститесь, вторая дверь налево. А следующая дверь - душевая.
     И с данной ей трешкой удалилась.
     Притомившись с дороги,  генерал  ужинать  не  стал, а разобрал постель,
снял мундир,  надел  пижаму. Хотел  спуститься  по  малой  нужде, передумал.
Умывальник  был высоко, пришлось подниматься на цыпочки. Может быть, потому,
что  над крышей  как раз пролетал вертолет, генерал не слышал, как скрипнула
дверь,  а  когда услышал покашливание и оглянулся, пришел в такое  смущение,
что готов  был  провалиться под  пол. Перед  ним  в штатском  костюме,  но с
множеством орденов  стоял,  улыбаясь и  заложив  руки за спину, Леонид Ильич
Брежнев.
     - Ой! - растерялся Бурдалаков, торопливо пряча орудие преступления. - Я
извиняюсь... я это...
     - Не  тушуйся,  - сказал Ильич, - дело житейское. Как говорится, только
покойник не сцыт в рукомойник. - Он убрал руки из-за спины и в одной из  них
Бурдалаков  увидал  свой  кинжал. Брежнев положил кинжал на стол и  заключил
Бурдалакова  в  объятия, долго хлопал по спине  и бормотал,  как  он рад его
видеть.
     - Рад, рад, честное слово, искренне рад!
     - Я тоже рад, - сказал Бурдалаков.
     - Ну ты рад, это понятно, это тебе по чину положено, - пошутил Брежнев,
- а моя радость стоит дороже. И почему я тебе  еще рад, потому что фронтовое
братство ценю. У нас же, когда высокую должность занимаешь,  то все тебя как
будто  исключительно любят, и никогда не знаешь, кто это по правде, а кто  с
целью  подхалимажа.  А  наша с  тобой  дружба, она, как  говорится,  в  огне
проверена. А ты, я смотрю, не толстеешь. Диету держишь или же как?
     -  Бегаю, Леонид Ильич. И вам советую. Каждое утро  сорок минут трусцой
до второго пота, и никакого, извиняюсь, животика даже не будет.
     - Животика! - повторил Брежнев. - Это не животик, а животина. Трудовая,
как  говорится, мозоль. Только  бегать-то мне когда же?  И к тому же, если я
побегу, за мной еще взвод охраны увяжется. А я к тебе с этим. Мне  начальник
охраны  принес. Он  с  прошлогоднего покушения бдительный. На всякий случай,
говорит, у генерала  изъял. Ну, я ему шею намылил. Я ему говорю: это  привез
мой друг, а не Шарлота Корде. Я же догадываюсь, для чего ты это привез.
     - Правильно  догадываетесь,  -  сказал  Бурдалаков,  -  только я  хотел
сюрпризом...
     -  Что  ж  делать,  - пожал  плечами  Брежнев. - Придется обойтись  без
сюрприза. Я уж разглядел. Ценная вещь.
     Бурдалаков  не   стал  отрицать,  что  вещь   действительно  ценная,  и
рассказал, кому принадлежала раньше.
     - Ермолову? - уважительно переспросил  Брежнев. - Вот оно что! - Жадный
до  всего, что  блестит,  и  не  утоливший  этого  своего чувства, он  нежно
погладил  кинжал  по  плоскости  лезвия.  - Как  говорят  у нас на  Украине:
визьмешь  в  руки,  маешь вещь.  А  тигра смотри  какая! Страшная!  Ррррр! -
зарычал он на тигра и радостно засмеялся собственной шутке.
     Растроганный подарком, Леонид Ильич обнял генерала,  похлопал по спине,
пообещал, что  кинжал  найдет место  на  стене  его дачи  среди самых ценных
экспонатов  его оружейной коллекции. При  этом он  тоже обратил внимание  на
странную надпись:
     - "Друга спасет врага паразит". Это что? Это как? Это в каком же смысле
понимать? Как может спасти друга вражеский паразит?
     - Да вот я сам голову ломаю, Леонид Ильич, и никак не могу сообразить.
     - А может быть, в  том  смысле,  что если врага кусает, допустим, клоп,
враг  не  может выспаться  и  потом плохо  сражается.  Или  вошь,  она может
заразить врага сыпным тифом... Нет, - прервал сам себя Генеральный секретарь
ЦК  КПСС, -  нет, я думаю, здесь имеется  в виду что-то другое. Вот что, это
кинжал грузинский, так? Возьмем его,  пойдем  ко мне, там найдем грузинского
министра внутренних дел, спросим у него, он должен знать. Да можно в пижаме.
Шинель накинь и пойдем.
     Луна  висела  над  головой,  как  осветительная  ракета,  бледный  свет
изливался из неоновых фонарей, все видимое пространство  казалось совершенно
безлюдным,  но впечатление было обманчиво -  чуть ли  не  за  каждым  кустом
таились агенты секретной службы.
     -  Опять полная луна,  -  сказал  Брежнев  недовольно.  -  Раньше любил
полнолуние,  а теперь нет. С тех пор,  как американцы там высадились, просто
смотреть  на  нее не  могу.  Кажется, даже  вижу  - они  там,  как тараканы,
ползают.
     - А  меня  она по-другому тревожит, -  сказал Бурдалаков.  -  Вспоминаю
войну. Надо в разведку, а тут луна. Иной раз такое зло  берет, что хочется в
нее из зенитки пальнуть.
     Грузинского  министра искать  не пришлось,  он в  фойе главного корпуса
играл в шахматы со своим референтом, длинноносым и усатым.
     - А, Эдуард! - обрадовался Брежнев. - Ты нам как раз и нужен.
     Брежнев показал министру кинжал, показал надпись  и спросил, что бы она
могла  значить.  Министр повертел в  руках  кинжал и передал референту.  Тот
посмотрел, ногтем провел по острию, заметил,  что сталь  дамасская,  обратил
внимание на фамилию мастера.
     - О-о! - сказал он. - Это настоящий Меладзе.
     - Кто? - переспросил Брежнев.
     - Отар Меладзе, известный оружейный мастер. Это,  как  у нас  говорили,
оружейный Страдивари.
     Услышав такое,  генерал  Бурдалаков подумал,  что он  с подарком, может
быть,  погорячился. Но  успокоился, прикинув, что  за  такой  подарок  можно
получить третью звезду на погоны.
     - Ха-ха, - засмеялся Брежнев, - я себя уже чувствую Ойстрахом.
     - Зачем Ойстрахом? - сказал министр Эдуард. - Вы наш Паганини.
     -  Ну, уж скажешь,  -  стыдливо  потупился вождь, но  видно  было,  что
сравнение  ему  понравилось.  -  А  надпись  эта что  значит? -  спросил  он
референта.
     -  Ну, я  думаю...  - сказал референт и, правда, задумался.  - Здесь, я
думаю,  не хватает одной запятой. Надо читать так: Друга спасет  - запятая -
врага паразит.
     - Ага! - обрадовался Брежнев. -  Значит, друга спасет, а  врага пара...
Все равно ничего не понимаю.
     - Ну  как же, - терпеливо объяснял референт. - Друга спасет, ну выручит
в тяжелом положении,  а врага -  паразит, нанесет ему, панимаете, паражение.
Помните,  как  у  Пастернака:  "Но  параженье  от пабеды  ты  сам  не должен
отличать".
     - Ага! - сказал Брежнев. - Все оказывается, очень просто.


Глава 16

     Леонид  Ильич  Брежнев,  ныне полузабытый политический  деятель,  любил
жизнь  во всех ее сладостных  проявлениях,  отличался слабостью  к женщинам,
вкусной  еде,  дорогим  автомобилям,  ко всякого  рода  материальным  знакам
внимания: к орденам,  оружию,  золоту,  драгоценным  камням,  ко всему,  что
блестит, звенит и побрякивает,  и очень любил славословия. А день рождения -
это такой повод для слов и подарков, что лучшего не бывает.
     Шестьдесят  три года хотя  и не круглая  дата,  но и ее именинник и его
гости отметили  хорошо.  Много было выпито разных  неслабых напитков,  много
закушено,  много  произнесено   задушевных  и  пышных  тостов,  восхвалявших
неисчислимые  достоинства юбиляра.  До кровати Бурдалаков  добрался  к  пяти
утра, днем приходил в себя, вечером выступил перед личным составом  крейсера
"Пермь" (знамя все-таки пригодилось) и  только после обеда двадцать  первого
декабря,  уже  в день рождения другого великого человека, отправился назад в
Сочи.
     К  чести генерала надо  признать,  что, хотя время,  проведенное  им  в
Новороссийске,  и  прошло  в  сплошном  угаре,  он  об Аглае  несколько  раз
вспоминал и думал... нет, не о том, чтобы связать с ней свою жизнь навсегда,
но  какое-то возможное  развитие отношений не исключал. Понравилась  она ему
своей прямотой. Не  кокетничала, не строила глазки, суждения обо  всем имела
прямые и ясные,  а при этом была женственна и еще достаточно привлекательна.
Поэтому перед  возвращением  в  Сочи генерал  использовал  привычный  способ
добывания дефицита: позвонил секретарю новороссийского горкома, тот позвонил
председателю горисполкома, тот еще кому-то, и в  конце цепи оказался главный
в Новороссийске универмаг, где  Федор Федорович приобрел женские часы "Заря"
и духи "Огни Москвы", их любила его покойная генеральша.
     Приехал  он на место незадолго до  ужина, поставил  в  угол знамя, снял
шинель  и, звеня орденами, пошел с подарками к соседке. Деликатно постучался
в  дверь.  Никто не  ответил. Он  еще  раз  постучал.  Дверь  отворилась,  и
Бурдалаков  увидел перед собой Вячеслава Михайловича  Молотова, многолетнего
сталинского сподвижника. И хотя  Молотов  давно уже  был низвергнут с вершин
власти и в привилегиях приравнен к номенклатуре второго ряда, Бурдалаков, не
забывши,  что это  был  в  государстве второй  после  Сталина  человек,  так
растерялся, что открыл рот, но никаких звуков произнести не мог, кроме  "а",
"о"  и  "у".  Молотов  сквозь  чуть затемненные  стекла  пенсне  смотрел  на
Бурдалакова,  на его погоны и ордена терпеливо и настороженно, ожидая, может
быть, какой-нибудь провокации или даже ареста.
     - Ы, - сказал Бурдалаков.
     - Ы? - переспросил Молотов.
     - Не, - возразил Бурдалаков.
     - Не понимаю, что вам угодно, - начал сердиться бывший вождь.
     - А Аглая Степановна где же? - наконец выдавил из себя Бурдалаков.
     - Не  знаю  никакую