Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
арашютный десант. Дождь
продолжал сыпаться холодный и липкий, а у Аглаи зонтика не было.
Распорядитель в набухшем суконном пальто, с мокрой до блеска лысиной и
носом, таким же красным, как его нарукавная повязка, предложил приехавшим
подойти к памятнику Пушкину.
У памятника оказалось две толпы: участники митинга и милиционеры.
Последние в мешковатых мокрых шинелях стояли на углу ближе к зданию газеты
"Известия", курили и поглядывали на собиравшихся без особого любопытства.
Как будто пришли сюда просто так, постоять под дождем.
Аглая с любопытством смотрела по сторонам. Хотя последнее время в
Москве она часто бывала, а все удивлялась. Везде были признаки не нашей
жизни. Ресторан "Макдональдс", реклама автомобилей фирмы "Рено", реклама
газеты "Московские новости", реклама заграничного фильма, обозначенного как
эротическая комедия, и портрет печальной старушки с просьбой: "Пожалуйста,
заплатите налоги". Косой дождь заливал плакат, и по лицу старушки слезы
текли живым настоящим ручьем.
Митинг долго не начинали, ожидали Глухова. Распорядитель звонил по
сотовому телефону, закрывая его сверху ладонью, ему что-то отвечали, он
сообщил, что товарищ Глухов застрял в пробке, но приближается. Наконец вождь
появился в "мерседесе" с синей мигалкой и четырьмя телохранителями. Один из
телохранителей уже на ходу выскочил и открыл заднюю дверцу, как будто
товарищ Глухов был инвалид или женщина. Из двух "Волг", шедших за
"мерседесом", вылезли еще несколько членов руководящего ядра и тоже с
телохранителями, за счет чего толпа заметно увеличилась. Глухов в
сопровождении человека, державшего над ним зонт с рекламой "Кока-колы",
втиснулся в середину толпы, но митинг опять не начинали. Через некоторое
время подъехал микроавтобус "мицубиси", из него с красными знаменами
высыпали наружу нигде не работающие члены движения "Рабочий заслон". Их
коренастый лидер Сиропов с рваной губой пробился к Глухову, пытался с ним
заговорить и хватал за локоть, что-то страстно доказывая. Глухов
отворачивался и вырывал руку, пока его телохранители не оттеснили Сиропова в
сторону.
Федор Федорович спросил у распорядителя, чего ждем. Тот объяснил, что
ждут журналистов. Два телевизионных канала обещали прислать свои команды для
освещения события. Ждали не меньше часу.
Наконец приехала команда из четырех человек: оператор, режиссер,
звукорежиссер и продюсер. Они попросили Глухова отойти в сторону для
переговоров. Тот подошел к ним, но не один, а с держателем зонтика. Они
говорили недолго, но бурно. Аглая всего разговора не слышала, но слышала,
как Глухов несколько раз сказал: "Я не понимаю, какой проблем. Я вам
повторяю, есть определенная договоренность, а вы ее нарушаете. Я буду
говорить с вашим руководством, которое по указке преступного режима пытается
лишить народ слова".
Телевизионщики, не дослушав, сели в свой "рафик" и укатили. Глухов
выглядел смущенным и разочарованным. И на вопросительный взгляд Федора
Федоровича объяснил, что телевизионщики потребовали за десятиминутный сюжет
пятьдесят тысяч долларов, а половинную сумму не стали даже и обсуждать.
- Но ничего, - сказал Глухов, - у нас есть свой оператор. Он снимет на
любительскую камеру, а потом перегоним на вэхаэс.
Сказав это, Глухов опять поднялся на ступени у ног Пушкина и обратился
к присутствующим с речью о том, что сегодня весь наш народ отмечает
праздник, который трудящиеся по-прежнему считают своим главным праздником.
Сбитый с толку псевдодемократами, пропившим мозги президентом, его
преступной семейкой и олигархами, народ немного отошел от идеалов
социализма, но чем дальше отошел, тем охотнее к ним возвращается, о чем и
свидетельствует наше сегодняшнее мероприятие, в котором участвуют широкие
массы трудящихся.
Широкие массы вежливо похлопали и услышали, что они вновь поднимаются
на борьбу за то, что когда-то завоевали их деды.
- Люди, - продолжил Глухов, - идут под наши знамена, и для них мы с
радостью организуем коммунистические ячейки по всей территории бывшего
Советского Союза...
- И будущего! - крикнули из толпы.
- И будущего, - согласился Глухов.
- Вместе с Крымом и Севастополем, - подсказал оказавшийся рядом
Сиропов.
- Разумеется, вместе, - согласился Глухов. И закончил свою речь
обычными заклинаниями: - Учение Маркса всесильно, потому что оно верно.
Коммунизм неизбежен, потому что неотвратим.
С этими словами он спустился на землю, а на его месте появился
распорядитель, сообщивший через мегафон:
- Демонстранты выстраиваются в колонну по шесть. Знаменосцы идут
впереди. Идем не спеша, спокойно, не поддаваясь на провокации. Товарищи,
предупреждаю специально: не будем поддаваться на провокации ни слева, ни
справа. Доходим до Мавзолея Владимира Ильича Ленина, возлагаем венок, затем
движемся к могиле Неизвестного солдата, возлагаем венок и после краткого
заключительного митинга мирно расходимся. Товарищи, я особо хочу сказать:
сейчас здесь много работников милиции. По соглашению с мэрией они наблюдают
за порядком. Но, конечно, они могут прибегнуть и к силовому решению. Просьба
ко всем участникам: вести себя организованно и мирно. Соблюдать дисциплину.
Глава 10
Все шло хорошо. Даже природа решила улыбнуться демонстрантам. Дождь
прекратился, в тучах появились прорехи, сквозь них проткнулись соломенными
пучками солнечные лучи. В лучах засветилась еще мокрая голова бронзового
Пушкина, засияла буква "М", фирменный знак компании "Макдональдс",
потускнела бегущая строка световой рекламы фирмы "Рено", только старуха,
просившая заплатить налоги, и с высыхающими слезами оставалась печальной,
словно напоминала согражданам, что солнце вышло, а налоги еще не уплачены.
Где-то кто-то что-то крикнул. Аглая не расслышала, но по общему
движению собравшихся поняла, что поступила команда, в соответствии с которой
люди стали выходить на середину Тверской улицы, закрытой для движения
автомобилей.
- Товарищи, - бегал руководитель с сияющей лысиной. - Становимся в
колонну по шесть. Расстояние между шеренгами не меньше одного шага. Побольше
воздуха между рядами. Мамаша с портретом, - обратился он к Аглае, - вы что
робеете? Становитесь сюда. Нет, не в середину, а с краю, чтобы портрет ваш
был виден стоящим на тротуаре.
Аглая стала, где было указано, но тут ее заметил потерянный было Федор
Федорович. Он приблизился к ней, сильно хромая:
- Вы что, Глашенька, ваше место разве здесь? Идемте со мной, идемте.
Колонна постепенно выстраивалась и выравнивалась. Впереди ее стали два
тяжеловеса с растянутым транспарантом со словами белым по красному: "Народ с
нами, мы с народом". Затем шли Альфред Глухов и другие руководители партии с
красными бантами на отворотах пальто, а в следующем ряду Федор Федорович,
Аглая и прочие ветераны. Федор Федорович занял самое центральное место в
ряду сразу же за Глуховым, Аглаю поставил справа от себя, а слева поставил
другую старуху, тоже с портретом Сталина. Потом, между прочим, каким-то
глазастым журналистом было отмечено, что в колонне оказалось около десятка
портретов Сталина и ни одного - Ленина.
- Ну, вот, - бормотал Федор Федорович, стаскивая со знамени брезентовый
чехол, - и погода нам, можно сказать, значительно благоприятствует.
Дул ветер, несильный, однако достаточный для Бурдалакова. Генерал
развернул знамя, поднял над головой, оно затрепетало на ветру, и слова
"Даешь Берлин!" зашевелились и задвигались, как в бегущей рекламной строке.
И как раз в это время Глухов тихо скомандовал тяжеловесам: "Ну, пошли!" Те
еще выше подняли горделивый свой транспарант и двинулись вперед, а за ними и
вся колонна.
Погода, между тем, и дальше разгуливалась, солнце светило вовсю, от
мокрой одежды шел пар. С первыми шагами Аглая приободрилась, согрелась и
чувствовала себя совсем неплохо. Двигались не быстро, но видно было, что
идут люди, хотя и старые, но привыкшие к строю. Федор Федорович левую ногу
слегка волочил, а правой сильно ударял об асфальт, но не отставал, крепко
держа боевое знамя и сверкая всем железом, которое было у него на лбу, на
груди и во рту.
Сначала шли молча. Аглая невольно вслушивалась в разговор, который
позади нее вели казак и старичок в темном плаще и шляпе. Казак рассказывал,
что, живя в Туапсе, разбогател на том, что взял задаром стоявший на приколе
бесхозный теплоход, починил, стал возить челноков в Турцию, потом купил
большой дизель-электроход и повез туристов вокруг Европы.
- Теперь у меня два дизель-электрохода, три прогулочных теплохода и
пять катеров.
- А как же вы к нам-то залетели? - полюбопытствовал старичок. - Мы же
тут все обиженные властью, люмпены, а у вас такое состояние.
- Вот именно, шо состояние материальное. А шо мне с него?
Удовлетворения нема ну ниякого. Хотел жениться, но потом, думаю, нет. Пока я
богатый, я никогда не пойму, по любови она вышла замуж или же по расчету. Я
был инженером в строймеханизации, так Людка за меня не пошла, потому шо я
получал сто пятьдесят в месяц, а выскочила за директора магазина, который
получал сто и воровал тыщу. А теперь она говорит, шо разобралась в своих
чувствах. Теперь разобралась. А я думаю, шо мои дизель-электроходы помогли
ей в чувстве ее разобраться.
Колонна медленно двигалась в сторону бывшей Советской площади.
Вдруг Глухов обернулся и сказал:
- А что же мы идем, как на похоронах? Давайте споем что-нибудь
революционное. Аглая Степановна, вы, наверное, помните революционные песни?
Аглая Степановна смутилась, но подумав, сказала, что песен не помнит,
поскольку к моменту Октябрьской революции ей исполнилось два года, и
бабушка, которая ее качала в люльке, пела ей не "Вихри враждебные", а
что-нибудь вроде "Баю, баю, люли, прилетели гули".
- Вот как? - удивился Глухов, не в силах представить себе, что эта
старуха была когда-то ребенком, но тут же, опомнившись, сам засмущался. -
Да, - сказал он глубокомысленно. - Далекая, невозвратимая пора детства. Она
кажется так далеко, самому не верится, что был когда-то босоногим
мальчишкой, гонял голубей, пел у костра пионерские песни...
Прошлое свое он сочинил прямо тут же из головы, полагая, что вот такое
детство - пролетарское, босоногое с голубями, должно быть обязательно у
народного предводителя. На самом деле он, будучи сыном партийного
начальника, никогда босым не ходил, голубей не гонял и вообще был сытым,
упитанным и малоподвижным мальчиком. У костра, впрочем, возможно, и сиживал.
Но приступив к воспоминаниям, не мог уже остановиться:
- Хорошее было время. Романтичное. А какие отношения между людьми!..
Светлые, чистые. Каждый готов был за товарища жизни не пожалеть! А ведь
жили, Аглая Степановна, трудно. Бывало, и куска хлеба не было в доме, -
опять соврал он и погрустнел. - Ну да ладно. А все-таки давайте споем
что-нибудь революционное.
- Можно изобразить, - отозвался сзади владелец дизель-электроходов и
сразу же затянул басовитым прокуренным голосом:
Замучен тяжелой неволей,
Ты славною смертью почил.
В борьбе за народное дело
Ты голову честно сложил...
В свое время, думая о революции, Аглая жалела, что родилась чуть позже,
чем надо, не захватила романтический период борьбы партии с царским строем.
Когда молодые коммунисты выходили на митинги и демонстрации, шли с песнями
под нагайки казаков и под полицейские пули. Она, конечно, тоже жила в
интересное и напряженное время, но той революционной романтики уже не
застала. И вот теперь... Хотя, конечно, случилось много плохого, власть
захватили враги коммунизма... Именно теперь ей выпала возможность на
старости лет испытать состояние, в котором существовали революционеры
прошлых времен. Она вспомнила еще сегодня виденную картину "Сталин на
бакинской демонстрации". Там Сосо Джугашвили идет впереди строя большевиков,
в косоворотке с расстегнутым воротом, молодой, темноволосый, с открытым,
устремленным в будущее взглядом. История повторяется. Теперь она, Аглая
Степановна Ревкина, шагает в строю своих единомышленников и гордо несет
портрет любимого вождя.
Оглядываясь назад, она не могла видеть, как далеко растянулась колонна.
На самом деле там и растягиваться особенно нечему было, но Аглае мнилось,
что она шагает впереди всенародного шествия. Она шла и видела на тротуарах
вдоль проезжей части людей, которые смотрели на проходящую мимо колонну и
казались Аглае восхищенными зрителями. На самом же деле это были только
случайные прохожие, которые к подобным зрелищам привыкли настолько, что даже
и любопытства особого не проявляли. Некоторые, впрочем, испытывали чувство
неловкости и жалости к этим глупым, злобным, беспомощным и смешным старикам.
Им, людям новых поколений, казалось, что они совсем не такие и не могли бы
быть такими никогда. На самом деле это не так. Поколения не бывают ни лучше,
ни хуже, их верования, заблуждения и поведение зависят от исторических и
бытовых обстоятельств, в которых они произрастают. Не надо быть пророком для
предсказания, что люди будут еще и не раз ослепляться какими-нибудь
лжеучениями и поддадутся соблазну наделения каких-нибудь личностей
нечеловеческими чертами, прославят их, вознесут на пьедесталы, а потом
оттуда же и скинут. Следующие поколения скажут про них, что они дураки, и
сами при этом будут такими же.
Глава 11
На Тверской площади напротив бывшего Моссовета стоял отряд конной
милиции, и Юрий Долгорукий возвышался среди этих всадников как их
предводитель.
Вдруг кто-то сказал:
- Смотрите, смотрите!
Аглая глянула вперед и увидела там, где Тверская улица пересекалась
Охотным рядом, заслон людей в зеленых касках с плексигласовыми щитами и
дубинками. Они стояли зловещей несокрушимой стеной, с напряженными лицами,
как будто на них шла не кучка старых людей, а сто восемьдесят вражеских
отборных дивизий. Из демонстрантов некоторые немного струхнули и поневоле
замедлили шаг. Но Аглая, прервав предыдущую песню, сама запела:
Союз нерушимый республик свободных
Сплотила навеки великая Русь...
Голос у нее был хриплый, старческий, тихий, но Федор Федорович помог
ей, подхватив тоже скрипуче:
Да здравствует созданный волей народов
Единый могучий Советский Союз...
Их поддержал владелец электроходов, а уж припев подхватили все:
Сла-а-авься о-о-те-е-чество...
Под звуки припева приблизились к омоновскому заслону, остановились
лицом к лицу и, топчась на месте, продолжили пение.
Сквозь грозы сияло нам солнце свободы, -
вспомнила Аглая начало второго куплета.
- И Ленин великий нам путь озарил... - продолжил генерал Бурдалаков,
ударяя правой ногой в булыжник.
- Нас вырастил Сталин... - радостно подхватила Аглая...
- Товарищи, - бегал вдоль колонны распорядитель, - просьба ко всем,
сохраняйте строй. Не выходите из строя.
Тем не менее строй постепенно сминался, шеренги растеклись вдоль
заслона, и Аглая оказалась прямо перед милиционером, парнем лет двадцати
деревенского вида, с маленькими раскосыми глазками на круглом лице.
Демонстранты продолжали исполнять свою песню, и Аглая пела, глядя
милиционеру прямо в лицо. Он взирал на нее удивленно и не мигая. Аглая
перевела взгляд на других милиционеров, те тоже стояли твердо, но
переглядывались между собой и усмехались. Аглая испытывала полное раздвоение
чувств. С одной стороны - это были вроде бы наши советские, российские
ребята, с которыми она пошла бы в атаку на ненавистного врага, с другой
стороны - они-то как раз и были ненавистным врагом, готовым по приказу
сражаться с ней.
Тем временем к Глухову подошел полковник милиции, тоже в каске, но без
щита. Он хотел что-то сказать, но Глухов не дал ему этой возможности,
продолжая петь, и только когда песня кончилась, обратил свое внимание на
подошедшего:
- В чем дело, полковник? Какой проблем?
- Господин Глухов, - сказал полковник негромко, - мне поручено вам
передать, что на этом месте ваше движение заканчивается. Сообщите это вашим
людям, и пусть расходятся.
- С какой стати? - спросил Глухов. - У нас с мэром была твердая
договоренность.
- Я не знаю, с кем и какая у вас договоренность, но мне приказано...
- Кем приказано? Кто приказал?
- Неважно кто, но приказано освободить дорогу и восстановить движение
транспорта. И я этот приказ выполню.
- Вы его выполните, но сначала мы пройдем к Мавзолею и возложим
венки...
- Поодиночке - пожалуйста. Но не колонной.
- Нет, - сказал Глухов твердо, - мы пойдем именно колонной.
- Господин Глухов, - устало сказал полковник. - Мне очень не хочется
препираться, но ваше шествие закончено. Если вы не исполните, что вам
говорят, против вас будет применена сила.
- Что? Сила? - вдруг выскочил со своим знаменем Федор Федорович. - Ты
знаешь, с кем ты разговариваешь? А как ты передо мной стоишь? Ты стоишь
перед генералом. Смирно!
Полковник посмотрел на него с некоторым удивлением и сказал:
- Товарищ генерал, прошу вести себя в рамках. Я здесь выполняю
распоряжение правительства Москвы, и вы для меня не генерал, а лицо,
нарушающее общественный порядок.
- Я - лицо нарушающее? - возмутился Федор Федорович. - Ах ты сопляк!
Подонок! Да я Берлин брал! Я за тебя кровь проливал! Я с тебя погоны сорву!
Он даже потянулся к погонам полковника, но Глухов перехватил его руку:
- Федор Федорович! Ни в котором случае! Мы - организованная сила и на
провокации не поддаемся.
Генерал еще дергался, но давал себя удержать.
Ряды демонстрантов волновались, сбились в кучу, и одни из участников
стали выбираться от греха подальше наружу, а другие, наоборот, продвинулись
вперед. Глухов попробовал успокоить толпу и, размахивая над головой руками,
стал выкрикивать:
- Товарищи! Соблюдайте спокойствие и порядок! Займите свои места в
колонне!
Тут рядом с ним вновь объявился Сиропов, стал толкать Глухова в грудь,
плевать в него и выкрикивать:
- Товарищи! Друзья! Соратники! Не слушайте ренегатов! Глухов - ренегат!
Разве мы не русские люди? Мы потомки Ленина, Сталина, Минина и Пожарского!
Вперед на Кремль! Вперед на Кремль!
Вокруг него, неизвестно откуда взявшись, возникла целая группа молодых
людей с вытаращенными глазами. Они стали вопить хором:
- Сталин! Берия! Гулаг!
Другая группа продолжала выкрикивать:
- На Кремль! На Кремль!
Кто-то толкал Аглаю в спину, прямо на омоновца с деревенским лицом, тот
ни на что не реагировал и по-прежнему, не мигая, смотрел на Аглаю.
А она, вдруг почувствовав себя молодой, боевой и задорной, забыв, в
какое время это все происходит, закричала:
- За Родину, за Сталина - вперед!
- Даешь Берлин! - завизжал рядом с ней Бурдалаков и, повернув древко
знамени, как пику, с нешуточным намерением проткнуть насквозь стоявшего
перед ним полковника, сделал соответствующий выпад. Полковник увернулся, а
генерал, не рассчитавши движений, упал и задергался на земле.
- Убили! Убили! - закричал кто-то.
- Генерала убили!