тала.  -  жалобным  голосом
произнесла Ксюша. - Давай заночуем здесь. Разожжем костер и будем  спать
под звездами.
   - А поезд? - отозвался я. - Он уйдет, и тебе придется ждать его завт-
ра целый день. К тому же наши съестные припасы кончаются, и  к  утру  мы
здорово проголодаемся.
   - Да, к несчастью, ты прав! - простонала Ксюша и легла на спину, гры-
зя травинку. Волосы ее разлохматились, платье было помято. У нее был ка-
кой-то домашний, очень милый вид. Широко раскрытые глаза ее были  устав-
лены в небо. Я нагнулся и стал внимательно разглядывать  светло-серую  с
желтоватыми крапинками радужную оболочку.
   - Ты меня изучаешь, как будто я какая-то диковина, - усмехнулась Ксю-
ша, вытащив изо рта травинку.
   - Ты и есть диковина, - ответил я, - некое удивительное существо, об-
ладающее сверхъестественной способностью воздействия на все живое и  до-
селе не встречавшееся на нашей планете.
   Ксюша крепко обняла меня за шею.
   - Попался, который кусался!
   - Попался, - послушно согласился я. - Давно уж попался. Можешь делать
со мною все, что взбредет тебе в голову.
   - Пока еще ничего не взбрело. Но скоро, натурально,  взбредет.  Бере-
гись!
   - Заранее трепещу.
   - Вот, вот, трепещи!
   Снова уселись в экипаж. Снова двинулись.  Отдохнувшая  лошадь  бежала
быстро. К тому же мы миновали перевал и катили под гору. Стало  темнеть.
Свернувшись калачиком, Ксюша крепко спала, положив голову мне на колени.
Я сидел не шевелясь, боясь ее побеспокоить.  Я  сидел  и  блаженствовал,
наслаждаясь близостью ее горячего тела и нежными детскими звуками, кото-
рые она время от времени издавала во сне. Я сидел и благоговел,  и  уми-
лялся, и недоумевал: на моих коленях лежала женщина, которую обожала вся
Россия, о которой мечтали генералы и владельцы золотых приисков, которой
бредили гимназисты старших классов и студенты университетов, на моих ко-
ленях, трогательно оттопырив пухлую нижнюю губку,  спала  обладательница
редкостного таланта и неслыханного женского обаяния - за что судьба наг-
радила меня этим сокровищем?
   К симферопольскому вокзалу приехали около  десяти.  Коляску  окружили
носильщики и мигом расхватали все вещи. Ксюша проснулась,  села,  сладко
зевнула и стала приводить в порядок свою прическу.
   - Доехали, слава тебе господи! Кажется, я отлежала тебе колени?
   Минут двадцать я просидел с нею в купе первого класса. На  столике  в
стеклянной вазе стоял букет красных роз, который я успел  приобрести  на
вокзале.
   - Мне грустно с тобой расставаться! - говорила Ксения, поглаживая мою
руку. - Ты слышишь? Мне очень, очень грустно с тобой  расставаться,  ми-
лый! Мне невыносимо грустно с тобой разлучаться!
   Я сидел как в воду опущенный.
   - Первое письмо ты получишь из Астрахани, продолжала Ксения. -  Боже,
как я смогу петь в такую жару! Единственное утешение - астраханские  ар-
бузы. Наверное, они уже поспели. Хочешь, милый, я пришлю тебе целую под-
воду астраханских арбузов, таких больших, круглых и полосатых? Нет, под-
воды будет мало. Я пришлю тебе целый вагон арбузов! Будешь  кормить  ими
своих писателей.
   - Спасибо, моя радость. Незачем баловать писателей. К тому же от  ар-
бузов у них пропадет творческая активность. Спасибо.
   Ударил вокзальный колокол. В купе заглянул проводник  и  сказал,  что
господ провожающих просят покинуть вагон. Мы  поцеловались  в  последний
раз. У Ксюши были мокрые глаза. У меня, кажется, тоже.
   - Требования прежние, - прошептала моя возлюбленная.  -  На  красивых
женщин не глядеть и писать обо мне стихи. Кстати, пора бы  уж  и  впрямь
подарить какие-нибудь опусы. Давно жду.
   - При первой же встрече в Питере, - пробормотал я, еще раз коснувшись
губами ее губ, и покинул купе.
   Выйдя из вагона, я подошел к открытому окну, около которого уже стоя-
ла улыбающаяся, заплаканная Ксюша. Я взял ее руки и стал торопливо цело-
вать их. Поезд тронулся. Я шел рядом с окном и все целовал, целовал, це-
ловал Ксюшины пальцы. Поезд набирал скорость. Я побежал вслед  за  ваго-
ном. Высунувшись из окна, Ксюша махала мне рукой.


ГЛАВА ПЯТАЯ
   Две недели я томлюсь в Крыму без Ксении. С тоской гляжу на  море,  на
горы, на пинии и кипарисы. С грустью взираю на красоты Гурзуфа и Алупки.
Печально брожу по аллеям Ботанического сада. Мрачно  пью  массандровский
портвейн в винных погребках Ялты. Встречаясь со мною в столовой и в  пи-
сательском парке, Евграф Петрович заботливо справляется о здоровье Один-
цова.
   - Выздоравливает, - отвечаю я немногословно. - Скоро ему разрешат хо-
дить с костылем.
   Приходит письмо из Астрахани.
   "Ты меня погубил, мой милый!
   Целыми днями только о тебе и думаю. Даже на концертах тебя  не  забы-
ваю. О коварный обольститель!
   Астрахань страшно пыльная и провинциальная. Гостиница отвратительная.
В антракте умываюсь холодной водой, потом сажусь в кресло, и меня  долго
обмахивают полотенцами. Представляешь, каково мне на концертах?
   Но успех чудовищный. На сцене с трудом вылезаю из цветов. В номере от
цветов не повернуться - задыхаюсь от их аромата.
   Целую тебя, миленький мой. Следующее письмо жди из Царицына. Я напишу
его на твой петербургский адрес, потому что к тому времени ты уже будешь
дома. Не теряю надежды, что моя любезная публика выпустит меня из Астра-
хани живой.
   Еще раз целую, и довольно крепко. Не вздумай мне изменять.  Я  беспо-
щадна.
   Твоя К."
   Евграф Петрович провожает меня до троллейбусной станции.  У  нас  еще
есть в запасе пятнадцать минут. Садимся на скамейку. Я  ставлю  рядышком
свой чемодан. Молчим. Я жду. Сейчас он спросит меня. И  Евграф  Петрович
спрашивает.
   - И все же я так и не понял: с кем вы стрелялись, и почему все выгля-
дело так театрально? Сначала мне казалось, что это розыгрыш,  веселое  и
невинное озорство. После, когда я увидел этих офицеров в белом, я решил,
что вы затащили меня на киносъемку. Однако, как ни странно, юпитеров  не
было и кинокамеры тоже. И я недоумевал.  Когда  же  я  увидел  настоящую
кровь, я совершенно растерялся. А потом - эта богатая дача и эта  краси-
вая женщина, которая так испугалась... Из-за нее вы и стрелялись?
   - Из-за нее.
   - Вас вызвал на дуэль ее муж?
   - Да, ее муж.
   - И у него были для этого основания?
   - Были. Некоторые.
   - Но к чему весь этот маскарад? Откуда взяли костюмы и лошадей?  Дабы
их раздобыть, вам пришлось, наверное, попыхтеть. А пистолеты?  Ведь  это
были настоящие дуэльные пистолеты с настоящими пулями! Почему вы не  от-
вечаете?
   Начинается посадка на мой маршрут. Пассажиры с вещами устремляются  к
троллейбусу.
   - Дорогой Евграф Петрович, в детстве вы, наверное, слушали  пластинки
с романсами Ксении Брянской?
   - Конечно, слушал. Мои родители ее боготворили. Если не  ошибаюсь,  у
меня еще осталось несколько пластинок.
   - А вам не приходилось видеть фотографии этой певицы?
   - Нет, не приходилось. А почему вы меня об этом спрашиваете?
   Мы подходим к раскрытой двери троллейбуса.
   - Поторопитесь! - говорит кондукторша, взглянув на мой билет.
   - Спасибо вам, милый Евграф Петрович! - говорю я и целую  старика.  -
Спасибо за то, что в самые роковые минуты моей жизни вы оказались  рядом
со мною! Спасибо!
   Найдя свое место, высовываю голову из окна. Троллейбус медленно  тро-
гается. Кондукторша делает мне замечание:
   - Не высовывайтесь, гражданин! Высовываться из окон запрещено!
   Евграф Петрович машет мне соломенной шляпой, и я кричу ему,  приложив
ко рту ладонь:
   - Я стрелялся из-за нее, из-за Ксении Брянской!
   Поезд идет на север. Колеса мягко постукивают. Лежу на верхней  полке
и гляжу в окно. За окном грязно-желтые, мутные воды  Сиваша.  Кое-где  в
прибрежном тростнике - лодки. Кое-где на берегу - машины. Людей не  вид-
но. Поезд еле тащится. Сивашу нет конца. Засыпаю, просыпаюсь.  За  окном
все тот же Сиваш. Колеса мягко стучат на стыках.
   ...Ксения сейчас в Волгограде, то есть в Царицыне. Волга там широкая.
И вообще, там раздолье - дали неоглядные. По  Волге  плавают  теплоходы,
проносятся "метеоры". То есть "метеоров", конечно, нет, а вместо  тепло-
ходов - пароходы, старинные, колесные, неуклюжие, медлительные.  Буксиры
тянут баржи. Буксиры и баржи тоже старинные. Словом, сплошная старина.
   В купе духота, хотя окно и открыто. Вагон раскалился под солнцем.  На
лбу моем пот, руки у меня потные, и весь я в противном, липком поту.
   ...Я ждал Ксению. Я ждал ее много лет и дождался.  Она  явилась.  Она
пришла оттуда, из прошлого. Там утро века, а здесь его вечер. Она пришла
ко мне молодой, в расцвете красоты и славы. Она моложе  меня  на  восемь
лет и старше на шестьдесят семь. Она в прабабки мне годится.
   Из окна дует ветерок. К сожалению, он теплый. Но пахнет он неплохо  -
степными травами.
   ...Ксюша любит меня? Или ей только кажется, что она  любит  меня?  Но
если действительно любит, может и разлюбить. Я же толком  еще  не  знаю,
какая она. Быть может, она влюбчива - быстро влюбляется и быстро охладе-
вает? Быть может, она вообще ветреница? Быть может, в Царицыне  она  уже
завела шашни с каким-нибудь миллионером, владельцем пароходной  компании
или мукомольных фабрик? Что, если она разлюбит меня и  я  уже  не  смогу
пробиться к ней, в девятьсот восьмой?
   Сиваш наконец кончается. За окном желтая сухая степь.  Ее  пересекает
голубая полоса асфальтированного шоссе. По шоссе едут машины, грузовые и
легковые, разных цветов.
   ...К черту машины! Ксюша предпочитает лошадей. К черту  опасения!  Не
польстится она на миллионера. К черту пессимизм! Она меня  не  разлюбит.
Правда, она может умереть. Одинцов не успокоится. Да мало ли что может с
нею случиться. Нет, это немыслимо! Но ведь она давно уже умерла и  похо-
ронена на С...ком кладбище. Нет, это совершеннейшая нелепость! А если  я
умру раньше ее? Нет, я не должен ее огорчать!
   Колеса все стучат. За окном уже не безжизненная степь, а зеленые  по-
ля. Поезд прибавил ходу. Поезду осточертела южная жара.  Поезд  движется
на север, прямехонько на север.
   Дома меня ждет письмо из Царицына.
   "Милый, с Божьей помощью я продолжаю свое турне.
   Царицын смешной город. Он узкий и длинный, как змея. Волга так  широ-
ка, что другого берега и не видно почти. За мною вовсю ухаживает местный
предводитель дворянства, богатый степной помещик. Катал меня по Волге  в
старинной ладье под красным парусом и с цыганами. Упросил спеть.  Цыгане
мне подпевали. Получилось очень недурно. Солнце садилось. Волга была ти-
хая-тихая. И мой голос разносился над Волгой. А после в  мою  честь  был
устроен сказочный пир. Осетры на столе были громаднейшие, даже  смотреть
на них было боязно. Шампанское лилось рекой. Тут я не пела, пели  только
цыгане. Начали с величания. Я даже прослезилась.
   Ты меня ревнуешь? Поревнуй, поревнуй меня, милый. Это  тебе  полезно,
это отвлечет тебя от твоих юных поклонниц. Поревнуй меня немножечко.
   Вчера перед концертом вспомнила, как мы ездили с тобою  в  Мисхор,  и
так разволновалась, что плохо спела первые два романса. Но вовремя взяла
себя в руки, и публика, как всегда, бушевала.
   Едва покинула я Астрахань, как там началась эпидемия  холеры.  Задер-
жись я там на недельку... Бог меня хранит, - стало быть, я  ему  угодна,
стало быть, он мною доволен. Но жаль моих астраханских  почитателей.  За
что им такое несчастье?
   Целую тебя нежно, но и страстно, натурально. Ни одна поклонница  тебя
так не поцелует. Думай обо мне, обо мне, обо мне! Только обо мне!
   Верная тебе, любящая тебя К."
   Спрашиваю матушку, звонил ли кто. Сразу не отвечает, мнется,  отводит
глаза. " Нет, - говорит, - никто не звонил".
   Открываю ящик письменного стола, отыскиваю в нем Ксюшину булавку, бе-
ру ее осторожно за острый кончик, кладу на ладонь,  легонько  подкидываю
ее и радуюсь, как ребенок, вспышкам бриллианта, напоминающим мне о ново-
годней елке. Через четыре месяца я буду встречать с Ксенией  новый  1909
год. Впрочем, много всяких событий может  произойти  за  четыре  месяца,
непредвиденных роковых событий... Вообще, я, кажется, начинаю забываться
и к подаркам судьбы отношусь как к чему-то должному, как к чему-то тако-
му, чего я вполне достоин. Но достоин ли я?
   Звонит Хорошо знакомый литератор.
   - Прочитал твою книжку. Неплохо. Зря ты прибеднялся. Очень неплохо.
   - А разве... - начинаю я.
   - Да, да, уже вышла! - перебивает меня Хорошо знакомый. - Уже три дня
продается! Беги, покупай. Да побольше бери. Расхватают, после  нигде  не
найдешь. Особенно понравился "Шорох песка". Шедевр! Читал я его в  маши-
нописном виде и слышал, как ты сам его читаешь, неоднократно. Но отпеча-
танный типографским способом он бьет наповал. Слава первопечатнику Ивану
Федорову! Что бы мы, сочинители, делали, кабы не он?  Ну  и  Гутенбергу,
конечно, тоже низкий поклон. Словом, поздравляю!
   В первом же книжном магазине я вижу на витрине свою книжицу. С минуту
смотрю на обложку затаив дыхание. После выпускаю воздух из легких и  об-
ращаюсь к продавщице:
   - У вас найдется сто экземпляров этого сборника стихов?
   Внимательный, долгий взгляд продавщицы, подозрительное долгое ее мол-
чание.
   - А зачем вам столько?
   - Видите ли, я обожаю стихи этого поэта и несколько лет с  нетерпени-
ем, с огромным нетерпением, с прямо-таки  жутким  нетерпением  ждал  его
третью книгу. И у меня есть много друзей, которые тоже любят стихи этого
поэта, а у них есть знакомые, которые тоже...
   - Вот и прекрасно! - ехидно улыбается продавщица. - Пусть ваши много-
численные друзья, а также знакомые ваших друзей, а также знакомые знако-
мых ваших друзей, если таковые имеются, приходят в наш  магазин  и  сами
покупают эту книжку. У нас не оптовая торговля книгами, а розничная. Бог
вас знает, может быть, вы спекулянт? Скупаете дефицитные издания и после
торгуете ими на черном рынке!
   - Вам кажется, что я похож на спекулянта?
   - Сразу не разберешь. Может, и похожи.
   - Но неужели эти стихи - дефицитная литература?
   - А кто знает, вдруг дефицитная?
   - Вы перестраховщица! Полистайте сборник -  разве  такое  может  нра-
виться всем?
   Продавщица послушно листает.
   - Да, действительно, чушь какая-то! Даже рифмы нет. Так и я напишу. И
зачем только издают всякую ерунду, бумагу изводят? Но все равно, сто эк-
земпляров я вам не продам. Не имею права.
   - Тогда позовите, пожалуйста, директора.
   Появляется директор - хорошо одетый, хорошо причесанный и гладко выб-
ритый человек с немножко испуганными глазами. Я спрашиваю его,  есть  ли
какие-нибудь законодательные акты, ограничивающие продажу печатной  про-
дукции в государственных магазинах.
   - Законодательных актов нет, - отвечает директор, - но указания  име-
ются.
   - Ну, а если книгу покупает сам автор?
   - Тогда другое дело.
   - Я и есть автор этой книжки стихов.
   - А как вы это докажете?
   - Там есть моя фотография, посмотрите.
   Директор открывает первую страницу и рассматривает мой портрет.
   - На фотографии вы в шляпе и вас трудно узнать. Предъявите паспорт!
   Предъявляю.
   - Ладно, - сдается наконец директор, - я продам вам пятьдесят экземп-
ляров. Больше у нас попросту нет.
   Продавщица, брезгливо кривя ярко накрашенные губы, долго заворачивает
в бумагу мои пятьдесят экземпляров. Потом она так же долго  перевязывает
пакет бечевкой.
   - Зачем вы такое пишете? - спрашивает она, поглядев на меня с презре-
нием.
   - Сам не знаю! - отвечаю я вполне чистосердечно.
   Выходя из магазина, я оглядываюсь.  Продавщица  не  спускает  с  меня
уничтожающего взгляда прищуренных глаз.
   Звонит Знобишин.
   - Поздравляю тебя, дружище! Книга на пять с плюсом, на большой палец!
Опять ты утер нос всем этим рифмоплетам! Ты уж меня извини, я давеча был
не в духе - картину мою забраковали, не  приняли  на  осеннюю  выставку.
Плохой у нас  с  тобой  получился  разговор.  Больше  всего  понравилось
"Счастье младенца". Ты, брат, гигант!
   Звонит Настя.
   - Надеюсь, ты простишь меня за назойливость, но я купила  твой  сбор-
ник. Ты негодяй, но ты гений. Я тебе тыщу раз говорила и еще раз  говорю
- ты гений!
   "Хорошая все же Настя, - думаю. - Я ее бросил, а она все равно звонит
и все равно твердит, что я гений. Верная все же Настасья".
   - С тебя причитается, - продолжает Настя. -  Пригласил  бы  меня  ку-
да-нибудь посидеть по старой дружбе.
   "А почему бы и нет? - думаю. -  Ксения  где-то  на  Волге  объедается
осетриной, утопает в цветах и строит глазки каким-то  там  предводителям
дворянства. Отчего же я не могу провести вечер с женщиной, которая  меня
любит, которая мне предана и которая ни с кем не кокетничает?"
   - Хорошо, Настасья. Я приглашаю тебя в ресторан. Выбирай любой.
   Посылаю свою книжку в Воронеж с такой дарственной надписью:
   "Евграфу Петровичу Обрезкову,
   моему обаятельному сотрапезнику
   и отважному секунданту
   с пожеланием творческих удач
   и с надеждой на понимание".
   К книжке прилагаю записку.
   "Милый Евграф Петрович!
   Никогда не забуду оказанную Вами услугу. Я оценил Вашу смелость и Ва-
ше благородство. Если окажетесь в моем городе, непременно позвоните. Вот
Вам телефон - ... Буду счастлив узнать Ваше мнение о стихах.
   Навеки и целиком Ваш..."
   Письмо из Самары.
   "Милый, я жалею, что запретила тебе писать. С какой радостью я  полу-
чила бы конверт с моим адресом, написанным твоею рукой! С какой осторож-
ностью я бы его разорвала! С каким волнением я бы вытащила  из  конверта
твое письмо, развернула бы его, повертела бы его в руках,  подержала  бы
его на ладони, понюхала бы его; уселась бы поудобнее в кресле  и  приня-
лась читать! Сколько ласковых слов написал бы ты мне!  Сколько  поцелуев
послал бы вместе с клочком бумаги!
   Самара - город богатый и живописный. Она мне больше нравится, чем Ца-
рицын. Но очень боюсь самарских жуликов. Когда выхожу гулять,  снимаю  с
себя все драгоценности. Остаюсь в одних сережках. Не  будут  же,  думаю,
отрывать у меня серьги вместе с ушами? Местный полицмейстер приставил ко
мне для охраны двух громадных, до зубов вооруженных  усачей.  Но  я  все
равно побаиваюсь. Вот если бы ты был со мною!
   Самарские купцы совсем ненормальные. Давеча, после концерта, они нес-
ли меня на руках по всему городу до гостиницы. А впереди шли музыканты и
играли мелодии моих романсов. Движение  на  улицах  прекратилось.  Всюду
стоял народ и таращил на меня глаза.
   Уже устала от волжского раздолья и своих гастролей. Утомляют  бесчис-
ленные переезды, тесные железнодорожные купе и унылые  номера  в  убогих
провинциальных гостиницах. Мне посоветовали заиметь свой собственный ва-
гон и разъезжать по Российской империи в доме на колесах. А не купить ли
мне, действительно, небольшой вагончик со спаленкой,  с  будуарчиком,  с
кухонькой, с комнаткой для прислуги и чистеньким удобным  туалетом?  Как
ты думаешь?
   Однако холера бежит за мною по пятам - она уже достигла Царицына! Ей,
натурально, хочется меня догнать и погубить. Говорят, что жертв довольно
много и медицина почти бессильна. А народ волнуется, и  еще  неизвестно,
чем все это кончится. Упаси нас, Господи, от всех этих ужасов!
   Напиши мне письмо, одно-единственное, но хорошее, очень, очень  хоро-
шее письмо. В нем еще разочек расскажи мне, как ты меня любишь.  Словом,
красиво, как это делают поэты, в письменном виде объяснись мне в  любви.
Начни как-нибудь так: "Впервые я встретил тебя в вагоне пригородного по-
езда, который направлялся от станции Токсово в Петербург. Ты  сидела  ко
мне спиной, и лица твоего я не видел. Но  я  сразу  догадался,  что  это
ты..." И так далее. Адрес простой: Нижний  Новгород,  гостиница  "Вена".
Когда я доберусь до Нижнего, письмо уже будет ждать меня.
   Целую тебя сдержанно, чтобы остались силы целовать при встрече.
   Навсегда твоя К."
   Буфет Клуба литераторов. Народу немного. Сезон едва начался.  Литера-
торы еще нежатся на берегах покинутого мною лазурного моря