яча девятьсот восемьдесят третьего года! - продолжает Ниночка.
   - Новой эры! - заключает А.
   Подхожу к небольшому окошку. Предо мною река, мосты, купола, шпили  и
крыши, крыши, крыши до самого горизонта. По мостам ползут машины и трам-
ваи. По реке в разные стороны плывут буксиры с баржами и речные  катера.
Город!
   Здесь, в вышине, грозное, зубчатое, металлическое, неумолимое и  нео-
боримое время царит над городом. Через каждые пятнадцать минут  колокола
напоминают городу о власти времени, о его немыслимом могуществе.
   Спускаемся. Никто не произносит ни слова.
   - Ох уж это время! - говорит наконец А., нарушая молчание.  -  О  нем
ходят легенды. О нем сочиняют небылицы. Его воспевают. Им ужасаются. Его
жаждут понять. О нем пытаются позабыть. Некоторые утверждают, что его  и
нет вовсе, что это фикция, самообман, смешное, но  опасное  заблуждение.
Кто-то выдумал его. Выдумка понравилась, и пошло: время! время!  прокля-
тое время! прекрасное время! у нас так мало времени! о, мы живем в такие
времена! пользуйтесь полуфабрикатами - экономьте время! как  безрассудно
мы тратим свое время! не спорьте со временем! не заботьтесь  о  времени!
не пеняйте на время! времени не вернешь! время не остановишь! не  отста-
вайте от времени! ваше время уже прошло! делу время - потехе час! а вре-
мечко-то бежит! - и так далее, и тому подобное. А  другие  твердят,  что
только время и существует, а фикция - все остальное,  и  всем  остальным
можно безнаказанно пренебречь. Одни верят, что время - это лента, у  ко-
торой нет ни начала, ни конца.  А  другие  убеждены,  что  время  -  это
кольцо, это бублик с дырой посередке, и тот,  кто  проваливается  в  эту
дырку, тот и бессмертен. Одни полагают, что время - это слоистый пирог с
разнообразнейшей начинкой: первый слой - мясо, второй - капуста,  третий
- грибы, четвертый - варенье, и тут кому как повезет - кто всю жизнь си-
дит в грибах, а кто весь свой век давится капустой. Другие же совершенно
уверены в том, что время - это гигантская куча песка: каждая песчинка  -
человеческая жизнь, у каждого смертного свое личное время, а общее время
не стоит и искать - бессмысленное занятие. Но послушай! - шепчет мне  А.
- Тебе же придется делать ей дорогие подарки! Где ты возьмешь деньги?
   Я уже открываю рот, чтобы рассказать романтическую и почти  детектив-
ную историю о бесценной булавке, но почему-то все же ее не  рассказываю,
воздерживаюсь.
   - Она не дура, - шепчу я. - Она понимает, что я  бедный  стихотворец,
что я не люблю и не умею добывать деньги, что богатый поэт - это нонсенс
и неприличие.
   - Что вы шепчетесь? - обиженно спрашивает Ниночка.  -  Шептаться  при
даме нехорошо!
   - Простите, дорогая Ниночка, тут одно очень щекотливое дельце, -  от-
вечает А.
   - Да, да, простите нас, пожалуйста! - подхватываю я. - Тут  и  впрямь
обстоятельства несколько необычные, несколько даже зловещие.
   - Не пугайте меня, - говорит Ниночка, - я очень пуглива.
   Письмо из Москвы. На конверте марка с двуглавым  орлом.  У  орла  до-
вольно хищный, неприятный вид. Косой, торопливый, знакомый  уже  почерк.
Старая орфография - еры и яти.
   "С.-Петербург, Васильевский остров,
   ... линия, дом 1 ..., квартира ...,
   господину..."
   Разрываю конверт.
   "Здравствуй, милый!
   Соскучилась по тебе безумно! А прошло-то всего  две  недели,  как  мы
расстались!
   Москва хороша. Здесь все такое русское, беспорядочное, бестолковое  и
веселое. Днем езжу по улицам и хожу по церквам. Вечером пою. Сегодня бы-
ла в Кремле, смотрела на Царь-пушку и Царь-колокол.  Зашла  в  Успенский
собор, помолилась, попросила Царицу небесную простить мне мои  прегреше-
ния.
   Состоялось уже три концерта. Как всегда, успех. В Москве  кричат  еще
громче, чем в Питере. А ногами так колотят об пол, что  просто  страшно.
Все жду: вот-вот пол провалится и будут из-за меня человеческие жертвы.
   Делаешь ли то, что я тебе велела? Напоминаю:
   1) меня надо вспоминать каждое утро, едва проснешься;
   2) на молодых привлекательных женщин смотреть запрещается;
   3) весь день следует сидеть за письменным столом  и  писать  обо  мне
прекрасные стихи.
   На последнем концерте  произошел  курьезный  случай.  Какой-то  купец
прорвался в антракте в мою комнату и стал требовать, чтобы я продала ему
туфлю со своей ноги за тысячу рублей. Сбежался народ, стали его выталки-
вать. А он всех расшвырял (сильный оказался мужчина), выхватил из карма-
на револьвер (тут я чуть в обморок не свалилась) и заорал: "Если не про-
дадите - застрелюсь! И грех падет на вашу душу!" Я, натурально,  перепу-
галась до смерти и отдала ему туфлю безвозмездно. Хорошо, что у  меня  с
собою была еще одна пара. А наутро в гостинице подают мне пакет, и в нем
- тысяча. Ну, думаю, раз мне выпало такое счастье... Поехала на  Кузнец-
кий и купила туалетный прибор из хрусталя с серебром самого модного сти-
ля. Но теперь меня совесть гложет - следовало бы эти дурные деньги нищим
раздать.
   О господи, до чего же я по тебе соскучилась! Даже удивительно!
   Твоя К.
   Не забудь про 14 июня!"
   Сижу в аэропорту. Мой ночной рейс откладывается. Симферополь не  при-
нимает самолеты, там густой туман.
   Давно замечено, что часы длительного ожидания, часы вынужденного  то-
мительного безделья благотворны для души и интеллекта. Организм  ожидаю-
щего стремится компенсировать  свою  неподвижность  мозговой  работой  и
внутренней эмоциональной активностью. В такие часы  посешают  нас  порою
блистательные мысли или приходит к нам раскаянье в совершенном неправед-
ном поступке. И как бы сами собою решаются головоломные задачи, казавши-
еся абсолютно неразрешимыми, и возникают намерения, представлявшиеся со-
вершенно невозможными, и исчезают сомнения, от  которых  было  не  отвя-
заться. С глаз спадает некая пелена, а сердце освобождается  от  привыч-
ной, будничной, сковывающей его скорлупы.
   Просидев часов пять в аэропорту и вдоволь наглядевшись на торчащие за
окнами хвосты неподвижных самолетов, блудные мужья  хватают  чемоданы  и
бросаются к своим зареванным женам и ничего не соображающим  по  малости
лет ребятишкам; чрезмерно щепетильные, обидчивые  невесты,  опомнившись,
убегают к своим вполне достойным, но не слишком тактичным  женихам;  по-
чившие на мягких, но явно незаслуженных  лаврах  живописцы  устремляются
вдруг в покинутые ими комфортабельные мастерские  и  начинают  торопливо
выдавливать из тюбиков краски на тщательно вымытые скипидаром палитры, а
еще не закоренелые, сохранившие человеческий облик правонарушители, вып-
люнув недокуренную сигарету, идут сдаваться в уголовный  розыск.  В  эти
часы люди сильные, становясь еще сильнее, решаются на отчаянные  поступ-
ки, а людям слабым открывается вся безнадежность их противоборства с не-
умолимым роком. Одним словом, иногда весьма полезно проторчать на аэрод-
роме ночь или день, или даже целые сутки, помня, однако, что это и небе-
зопасно.
   Сдав свой чемодан в камеру хранения и подремав  полчасика  в  удобном
кресле, я отправляюсь гулять по залам ожидания, разглядывая  сидящих  на
диванах людей, сувениры в витринах киосков и  многочисленные  светящиеся
табло со всевозможными объявлениями, разъяснениями и предписаниями.
   ...Что же получается? Я влюбился в призрак, в тень, в женщину,  кото-
рой давно уже нет и которая всеми забыта. С какой стати? Разве мало вок-
руг безусловно живых и достойных внимания представительниц нежной  поло-
вины человечества? Странный казус! Непостижимый курьез!
   Но какова тень! Она живее всех живых женщин, которых я знал!
   Или все это только мнимость, иллюзия, мираж? Или мне только  мерещит-
ся, что я влюбился?
   Но каково обаяние мнимости! Какова сила иллюзорности! Сколь правдопо-
добно, убедительно то, что мне мерещится, кажется, чудится!
   Или все это мой собственный вымысел, порождение  сорвавшейся  с  цепи
оголтелой фантазии? Я в свой вымысел уверовал, я в него погрузился с го-
ловой, и он мне дороже, чем любая реальность?
   Но какой причудливый, диковинный вымысел! И  отчего  с  такой  готов-
ностью я в него погрузился?
   Я раздваиваюсь. Я живу в настоящем и в прошлом, в реальности и в меч-
те, в существующем и в призрачном. Меня целого уже нет. Мое бытие  фраг-
ментарно.
   Однако конверт с маркой, на которой запечатлен двуглавый орел, вполне
реален, и это можно проверить - он у меня в чемодане. ...Лучше не думать
об этом. Лучше любить Ксению, целовать ее, писать ей стихи и ни о чем не
думать. Лучше спокойно пребывать в начале и в конце двадцатого века  од-
новременно и не изумляться. Мало ли чего не случается? Мало ли  чего  не
бывает? Ну, чудо! Ну и что?
   Побродив по залам аэровокзала, я снова усаживаюсь в кресло. Рядом  со
мною вдоль балконного парапета стоят корытца  с  комнатными  растениями.
Несмотря на явный недостаток света, они не выглядят  хилыми.  Их  листья
зелены и мясисты. Кое-где даже виднеются бутоны и распустившиеся  цветы.
Эти растения терпеливы, как мой приятель - филодендрон. Им ничего не ос-
тается, как только смириться, покориться, приспособиться. И они смиряют-
ся. Но ни один луч солнца к ним не проникает, ни одна капля дождя не па-
дает на них и ни одно дуновение ветерка их не шевелит.
   Объявляют посадку на мой рейс, и я отправляюсь в камеру  хранения  за
чемоданом.
   Просыпаюсь от голоса стюардессы: "С добрым утром, граждане пассажиры!
Наш самолет совершает посадку на крымской земле. Температура  воздуха  в
аэропорту города Симферополя - плюс двадцать градусов. Прошу пристегнуть
ремни!"
   Смотрю в окошко. Подо мною проплывает бесконечная равнина. Она  поде-
лена на квадраты, полосы и прямоугольники, раскрашенные в серый, желтый,
коричневый и зеленый цвета. Квадраты  и  прямоугольники  становятся  все
крупнее и движутся все быстрее. Где-то там, внизу, только  немножко  юж-
нее, только в тысяча девятьсот восьмом году, в спальне  своей  ялтинской
виллы безмятежно спит знаменитая певица Ксения Брянская, которая никогда
не видела таких огромных, фантастических самолетов. Если бы увидела, ис-
пугалась бы, перекрестилась и наотрез  отказалась  лететь.  Сказала  бы:
"После слетаю".
   Солнце еще только взошло. Его лучи пронизывают  самолет  насквозь.  Я
подымаю ладонь - она розовая, ярко-розовая, как малиновый сироп. Подношу
ладонь к носу - увы, малиной она не пахнет. Любит ли Ксения малину?  Ко-
нечно, любит! Какая женщина не любит малину?
   Земля уже бешено несется мимо окон. Все слилось в разноцветные  поло-
сы. Немножко страшно. Что-то подкатывает к  горлу.  При  посадке  всегда
немножко страшно. Вот толчок. Быстро сбавляя скорость,  самолет  катится
по бетону. Еще одно воздушное путешествие закончилось благополучно.


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
   Все уже было создано: и небо с солнцем, луной и  звездами,  и  земная
твердь с равнинами и горными хребтами, и  колеблемые  ветрами  океанские
воды, и деревья, и травы, и благоуханные цветы. Остался незаконченным  и
вроде бы пропущенным по ошибке лишь кусок земли рядом с морем, не  такой
уж большой, между прочим, кусок земли рядом со вполне удавшимся сине-зе-
леным, на удивленье прозрачным морем. И сказал Бог: "Отдохнем  немного!"
И вытер лицо рукавом, и напился из родника, и прилег на траву в тени та-
мариска.
   И приснился ему сон.
   Синие, зубчатые, грозные горы возносятся к облакам. Их склоны отвесны
и чисты - ничто не может расти на них. Они, как стены  гигантской,  неп-
риступной и вечной крепости, охраняют море.
   У их подножия растут деревья сказочной красоты, журчат ручьи и  шумят
водопады. А еще ниже из моря вздымаются скалы. Они неслыханно живописны.
Волны бьются о них с глухим сдавленным стоном. Розы и глицинии  оплетают
их. Чайки садятся на их уступы. Дельфины резвятся около  них.  И  солнце
смотрит на этот земной рай с удовольствием.
   И проснулся Бог, и взялся за дело. И сотворил Бог все точно так,  как
видел во сне.
   Из моего окна открывается вид на парк. Раскидистая,  царственно-вели-
чавая пиния стоит под охраной черных, прямых, неподвижных  кипарисов.  К
ней тянутся голубые, плоские ветви растущего поблизости ливанского  кед-
ра.
   Ксения где-то рядом. Где-то за этой пинией или  чуть  подальше,  чуть
правее, чуть левее. Ксения уже совсем рядом, и она  ждет  меня.  Сегодня
двадцать пятое, или двенадцатое по старому стилю.
   На автобусе еду в Ливадию. Сижу под старым каштаном, гляжу на дворец.
Он белый, такой же белый, как павловский Храм Дружбы, даже еще белее. Он
вопиюще, беззастенчиво, вызывающе белый. Он сияет на фоне голубого неба,
синего моря и темно-зеленых магнолий. Цветы магнолий - осколки  его  бе-
лизны.
   Вокруг дворца бродят толпы экскурсантов. Им  что-то  говорят,  что-то
рассказывают. Они благоговейно слушают. После они фотографируются:  пер-
вый ряд сидит на корточках, второй ряд стоит. Они бесстрашно  фотографи-
руются на фоне невыносимо белых дворцовых стен.
   Медленно обхожу дворец. Долго гляжу  сквозь  решетку  на  итальянский
дворик. Он тоже белый. По нему летают ласточки.  Они  свили  гнезда  под
сводами галерей.
   Подхожу к фонтану, разглядываю тонкую вязь арабской надписи. В напол-
ненной водою мраморной чаше лежат монеты. Таков обычай: побывавший в Ли-
вадии бросает сюда пятак или гривенник. Я бывал здесь  неоднократно,  но
ни разу ничего не бросал. Достаю из кошелька полтинник,  держу  его  над
чашей, любуюсь игрой светлых бликов на ее дне. Разжимаю пальцы. С  тихим
всплеском полтинник падает в воду и, скользнув по наклонному краю  чаши,
ложится на дно. Светлый блик дрожит на полтиннике.
   Отхожу от дворца. Оглядываюсь. Белоснежный, как айсберг,  возвышается
он под кобальтом знойного неба. Увидит ли его Ксения?  Ведь  он  еще  не
построен. Его воздвигнут через шесть лет.
   Не спеша спускаюсь к морю. Восхищаюсь  пиниями,  удивляюсь  секвойям,
глажу ветки земляничного дерева, подбираю шишки крымской сосны.  Спуска-
юсь все ниже и ниже. Дорожка петляет. Снизу, с пляжа, уже доносится  го-
мон. В просвете среди листвы показывается море. По нему шныряют  катера.
На горизонте темнеет силуэт грузового судна.
   Покупаю билет, вхожу на пляж, отыскиваю свободное местечко,  раздева-
юсь и располагаюсь на гальке, сложив рядышком  свою  одежду.  Неподалеку
спиной ко мне сидит женщина, чем-то напоминающая Ксению: прическа  похо-
жа, и линия плеч, и локти... Встаю, ковыляю к воде (трудно с  непривычки
ходить босиком по крупной гальке), оборачиваюсь: у  женщины  некрасивое,
грубое лицо, на носу бумажка от загара.
   Не торопясь плыву, глядя на горизонт, на грузовое судно. Оно  заметно
переместилось в сторону и уменьшилось. У ржаво-красного буйка останавли-
ваюсь. Что-то скользит по ноге. Гляжу в зеленую,  неправдоподобно  проз-
рачную воду. Вокруг меня множество медуз. Их бледные,  студенистые  тела
парят над темно-синей пугающей бездной. Ловлю одну, подымаю руку над во-
дой. Медуза похожа на кусок тающего на солнце льда и, так  же  как  лед,
холодит руку. Ее края беспомощно свисают с моей ладони. Отпускаю ее.  На
моих глазах она погружается все глубже и глубже и растворяется  в  синем
мраке.
   Вечером выхожу на набережную, заполненную публикой. Публика совершает
ритуал вечернего гулянья. Публика священнодействует. Два потока  курорт-
ников движутся навстречу друг другу. Два потока друг друга  разглядывают
и при этом показывают себя.
   Дамы и девицы в лучших своих нарядах. И не просто в лучших, а в  спе-
циально сшитых, приобретенных, раздобытых для этой цели - для  ежевечер-
них торжественных гуляний по знаменитой, фешенебельной,  вечно  манящей,
волнующей и что-то сулящей ялтинской набережной.
   Дамы, которым далеко за сорок, а может быть, и за пятьдесят, облачены
в длинные платья из шелка, бархата, парчи или тюля. Плечи и спины их об-
нажены, хотя они вряд ли способны кого-либо соблазнить и лишь едва напо-
минают о прошлой своей соблазнительности. В руках у некоторых дам веера,
которыми они усердно обмахиваются.
   Девицы, а также и дамы, не достигшие критического возраста,  одеты  в
соответствии с наиновейшей модой. Все они в  пикантных  комбинезончиках,
декольтированных спереди и сзади ровно на столько, на сколько это  физи-
чески возможно. Лямочки, на которых держатся их одеяния, почти невидимы.
Кажется, что комбинезончики вовсе ни на чем не держатся, что вот еще се-
кунда - и они падут к ногам своих очаровательных владелиц. При этом  все
женщины скажут "ах!", а мужчины воскликнут "черт  подери!",  наслаждаясь
зрелищем почти ничем не защищенной обольстительной наготы. На ногах и  у
дам, и у девиц субтильнейшие, изящнейшие туфельки на чрезвычайно высоких
и невероятно тонких каблуках преимущественно  серебряного  или  золотого
цвета. "Как они ходят, бедняжки?" - недоумеваю я, глядя на ступни  женс-
ких ног, находящиеся в совершенно вертикальном положении  и  опирающиеся
только на кончики пальцев.
   Молодые, а также и еще не старые мужчины красуются  в  белых,  плотно
обтягивающих зады брюках. Их торсы прикрыты разноцветными, расстегнутыми
до пояса рубашками или трикотажными безрукавками с разнообразными надпи-
сями, чаще всего на английском языке.
   Насладившись зрелищем гуляющей ялтинской публики, я беру в киоске бо-
кал холодного рислинга. Подойдя к парапету, маленькими глотками  потяги-
ваю вино и наблюдаю, как причаливает к пирсу теплоход "Айвазовский".  Он
величав и белоснежен, как Ливадийский дворец. Около  него  суетятся  два
портовых буксирчика. Они осторожно разворачивают корабль и  подтаскивают
его к берегу. Вдоль борта "Айвазовского"  выстроилисъ  туристы,  которые
глазеют на город и на гуляющую публику. На пирсе собирается толпа, кото-
рая глазеет на теплоход.
   Быстро темнеет. Загорается неоновая реклама, освещаются витрины мага-
зинов. Гуляющих становится меньше. Из ресторанов уже доносятся вопли во-
кально-инструментальных ансамблей. Слышится  голос  диктора:  "Внимание,
внимание! В двадцать один час теплоход "Александр Грин" совершит часовую
прогулку в открытое море. Билеты продаются на пристани в кассе номер че-
тыре".
   Отыскиваю четвертую кассу, приобретаю билет, забираюсь на катер, гор-
до именуемый теплоходом. Он дает гудок, отчаливает, выходит из гавани  и
плывет в темноту. Море и небо одинаково черны. Только на небе звезды.  А
сзади полно света, сзади сияет ночная Ялта.
   ...Что делает сейчас Ксения в своем девятьсот восьмом? Ужинает?  Пьет
чай? Да, наверное, сидит на балконе, пьет чай и смотрит на море. По морю
ползет какое-то суденышко с зеленым огоньком на мачте. На  палубе  суде-
нышка в девятьсот восемьдесят третьем сижу я и гляжу на удаляющуюся  Ял-
ту. Послезавтра в 11 утра Ксения встретится со мной у отеля Левандовско-
го. Но где находится этот отель? Я же понятия  об  этом  не  имею!  Надо
спросить каких-нибудь старушек, зайти в краеведческий музей... А вдруг в
Ялте уже никто, решительно никто не знает, где располагался отель Леван-
довского? Нет, этого не может быть! Завтра  утром  приступаю  к  поискам
отеля!
   Просыпаюсь на рассвете. За моим окном в саду кто-то говорит громко  и
гулко: "Хватит спать! Хватит спать! Хватит спать!"
   "Что за наглость! - думаю. - Будят в такую рань!"  И  снова  засыпаю.
Через полчаса просыпаюсь опять. Теперь за окном  спрашивают:  "Как  спа-
лось? Как спалось? Как спалось?"
   Подхожу к окну, высовываю голову наружу - никого не видно.
   - Спасибо, - говорю, - спалось неплохо.
   Постояв у окна, снова ложусь. А из сада уже доносится: "Не сердитесь,
пожалуйста! Не сердитесь, пожалуйста! Не сердитесь, пожалуйста..."
   Опять вскакиваю и подбегаю к окну. С верхушки ближайшего кипариса,  с
самого ее острия, срывается крупная светло-коричневая птица.  Она,  зна-
чит! Ее это голос! Любит, значит, поговорить по утрам!
   В столовой на моем столе стоит бутылка из-под кефира. Из  нее  торчит
букетик темно-красных роз. Подходит официантка с подносом, ставит  предо
мною завтрак.
   - Как приятно, чт