Все поняли, что это -- начало конца.
   На  днях  лагерь  бомбили  советские  самолеты. Бомбы легли
точно  по  периметру -- ясно, была цель разрушить заграждения.
Проволока  была  повреждена  только  в  одном месте, ее быстро
починили,   но   фашисты,  видимо,  поняли,  что  лагерь  пора
ликвидировать.
   Вынесли   стол,  ведомости,  картотеки,  выстроили  всех  в
очередь,  которая  стала двигаться мимо стола. Ридер смотрел в
списки   --  и  отправлял  одних  заключенных  налево,  других
направо.  Сперва  отобрали  ровно  сто  человек  особо опасных
политических. Эсэсовцы закричали: "Вперед! Бистро! Бистро!" --
посыпались удары, залаяли собаки, и сотня вышла за ворота.
   -- У нас там в землянках вещи! -- кричали они.
   -- Вам ничего не надо, -- отвечали немцы.
   За  воротами приказали разуться.  Обувь  оставили и  дальше
пошли босиком вниз.  Давыдов оказался в  этой сотне,  он шел в
первых рядах и подумал: "Ну вот, пришло наконец..."
   От  обвалов  в  Яру  образовались террасы,  поросшие густой
травой.  По узкой тропинке сотня спустилась на первую террасу.
Здесь была новая, только что выстроенная землянка.
   В  Яру  было  шумно  и  многолюдно,  немцы буквально кишели
вокруг,  много эсэсовцев с бляхами, офицеры в орденах, заехали
даже автомобили, лежали кучи разных инструментов.
   Сотню остановили и спросили: "Есть здесь слесари, кузнецы?"
   Кое-кто назвался, их отделили и увели за невысокий земляной
вал. Сотню поделили на пятерки и тоже стали частями уводить за
этот вал. Никакой стрельбы не было.
   У Давыдова появилась надежда,  что это еще не расстрел.  Он
смотрел вокруг во все глаза, но ничего не понимал.
   Наконец повели и его за вал.  Там стояли наковальни, лежали
вороха цепей,  и  всех заковывали в  цепи.  Сидел у наковальни
тучный,  флегматичный немец  среди кузнецов-заключенных,  тоже
заклепывал.  Давыдов попал к  нему.  Цепь была примерно такая,
как  в  колодцах.  Немец  обернул ее  вокруг щиколоток,  надел
хомутики и заклепал.
   Давыдов пошел,  делая маленькие шаги.  Цепь причиняла боль.
Потом она  сильно разбивала ноги,  и  кто  подкладывал под нее
тряпки, кто подвязывал шпагатом к поясу, чтоб не волочилась по
земле.
   Когда все были закованы,  вдруг объявили обед и  дали очень
плотно поесть. Суп был настоящий, жирный, сытный.
   Всем выдали лопаты. Звенящую цепями колонну привели в узкий
отрог оврага и велели копать.
   Копали долго,  до самого вечера,  выкопали большой неровный
ров, точно не зная, зачем он, но было похоже, что немцы что-то
ищут;  все время следили,  не докопались ли до чего-нибудь. Но
ни до чего не докопались,
   На ночь сотню загнали в землянку.  Там была кромешная тьма,
только  снаружи слышались голоса очень  сильной охраны.  Перед
входом в землянку фашисты соорудили вышку, установили дисковый
пулемет и нацелили на вход.
   Утром следующего дня  опять вывели в  овраг.  Было  так  же
многолюдно, стояли крик и ругань.
   Высокий,  стройный, элегантный офицер со стеком истерически
кричал.  Ему было лет тридцать пять,  его называли Топайде, и,
прислушиваясь,  Давыдов изумленно понял,  что  именно  Топайде
руководил первыми расстрелами в 1941 году.
   Вчера Топайде не  было,  он  только прислал план карьеров с
захоронениями,  но  здешние  немцы  в  нем  не  разобрались  и
напутали.  Он  истерически кричал,  что все балбесы,  не умеют
разбираться в планах,  не там начали копать.  Он бегал и топал
ногой:
   -- Здесь! Здесь!
   Стали  копать там,  где  он  показывал.  Уже  через полчаса
показались первые трупы.
   К Топайде немцы обращались почтительно, а между собой то ли
всерьез,   то   ли   иронически   называли   его  "инженер  по
расстрелам".  Теперь он стал инженером по раскопкам. Весь день
он носился по оврагу, указывал, командовал, объяснял. Его лицо
время  от  времени передергивала сильная и неприятная гримаса,
какой-то  нервный  тик,  и  весь  он казался сгустком сплошных
нервов, пределом истеричности. Он не мог прожить минуты, чтобы
не кричать, не метаться, не бить. Видно, его "инженерство" так
просто не обошлось даже ему самому.
   Работа закипела.  Вокруг оврага немцы спешно строили щиты и
маскировали  их  ветками,   в  других  местах  делали  большие
искусственные насаждения. Ясно было, что происходящее здесь --
глубочайшая тайна.
   Дорога из города к Яру была перекрыта.  Приезжали грузовики
с  материалами,  немецкие шоферы сходили далеко от оврага,  за
руль садились охранники и  вводили машины в Яр.  На грузовиках
везли рельсы, каменные глыбы, дрова, бочки нефти.
   Так  начался  заключительный  этап  Бабьего  Яра,   попытка
вычеркнуть его из истории.  Сначала дело не клеилось,  Топайде
метался,  неистовствовал,  и все немцы нервничали, заключенных
отчаянно били, несколько человек пристрелили.
   Из   лагеря  поступали  новые  партии  на  подмогу;   через
несколько дней заключенных стало триста, потом еще больше; они
были разбиты на бригады, и их размеренная, продуктивная работа
являла собой образец немецкого порядка и методичности.
   Давыдов побывал в  разных  бригадах.  Сначала от  страшного
запаха,  от  всей  этой  возни  с  трупами он  чуть  не  терял
сознание, потом привык.
   ЗЕМЛЕКОПЫ раскапывали ямы,  обнажая залежи трупов,  которые
были   сизо-серого   цвета,    слежались,    утрамбовались   и
переплелись.  Вытаскивать их  было  сущее мучение.  От  смрада
немцы  зажимали носы,  некоторым становилось дурно.  Охранники
сидели на  склонах оврага,  и  между  сапог у  каждого из  них
стояла воткнутая в  песок бутылка водки,  время от времени они
прикладывались  к  ней,   поэтому  все  немцы  в  овраге  были
постоянно пьяны.
   Землекопы водки не получали,  им было трудно,  но,  как уже
сказано, постепенно привыкли, работали, позвякивая цепями.
   КРЮЧНИКИ вырывали трупы и  волокли их  к  печам.  Им выдали
специально  выкованные металлические стержни  с  рукояткой  на
одном конце и крюком на другом.  Они были,  кстати, сделаны по
рисунку Топайде.
   Топайде же  после  многих  экспериментов разработал систему
вытаскивания трупа, чтобы он не разрывался на части. Для этого
следовало втыкать  хрюк  под  подбородок и  тянуть  за  нижнюю
челюсть,  тогда шел он  целиком,  и  так его волокли до места.
Иногда  трупы  так  крепко слипались,  что  на  крюк  налегали
два-три  человека.  Нередко  приходилось  рубить  топорами,  а
нижние пласты несколько раз подрывали.
   ЗОЛОТОИСКАТЕЛИ  -   "ГОЛЬД3УХЕРЫ"  имели  клещи,   которыми
выдергивали золотые коронки;  они  осматривали каждый труп  по
дороге  к  печи,  снимали кольца,  серьги,  у  одетых искали в
карманах монеты,  ценности, и так за день эта бригада набирала
одно-два  ведра  золота.  Над  каждым из  них  стоял часовой и
присматривал,  чтобы они золото не воровали или не выбрасывали
в песок.
   СТРОИТЕЛИ занимались сооружением печей. Под сильной охраной
они ходили через весь овраг на  противоположную сторону --  на
еврейское  кладбище,  где  немцы  указывали,  какие  гранитные
памятники ломать.
   Заключенные  разбирали  памятники,  несли  в  овраг,  Плиты
выкладывались  рядами. На них, опять под руководством Топайде,
строилась     продуманная     и     технически    совершенная,
полутораметровой  высоты  печь  с  трубами  для тяги, сложными
ходами,  решетками.  Она набивалась дровами, сверху на решетку
клались  тела  головами  наружу.  Второй  ряд  укладывался для
перевязки  накрест, затем следовал слой дров и так далее, пока
не  вырастал штабель высотой в три метра и со стороной в шесть
метров.
   В  штабель входило примерно две  тысячи  убитых.  Чтобы  их
укладывать,  ставили трапы,  как на стройках, и носили по ним.
Готовое  сооружение обливалось из  шланга  нефтью,  которую из
бочек нагнетал специально поставленный компрессор.
   КОЧЕГАРЫ разводили огонь снизу,  а также подносили факелы к
рядам торчавших наружу голов. Политые нефтью волосы сразу ярко
воспламенялись --  для этого и клали головами наружу.  Штабель
превращался в  сплошной гигантский костер.  Жар  от  него  шел
невыносимый;  в  овраге  и  далеко  вокруг  стоял  сильный дух
паленых  волос  и  жареного  мяса.  Кочегары шуровали длинными
кочергами,  какие бывают у  металлургов,  потом сгребали жар и
золу,   а  когда  печь  остывала,   они  ее  чистили,   заново
перебирали,  меняли прогоревшие решетки и снова подготавливали
к загрузке.
   ТРАМБОВЩИКИ имели дело уже с  золой.  На гранитных плитах с
кладбища они обыкновенными трамбовками должны были размельчать
недогоревшие кости,  затем кучи золы просеивались сквозь сита,
чтобы опять же таки найти золото.
   ОГОРОДНИКИ назывались так  потому,  что,  нагрузив золу  на
носилки,  под конвоем разносили ее по окрестностям Бабьего Яра
и  рассеивали по огородам.  Этим было лучше,  чем другим:  они
могли нарыть на огородах картошки, приносили ее в Яр и пекли в
консервных банках на жару, оставшемся после сожжения.

   А  обычные расстрелы в Бабьем Яру шли своим чередом,  как и
раньше,  но убитых уже не закапывали,  а сразу бросали в печь.
Иного "доходягу" из заключенных,  который уже не мог работать,
тоже бросали. Живым.
   Немцы  очень  торопились,  только  и  слышно было: "Бистро!
Бистро!   Шнель!"  Но  трупов  была  тьма.  Давыдову  пришлось
работать  на разгрузке ямы, в которой было ровно четыреста тех
самых  заложников,  которых расстреляли по приказу Эбергардта.
Раскапывал  он  ямы  с сотней, с тремя сотнями заложников. Все
было  в  точности,  и все знал Топайде, он показывал места, он
абсолютно все помнил.
   (Фамилия  Топайде  никогда  не упоминалась среди осужденных
фашистских  преступников.  Возможно,  он  погиб,  хотя тыловые
гестаповцы, как правило, умели спасаться и скрываться. Поэтому
не  исключено,  что  он  и  жив...  Избавился  ли он от своего
нервного  тика?  Вообще  конкретно  за  Бабий  Яр никто не был
осужден,  судьба немецкой и русской администрации лагеря Бабий
Яр во главе с Радомским и Ридером неизвестна.)

   Из города часто приезжали газенвагены с живыми людьми,  они
подъезжали прямо к  печам,  и  только здесь включался газ.  Из
кузова неслись глухие крики, потом бешеный стук в дверь, затем
все затихало, немцы открывали дверь, и заключенные принимались
разгружать.   Люди  были  теплые,   мокрые  от  пота,   может,
полуживые.  Их клали в костер. Давыдов помнит, как некоторых в
огне корчило, они вскидывались, как живые.
   Однажды   прибыла  душегубка  с  женщинами.  После  обычной
процедуры,  когда  утихли крики и стуки, открыли дверь, из нее
вышел  легкий  дымок,  и  оказалось,  что машина битком набита
голыми  молодыми  девушками.  Их  было  больше  ста, буквально
спрессованных,  сидящих на коленях друг у друга. У всех волосы
были  завязаны  косынками, как это делают женщины, идя в баню.
Может,  их  сажали  в машину, говоря, что везут в баню? Пьяные
немцы  смеялись  и  объясняли,  что это официантки из киевских
кабаре. Возможно, они знали слишком много. Когда Давыдов носил
их  и  укладывал  в  штабель, изо ртов выходил воздух с легким
храпом, и тоже казалось, что они живые.
   Приезжали какие-то  очень важные чины на  шикарных машинах.
Кричали  на  работавших  в  Яре  немцев,   что  дело  медленно
подвигается.  Людей не  хватало,  и  несколько раз прибывших в
душегубке выпускали, тут же ставили на работу.
   Стали водить за пределы оврага,  в соседний противотанковый
ров метров двести длиной.  Он оказался доверху набитым трупами
командиров Красной Армии --  это заключенные поняли по  форме,
полевым сумкам,  биноклям.  Их было,  наверное, тысяч двадцать
пять --  тридцать.  Посылали раскапывать ямы и  в Кирилловской
больнице.

   В  Бабьем Яру была слышна отдаленная канонада из-за Днепра.
Заключенные знали,  что последний костер будет зажжен для них.
Немцы их  вообще всерьез за  людей не принимали и  на утреннем
построении   докладывали:   "Триста   двадцать   пять   трупов
построены". Это был их юмор.
   Заключенные не  брились,  им  не  давали воды,  многие едва
стояли на ногах,  были покрыты ранами, гарью и трупной гнилью.
Долгими ночами все они думали одно: можно ли убежать?
   Был  там  один  человек,   по  имени  Федор  Ершов,  бывший
партийный работник.  Именно он  и  начал  серьезную подготовку
восстания.  Просто  он  говорил  с  теми,  кто  работал рядом,
образовались группки заговорщиков,  при  всяком удобном случае
обсуждали варианты побега.
   Одни  предлагали прямо среди дня  броситься на  охранников,
выхватить автоматы и, отстреливаясь, уходить врассыпную. Федор
Ершов был против этого варианта:  все в  цепях и слишком слабы
против дюжих немцев.
   Среди заключенных были бывшие шоферы. Один из них, Владимир
Кукля, предлагал захватить пару машин, которые привозят дрова,
а то и прямо душегубку --  и пробиваться на них сквозь охрану.
Это  был почти фантастический план:  слишком долго пришлось бы
ехать по Яру и  дальше по городу среди немцев и  полиции.  Это
было бы просто героическое самоубийство.
   Группа,  которую гоняли в Кирилловку,  попросила разрешения
бежать  самостоятельно:  у  них  там  была  относительно малая
охрана.  Возможно,  им это и удалось бы,  но Ершов сказал: "Вы
убежите и  подведете остальных.  Нет,  подниматься всем в одно
время".
   Однако в дальнем углу землянки сговорились молодые парни и,
ни  с  кем не  советуясь,  начали отчаянно рыть подкоп,  чтобы
ночью удрать.  За ночь они не успели сделать, а днем охранники
все открыли и сейчас же расстреляли весь тот угол,  семнадцать
молодых ребят.
   Был  одиночка,  который  совершил  прямо  днем  чрезвычайно
дерзкий  побег.  Никто  не  знал  его  фамилии.  Он  работал в
сторонке,  вдруг прыгнул в овраг, побежал и скрылся в одном из
отрогов, ведущих к кладбищу. Поднялась стрельба, тревога, рабо
ты  были прекращены,  десятки немцев побежали за ним --  и  не
нашли.  Очевидно,  он  расцепил кандалы и  потому смог  быстро
убежать.   В   ярости  немцы  убили  в  этот  день  двенадцать
заключенных  и  расстреляли  собственного офицера,  начальника
караула, ответственного за охрану бежавшего. По отрогам оврага
расставили пулеметы.
   Варианты  побега  отпадали один  за  другим,  наконец  было
принято  предложение Федора  Ершова:  вырваться из  землянки и
наброситься на охрану ночью. Дело было тоже очень рискованное,
но темнота по крайней мере давала надежду,  что хоть некоторые
уйдут.
   Землянка  была  глубоким  бункером с  узеньким ходом  круто
вниз.  На  этот вход в  упор нацелен пулемет с  вышки.  Вокруг
землянки по  ночам охрана до шестидесяти человек.  Землянка не
имела окон,  поэтому единственная дверь была решетчатая, чтобы
проходил воздух  и  люди  не  задохнулись.  Часовые  время  от
времени светили сквозь нее  фонариками,  проверяя,  все  ли  в
землянке  спокойно.   Решетчатая  дверь   запиралась  огромным
висячим амбарным замком.
   Пьяной охране было  скучно простаивать ночи,  и  случалось,
что вдруг заключенных поднимали,  выводили наверх и  при свете
прожекторов устраивали  инсценировку расстрела.  Страшная  это
была "шутка".  Люди верили всерьез. Потом охранники смеялись и
загоняли всех обратно. Ночи были темные, сырые и туманные...
   Кто-то  настойчиво предлагал  дождаться очередной шутки  и,
сорвав кандалы,  наброситься на охрану. Но ведь цепи быстро не
снимешь, для этого надо их подготовить, чтоб едва держались. А
как знать, будет ли в эту ночь шутка?
   Уму  непостижимо,  но  в  этой  землянке  среди  обреченных
оказался свой предатель.  Это  был  какой-то  бывший начальник
полиции из  Фастова.  В  Яр  он попал за какие-то чрезвычайные
дела,  лебезил  перед  немцами,  настороженно  прислушивался к
разговорам,  и не исключено, что гибель семнадцати парней была
его работой.  Если бы  он узнал о  плане побега,  он сейчас же
выдал бы.  Могли быть и другие,  которым не стоило доверять, и
потому Федор Ершов был очень осторожен.
   Вот  почему в  план побега было до  времени посвящено всего
человек пятьдесят.  Уже  одно это помешало бы  провести дружно
восстание во время очередной шутки.
   -- Надо  открыть любой ценой замок,  --  говорил Ершов.  --
Затем всем объявить,  подготовиться, снять цепи и только тогда
вырываться.   Спасемся,   ребята!   Пусть  спасется  половина,
четверть,  пять человек,  но кто-то должен выйти,  пробиться к
нашим и рассказать, что здесь делалось,

   Работы в овраге уже напоминали большое строительство. Немцы
пригнали   строительные  машины:  экскаватор,  бульдозер.  Они
стрекотали  целыми днями, вскрывая рвы и заравнивая, когда они
опорожнялись.
   (Бабий Яр под именем "Баукомпани" ("Строительная компания")
числился у немецких властей в документации, имел счет в банке,
потому что все эти материалы, нефть, дрова, машины должны были
как-то финансироваться. Скрупулезные немцы были верны себе.)

   Здесь    нужно    обратить    внимание   на   одно   важное
обстоятельство.    Заключенные   находили   много   разных   и
неожиданных  предметов,  особенно  среди  тел  убитых  в сорок
первом  году  --  ведь  те  люди собирались уезжать. Поэтому у
разных мастеровых были при себе инструменты, с которыми они не
расстались  до  самого  рва,  у  женщин  -- ножницы, шпильки и
прочее.   Попадались   перочинные   ножи,  пилки  для  ногтей,
стамески.  Кто-то  однажды  нашел  флакон  одеколона  "Красная
Москва",  он  хотел  выпить,  но  его  уговорили  побрызгать в
землянке.
   В карманах убитых часто были и ключи:  от квартир,  сараев,
кладовых, иногда целые связки ключей.
   Всех посвященных в  план Ершов разбил на десятки,  и каждый
десяток  готовил свою  часть  восстания.  Группа,  которой был
поручен  замок,  собирала  ключи.  Перебрали десятки  и  сотни
ключей.  И вот один из заключенных, по имени Яков Капер, нашел
ключ от  амбарного замка.  Какой-то  смертник 1941 года принес
его в  кармане в  Бабий Яр,  не  подозревая,  что в  1943 году
благодаря ему  спасутся другие смертники.  Ключ был подходящим
по величине, входил в замок, но не открывал его.
   Днем заключенных загоняли в  землянку на обед,  и дверь при
этом не запирали.  Кто-нибудь заслонял собой замок, а Владимир
Кукля быстро пробовал ключ.  Это делалось так быстро, что сами
заключенные не замечали.
   Среди заключенных не  было воров,  для  которых подогнать к
замку ключ было бы плевым делом. Тут был все честный народ, и,
хотя  достали  напильник,  Владимир  Кукля  чрезвычайно  долго
мучился и  подтачивал,  горюя,  что никогда не  занимался этим
делом раньше.  И все-таки он подогнал. Об этом знали несколько
людей.
   Тем временем другие десятки собирали,  проносили в землянку
и  прятали в  стенах все,  что мало-мальски могло помочь снять
цепи или служить оружием.
   Был  там  парень  из  Закарпатья  --  Яков  Стеюк,  отлично
образованный,  знал  несколько языков,  в  свое время учился в
Берлине. Он говорил:
   -- У  нас  получится даже лучше,  чем  мы  думаем.  Ребята,
смелее!   Вы   не  представляете,   какие  немцы  трусливые  и
суеверные.  Мы  должны вырваться со  страшным криком,  визгом,
свистом,  и,  когда мы кинемся на "ура",  они испугаются,  они
обалдеют, вот увидите.
   Ключ был готов, оружие собрано, ночь проходила за ночью, но
заключенные все  выбирали удобный момент.  Как  назло,  охрана
усилилась,  по ночам все время приходили,  светили, проверяли.
Ершов нетерпеливо предлагал:
   -- Сегодня!
   Но  большинство было  за  завтра.  Сегодня --  это  значило
решиться и  идти почти на  верную смерть,  и  вот не  хотелось
сегодня умирать: "Эх, а вдруг завтра выпадет случай удобнее!"

   Это вышло почти случайно -- совпадение дат, -- но именно 29
сентября,  ровно  два  года  спустя после  первого расстрела в
Бабьем Яру, побег состоялся. Некоторые полусуеверно надеялись,
что в этот день повезет.
   Вернулась команда,  ходившая в Кирилловскую больницу.  Один
из конвоиров ее, пожилой немец, фамилии его не знали, известно
только, что он из Лотарингии, тихо шепнул заключенным: