.  И все они пишут
повестки, составляют списки, и расхаживает плотная, энергичная
женщина с  мужскими ухватками,  одетая в строгий серый жакет и
серую юбку, с холодным взглядом и безапелляционным голосом:
   -- Если вы  не  хотите работать,  мы  можем вас  передать в
гестапо... В случае невыполнения вами займется гестапо...
   Мать  подводит тебя к  столу какой-то  тетки,  у  которой в
руках твоя  судьба.  Ставит кошелку к  ножке стола и  сдвигает
газету так,  чтобы из-под нее выглядывали хлеб и  уголок сала,
крохотный  кусочек  сала,  как  спичечный коробок,  но  из-под
газеты не видно, какой он, видно лишь, что сало.
   Униженно  склонившись,  мать  объясняет,  что  тебе  грозит
туберкулез, тяжело работать на огородах, несет прочую ересь, а
ты  в  это время тоже не стоишь без дела и,  сгорбившись,  изо
всех сил напускаешь на себя несчастный вид.
   Тетка  окидывает  тебя  взглядом,  недовольно сопит,  молча
роется в списках, находит твою фамилию, вычеркивает, вписывает
в другой список и говорит:
   -- Завтра к семи на проходную консервного.
   Ты  изображаешь  счастье,  мать  благодарит  и  кланяется и
поскорее уводит тебя, забыв под столом кошелку.

   На консервном заводе кислый,  острый запах въедается в нос,
как  ввинчивается.  Но  тут  останется голодным лишь тот,  кто
совсем дурак.
   На  широкий двор прибывали длинные грузовики с  тыквами,  и
наша  мальчишеская бригада  их  разгружала.  Попадались  тыквы
расколотые,  а  нет --  мы сами разбивали их,  запускали руки,
выгребали белые скользкие семечки и  набивали ими рты.  Отныне
дома я ничего не ел,  целый день питался семечками,  Случилось
несчастье:  я  зазевался,  на  меня  открылся борт  машины,  и
обвалом посыпались тыквы.  Набило шишек, отломился кусок зуба,
но полежал под стенкой и отошел.
   Больше всего я  ненавидел,  когда нас  ставили на  погрузку
повидла.  Оно было в полупудовых запечатанных жестяных банках,
носишь его,  вот оно,  под руками, а не поживишься. Это немцам
его жрать.
   Цеха  сильно  охранялись,  но  однажды,  нагрузив очередную
машину,  мы увидели,  что вахтер отлучился,  и  вдвоем с одним
мальчишкой кинулись в  цех.  Там  было  полутемно и  жарко,  в
котлах  булькало и  кипело.  Мы  кинулись к  первой попавшейся
работнице в замусоленном халате;
   -- Теть, повидла!
   -- Ой,  бедняги, сюда, скорей! -- Она затолкала нас куда-то
под сплетение железных стоек, отлучилась и вернулась с помятой
коробкой,  до половины наполненной горячим тыквенным повидлом.
Ух, и повезло!
   Наш  рабочий день  продолжался двенадцать часов.  Потом нас
строили,  вели к проходной и тщательно обыскивали, выпуская по
одному.  Все было законно,  и я считал, что мне все-таки везет
больше,  чем не везет,  хвастался дома и  рассказывал деду про
богатства на консервном заводе,  про то,  как я  наедаюсь.  Но
он-то был свирепо голодный и  поэтому держался другого мнения.
Он злился, что я ничего не ношу домой.
   -- Тут  есть один жук,  --  сказал он  однажды.  --  Делает
колбасу  втихаря,   без   патента,   ищет  помощника,   только
надежного,  чтоб не болтал.  Давай я тебя устрою, а он обещает
кормить и костями платить.
   -- Кости -- это надо, -- сказал я. -- А как же мне с работы
уволиться? Я в списках.
   -- Неси кошелку,  --  сказал дед.  --  Не  подмажешь --  не
поедешь.
   Я  еще  некоторое время работал на  заводе,  потом решился.
Отнес кошелку. Подмазал. Поехал.

        ФУТБОЛИСТЫ "ДИНАМО". ЛЕГЕНДА И БЫЛЬ

   Эта  почти  невероятная  история произошла летом 1942 года,
она  была  так  популярна,  что одно время про овраг говорили.
"Тот  Бабий Яр, где футболистов расстреляли". Она ходила тогда
в  форме  легенды,  которая настолько хороша и законченна, что
мне хочется привести ее целиком. Вот она.

   Футбольная команда киевского "Динамо" до  войны была  одной
из  лучших  команд  страны.  Болельщики хорошо знали  игроков,
особенно знаменитого вратаря Трусевича.
   Из-за  окружения команда не смогла эвакуироваться.  Сначала
они   сидели  тихо,   устраивались  на   рабо  ту   кто  куда,
встречались. И, тоскуя по футболу, стали устраивать тренировки
на каком-то пустыре. Об этом сразу узнали окрестные мальчишки,
жители, а потом дошло до немецких властей.
   Они вызвали футболистов и сказали:  "Зачем вам пустырь? Вот
прекрасный стадион пустует,  пожалуйста,  тренируйтесь.  Мы не
против спорта, наоборот".
   Динамовцы  согласились  и   перешли  на   стадион.   Спустя
некоторое время немцы вызывают их и  говорят:  "Мирная жизнь в
Киеве  налаживается,  уже  работают  кинотеатры,  опера,  пора
открывать стадион.  Пусть все видят, что мирное восстановление
идет полным ходом.  И  мы  предлагаем вам  встречу со  сборной
вооруженных сил Германии".
   Динамовцы  попросили  время  подумать.  Одни  были  против,
считая,   что   играть   с  фашистами  в  футбол  --  позор  и
предательство.  Другие возражали: "Наоборот, мы их разгромим и
опозорим  перед  всем народом, подымем дух у киевлян". Сошлись
на  втором.  Команда  стала  усиленно  готовиться,  ее назвали
"Старт".
   И  вот  на  улицах  Киева  появились  яркие афиши: "ФУТБОЛ.
Сборная вооруженных сил Германии -- сборная города Киева".
   Стадион  был полон; половину трибун занимали немцы, прибыло
высокое   начальство,   сам  комендант,  они  были  веселые  и
предвкушали  удовольствие;  худшие  места заняли жители Киева,
голодные, оборванные.
   Игра   началась.   Динамовцы   были   истощены   и   слабы.
Откормленные немецкие футболисты грубили, откровенно сбивали с
ног,  но судья ничего не замечал. Немцы на трибунах заорали от
восторга,  когда в ворота киевлян был забит первый гол. Другая
половина  стадиона мрачно  молчала:  и  тут,  в  футболе,  они
оплевывали нас.
   Тогда  динамовцы,   как  говорится,  взялись.  Их  охватила
ярость.  Неизвестно откуда пришли силы. Они стали переигрывать
немцев и ценой отчаянного прорыва забили ответный мяч.  Теперь
разочарованно промолчали немецкие трибуны, а остальные кричали
и обнимались.
   Динамовцы вспомнили свой  довоенный класс  и  после удачной
комбинации провели второй  гол.  Оборванные люди  на  трибунах
кричат; "Ура!", "Немцев бьют!"
   Это "Немцев бьют!"  уже выходило за  пределы спорта.  Немцы
заметались перед трибунами,  приказывали:  "Прекратить!" --  и
строчили в  воздух.  Кончился первый  тайм,  команды  ушли  на
отдых.
   В  перерыве  к динамовцам зашел офицер из ложи коменданта и
очень  вежливо сказал следующее: "Вы молодцы, показали хороший
футбол,  и мы это оценили. Свою спортивную честь вы поддержали
достаточно.  Но теперь, во втором тайме, играйте спокойнее, вы
сами понимаете, нужно проиграть. Это нужно. Команда германской
армии  никогда еще не проигрывала, тем более на оккупированных
территориях.  Это  приказ.  Если  вы  не проиграете, -- будете
расстреляны".
   Динамовцы  молча   выслушали  и   пошли  на   поле.   Судья
просвистел,  начался второй  тайм.  Динамовцы играют  хорошо и
забивают в ворота немцев третий гол.  Половина стадиона ревет,
многие  плачут  от   радости;   немецкая  половина  возмущенно
голгочет.  Динамовцы забивают еще один гол.  Немцы на трибунах
вскакивают,  хватаются  за  пистолеты.  Вокруг  зеленого  поля
побежали жандармы, оцепляя его.
   Игра  идет  на  смерть,  но  наши  трибуны этого не знают и
только   радостно   кричат.   Немецкие  футболисты  совершенно
сломлены   и  подавлены.  Динамовцы  забивают  еще  один  гол.
Комендант со всеми офицерами покидает трибуну.
   Судья  скомкал  время,  дал финальный свисток; жандармы, не
дожидаясь,  пока  футболисты  пройдут  в  раздевалку, схватили
динамовцев  тут  же,  на  поле,  посадили  в закрытую машину и
отвезли в Бабий Яр.
   Такого случая еще не знала история мирового футбола. В этой
игре  спорт  был  насквозь политичным.  У  динамовцев не  было
другого оружия,  они превратили в оружие сам футбол,  совершив
подлинно бессмертный подвиг. Они выигрывали, зная, что идут на
смерть,  и  они  пошли на  это,  чтобы напомнить народу о  его
достоинстве.

   В действительности эта история была не такой цельной,  хотя
закончилась именно так,  но, как все в жизни, была сложнее уже
хотя бы потому,  что происходила не одна игра,  а  несколько и
злоба немцев поднималась от матча к матчу.
   В  оккупации динамовцы оказались не  потому,  что не  могли
выехать,  а они были в Красной Армии и попали в плен.  Большая
часть их  стала работать на  Первом хлебозаводе грузчиками,  и
сперва из них составили команду хлебозавода.
   В  Киеве был  немецкий стадион,  куда  киевлянам доступа не
было.  Но  действительно 12  июля  1942  года  по  городу были
расклеены афиши:

+------------------------------------------------------------+
|   ОТКРЫТИЕ УКРАИНСКОГО СТАДИОНА                            |
|   Сегодня  в  16  часов  открывается Украинский стадион (Б.|
|Васильковская, 51, вход с Прозоровской).                    |
|   Программа   открытия   такая:  гимнастика,  бокс,  легкая|
|атлетика  и  самый  интересный номер программы -- футбольный|
|матч (в 17 час. 30 мин.)                                    |
+------------------------------------------------------------+
   ("Новое украинское слово", 12 июля 1942 г. )

   Действительно, в этом матче была побеждена команда какой-то
немецкой воинской части, это немцам не понравилось, но никаких
эксцессов не произошло. Просто немцы, рассердясь, выставили на
следующий матч, 17 июля, более сильную воинскую команду "PGS".
Она  была  разгромлена,  буквально  разгромлена  "Стартом"  со
счетом 6:0.
   Бесподобен отчет об этом матче в газете:

+------------------------------------------------------------+
|   "...Но  выигрыш этот уж никак нельзя признать достижением|
|футболистов  "Старта". Немецкая команда состоит из отдельных|
|довольно сильных футболистов, но командой в полном понимании|
|этого   слова  назвать  ее  нельзя.  И  в  этом  нет  ничего|
|удивительного,  ибо  она  состоит  из  футболистов,  которые|
|случайно  попали  в  часть,  за  которую  они  играют. Также|
|ощущается недостаток нужной тренировки, без которой никакая,|
|даже наисильнейшая команда не сможет ничего сделать. Команда|
|"Старт", как это всем хорошо известно, в основном состоит из|
|футболистов  бывшей  команды  мастеров  "Динамо",  поэтому и|
|требовать  от  них  следует значительно большего, нежели то,|
|что они дали в этом матче".                                 |
+------------------------------------------------------------+
   (Там же, 18 июля 1042 г.)

   Плохо  скрытое  раздражение  и   извинения  перед  немцами,
звучащие в  каждой строчке этой  заметки,  были только началом
трагедии.
   19 июля,  в  воскресенье,  состоялся матч между "Стартом" и
мадьярской командой "MSG.  Wal".  Счет 5: 1 в пользу "Старта".
Из отчета об этом матче:

+------------------------------------------------------------+
|   "...Несмотря на общий счет матча, можно считать, что сила|
|обеих команд почти одинакова".                              |
+------------------------------------------------------------+
   ("Новое украинское слово", 24 июля 1942 г.)

   Венгры предложили матч-реванш, и он состоялся 26 июля. Счет
3:2  в  пользу "Старта". Вот-вот, кажется, его уже сломят -- и
немцы получат удовольствие.
   И  вот  на  6 августа назначается встреча "Старта" с "самой
сильной",  "сильнейшей",  "всегда только побеждающей" немецкой
командой   "Flakelf".  Газета  авансом  просто  захлебывалась,
расписывая  эту  команду,  приводила  баснословное соотношение
забитых  и пропущенных ею до сих пор мячей и тому подобное. На
этом-то  матче и произошел разгром, вошедший в легенду. Отчета
о нем газета не поместила.
   Однако   футболисты   еще  не  были  арестованы.  Маленькое
объявление 9 августа в "Новом украинском слове":

+------------------------------------------------------------+
|   "Сегодня  на  стадионе  "Зенит" в 5 час. вечера состоится|
|вторая  товарищеская встреча лучших футбольных команд города|
|"Flakelf" и хлебозавода ‘ 1 "Старт".                        |
+------------------------------------------------------------+

   "Старту"   предоставлялась   последняя   возможность.    Он
разгромил немцев в  этом матче,  а  16 августа со счетом 8:  0
победил  украинскую националистическую команду  "Рух".  Только
после этого футболисты были отправлены в Бабий Яр.
   Это было время, когда шла напряженная битва на Дону и немцы
выходили на подступы к Сталинграду.

        ОТ АВТОРА

   НАПОМИНАНИЕ. Вот вы читаете эти истории. Может быть, где-то
спокойно пробегаете глазами,  может быть,  где-то  (моя  вина)
скучаете,  в общем,  "беллетристика есть беллетристика".  Но я
упрямо и еще раз хочу напомнить,  что здесь нет беллетристики.
ВСЕ ЭТО БЫЛО.  Ничего не  придумано,  ничего не  преувеличено.
Наоборот,   я  даже  кое-что  опускаю,   например,   некоторые
подробности убийств...  Все,  что я рассказываю, было на самом
деле,  было  с  живыми людьми,  и  ни  малейшего литературного
домысла в этой книге нет.
   Есть тенденция. Разумеется, я пишу тенденциозно, потому что
даже  при  всем  стремлении  быть  объективными  мы   не  быть
тенденциозными не можем.
   Моя  тенденция --  в  ненависти.  К  фашизму  во  всех  его
проявлениях.  Но  независимо от  этой тенденции за  абсолютную
достоверность всего  рассказанного я  полностью  отвечаю,  как
живой свидетель.
   И  вот,   ребята  рождения  сороковых  годов  и  дальше,  я
признаюсь вам,  не боясь показаться сентиментальным, что порой
изумленно смотрю на мир и думаю:
   "Какое  счастье, подумать только, что нынче по улицам можно
ходить, когда тебе захочется, хоть в час ночи, хоть в четыре!"
Можно  до  одури  слушать  радиоприемник  или завести голубей.
Досадно  разбуженный среди ночи мотором, сонно злишься: "Сосед
с  пьянки  на  такси приехал" -- и переворачиваешься на другой
бок. Не люблю ночного воя самолетов; как загудит, кажется, всю
душу  выворачивает, но тут же говоришь себе: "Спокойно, это же
свои, это не то". А утром приходят газеты, в которых пишется о
войнах  в  далеких южных и восточных странах... Говорят, мы не
замечаем здоровья, пока оно есть, плачем, только его потеряв.
   Смотрю изумленно на этот изменчиво благополучный мир.

        БАБИЙ ЯР. СИСТЕМА

   Давыдов был арестован очень просто и буднично.
   Он шел по улице, встретил товарища, Жору Пузенко, с которым
учился,  занимался в  спортивной секции,  вместе  к  девчонкам
ходили. Разговорились, Жора улыбнулся:
   -- Что это ты, Володька, по улицам ходишь? А ну-ка, пойдем.
   -- Куда?
   -- Пойдем-пойдем...
   -- Да ты что?
   Жора все улыбался.
   -- Пойдешь или нет? Могу документы показать.
   Он  вынул  документы  следователя  полиции,   переложил  из
кармана  в  карман  пистолет,  продемонстрировал  его  как  бы
нечаянно.
   День  был  хороший,  солнечный,  улица была полна прохожих,
немцев. Двинулись. Давыдов тихо спросил:
   -- Тебе не стыдно?
   -- Нет,  --  пожал  Пузенко плечом.  --  Я  за  это  деньги
получаю.
   Так  мило  и спокойно они пришли в гестапо, на Владимирской
улице,  дом 33. Дом этот находится недалеко от площади Богдана
Хмельницкого,  почти  напротив  Софийского  собора,  он  сразу
бросается  в  глаза, огромный, темно-серый, но кажущийся почти
черным  из-за  контраста  с  соседними  домами.  С колоннами и
портиком, он, как гигантский комод, воз вышается над пропахшей
пылью   веков  Владимирской.  Его  строили  до  революции  для
губернской  земской  управы,  но не закончили, и при Советской
власти в нем стал Дворец труда. Потом в доме помещался один из
народных  комиссариатов Украинской ССР до самого отступления в
1941  году.  Теперь  его  заняло  гестапо.  За  величественным
фасадом   находились   отлично  оборудованные  следовательские
кабинеты,  а во дворе, скрытая от любопытных глаз, -- каменная
тюрьма, соединенная с главным зданием переходами.

   Давыдов был рядовым в 37-й армии, он попал в плен у деревни
Борщи,  прошел Дарницкий лагерь и несколько других и бежал под
Житомиром.  У  него  в  Киеве был  знакомый врач,  связанный с
партизанами   в   Иванковском  районе,   куда   он   отправлял
медикаменты,  Давыдов должен был отправиться с медикаментами в
Иванков, когда произошел этот нелепый арест.
   Осталось  неизвестным,   что  и  откуда  знал  Пузенко,  но
Давыдова   поместили  в   самую   страшную,   так   называемую
"жидовскую" камеру,  как селедками набитую людьми,  ожидавшими
отправки в  Бабий  Яр.  Давыдов  понял,  что  дело  его  почти
безнадежно.
   Его  вызвали на  допрос и  потребовали рассказать,  что  он
знает о партизанах, а также правда ли, что он еврей.
   Давыдов стал кричать,  что никакой он не еврей и никакой не
партизан,  а Пузенко сводит с ним личные счеты. Его провели на
комиссию,  где  немецкие  врачи  обследовали  его  на  предмет
еврейских признаков,  но дали отрицательное заключение. Тем не
менее  его  отвели обратно в  ту  страшную камеру,  потому что
выпускать оттуда было не принято.  Это как конвейер;  попал --
катись, обратного хода нет.
   Людей из камеры уводили,  и они не возвращались,  а Давыдов
все сидел.  Наконец,  когда осталось десять человек, их вывели
во двор, где стояла машина, которую они сразу узнали.
   Это  была  одна  из   душегубок,   известных  всему  Киеву,
"газенваген",  как называли ее  немцы.  Она представляла собой
что-то вроде нынешних автомобилей-холодильников. Кузов был без
окон,  обшит доской-вагонкой,  покрашен в  темный цвет,  сзади
имелась двустворчатая герметическая дверь,  внутри  кузов  был
выстелен железом,  на полу --  съемная решетка.  Десять мужчин
разместились просторно,  и  к  ним  подсоединили еще  девушку,
очень красивую еврейку из Польши.
   Они все стали на решетку,  держась за стены,  двери за ними
закрыли и так, в полной темноте, куда-то повезли.
   Давыдов понимал,  что сейчас они приедут в Бабий Яр,  но не
увидят его, потому что через отверстие у кабины водителя будет
пущен газ.
   Смертники не  разговаривали,  а  ждали лишь  этого момента,
чтобы попрощаться.
   Но   машина  все   ехала,   качалась,   приостанавливалась,
трогалась  и  вот,  кажется,  совсем  остановилась.  Залязгала
дверь, из нее брызнул свет -- и голос:
   -- Выходи!
   Они торопливо,  глотая воздух,  вышли,  по привычке стали в
ряд.  Вокруг были колючие заграждения, вышки, разные строения.
Эсэсовцы и полиция.
   Подошел здоровый,  ладно сложенный русский парень в папахе,
в  галифе и блестящих сапогах (потом узнали,  что это бригадир
Владимир Быстров),  в руках у него была палка,  и он с размаху
ударил каждого по голове:
   -- Это  вам посвящение!  Слушай команду.  На  зарядку шагом
марш!  Бегом!..  Стой!.. Кругом!.. Ложись!.. Встать!.. Гусиным
шагом марш!.. Рыбьим шагом!..
   Полицейские  бросились  на  заключенных,  посыпались  удары
палками,  сапогами,  крик и  ругань.  Оказалось,  что "гусиным
шагом" --  это надо идти на корточках,  вытянув руки вперед, а
"рыбьим" --  ползти  на  животе,  извиваясь,  заложив руки  за
спину.  (Узнали также  потом,  что  такая зарядка делалась для
всех новичков,  чтобы их  ошарашить;  били на  совесть,  палки
ломались на спинах, охрана вырезала новые.)
   Доползли до  огороженного пространства внутри  лагеря,  там
опять  выстроились,  и  сотник  по  фамилии  Курибко  прочитал
следующую мораль:
   -- Вот. Знайте, куда вы попали. Это Бабий Яр. Разница между
курортом и  лагерем ясна?  Размещаетесь по  землянкам,  будете
работать.   Кто  будет  работать  плохо,   нарушит  режим  или
попытается бежать, пусть пеняет на себя.
   Девушку  отделили и  отправили на  женскую половину лагеря,
мужчин повели в землянку.
   Землянки   тянулись   в   два   ряда:   обычные   землянки,
бригадирская, "жидовская", "больничная". Та, в которую привели
Давыдова, была обыкновенным блиндажом без окон, с единственной
дверью и рядами двухэтажных нар;  пол был земляной,