Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
читали гениями... Другие бы и за малый успех, за крохотную славу
не поскупились бы заплатить ой-ей-ей как... А Миша Коренев?.. Он ведь и душу
дьяволу готов был заложить в минуты отчаяния... Пробовал играть Паганини, не
выходило, он и думал: а вдруг и верно Паганини заключил сделку с дьяволом...
- Не было этого! - сказал Данилов.
- Отчего же не было?! - воскликнул Николай Борисович тонко и нервно. - У
Миши были минуты, когда он очень хотел поверить в возможность этой сделки!
Да что Миша! И у меня бывают мгновения...
- Вы это серьезно? - спросил Данилов.
- Уж куда серьезнее! Такая тоска иногда находит, что я, Николай Борисович
Земский, на колени готов рухнуть все равно перед кем - сверхъестественным
существом или пришельцем из обогнавшей нас цивилизации, уж не знаю перед
кем, рухнуть на колени и молить его: сейчас же сделать меня всемогущим, хотя
бы в искусстве, и прославленным, а уж плату он волен потребовать с меня
любую!
И тут Николай Борисович упал перед Даниловым на колени.
- Я любую расписку дам, самую страшную, кровью так кровью, - сказал
Николай Борисович, - душа моя нужна, так возьмите душу, жизнь - так жизнь,
муки я должен потом претерпеть или дело какое исполнить, извольте, я
согласен! Только утолите мои желания!
- Встаньте, Николай Борисович, что же вы передо мной-то на колени
грохнулись!
- А перед кем же еще? - спросил Земский.
- Сейчас же встаньте, Николай Борисович, - сухо сказал Данилов. - Право,
это неприятно.
На колени Николай Борисович падал, а вставал с усилием, словно теперь
дало о себе знать люмбаго. К креслу он двинулся разбитым стариком, и, когда
утвердился в нем, Данилов увидел, что и в глазах Николая Борисовича пламени
более нет. И нет надежды.
- Я понимаю, Николай Борисович, - покачал головой Данилов, - вы шутник и
артист, но я ведь к вам пришел не ради мистерий пятнадцатого века.
- Ты прав, - сказал Земский.
Он быстро взглянул Данилову в глаза. Но тут же опустил голову. Потом,
помолчав, спросил:
- А приятель твой из Иркутска, он что - не появится больше?
- Не знаю, - сказал Данилов, - но думаю, что и перед ним падать на колени
было бы неразумно.
- Может быть, - прошептал Земский, - может быть.
- Да и как же вдруг? - спросил Данилов. - Зачем чья-то помощь? Вы что же
- не уверены в тишизме?
- Уверен! Уверен! - горячо произнес Николай Борисович. - Но кто бы узнал
о Золушке, если бы она туфлю в двенадцать часов не потеряла!
- То есть?
- Кто поймет теперь мой тишизм? Никто. Кто узнает о моих сочинениях через
сто лет? Никто. Я сдохну, и пионеры сейчас же отнесут мои бумаги в
макулатуру - кому нужен утиль какого-то Земского! Чтобы к моим мыслям и
сочинениям был интерес, чтобы в моих бумагах копались умные люди через сто
лет, я теперь, теперь должен стать известным. Пусть и в этой ложной старой
музыке. Пусть и со скандалом. Со скандалом-то вернее! Имя мое должно
застрять в умах людей! Туфелька Золушки мне нужна. Даже и похожая на рваный
сапог. Ради этого я готов поставить подпись где угодно. И кровью!
- Ничем не могу вам помочь, - сказал Данилов.
- Ой ли?
- Николай Борисович, вы смотрите на меня как-то странно. Не думаете ли вы
и меня напугать, как напугали Мишу Коренева?
- Тебя не напугаешь, - угрюмо сказал Земский. - Ты сам скоро напугаешься,
коли и впрямь ринулся в большие музыканты. Так напугаешься, что однажды
подойдешь к окну и подумаешь: "А не прав ли Миша Коренев?.." Если ты,
конечно, тот, за кого себя выдаешь...
- Я себя ни за кого не выдаю, - сказал Данилов. - Однако у меня создается
впечатление, что вы меня за кого-то принимаете. За кого же?
- Мало ли за кого...
- Вы взрослый человек, - сердито сказал Данилов, - а, видно, уверили себя
в каком-то детском вздоре... Это и смешно, и неприятно... Разрешите на этом
откланяться.
- Извини, Володя, - быстро заговорил Земский, - это все шутки... Но ведь
как шутник, сам знаешь, я не всем нравлюсь... Извини... И забудь о моих
словах... Нам и в театр пора. Я тебе сейчас напоследок налью коньяка. Себе
же - вина, фирменного.
Николай Борисович наполнил рюмку Данилова, а сам отправился в соседнюю
комнату и вернулся с большой чашей, сделанной, как разглядел Данилов, из
черепа и опоясанной сверху и снизу полосками серебра. На серебре имелась
чеканка. Вино в чаше было вишневого цвета, чуть прозрачное. "Экий печенег!"
- подумал Данилов.
- Это все шутки, Володя! Может, и не поверил я ни в какой вздор. Я пока в
свою силу верю! Родись я веков на пять раньше, был бы я Васькой Буслаевым и
дружины б крушил. Помнишь, что Васька говорил: "Не верю я, Васенька, ни в
сон, ни в чох, а верю я в свой червленый вяз!"
Тут Николай Борисович рассмеялся, из перстня, украсившего средний палец
его левой руки, высыпал в чашу красный порошок, отчего вишневая жидкость
будто вскипела, забулькала и пошла вверх сизым паром. Чашу Николай Борисович
поднял рывком и осушил, как граненый стакан. Данилов коньяк пить не хотел,
однако теперь выпил. "Мистика какая-то", - подумал Данилов.
В прихожей Данилов сказал Земскому:
- Червленый вяз пусть при вас остается, вы ему служите, это ваше дело,
однако Мише Кореневу жизнь вы укоротили напрасно.
- Может, и укоротил, а может быть, и нет! - рассмеялся Земский.
Был он теперь в кураже, вишневая жидкость из чаши взбодрила его. Словно
бы радость распирала Николая Борисовича. В прихожей обширным животом он
вдруг придавил Данилова к стене, оглушил его:
- А ты, Данилов, не храбрись! Что ты знаешь? Да ничего! Вот Миша-то унес
с собой тайну. Тайну М.Ф.К. Разгадай-ка ее. Слабо будет!
Выходя к лифту, Данилов все же поклонился Земскому, и тот шумно закрыл за
ним дверь.
26
"За кого же он принимает меня? - думал Данилов, собираясь на работу. -
Если за пришельца или еще за кого, пусть, куда ни шло... А если - за жулика
или за какого агента? Еще настрочит бумаги куда следует, людей зряшным делом
заставит заняться..." Данилов посчитал, что сейчас же надо истребить из
памяти Николая Борисовича Земского даже и мельчайшие впечатления от
знакомства с Андреем Ивановичем из Иркутска, их сидений и прогулок. Словно
бы и не было ни Андрея Ивановича, ни моршанского ножа. И о его, Данилове,
оплошностях во время гуляний с Кармадоном Земский должен был забыть! Николай
Борисович в ту же секунду и забыл... В театре был смирный, к Данилову не
приставал.
Два дня или три Данилов провел в суете, в беготне из оркестра в оркестр,
по ночам готовил дома симфонию Переслегина. С трудом выкраивал время для
встреч с Наташей. То и дело - и даже в театр - ему звонила Клавдия, говорила
обиженно, просила посетить ее Монплезир. Под Монплезиром она имела в виду
квартиру, из какой Данилов ушел и за какую платил. Данилов рассудил, что
Клавдия от него все равно не отвяжется, и на четвертый день ее просьб поехал
в гости.
Клавдия одета была тщательно, словно бы Данилов стал интересен ей как
мужчина. Краску и тушь на веки и на ресницы она наложила под девизом: "А лес
стоит загадочный..." И точно, некая загадочность была и в облике хозяйки и в
ее словах. Однако Данилов чувствовал, что тайны в Клавдии долго не
удержатся. А потому и ни о чем ее не спрашивал.
- Не кажется ли тебе, Данилов, - сказала Клавдия, расставляя на кухонном
столе чашки для чая, - что по отношению ко мне ты ведешь себя неблагородно?
- Нет, не кажется, - сказал Данилов.
Клавдия посмотрела на него удивленно.
- Отчего ты так переменился? Вот ты мне и хамишь...
- Я устал, - сказал Данилов, - ты же видишь во мне прислугу, будь я
свободен, возможно, я помогал бы тебе, но увы, сейчас твои хлопоты мне в
тягость...
Клавдия чашки оставила, опустилась на табуретку.
- Ах, Данилов, - сказала она. - Я вижу в тебе друга. Ты нужен мне для
душевных общений.
- Для душевных общений тебе могло хватить и Войнова... Он профессор и
автор книг...
- Войнов, конечно, - согласилась Клавдия, - профессор... Но ведь есть у
меня в душе и тайные уголки.
"Ну вот, дело дошло и до тайных уголков", - расстроился Данилов.
- А что касается твоей Наташи, - сказала Клавдия, - то мы с ней
подружились. Она сшила мне чалму. Быстро сшила. Я довольна. Сейчас я покажу
тебе. Только надевать ее следует с вечерним платьем... Я сейчас...
Клавдия направилась в соседнюю комнату, Данилов крикнул ей, что не надо
вечернего платья, что ему через полчаса бежать. Что было толку! А увидеть
чалму, сшитую Наташей, он желал.
К удивлению Данилова, Клавдия позвала его через пятнадцать минут. Войдя к
ней в комнату, Данилов забыл о недовольствах. Британской королеве предстояло
увидеть жену профессора Войнова в черном платье из бархата и в черной чалме.
Смелые вырезы платья открывали плечи и грудь московской гостьи, черный
бархат украшала бриллиантовая гроздь. И на чалме играли бриллианты.
- А что, - сказал Данилов, - хорошо.
Он искренне радовался за Клавдию.
Ему показалось, что и чалма хороша, хотя игра бриллиантов мешала ему
разглядеть чалму внимательно.
- Для вечернего приема у королевы, - сказала Клавдия, - я сшила еще и
тюрбан из горностаев. Но к нему у меня другое платье. Белое. Оно на той
квартире. У Войнова. И тюрбан там.
- Жаль, - сказал на всякий случай Данилов.
- Жаль, - согласилась Клавдия. - Я потому тебе показываюсь, что у тебя
художественный вкус. Раз ты говоришь, что хорошо, значит, хорошо.
- А тюрбан тоже Наташа шила?
- Нет, она не скорняк. Чалма вышла у нее безупречная. Но берет она
дорого. И так решительно с меня запросила, будто я мильонщица. И это со
своей-то!
- А ты уж и своя?
- Данилов, какой ты, право! Ты думаешь, эта Наташа простая? Ой нет!
Поверь женщине. Мы с ней и вправду подружились, о чем только не
переболтали... О тебе, конечно... Еще кое о чем... И я тебе скажу...
- Если ты шьешь наряды для королевы, - сухо сказал Данилов, - стало быть,
вы с Войновым скоро уедете в Англию? И надолго?
- Ах, Данилов, - вздохнула Клавдия, - никуда мы пока не едем. Войнов,
правда, старается получить командировку в Англию на три года, но до самой
поездки далеко...
- А почему именно в Англию?
- Англию нам припрогнозировали, - сказала Клавдия и сразу же, словно бы в
испуге, посмотрела по сторонам.
- Хлопобуды?
- Хлопобуды, - прошептала Клавдия.
- Но наряды твои устареют, что же их было шить?
- Чалма и тюрбан не устареют. А платья я заменю.
- И это все твои тайны? Из-за них ты вызывала меня?
- Ты не получил удовольствия от моих обновок?
- Ну... получил... - неуверенно произнес Данилов. - Но зачем тайнами-то
заманивать?
- А ящики тебя совсем не интересуют? Те, что мы с твоими приятелями
тащили...
- Да... Действительно... И что же с ящиками?
- Пошли! - приказала Клавдия.
Шли недолго, из кухни коридором и до кладовки, свет в коридоре был
неяркий, однако Данилов сумел рассмотреть вечернюю Клавдию, не снявшую
чалму, в движении и понял, что тело ее нисколько не потеряло прежних форм,
наоборот, кое-что волнующее Данилова и приобрело. "Да, она красивая
женщина", - словно бы согласился с кем-то Данилов. Ящики занимали половину
кладовки, надписи на их боках, удостоверявшие принадлежность ценностей
Камчатской экспедиции, были замазаны синей краской. Крышку верхнего ящика
отодрали, и Данилов увидел в ящике большой камень.
- Камень какой-то, - сказал Данилов.
- Ну и какой камень? - спросила Клавдия, в глазах ее теперь были и
торжество, и тайна, и предчувствие будущих радостей, и желание вновь
показать Данилову свое превосходство над ним.
- Я не знаю.
- А ты посмотри внимательно.
Данилов не только осмотрел камень, но и общупал его, и запахи камня
уловил, только что не попробовал его на зуб. Верхняя поверхность камня была
плоская, но не ровная, вся в выбоинах, видимо, ломами или перфораторами
вынимали камень из родной среды.
- Лава, что ли? - сказал Данилов, вспомнив о вулкане Шивелуч.
- Лава! - рассмеялась Клавдия и с удовольствием погладила камень.
Минуты две она любовалась камнем, потом закрыла дверь кладовки и повела
Данилова в кухню. Платье для королевы она не испачкала и не помяла, носить
его, да и чалму, ей нравилось. Бриллианты с двойным внутренним отражением
по-прежнему играли на Клавдии тут и там. На кухне Клавдия закурила и
сказала:
- Это лава. А через четыре года будут изумруды.
- Два ящика изумрудов?
- Два не два, а шкатулку заполнят.
- Неужели тут такая замечательная кладовка?
- Кладовка ни при чем. Каким образом лава превратится в изумруды, не
имеет значения, но превратится.
Твердость была в словах Клавдии и деловитость. Она давала понять
Данилову, что ту информацию, какую он заслуживал, он получил, а прочее его
не касается. Может, и вообще она не имела права говорить об этом прочем. А
Данилов молчал, он чувствовал, что Клавдии не терпится поделиться тайной. Он
и молчал.
- Сейчас бриллианты в моде, - сказала наконец Клавдия, - а через семь
лет, после одного события, в моду войдут изумруды. В такую моду, в какой они
не были последние три столетня.
Данилов опять молчал.
- А у меня их будут десятки, около сорока, точнее, тридцать семь,
крупные, будто с шапки Мономаха, если мне надоест их носить, я их продам по
хорошей цене.
Данилов молчал.
- Это реальные деньги, - сказала Клавдия так, будто Данилов с ней спорил.
Данилов молчал.
- И в том, как они возникнут из лавы, не будет ничего нечестного,
никакого волшебства, а все выйдет по науке... Один ученый из одного НИИ... -
тут Клавдия опять спохватилась и стала смотреть по сторонам, но вряд ли кто,
кроме Данилова и мелких бытовых муравьев, гулявших по столу, мог ее
услышать. - Один ученый, то ли Озямов, то ли Озимов, сделал открытие... Все
хотел получить искусственный изумруд, бился, бился - и ни с места. Потом
решил разобраться, как природа-мать создает изумруды, и действовать ее
способом. Понял: они из магмы, она остывает, что-то с ней происходит - и она
преобразуется в кристаллы изумрудов...
Дальше объяснять своими словами открытие Озямова стало для Клавдии делом
непосильным, она принесла записную книжку, показала Данилову сделанный ею
собственноручно рисунок разреза земли - разрез она назвала
стратиграфическим. Показала: и где именно пекутся, а потом и остывают
изумруды. Рядом на страничке был график движений температуры и давления.
- Ты тут все не поймешь, - заметила Клавдия. - В общем, кавитация...
Схлопывание пузырьков газа... А в газ надо перевести магму, то есть в наших
условиях остывшую лаву... Температуры - порядка полторы тысячи градусов...
давление - миллион атмосфер, а то и два... И пожалуйста - изумруд!
- Откуда же твой Озямов, - удивился Данилов, - возьмет давление в два
миллиона атмосфер?
- Давление у нас найдется, - махнула рукой Клавдия.
- А зачем тебе лава именно от Шивелуча?
- Озямов бьется, бьется, сделал открытие, выбил оборудование для опытной
установки, но подходящей магмы не нашел. Какую лаву брать - не знает. А я
знаю.
- Откуда? Ах да... Хлопобуды...
- Да, хлопобуды, - прошептала Клавдия, и обреченные бриллианты взблеснули
на черной чалме, - они. Ясно, что не в порядке очереди, а... Ну, а в общем,
неважно Они и моду на изумруды мне предсказали, и открытие Озямова учли, и
на машинах из всех вариантов выбрали лаву от Шивелуча. А Озямов о ней пока
не знает... Я через верного человека наведу его мысль на эту лаву, вот и
получу тридцать семь изумрудов - материал-то мой!
- Начнут делать искусственные изумруды - они появятся у всех и станут
стоить копейки, как стекляшки.
- Свои изумруды я получу через четыре года. Все посчитают, что они из
горных пород. Но у Озямова-то это будут опытные изумруды! А по прогнозам
хлопобудов он еще три года походит в шарлатанах, потом перед ним извинятся,
станут внедрять открытие - на внедрение уйдет шесть лет А мне камни уже
надоест носить! Я их продам, пока они еще будут в цене... Понял теперь,
каково иметь дело с хлопобудами!
Данилова вся история с изумрудами очень заинтересовала, объяснения
Клавдии его не удовлетворили, даже и с высоты технических знаний Данилова
слова Клавдии показались ему подозрительными. А может, она передала и все
верно, да ученый Озямов бродил по ложным тропам. Так или иначе, Данилов
решил выяснить, каким образом появляются изумруды и имеет ли к ним отношение
лава от вулкана Шивелуч. Ведь ящиками с лавой Шивелуча владела не только
Клавдия, но и Камчатская экспедиция, а какие из них подлинные, какие
сотворенные им. Даниловым, он не знал, не запомнил в спешке Камчатские
экспедиторы тоже небось могли затеять опыты с лавой. С ящиками следовало
разобраться, и сейчас же. Но Клавдия взяла его за руку.
- Данилов, изумруды ладно! - сказала она с неким вдохновением и забыв о
шепоте. - Я добыла еще один долговременный прогноз! Подожди тут!
Она моментально принесла из комнаты сувенирный настольный сейф со свежей
еще краской и никелированной ручкой. Сейф был как настоящий. "Бутылки три в
него войдет", - отметил про себя Данилов. Ключом Клавдия отворила
бронированную дверцу сувенира и пригласила Данилова заглянуть в его недра.
Там стопкой лежали документы. Изнутри к дверце был приклеен лист белой
бумаги со словами "Операция "Лишние дипломы". Документы и были дипломами. По
большей части синими, лишь два из них, от отличников, имели коричневые
обложки. Данилов несколько дипломов осмотрел. Верхний принадлежал Казематову
Игорю Платоновичу, получившему в 1960 году профессию врача-стоматолога.
Другой - инженеру-металловеду Ципскому Олегу Николаевичу. Узнал Данилов и о
дипломной работе третьего специалиста - Думного Виктора Петровича: "Плетение
словес в житийном творчестве последователей Епифания Премудрого". Виктор
Петрович был учителем литературы.
- Отдел кадров на дому? - осторожно спросил Данилов.
- Эти картонки - мои. Я имею и расписки... Все написавшие их отказываются
не только от дипломов, но и вообще от прежних своих профессий. Честное слово
дают.
- Зачем тебе все это?
- А-а-а! - протянула Клавдия.
Молчать она уже не могла, и, по ее словам, с дипломами выходило так. По
точным исследованиям хлопобудов, лет через пятнадцать - семнадцать
разведется у нас столько разных выпускников и так не станет хватать всяких
необходимых людей - санитаров, продавцов, мозолистов, мусорщиков, полотеров,
клейщиков обоев и афиш, садовников, домработниц, что общество вынуждено
будет просить лиц с дипломами, особенно неуверенных в своем призвании, пойти
в санитары, домработницы, садовники. Государство якобы даже решит доброхотам
платить компенсацию за годы учений.
- Какую компенсацию? - не понял Данилов.
- А такую... Кому девять тысяч, а кому и все четырнадцать. В зависимости
от затрат. Только чтобы пошли в санитары и в раздатчики пищи.
- Разве мы тратили деньги на образование?
- Государство и тратило. Ну и что? Если обществу так потребуются люди в
обслугу, оно хоть и свои затраты решит компенсировать. Сколько диплом стоил,
столько, с учетом школьного воспитания, и заплатят человеку, лишь бы он
согласился сдать диплом.
- Странно все это... - покачал головой Данилов.
- Так и будет... Припрет - и будет... И теперь ведь... Сколько людей, что
учились, изнуряли себя, спокойно работают - и вовсе не по специальности, а
где кому хочетс