Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
ного во всяких отрешениях?
И Концебалов-Брожило, будто распознав умонастроение Шеврикуки, более
никаких слов об отрешениях не произносил. Грядущий Блистоний был сегодня
чрезвычайно деликатен, а на Шеврикуку то и дело остро взглядывал, словно бы
желая открыть в знакомце нечто, ему дотоле неведомое, но на днях кем-то
обнаруженное. Что же он, заинтересовался и сам Шеврикука, прежде во мне не
рассмотрел и не исследовал? И ради чего он прибыл нынче в Останкино? Ради
Пузыря? Или ради Омфала из якобы утерянной коллекции, который теперь, если
верить Концебалову, ему не терпелось по жизненной необходимости обрести
вновь?
Но ни про Пузырь, ни про Омфал, Лихорадки и Блуждающий Нерв
Концебалов-Брожило не произнес ни слова, а стоял или прогуливался вместе с
Шеврикукой безгласно и тем Шеврикуку удручал.
- Листал я на днях "Словарь античности", - не выдержал Шеврикука.
Концебалов будто и не расслышал его слов.
- Текст ученый, немецкий, а отпечатано в Можайске, иллюстрации
неважнецкие, и дельфийский Омфал выглядит там смутно, - не мог остановиться
Шеврикука, а уже понял, что говорить более не стоит, он и так уже оказался в
положении глупейшем.
Концебалов взглянул на него как бы в удивлении.
- Неужели при ваших теперешних заботах и интересах у вас находится время
брать в руки "Словарь античности", книгу столь отдаленную от этих забот и
интересов? - спросил он.
То ли Концебалов иронизировал, то ли он произнес сложную для восприятия
Шеврикуки китайгородскую светско-гипюровую тонкость.
- Отчего же мне не взять в руки "Словарь античности"? - поинтересовался
Шеврикука. - И какие такие у меня теперь особенные интересы и заботы?
- Ну как же! Как же! Выйдут особенные! - произнес Концебалов, сведенные
ладони протянул к Шеврикуке, словно на них обязан был появиться пирог со
слоеным смыслом. - Наслышаны-с! Наслышаны о том, что вы получили!
"И этот, что ли, поздравит меня с премией?" - подумал Шеврикука.
- А что я получил?
- Ну не кокетничайте, Шеврикука, - укоряюще покачал радикально
постриженной головой Концебалов, и носок римской сандалии его катанул по
асфальту камешек. - Я ведь служу в осведомленном доме.
- Я не забыл, - кивнул Шеврикука. - А потому хотел бы у вас узнать, что
же такое я получил?
- Полагаю, что простодушно-наивные мотивы в нашем с вами разговоре
неуместны, - сказал Концебалов.
- Возможно, я допустил бестактность, упомянув о невнятном изображении
дельфийского Омфала, конечно, тут легчайшее совпадение - ваша коллекционная
вещица и античный Пуп Земли... И я бормочу сейчас невнятное... Просто я,
памятуя о том, что вы служите в осведомленном доме и сами изо дня в день
осведомляетесь, подумал, будто вы могли внести поправки в свои пожелания...
Иные считают, что я нечто получил. Я же знаю, что на меня нечто возложено. И
это возложенное вряд ли может помочь в каких-либо деловых предприятиях, в
частности, и в приобретении античных сувениров.
"Фу ты! - вздохнул Шеврикука. - Экую я тягомотину выговорил! И зачем?"
- Спасибо за разъяснения, любезный Шеврикука, - сухо произнес Концебалов.
- Я и не рассчитывал на то, что вы сейчас же броситесь выполнять мою
хрупко-интимную просьбу, даже если бы я втрое утяжелил приз, то бишь
гонорар, то бишь - как было при государыне Екатерине - вывод. Я опасался,
что вы при вашем новом... значении, так скажем... заважничаете и про всякие
омфалы забудете... А ведь теперь вам будут доступны всякие удивительные ходы
и приемы...
- Давайте оставим в воздухе неведомые мне значения, ходы, приемы,
важничанья, - резко заявил Шеврикука. - Дом у вас осведомленный, но, видимо,
порой сведения к вам приплывают искаженные. А если придется мне столкнуться
с Лихорадками и Блуждающим Нервом, то это будет обыкновенный Шеврикука,
каким он был всегда.
- Каким он был всегда! - рассмеялся Концебалов. - А каким он был всегда?
Кто знает об этом? Впрочем, иные знают. А иные догадываются. С Пузырем
вот-вот все начнется. И уж кто только сюда не нагрянет. Вас это развлечет.
Будет жутко. И будет опасно. Именно это вам и угодно. И я чрезвычайно рад,
что вы решили поддержать меня. А за мной не пропадет. Раз вы отважились, и
вывод получите, и многое откроется вам про Гликерию Андреевну, про нынешнюю
тоже...
- Вовсе я еще ничего не решил, - сердито (серчая и на самого себя)
выговорил Шеврикука.
- Решились! Решились! Отважились! - радостно зашумел Концебалов-Брожило.
- Ждите меня здесь же дня через два-три. Я вас сыщу. Сообщу все подробности,
имена, номера автомобилей и пейджеров. Заранее благодарен. А сейчас спешу в
Китай-город, в подневольные службы.
Вполне возможно, что и сановный домовой Концебалов-Брожило не менее
Дударева был достоин "мерседеса", но вольготнее ему было умчаться в
китайгородское подневолье с северным, от Холмогор, усмешливым воздушным
потоком. Видимо, так он и сделал.
И тотчас к Шеврикуке прибыл добропорядочный и готовый соответствовать
гражданин Землескреба Радлугин.
И раньше, в минуты общения с Дударевым и Концебаловым, Шеврикука ощущал
энергию сегодняшнего интереса к нему Радлугина, потоки ее были куда
почтительнее и уважаемо-преданнее прежних. Оказавшись рядом с Шеврикукой,
Радлугин застыл в полупоклонном свидетельстве усердия и прилежания, будто
Шеврикука восседал перед ним за столом с клумбой разноцветно-переговорных
устройств. А ведь в последние дни в своих устремлениях разбогатеть, стать
покровителем шикарной женщины (Нины Денисовны Легостаевой, или Денизы), с
привилегиями заслуженного участника Солнечного Затмения пробиться к Пузырю,
казалось, Радлугин был уже не способен к гражданским подвигам и с
пренебрежением начал относиться к общественному долгу, жрецом которого, в
его глазах, был несомненно Игорь Константинович.
Нет, к радости останкинского населения, не иссяк Радлугин как гражданин,
не сбили его с панталыку и не развратили клокотания натуры, он и впредь был
намерен служить общественному долгу и просвещению.
Все это докладывала Шеврикуке благонамеренно-вытянутая физиономия
Радлугина. Да и весь Радлугин был парадно вытянут.
"Вот и хорошо. Вот и замечательно", - отметил про себя Шеврикука. Но
никаких слов не произнес. И Радлугин стеснительно молчал.
- Будут ремонтировать подъездные дороги? - спросил наконец Радлугин.
- Какие подъездные дороги?
- А к Пузырю... - просветил Радлугин. - Вот вы беседовали с ремонтным
рабочим... Оранжевым...
- А-а... - протянул Шеврикука. - Нет, мы говорили не про Пузырь... И тот
в оранжевом жилете - не ремонтный рабочий... А подъезды к Пузырю, возможно,
облагородят.
Следовало ли удостаивать Радлугина сведениями о его, Шеврикуки,
собеседниках? Или угощать его надеждами на обустройство подъездов к Пузырю?
А-а-а, пусть внимает! О вишневом "мерседесе" Радлугин умолчал в почтении. О
чем уж тут спрашивать? Да и по чину ли?
А Радлугин наверняка сейчас соображал, что ему по чину, а что не по чину.
Суждения Радлугина об Игоре Константиновиче и прежде были излишне
романтизированными. Имел Радлугин свои представления о структурах. Эти
представления приносили ему усладу и цельность душевных устремлений. По этим
представлениям Радлугин и Игорь Константинович были в структурах необходимы
друг другу, но волею судеб разместились в разных кабинах Колеса обозрения. И
если кабина Радлугина осталась там, где "зависла", кабина Игоря
Константиновича поднялась ой-ой-ой куда.
Такие мысли бродили сейчас в Радлугине. И Шеврикука это чувствовал.
Ему даже стало неловко. "И этот туда же! А он-то что и от кого услышал?"
Секундное сострадание Шеврикука ощутил к Радлугину и вынудил себя поощрить
очарованного гражданина продолжением разговора. Спросил вельможно:
- И кому требовали отрешение? Кого собрались импичментовать?
- Бордюкова! - обрадованно ответил Радлугин. - Бордюкова!
- Бордюкова? - удивился Шеврикука.
- Бордюкова! Он живет в нашем доме. Бывшая важная особа в бывшем
Департаменте Шмелей. С кадрами решал все. Глаз. Нюх. Слух. Дух. Чутье.
Лопата и щуп. Но скандалист! Ругатель! Когда их Департамент разогнали, они
гуляли в нашем подъезде. Он напился и буянил. Требовал всем умереть в
борьбе... За это... Вы его, возможно, помните... То есть вы его, конечно,
помните! - закончил со значением Радлугин.
- Помню, - сказал Шеврикука. - И что же нынче этот Бордюков?
- После разгона Департамента запил. Пил и во время Солнечного Затмения, -
тут Радлугин голос утишил. - Но без лозунгов и портретов. Подавался в
фермеры, на свою историческую родину, в пензенские земли. Выплыл в Москве
монархистом, раздавал титулы, поместья, шубы и ордена. Искал рекомендателей
в масоны, нашел двух, третьего ему не было дано...
- Я знаю. Знаю, - сказал Шеврикука. - Я про отрешение.
- После масонов с ним было одно приключение, - не мог остановиться
Радлугин.
Шеврикука поморщился.
- Ах, простите, Игорь Константинович, - заторопился Радлугин. - Я забываю
про вашу осведомленность... Про отрешение... Я боюсь быть неточным. У нашего
Сообщества с движением Бордюкова разные причины и методы действий. Мы с ними
почти не соперничаем и не соприкасаемся. И к Пузырю они намерены выходить со
стороны Ракетного бульвара через Мазутный проезд.
- Я вас понял, - сказал Шеврикука.
- Я слышал - "отрешить!", но у нас шли свои дебаты, - расстроенно
произнес Радлугин.
- Ну и ладно. Не печальтесь.
- Я все выясню! Все! - Радлугин жаждал, чтобы Игорь Константинович
швырнул в траву Поля Дураков булку или кость, он сейчас же бы принес хозяину
вещь в зубах. - Я вас разыщу!
- Передайте суть в донесении через "дупло", - распорядился Шеврикука.
- Непременно! - чуть ли не подскочил в усердии Радлугин.
"Домой! Домой! Сейчас же домой!" - приказал себе Шеврикука.
В Землескреб и отправился. И увидел шагах в сорока от себя буяна и
мошенника Кышмарова. Сдержал Кышмаров обещание, соизволил посетить
Останкино. Как и в Обиталище Чинов, имел он вид замоскворецкого купца, кудри
с утра расчесал на прямой пробор, золотая цепочка ползла по его брюху в
карман штанов, и за сорок шагов послышались Шеврикуке балчугские скрипы
сапог Кышмарова и донеслись до него ароматы свежайшей ваксы. Окружали
Кышмарова четверо молодцов, возможно, что и в бронированном нижнем белье. И
они были в нарядах замоскворецких приказчиков. Или купчиков. И сапоги
купчиков-приказчиков, прибывших в Останкино, скрипели и благоароматили
ваксой, и головы сорванцов были не выбриты, а радовали кудрями. Вс„
сорванцы-молодцы Кышмарова вокруг видели, но будто отдыхали, а заняты были
одним: с ленцой, но артистично отправляли в пасти каленые семечки и
выплевывали шелуху в траву и на асфальт.
"За должком, что ли, прибыл Кышмаров? - обеспокоенно подумал Шеврикука. -
И обещанных сорванцов решил представить? Как прибыл, так и убудет. Убыл бы и
если бы числился за мной должок на самом деле. А должка-то никакого нет!"
Но появление в Останкине мошенника и потрошителя Кышмарова и его
кучерявых молодцов с золотыми цепочками Шеврикуку не обрадовало. Будто забыл
он о Кышмарове, посчитал его пустозвоном, а сам, пожалуй, не способен был
дать ему сейчас отпор.
"Это мы еще посмотрим! - храбрился Шеврикука. - Да и не сунется он в
Землескреб..."
А Кышмаров, выходило, и не думал идти на него в наступление. Напротив, он
улыбался Шеврикуке и будто бы готов был отправить ему с надлежащим движением
ветра воздушный поцелуй. Но нет, не отправил. А головой одобрительно или
даже восторженно покивал и поднял вверх большой палец. Что явно означало:
"Ну ты молодец, Шеврикука!" Или: "Ну ты даешь, Шеврикука!"
Кышмаров стал нечто растолковывать сорванцам-молодцам,
купчикам-приказчикам, и те принялись глазеть на Шеврикуку, и глазели они с
почтением и любопытством, будто Шеврикука был музейный экспонат. Дельфийский
Омфал. Восковая персона. Чучело динозавра. "Вот, детки, это тот самый
знаменитый Шеврикука". Рты сорванцов оставались открытыми, семечки не
залетали в них, лушпеюшки не выплевывались к яловым сапогам.
Шеврикука небрежно, чуть ли не покровительственно кивнул Кышмарову, не
замедлив движения к Землескребу.
Экий уважительно-негромкий оказался нынче буян Кышмаров. И к Шеврикуке
приблизиться не посмел, а лишь рукой помахал с пожеланием благополучий.
Посмел или не посмел - неизвестно. "Не посмел" - так предположил Шеврикука.
А когда Шеврикука втиснулся в Землескреб и вместился в кресло в квартире
Уткиных, он вдруг ощутил сожаление оттого, что сегодня не явился из
Сокольников полюбопытствовать на него бывший приятель Малохол, он же
Непотреба, или хотя бы кто-нибудь из его профилакторских сотрудников -
Лютый, или Раменский, или Печенкин в капитанской фуражке, или
пышнокосо-коварная Стиша. Лучше бы не Кышмаров, а пусть бы Печенкин помахал
ему издалека рукой.
"Да на кой мне Малохол с командой! - тут же посетовал Шеврикука. - Пусть
себе лакают медовуху в Сокольниках и играют в карты на пушнину и водоемы!"
51
Гликерия. Дударев. Концебалов-Брожило, без тоги, но в сандалиях. Радлугин
навытяжку. Ухарь-купец Кышмаров со товарищами в кудрях. Кабы еще Малохол и
его водяные сотрудники. Кабы еще Сергей Андреевич Подмолотов, Крейсер
Грозный, верхом на змее Анаконде, откормленном гвоздиками, и при нем Векка
Вечная с ветвью маньчжурского ореха и японский друг Сан Саныч.
Такие расстегаи с томленой стерлядью.
Силы. Премия. Новые значения. Штаны с лампасами. Что еще? Кышмаров сам,
похоже, готов заплатить должок. Какой? Неважно. Придумает. И ваксой до
блеска должок отчернит.
Что еще?
Еще следует идти на 3-ю Ново-Останкинскую в очередь к мастеру срочных
портретов. И на вишневом "мерседесе" концерна "Анаконда" крепыш Дубовое
Полено доставит Игорю Константиновичу Шеврикуке заграничный паспорт. Нет,
скорее всего, доставит сам Олег Сергеевич Дударев.
Что ж, нанесем визит и фотографу, объявил себе Шеврикука, отчего же не
нанести?
Отчего же не съездить и на острова. Пройтись там по пляжу и кивнуть
разомлевшим от услад Радлугину и Нине Денисовне Легостаевой, Денизе?
Впрочем, Дениза в лицо его не ведает. Ну что же, кивнет хотя бы и Радлугину.
Тот пребыванию Игоря Константиновича на островах вряд ли удивится.
Никто из Отродий Башни сегодня никак себя не проявил. Да и зачем им, с их
техническими приспособлениями, себя проявлять? Небось им и так известно, что
доступный их вниманию домовой из Землескреба пока и сам не знает, какие ему
приданы силы, сшиты ли ему штаны с лампасами и какие он приобрел (если
приобрел) новые значения.
Ведомо все про Шеврикуку наверняка и Китайгородскому Увещевателю,
озабоченному "генеральной доверенностью", его соратникам и старальцам. Если
не все, то многое.
Кстати, а не Увещеватель ли с соратниками, не Отродья ли и пустили в
толпу слухи о переменах в состоянии Шеврикуки, чтобы тот, услышав подметные
слухи о нем, с бумажными цветами фантазий и предположений, возжелал узнать,
что с ним происходит или должно произойти? А он возжелал. Но, может быть, и
совсем иные личности вводили в заблуждение Гликерию, Дударева,
Концебалова-Брожило, прочих... Имело ли сейчас это значение? Нет, для
Шеврикуки, пожалуй, не имело.
"Наизнанку и навыворот!.." Разговор в Обиталище Чинов, важнейшим в
котором оказались слова о генеральной доверенности Петра Арсеньевича, с ним
вели наизнанку и навыворот. Должно было и сегодня держать это в голове.
И не забывать про чашу.
В недавних его видениях из туманов, или из горячих паров, или из
неспокойных облаков проступала чаша, то ли каменная, то ли кованная из
неведомых металлов с острова Алатыря, а может быть, и не чаша... Крошечная
женская фигурка в белом, с золотой диадемой, скорее угадываемой, нежели
различимой, женщина металась под чашей, будто призывала кого-то помочь ей
или спасти ее...
Это видение казалось сейчас важным Шеврикуке.
Призывала кого-то... Ясно, что его, Шеврикуку. И ясно, что призывала
Гликерия. Гликерия в квартире Уткиных видение чаши и мечущейся возле нее
женщины не могла ни устроить, ни сотворить. Знак подавали ему иные силы. Или
его собственные предчувствия и знания.
Но ведь и какая-нибудь Увека Увечная могла молить Шеврикуку стать ее
оплотом и спасением.
Нет. То была Гликерия, стоял на своем Шеврикука. Увека же Увечная, Векка
Вечная, успокаивал он себя, в оплоты и спасители наверняка определила
удальца и мореплавателя Сергея Андреевича Подмолотова, Крейсера Грозного. Он
мог осыпать ее гвоздиками и содержать в теле флотскими борщами.
То есть нынешние слова и просьбы Гликерии ничего не меняли и не ставили
под сомнение то, что Шеврикуке было указано видением о чаше.
Глупости! Все это глупости, объявил себе Шеврикука, и не надо сейчас
думать о них. А надо взять в руки "Возложение" и, признав его неизбежностью,
в спокойствии, благоразумии и даже добродушии исследовать заново и
истолковать бумагу. А потом обмозговать, стоит ли и наступило ли время
заглядывать в потайные ходы, щели и укрытия и отмыкать указующими циферками
и якобы руническими крюками секретные замки.
Но палка Петра Арсеньевича находилась под надзором Пэрста-Капсулы.
Призванный повелительным сигналом пред очи Шеврикуки, Пэрст-Капсула не
явился. Не был он обнаружен и в своем спальном получердачье. "Экий
разгильдяй!" - отругал полуфабриката и специалиста по катавасиям Шеврикука,
будто бы Пэрст-Капсула находился у него в услужении, а временные свободы его
были окованы вахтенными расписаниями. Нет, Пэрст-Капсула гулял по
пространствам, как вольный и серый сибирский кот. Но теперь он не только
ворчал на Пэрста, но и дулся, признавая справедливость собственной обиды на
полуфабриката. Сегодняшнее отсутствие Пэрста-Капсулы начинало казаться
Шеврикуке ехидно-подозрительным. Все, все (уже все!) обратили внимание на
новые (по слухам, ну пусть и по слухам) значения Шеврикуки, проявили
интересы и корысти, один лишь Пэрст-Капсула остался к ним лениво
нелюбопытен. Впрочем, почему один? И Увещеватель в Китай-городе с
соратниками, и Отродья Башни, да, и они были к нему якобы лениво
нелюбопытны. Вот именно, внушал себе Шеврикука, вот в том-то и есть ехидство
Пэрста, в том-то и есть подозрительность его отсутствия, что и ему все
существенное о Шеврикуке ведомо, и к новостям ему спешить не надо, сами
поспешат... Так кто же он, этот Пэрст-Капсула, от кого, и откуда, и зачем он
здесь в Землескребе при Шеврикуке?..
И все же Шеврикука заставил себя посчитать, что он теперь глуп и
безрассуден. Вздувая нагретым воздухом интересы к нему Гликерии, Дударева,
Концебалова-Брожило, вознося в поднебесья претензии к загулявшему
полуфабрикату, он и свою личность возводил в дельфийский Омфал, в
базальтовый Пуп Земли! Да кому он нужен? Кому нужны якобы новые его
значения? И что меняется от того, приставлен к нему Пэрст-Капсула или не
приставлен?
"А что ждать-то? - подумал Шеврикука. - В "Возложении" и слов-то было
меньше чем на страницу. Можно их, наверное, и вспомнить..."
Стал вспоминать. А вспоминая, выводил слова на салфетке, взятой из
орехового серванта Уткиных.
"Возложение. Грамота Безус