Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
душ кандидата наук и гения Мити
Мельникова и музыковеда Леночки Клементьевой, исследовавшей в Департаменте
мелодии полетов шмелей, серенады и трудовые песни стрекоз. Отчасти,
признавался некогда Пэрст, он произведение лаборатории Мити Мельникова. Тема
работы - проблемы энергетического развития судеб (трансбиологические).
ПЭРСТ. Полуфаб, признавался опять же подселенец, промежуточная стадия,
недосотворенный. Или не так сотворенный и брошенный. А не сотрудничала ли в
ту пору в лаборатории своего же Департамента чудесницей и Леночка
Клементьева? Даже если не сотрудничала, то наверняка заходила в лабораторию
и рассеивала внимание ее гениального заведующего. Но, может, заведующий ее и
не замечал. В застолье прощального бала по поводу разгона Департамента
Шмелей, вспомнилось Шеврикуке, Леночка не сводила с Мельникова черных
глазищ, восторженных и жалеющих, и все видели, что она влюблена. И на
смотринах дома на Покровке в смутных своих хождениях при общей перепалке
Шеврикука наткнулся на рыдавшую перед зеркальной створкой Леночку. По
причине хрупкости, белизны щек и плечей ее назначили привидением. Она
согласилась исключительно из любви к Мите Мельникову. И оконфузилась. Но
из-за любви к Мите. А тот, похоже, этой любви не замечал...
Не существуют ли какие связи между энергетическими истощениями
Пэрста-Капсулы, томлением всей его сути и состоянием душ заведующего
лабораторией и специалистки по биомузыке? Мысль, конечно, дурная. В ней
упрощения ("линейного существа..."). Но Шеврикуке разузнать о том, что и как
нынче у собственного квартиросъемщика Мельникова и мечтательно-влюбленной
Леночки, следовало. И самому интересно. И прихворавший просил.
Просил. Повелевал!
Вот ведь как получилось. И нельзя сказать, чтобы каприз повелителя
("Идите!.. Узнайте! Идите!") доставил Шеврикуке приятности. Но не бывал ли
он сам именно таким капризным повелителем в прежних случаях их отношений с
Пэрстом-Капсулой? Бывал. И если не капризным повелителем, то уж
начальственно-высокомерным распорядителем полуфабриката бывал наверняка. И
не раз. И коли преподан ему сейчас урок, то урок - полезный. Однако что за
перемены произошли в подселенце? Отчего он так взъерепенился, завел себе
мебель, принимал не оговоренных заранее посетителей и отважился командовать
Шеврикукой? Одни ли последствия болезни тому причиной, отчасти оправдывающие
капризы, или же Пэрст-Капсула начинает объявлять, кто он есть на самом деле?
А кто он есть?
"А бирюзового камня на рукояти чаши там нет... Нет!" И про синий поворот,
и про третью клеть, и про бирюзовый камень он, Шеврикука, сам мог наговорить
Пэрсту-Капсуле, а тот был способен принять его фантазии всерьез или исказить
их, а потому и бормотал сегодня всяческую ерунду. Но бредил при этом или
предупреждал?
А хотя бы и предупреждал! Важно то, что в помощники он не годился или
даже прикинулся больным, изнуренным жизнью именно для того, чтобы не
сгодиться в помощники. "Обойдемся без него! - раздосадованно думал
Шеврикука. - А потом и разберемся, допустима ли мебель под крышами наших
подъездов или не допустима!"
Уже на шестом этаже Шеврикука почувствовал освобождение воздухов от полей
Пэрста-Капсулы и сразу же ощутил здоровый и бойкий сигнал. Дуняша-Невзора,
откликаясь на его вызов, приглашала Шеврикуку хоть сейчас же на свидание в
Останкинский парк к Девушке с Лещом.
59
По здешнему сентиментально-романтическому преданию гипсовая Грета, она же
Девушка с Лещом, некогда была подругой домового Григория Николаевича,
выведенного из Останкина из-за хронических инфлюэнций и скверностей натуры.
А этот Григорий Николаевич, вспомнилось Шеврикуке, в клубные дни играл в
стоклеточные шашки с Иваном Борисовичем, Велизарием Аркадьевичем и Петром
Арсеньевичем. Иногда на пятаки.
Ну играл и играл...
Дуняша-Невзора, стоявшая возле Девушки с Лещом, изъяла из соображений
Шеврикуки историю Греты и шмыгавшего мокрым носом Григория Николаевича. На
Звездный бульвар с прошением о бинокле она явилась к Шеврикуке, несмотря на
жару, в мантилье и в строгих темных одеждах, заставивших Шеврикуку
заподозрить недоброе, возможно, и драму, происшедшую с Гликерией. Теперь же
Дуняша была рабфаковка тридцатых годов, в дневные часы, вполне возможно, -
вагоновожатая трамвая семнадцатого маршрута или же сборщица будильников
напротив Белорусского вокзала. На ней были футболка в обтяжку (черные
вертикальные полосы на белом), на крутых бедрах суконная юбка до колен,
фильдеперсовые чулки, туфли на малом каблуке, удобные для передвижений по
булыжным мостовым. Из-под берета опадал и возносился под берет же русый
локон, наверняка сотворенный терпением бигуди. Футболку могли бы украшать
значки, свидетельствовавшие о заслугах в делах Осоавиахима и ворошиловской
стрельбы, но и без значков Дуняша выглядела крепкой и ко всему готовой, как
ручная граната.
- То вырядилась в мантилью, - сказал Шеврикука. - А сегодня - будто
довоенная Лидия Смирнова.
- Ну и что? - с вызовом произнесла Дуняша.
- Ничего, - сказал Шеврикука. - Мне-то что. Словно я забываю, что передо
мной сударыня с вывертом.
- А кто нынче не с вывертом? - спросила Дуняша.
- И то правда, - согласился Шеврикука.
Действительно, кто из его знакомых сударынь осуществлял себя без
вывертов? Если только гипсовая Грета с Лещом. Но и у той случались
приключения.
У ребячьего пруда Дуняша предложила угостить ее фруктовым мороженым с
палочкой, что Шеврикука и вынужден был исполнить. Разговор Шеврикука не
начинал, он не ведал о степени сегодняшней осведомленности Дуняши и уж тем
более о степени ее полномочий, полагая, что Дуняша догадается (или уже
догадывается) о его затруднениях и облегчит или даже направит ход их беседы.
Так оно и вышло.
-Да, - сказала Дуняша серьезно и, как показалось Шеврикуке, печально. -
Мне известно... Я слышала... Гликерия была у тебя в Землескребе...
- Все известно?
- Что известно, то известно! - резко сказала Дуняша.
- Не горячись, - нахмурился Шеврикука. - Меня не интересует, знаешь ли
ты, каким манером Гликерия проникла в Землескреб. А вот о сути разговора
тебе известно?
- Я знаю то, что мне определено знать, - сказала Дуняша.
- Ну ладно. Ну хорошо, - кивнул Шеврикука. - А сегодня ты вышла с ее
ведома?
- Да, - сказала Дуняша, - но без всяких полномочий.
- Что же Гликерия так тянет? - выказал недоумение Шеврикука. - Ко мне она
являлась в самом что ни на есть нетерпении.
- Ты у меня об этом спрашиваешь? Или в воздух - для Гликерии Андреевны?
- У тебя, - сказал Шеврикука. - Гликерия обещала дать о себе знать через
день. Через два. Тогда бы я задал вопросы ей. Она молчит, и было бы нелепо,
если бы я в нынешнем случае пошел к ней. Не мне тебе объяснять. Но меня о
чем-то просили. Ты сейчас без полномочий о чем-то договариваться со мной. Но
ты с полномочиями нечто выведать у меня. Выведывай. Но сначала извести меня
кое о чем. Почему Гликерия просто не уведомила меня: мол, так и так?
- Знаешь... - начала Дуняша, и в глазах ее Шеврикуке почудилась
надменность. - Знаешь...
- Значит, во мне отпала потребность, ты это хочешь сказать?
- Нет... я так не собиралась говорить... - Дуняша будто растерялась. - Но
сам посуди...
- Что произошло этакое, из-за чего Гликерия якобы перестала торопиться?
Или какую силу обрела она себе в подмогу?
- Я не уполномочена сообщать тебе что-либо...
- Я уже слышал, - сказал Шеврикука. - Тогда зачем ты, да еще с ведома
Гликерии, пригласила меня сюда?
- Я пригласила? - Синие глаза Дуняши-Невзоры сделались круглыми, и
ресницы ее - лепестки васильков - захлопали. - Это ты направил ко мне
сигнал, я из вежливости и откликнулась. Была в городе по делам, проезжала
мимо Землескреба на троллейбусе, вспомнила о твоей просьбе, дай, думаю,
выясню, чего он хочет...
- Вот, значит, как... - сказал Шеврикука. - И по Каким же это делам?
- По многим. Ох, Шеврикука, если бы ты знал, по многим. И книжку покупала
Гликерии Андреевне. Она ей срочно понадобилась.
- Какую книжку? - поинтересовался Шеврикука. - Если это не библиотечный
секрет...
- А вот... - Левая рука Дуняши прижала к футболке плоскую сумку,
способную, впрочем, вмещать в себя и предметы макияжа, и учебники, и деловые
бумаги, и газовое оружие. Дуняша развела зубья полости и достала из, сумки
книжку. - А вот...
Обложка была не для лоточных развалов - бумажная, всего лишь двухцветная,
но хоть глянцевая. Анна Суворова. "Затворницы и куртизанки". Судя по тексту
и изображениям в нем, затворницы и куртизанки проживали в восемнадцатом и
девятнадцатом столетиях на северо-востоке Хиндустана в знатном слонами,
боевыми петухами, дынями, набобами (навабами) и гаремами городе Лакхнау и
говорили исключительно на языке урду. Нисколько не противореча
привлекательному и даже благоухающему названию, сочинение А. Суворовой было
востоковедчески-научное, с соблюдением роскошеств академического
церемониального общения. Шеврикука, листая страницы, углядел в них слова
"условные критерии дифференциации двух школ", "женская вещность",
"стандартная коннотация элементов лексикона газели", "интеллектуальная
изощренность бариками", и в нем возникло удивление нынешними читательскими
интересами Гликерии. Но, может быть, Гликерия посчитала ради светских и
служебных успехов вместе с пусанским диалектом корейского изучить и
лакхнауское совершенство урду? Такое не исключалось.
Однако Дуняша позволяла ему книгу листать и рассматривать, терпеливо
тратя время на его любопытство, и это обстоятельство дало удивлениям
Шеврикуки иной поворот.
- По номиналу? - поинтересовался Шеврикука. - Или с переплатой?
- С переплатой, - вздохнула Дуняша.
- Так что же, - спросил Шеврикука, - Гликерия Андреевна нынче затворница?
- Затворница? Ты что!.. Какую чепуху ты несешь! С чего ты взял! -
заговорила Дуняша, словно взволновавшись. Но было очевидно, что слова
Шеврикуки не стали для нее неожиданностью. Да и не могли ею быть.
- Не затворница - и замечательно. - И Шеврикука протянул Дуняше книгу о
тяжкой и благоароматной жизни красавиц Востока.
- Это ты из-за книги, что ли? Так, может быть, Гликерия Андреевна не
только затворница, но и куртизанка? - И Дуняша рассмеялась.
Но смех ее получился несомненно нервический.
- Хорошо, - сказал Шеврикука, - она не затворница, ее интеллектуальная
изощренность позволяет ей уделять внимание проблемам урду, ты без
полномочий, а потому промолчим о Гликерии...
- Надо же! Затворница! И придет же в голову! - все еще восклицала Дуняша.
И не убирала книгу в сумку.
- Как ваше Ателье?.. Или Агентство?.. Или Салон?.. Ведьм, колдунов и
привидений... Или кого там... Ты рассказывала... Как оно-то? - спросил
Шеврикука.
- О! Оно-то! Все кипит и бурлит! - воодушевилась Дуняша. - Вот-вот
откроют... Именно на Покровке... Дударев обещает. Кубаринов, полпрефекта,
перережет ленточку. И будьте милостивы!
- Дударев обещает... - задумался Шеврикука.- Он вам и ставки обещает?
- И ставки, и гонорары, и творческие подношения. В долларовой
равноценности!
- Это замечательно, - порадовался Шеврикука за Дуняшу. - Сам бы побыл
привидением. Но не просите... И Совокупеева Александрин кипит и бурлит?
- И она! Естественно! Твоя Совокупеева-то! Ох, и ловелас ты, Шеврикука! -
И Дуняша пригрозила Шеврикуке пальцем. - Хотя у тебя теперь интерес к этой
пройдохе Увечной Увеке...
- А Леночка Клементьева?
- Что Леночка Клементьева? - Дуняша отчего-то нахмурилась.
- Она ведь тоже самозванкой являлась на смотрины в дом Тутомлиных...
- Ходит, ходит. Совокупеева ее держит в руках. Но больно томная и
меланхолическая. Царевна Несмеяна. Клиентов отпугнет. Или они у нее
прокиснут. Однако говорят, и Несмеяны нужны.
- Что с ней? Несчастная любовь? Как у нее с Митей Мельниковым?
- А мне-то почем знать? - строго сказала Дуняша. - И тебе-то что?
- Да я так... - смутился Шеврикука. Но сейчас же и он стал строг. -
Мельников квартирует в моих подъездах. Имею право любопытствовать о его
затруднениях и душевных невзгодах.
Возразить чем-либо на это Дуняша не могла, но не было у нее ни лакомств,
ни протухших овощей для угощений оголодавшего, но разъясненного любопытства
Шеврикуки.
- А что Гликерии отведено в Агентстве? Или в Салоне? - спросил Шеврикука.
- Гликерия... Она... Она пока... - замялась Дуняша. И опять нахмурилась.
Книгу о затворницах и куртизанках наконец решилась запереть в сумке. - Она,
может быть, там сама по себе... У нее самостоятельная программа... Ты должен
понять...
- Я понимаю, - кивнул Шеврикука.
- Что ты понимаешь! Что ты киваешь со значениями! - снова разволновалась
Дуняша. - Что ты можешь понимать!.. Она... Гликерия Андреевна... Она...
И замолчала.
Скомканный стаканчик из-под фруктового мороженого она швырнула в урну,
сама же резко отвернулась от Шеврикуки, будто не желала, чтобы он видел ее
лицо и, возможно, повлажневшие глаза.
В пионерском пруду озорничала и безобразничала детвора, лишенная
лагерного детства, шли на абордаж лодки и водяные велосипеды, но не было у
берегов ни волн, ни ряби. И листья деревьев проживали в благонравии
безветрия. А ногам Шеврикуки и телу его передались вдруг подземные гулы и
содрогания горных пород. Но тут же они и стихли. Бурление страстей призраков
и привидений Шеврикука ощутил в прошлый раз лишь на подходе к лыжной базе.
От пионерского же пруда до лыжной базы пролегало версты две. Бурление
страстей расползалось, а возможно, вздымалось и из глубин. Не расползется ли
оно до Звездного бульвара и не потревожит, не огорчит ли Пузырь?
Впрочем, что ему, Шеврикуке, беспокоиться о нервных и
нравственно-сейсмических состояниях Пузыря?
Женщина в его видениях, с золотой диадемой, в белых одеяниях, стояла в
тоске (или в отчаянии) перед громадой чаши и молила о чем-то, Шеврикуке
недоступном и неизвестном. Это он помнил.
- Клокотание котла у вас, мне известно, продолжается, - сказал Шеврикука.
- Или это сплетни и преувеличения?
- Нет, - сказала Дуняша. - Не преувеличения.
Глаза ее снова были видны Шеврикуке. Они были сухи.
- Оно не захлестнуло волнами Апартаменты?
- Какие и захлестнуло. А наши... то есть Гликерии Андреевны... и те, что
вокруг, пока нет...
- Вас все это увлекает, возбуждает или вы готовы бежать?
- Все, что наше, оно в нас.
- Хорошо. В вас, - согласился Шеврикука. - Тот монстр, врывавшийся к вам
при мне, но не обремененный тогда формой или, напротив, удрученный тем, что
форма ему не возвращена, я предполагаю, кто это,- он не докучает вам?
- Не говори о нем! Не называй его! - вскричала Дуняша.
- Я никого не называю, - сказал Шеврикука. - Ты все назовешь. Ты для
этого и пришла сюда.
- Нет! Ты ошибаешься! Я никого не назову! ни о чемЯ ни о чем нене
уполномочена сообщать! - Дуняша-Невзора говорила страстно и чуть ли не с
подвижническим пафосом, будто ее склоняли уберечься от огня в раскольничьем
скиту, а она была непреклонна, или будто ей грозили пытками, а она никого не
намерена была выдать.
- Тот монстр докучает вам? - проявлял настойчивость Шеврикука. - Он
осаждает Гликерию и неволит ее?
- Не спрашивай меня! Я не отвечу!
- Ладно. Я все разведаю сам, - мрачно сказал Шеврикука. - Не надо было
откликаться на мой вызов. Впрочем, и я хорош.
Страсти оставили Дуняшу-Невзору. Похоже, рабфаковка-сударыня не
отказалась бы и еще от одного фруктово-мороженого подношения. И похоже, она
ждала от Шеврикуки заявлений или успокаивающих деклараций.
- Я пошел, - сказал Шеврикука. - Счастливого бытия. И поклон Гликерии
Андреевне.
Он повернулся и двинулся было к парковым воротам, но Дуняша чуть ли не
прыжок к нему совершила, пальцы ее обхватили руку Шеврикуки. Пальцы ее были
горячие, она заговорила торопясь:
- Шеврикука, голубчик ты мой, не обижайся! Не обижайся на нас! И на меня,
грешную и лукавую, не обижайся! И на Гликерию Андреевну! Худо там, худо!
Поверь, голубчик ты мой, Шеврикука!.. А теперь иди!
Получив установление "идти", Шеврикука остался стоять, а в путь - к
содроганиям среды, амбиций и обстоятельств - отправилась Дуняша-Невзора.
Минуты две Шеврикука смотрел ей вслед и, как ценитель, нередко увлекающийся,
не мог не отметить, что сударыня, пусть и с вывертами, даже и в вывертах
своих умеет показывать свои природные примечательности. И футболка, и юбка
хорошо выявляли ее линии и возвышенности. Походка кариоки, видимо,
показалась сейчас Дуняше неуместной, но все же кое-какие частности ее Дуняша
проявила. "Ба! А туфли-то у нее стоптанные!" - расстроился Шеврикука.
Впрочем, крупные ноги Дуняши, вспомнил он, всегда доставляли ей огорчения,
утруждая и самую терпеливую обувь.
Разговор с Дуняшей Шеврикуку хоть и раздосадовал, но не удивил. Шеврикука
знал Дуняшу всякой. Сама ли она установила себе задачи (с ведома или без
ведома Гликерии) или же именно Гликерия указала, как ей себя вести и что
говорить, она, можно было предположить, выложила то, что намеревалась
выложить. То есть почти ничего определенного. Но она кое-что дала Шеврикуке
понять. Улыбчивого задора, какого следовало бы ожидать из-за наряда
удачливо-спортивной энтузиастки предвоенных лет ("Эх, Андрюша, нам ли быть в
печали!.."), выказано не было, кроме как в словах о грядущем процветании
Агентства, или Салона, или Студии на Покровке, а контрапунктом к наряду и
облику ощущались в Дуняше напряжение и тревога. Может, и страх. Эти
напряжение и тревога были в ней и естественными, и нарочитыми. Нарочитыми -
по его, Шеврикуки, разумению. Возможно, он и ошибался. И был тем перед
Дуняшей и Гликерией виноват. Но во всяком случае, книга А. Суворовой, якобы
крайне необходимая читательнице из Апартаментов, была доверена
любознательности Шеврикуки с очевидной охотой. Случалось, в куртизанки
возводила Гликерию молва недоброжелателей и недоброжелательниц. Гликерия
(при свидетельствах Шеврикуки) к шершавому шепоту этой молвы была холодна.
"Затворницы и куртизанки". Даже если бы слово такое не произносилось и
Гликерия имела видимые свободы, среди прочих и свободу передвижений, ее
вполне могли упечь в затворницы. Шеврикуке были дадены намек и одно (коли
намек правдив) из объяснений, почему Гликерия, посетив Землескреб, не давала
о себе знать. Но будем считать - именно одно из возможных объяснений. О
Чудовище-монстре, врывавшемся в присутствии Шеврикуки в Апартаменты и
желавшем погубить Гликерию, Дуняша запретила говорить чуть ли не
заклинающими вскриками. Но и в этом запрете для разумного была подсказка.
Стало быть, монстр никуда не пропал и, скорее всего, усилился или даже
укрепился в правах, а Гликерию осаждает и страшит. И под конец - выплеснуто:
"Худо там! Худо! Поверь!"
Поверь! Призыв не напрасный! И нелишний.
И было произнесено: "Голубчик ты мой, Шеврикука!" Еще бы мгновение - и,
не исключено, вырвалось бы: "Заступник ты наш, Шеврикука! Спасатель ты наш
родимый!"
Но Дуняша, грешная и лукавая, знала, как и когда следует притушить
фитиль.
Да так, чтобы завтра он воспылал вновь. А затем и вовсе бы разгорелся.
"Но стоптанные туфли, стоптан