Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
тенцов". Но их оправдывало
нынешнее лето. Москвичей не раздражали шорты. И Гликерия сидела у фортепьяно
в шортах, в синей блузке с тонкими бретельками, открывающей плечи, и босая.
Невзора-Дуняша была в белой майке, теперь - с ниагарским водопадом меж
грудей и в коротких пестрых брючках-леггенсах, в Москве называемых лосинами.
Крупные ступни свои она пожалела и надела кроссовки. Опять же по причине
жары, как и многие их землячки, Гликерия и Дуняша были теперь бронзовотелы и
вполне соответствовали мнению иностранных наблюдателей о цветущем виде
московских привидений. И не Шеврикуке было дело судить, уместны или не
уместны в гостиной вблизи фортепьяно и "Балета невылупившихся птенцов"
шорты, леггенсы и топ-блузки. Но у тех, кто был в соседних Апартаментах, кто
был в номерах других сотен и уж тем более у тех, из-за чьих усилий, мук и
страстей в Доме Привидений гудело и содрогалось, они могли вызвать
раздражение, а то и злобу. Не исключено, что Гликерия, а за ней и Дуняша,
прикидывая поутру, во что одеться, имели в виду это раздражение и злобу.
Переполох шел третий день. Им же, мол, на все наплевать. А Шеврикука
чувствовал: Гликерия с Дуняшей - в воодушевлении, готовы к подвигам, но и
нервничают.
- Поводом к появлению у нас, Шеврикука, вы могли держать интерес к судьбе
двух вещиц, - Гликерия ударила пальцем по клавише.
- Ну хотя бы, - сказал Шеврикука.
- Можете не беспокоиться. Они не утеряны и в хорошем виде.
И Гликерия соизволила повернуться лицом к Шеврикуке, подняла левую руку,
на пальце ее Шеврикука увидел перстень, уже предъявленный публике в нижних
палатах дома Тутомлиных и золотым ударом чуть было не сжегший там паутинью
нить, державшую Шеврикуку. Монету Пэрста-Капсулы вправили в перстень. А
фибулу?
- А вторая вещица с лошадиной мордой, - сообщила Гликерия, - подошла к
поясу. Через день приходится надевать костюм для верховой езды.
- Этот перстень - и шорты? - все же не удержался Шеврикука.
Он чуть было не развил свои сомнения: сочетается ли свежее изделие
ювелиров со спортивной одеждой, чуть было не поинтересовался, нужда или
блажь заставила Гликерию гулять под сводами с веером в руке. Но мысль о
суверенности причуд и прихотей Гликерии остановила его. Он разглядел левую
бровь Гликерии. Она была рассечена и совсем еще не зажила. И ведь на
Покровке текла по щеке Гликерии кровь. Конечно, ко скольким странностям
приходилось привыкать. И все же, и все же... На плечах, руках, лицах Дуняши
и Гликерии Шеврикука видел следы противостояния на Покровке, для других уже
исчезнувшие, они его не трогали, а вот рассеченная бровь озадачивала... Ну
ладно. Вглядываться в лицо Гликерии Шеврикука себе запретил, полагая, что на
это есть причины. Серые глаза Гликерии были надменно-враждебные, и это
Шеврикуку устраивало. При этом он, Шеврикука, был перед ней и его перед ней
не было. В глазах Гликерии появилось знакомое Шеврикуке свечение, обещавшее
игру молний, движение вихрей, ухарскую езду по вертикальной стене. Гликерия
нечто обдумывала. Она, видимо, пришла к решению, а теперь в голове ее
возникали подробности затеи с мелкими распутьями, выбрать единственную линию
она, наверное, по обыкновению, сразу не могла, готова была нестись по всем
тропам, и если он, Шеврикука, признавался сейчас Гликерией реальностью, то
только для того, чтобы эту реальность с пользой поместить в свою затею.
"Ага, а этот пригодится мне для..." "Пригожусь, как же, пригожусь, - думал
Шеврикука. - Но и вы мне пригодитесь..."
- По-моему, вы рискуете, - сказал Шеврикука, имея в виду перстень и
улучшенный пояс для верховой езды. - Вам не кажется?
- А вам досадно? - спросила Гликерия. - Или боязно, за себя, естественно?
Или вам жалко?
- Мне не боязно и не жалко, - сказал Шеврикука. - И риск я держал в
соображении совсем иной.
- Я поняла, - сказала Гликерия. - Кстати, если вам нужны ваши вещицы, то
пожалуйста...
- Нет, пока они мне не нужны, - сказал Шеврикука. - Может быть, и вовсе
не понадобятся. Может быть, они и никому не понадобятся. В том числе и вам.
- Вот как?
- Не исключено, - сказал Шеврикука.
Невзора-Дуняша взяла новую грушу.
- Он у нас будет проводником, Гликерия Андреевна, - объяснила Дуняша. -
Из него выйдет проводник.
- Дуняша, я не просила тебя... - нахмурилась Гликерия.
- Гликерия Андреевна, он ведь долго будет церемониться и делать вид, что
ни о чем не знает, - сказала Дуняша. - А я уверена, что такой любознательный
и проныра не мог не быть на Покровке.
- Проныра? - спросил Шеврикука. - Или пройдоха?
- И проныра! И пройдоха! Ведь был там?
- Ну был.
- Вот! - обрадовалась Дуняша. - И не слушайте его объяснений, отчего он
вздумал туда проникнуть. Он наврет. И Совокупеева его замечательная там
геройствовала!
- Это плодотворная мысль - связать меня с Совокупеевой, - попытался
улыбнуться Шеврикука, но улыбка его вышла сердитой. - Помнится мне, эта
замечательная Совокупеева происходит из квартиры на Знаменке, где шляется по
ночам Дама-привидение с отрезанной башкой!
- Да! Шляется! Ну и что! - возмутилась Дуняша. - А Совокупеевой или ее
подельщикам, проживающим в Землескребе, дом на Покровке мог показать ты.
- Ага, - согласился Шеврикука. - Я их готовил, я с ними и репетировал. А
не разумнее ли предположить, что это красавица Дуняша пригласила с
неизвестными мне целями на Покровку свою квартирную приятельницу? Кстати,
почему бы не привести туда отставную прокуроршу с ее семнадцатью кошками?
- И с двумя котами! - бросила Дуняша.
- И с котами! В штанах. Эффекту вышло бы больше. Богатые гости стонали
бы! Хотя японцу понравилась Александрин. Более других привидений. А у японца
есть вкус.
- Александрин - самозванка! - воскликнула гневно Дуняша. - А японец твой
дурак!
- Прекратите перебранку, - тихо и твердо сказала Гликерия. - Стыдно и
бессмысленно.
- Я молчу. Молчу, Гликерия Андреевна, - сейчас же капитулировала
Невзора-Дуняша и лукавыми глазами пообещала стать паинькой. - А ты,
Шеврикука, не ехидничай и не задирайся.
- Из всего разговора, - сказал Шеврикука, - я могу вывести следующее:
Совокупеева действительно для вас самозванка, в сговоре с ней вы не были.
Теперь ваше положение представляется вам выгодным, вы его собираетесь
укрепить и использовать для... Умолчим для чего... Зачем-то вам показалось
необходимым, в частности, товарищество с Совокупеевой, но не вышло, дружбы
не получилось. И решено для ваших выгод сделать меня проводником.
- Мы вас не звали, - сказала Гликерия. - Вы пришли сами.
- Не звали, - согласился Шеврикука. - Но имели в виду.
- Ох, Шеврикука, то, что ты фантазер, известно всем. А ты еще и много о
себе понимаешь! Тоже мне проводник! Иван Сусанин! Дерсу Узала!
- Дуняша! Прекрати! - возмутилась Гликерия. - И вытри сок на подбородке.
Как ребенок! Но в том, что вы, Шеврикука, преувеличиваете свое значение, она
права. Да, я о вас помнила, но из этого не следует, будто я решилась
попросить вас об одолжении.
- Это так, - сказал Шеврикука. - Вы и никого не попросите о каком-либо
одолжении. Но вот я появился, и некая боковая мысль обо мне, как о подсобном
средстве, вроде весла, или половой щетки, или уздечки, у вас, несомненно,
промелькнула.
- Промелькнула, - кивнула Гликерия. - Но теперь улетела. И видимо,
навсегда.
- Другая щетка найдется, - успокоил ее Шеврикука.
- Найдется, - сухо подтвердила Гликерия. - Но это уже будет и не щетка, и
не весло, и не уздечка.
- Хорошо бы не веер, - не удержался Шеврикука. - Недавно явление веера
вызвало у меня мысли о провинциализме и зряшном желании выглядеть богатой.
- Вас дурно воспитывали, - сказала Гликерия.
Губы Гликерии сжались. Она рассердилась, резко крутанув стул, вернулась к
клавишам фортепьяно, и не вылупившиеся птенцы стали дергаться, биться в
камерах несокрушимой скорлупы. Шеврикуку должны были бы выгнать, но его не
гнали. Ему бы встать и уйти, но он не вставал. "Веер, веер! - пришло в
голову Шеврикуке. - А сам повязывал бархатный бант!"
- Этак вы пальцы повредите, - сказал Шеврикука. - Или лак с ногтей
сковырнете. Вам бы сейчас что-нибудь нежное... тиходостигаемое... Шопен...
Дебюсси...
- Шопен! Дебюсси! - Гликерия была само презрение. - Вы, Шеврикука, -
музыковед?
Кресло Шеврикуки тут же подскочило, листы нот посыпались на пол,
зазвенело стекло не выявленной по ненадобности гостиной люстры, ойкнула
Дуняша и поглядела вниз: не расползлась ли у ее ног трещина. Но трясти
перестало. Однако гулы и содрогания, пусть вдали и в глубине, продолжались.
- От всего этого внутри что-нибудь лопнет или оборвется, - сказала
Дуняша. - А еще хуже - возьмут и отменят маскарад в Оранжерее!
- Маскарад? - удивился Шеврикука. - Это когда еще выпадет снег и когда
откроют елочные базары! Да и не было случая, чтобы отменяли маскарады.
- Знал бы ты, что у нас тут кошеварится! - всплеснула руками Дуняша.
- Слышал, - сказал Шеврикука. - Переполох. Пожар в бане. Роение умов.
Рвутся с цепей. Ожили и полезли из каждой щели. И будто бы началось с
красавиц из Апартаментов. Кто ожил и кто полез? И при чем красавицы?
- Не по поводу ли переполоха вас и привела к нам ваша любознательность? -
поинтересовалась Гликерия.
- Что ж, и линии спины у вас, Гликерия Андреевна, по-прежнему изящны и
прямы, - заметил Шеврикука, - и сидите вы хорошо, а шея и затылок ваши
радуют глаз.
Но и теперь Гликерия не соизволила повернуться к Шеврикуке.
- Да, и по поводу переполоха, - сказал Шеврикука. - Но узнал я о нем
полчаса назад. Вам-то, по-моему, надо лишь радоваться. Я возрадовался. Вот,
думаю, пойдет потеха!
- У вас своя потеха, у нас - своя, - жестко сказала Гликерия и опустила
пальцы на клавиши. И возникла музыка уже неспешная, и будто бы холодная вода
струилась по камням, и лишь изредка пугливые рыбины взблескивали в ней, и
тихо вздрагивали вверху листья темно-мрачных деревьев.
- Для него потеха! Для него все потеха! - Громкая, возбужденная Дуняша
надвигалась на Шеврикуку, и он был уже готов к тому, что эта сумасбродная
барышня влепит ему сейчас затрещину, или вцепится в него когтями, или
произведет какую-либо еще экзекуцию, Дуняшина ладонь захватила ухо
Шеврикуки, но ухо не оторвала, лишь потрепала наставительно, а Шеврикука
получил сигнал: "Помолчи! Не приставай к Гликерии. Не раздражай ее! Пусть
себе играет..." В воздух Дуняша произнесла еще несколько громкокипящих слов,
должных подтвердить ее возмущение недостойным посетителем. Затем она, скинув
кроссовки, уселась на пол, а большие крестьянские ступни свои, вытолкав руку
Шеврикуки, разместила на подлокотнике кресла. Ступни ее были чистые,
опрятные, недавно отпаренные. Доверие оказывалось Шеврикуке, с возможным
разрешением погладить или пощекотать жесткие пятки. Позже Шеврикука гладил и
щекотал. Но не часто и лениво. В руке у Дуняши опять оказалась астраханская
груша. Гликерия, похоже, импровизировала, забыв обо всем. И вышло так, что
Шеврикука с Дуняшей сидели и как бы шушукались. Доверительное это шушуканье
и музыкальное забытье Гликерии не могло растрогать Шеврикуку и уж тем более
ввести его в заблуждение. Шеврикука догадывался, чего от него хотят и отчего
позволяют откровенничать (Дуняша - себе, а госпожа у фортепьяно - Дуняше).
Но, скорее всего, обе они еще и не знали толком, чего хотят истинно и какую
поклажу стоит взваливать на спину ему, Шеврикуке. Догадывался он и о степени
или дозе откровенностей. И все же кое-какие сведения ему доставались.
24
Шевеление шло давно. Не первый, естественно, год. Ворчали, скрипели,
дулись, шастали с транспарантами и кистенями. Но все происходило в недрах и
касалось положений внутренних. Интриговали из-за масок, рож и ролей на
ежезимних маскарадах в Оранжерее. И не одни лишь дамы. Боролись (это уже при
либеральных послаблениях) за укорот рабочих сроков общедоступных привидений
и призраков. Требовали премий и ценных подарков за вредные дежурства в
пострассветные часы. Да мало ли к чему стремились, объявляя порой в пылу
борьбы и голодовки. Бузотерила и голодала, помнил Шеврикука, и Дуняша, что
вызвало непонимание ее организма, он-то и наложил запрет на ее социальные
диеты. Либеральными же послаблениями было дозволено привидениям свободное
(но в соответствиях с распорядком дня и исключительно в досужие часы)
посещение людей. И вроде бы поленья не горели, и в котле не бурлило. Нечему
и не от чего было бурлить. Находились, правда, типы, готовые все крушить.
"Почему мы хуже других! - орали они вполголоса. - Почему мы обделены и
остужены!" "На нас нет спроса, - отвечали им разумные головы. - Не то
столетие. Нас и так держат из сострадания к исторической традиции. Мы живем
на подачки. Сидите тихо. Знайте место. Вздыхайте, стоните, обгладывайте
собственные претензии. Не буяньте. А то возьмут и всех нас снимут с
довольствия!" И не буянили. Ше-велились, бурчали, но не буянили.
И вдруг - спрос! Людское столпотворение на Покровке! Фотографии в
газетах! Публицистика! Красные буквы в рост бульдога на боках троллейбусов,
трамваев, молочных цистерн: "Хотите жить с привидением? Звоните по
телефону...". Тут и у умного откроется рот и потечет слюна. А много ли у нас
умных-то? Вот и началось всполошение. Вековые амбиции. Восстановить
справедливость! Фундаментальный спор "Кто кому является видением: мы им или
они нам?", вечно тлевший, воспламенился и задымил. Были вскинуты вверх
сравнительные таблицы тонкостей душевной организации "их" и "нас", и стало
очевидно, у кого что и насколько тоньше. Естественно, "у нас". "Долой
оккупацию суверенных судеб!" - сейчас же прозвучало требование. И все
внутренние интриги, амбиции, свары, страсти были выплеснуты из недр вовне, и
незамедлительно обнаружилось, что там-то и следует искать причины всех бед,
подлостей и недоумений. Но этим, "внешним", временно суетящимся на Земле,
что было до всполошения привидений и призраков? Они его и не ощутили...
И вышло, что возмущенная волна из своей лужи не выплеснулась, бока своей
же кадки или кастрюли не поколебав и не пробив, вернулась внутрь, к
источникам возмущения, и там взвихрила пляску-потасовку амбиций, интриг,
подземельных свар, необоснованных фантазий и упований. При этом и впрямь
какие только причудливые хари, давно уже, похоже, списанные или даже
вычеркнутые из расписаний, не повылезли из туманов и щелей. Поначалу менее
других волновались привидения Умеренных Добродетелей, к каким принадлежали и
Гликерия, и Дуняша, и Квашня, и даже Увека Увечная. То есть привидения и
призраки общедоступные или общественно доступные. Те, что и в
обстоятельствах так называемого просвещенного двадцатого столетия обязаны
были являться по долгу службы в урочные часы на глаза (учитывались и иные
системы людских восприятий) неблагодарной публике, избалованной зрелищами и
способной лишь на ироничные реплики. Дети малые и те швыряли в них
обмусоленную жвачку. И все же они являлись. Дабы не порвалась связь времен.
Лишь эстеты и элитарные ценители относились к ним с состраданием. И они если
и роптали, то невнятно. А получив право свободного посещения людей, и вовсе
возрадовались. "Кстати, - поинтересовался Шеврикука, - ты ходила в
"Интурист" и в "Националь"? Я ведь сказал о тебе кое-кому, как ты и
просила". "Ходила..." - зевнув, протянула Дуняша. "Ну и каково в путанах?"
"А-а-а! - поморщилась Дуняша. - Нет свободы волеизлияния... И скучно..."
Потом она сообщила, что в путаны полезли самые банальные привидения, и не
так уж это выгодно, вот Квашня... Квашня, еще недавно бравшая У цыган в
аренду ребенков, кормившая их при народе сухой, но голой грудью с целью
вызвать акции милосердия, бросила это занятие. Теперь она в тапочках с
меховой опушкой, в байковом халате, с заспанной мордой, с нечесаными
волосами ("Только из дома, я здесь своя..."), хозяйкой города, сопровождала
по магазинам приезжих добытчиц. Эти добытчицы не ущербнее ее, но хуже знают
коммерческую географию. Смотрят они на какой-нибудь кулон ценой в
полмиллиона и говорят: "Э-э! Такая дрянь и у нас есть!" И следуют дальше по
советам Квашни. Та, коли надо, достает из спущенного чулка московские
справки и талоны. Комиссионные гребет отменные. Так вот эти-то труженики
будней вовсе не были первыми во всполошении. Интересно, что более всего
петушились привидения, по разумению Дуняши, достойные называться консервами.
В их числе - привидения Одного Случая. И привидения Приватные, эти могут
являться лишь определенному индивидууму по его вызову или по назначению
держателей силы. Но привидения Одного Случая попадались среди особей
исторических. Им и так подмигнула фортуна, им бы теперь сидеть в своем
музейном благополучии, перечитывать романы, просматривать кинофильмы, где
мастерами изображались ужасы их единственного исторического появления. А они
принялись скандалить. К тому же среди ветеранов сразу же возникали спорщики
и претенденты. Всегда считалось, что призрак, увиденный в тронном зале
Летнего дворца в одну из октябрьских ночей 1740 года сначала взводом
караула, потом срочно вызванным Бироном и уж затем самой императрицей Анной
Иоанновной, сразу же сообразившей, что ей объявлена смерть, и через
несколько дней скончавшейся, - один и содержится в Санкт-Петербурге. А уже
на второй день всполошения в Останкине обнаружилось три вестника кончины
императрицы, причем двое из них - мужского пола. Призванные эксперты
напомнили, что призрак, не произнесший, кстати, в роковую ночь ни слова,
имел внешность Анны Иоанновны в парадном одеянии, что засвидетельствовано
очевидцами, и никак не мог перебраться в Москву в силу многих обстоятельств.
В том числе и транспортных. Новоявленных самозванцев выбранили. Но те не
сдавались, заявляли, что были переодеты, слов же не произносили, ради
мрачности воздействия и чтоб не басить, а в Москву добирались один - на
такси, другой - на частнике, склонив при этом водителей к монархическим
воззрениям. А вот призраков, явившихся к графине и гневно отчитавших ее за
превышение полномочий в использовании секрета трех карт, оказалось сразу
двадцать семь, и многие из них добирались до Москвы из тогда еще Ленинграда
электричками и без билетов. Иные же утверждали, ссылаясь на литературоведов,
что и добираться им никуда не надо было, что секреты трех карт знали
несколько графинь и в Москве тоже, и каждой из них посылали своего призрака.
Все это были мрачные громилы, они тяжело дышали и чуть что хватали холодное
оружие. Но привидения и призраки Одного Случая хоть имели понятия о правилах
поведения, знали немецкий и французский или делали вид, что знают, и с ними
были возможны осмысленные разговоры. А вот привидения Приватные (По вызову и
По назначению) вели себя кое-как, неряшливо, безобразно, по-хамски. Они,
необходимые персонажи кошмаров, раскаяний, страхов или тоски, галлюцинаций,
приступов белой горячки и прочего, и в служебной практике не слишком
уважительно относились к объектам своих явлений, угрюмо шутили над ними,
кривлялись, озорничали, кричали и уж никак не подчинялись им. Они были
распущенны, истеричны, а замкнутость их в однообразии действий и сутей
рождала преувеличение собственных значени