к  начался
Северолуцк  встречей  с   милицией,   так   и   закончился!   Презабавнейшие
совпадения...
   - Пройдемте в купе, билетики  приготовим,  -  перебил  его  мысли  приказ
хорошенькой пигалицы в форме - проводницы вагона. У  нее  точеное  надменное
личико, миниатюрная фигурка - девочка на славу, только  вот  волосы,  сильно
обесцвеченные и чрезмерно  взбитые,  как  яичный  белок  для  безе,  портили
впечатление. Пилотка колыхалась где-то на затылке и не падала  лишь  потому,
что накрепко пришпилена или приколота.
   "А может,  даже  пришита  или  приклеена",  -  подумал  Струмилин,  пряча
очередную неуместную улыбку и  входя  в  купе,  где  довольно  крепко  пахло
какой-то алкогольной дешевкой.
   - Так, место тридцать третье. - Сморщив нос, проводница приняла  билет  и
деньги за постель от невзрачной женщины лет пятидесяти в  поношенном  темном
платье. - Тридцать  четвертое...  Ваше?  -  Взгляд,  брошенный  девушкой  на
Струмилина, заставил его слегка примириться  с  дурацкой  прической  и  этим
пришитым (а может, приклеенным) "пирожком". - Тридцать пятое, кто у  нас  на
тридцать пятом?
   - Я! -  гортанно  сказал  толстяк  с  игривыми  черными  глазами,  крепко
прижимавший к животу портфель.  Вот  таких-то,  черноглазых,  и  вдохновляют
обесцвеченные, высоко взбитые волосы на всяческие безумства!
   Но, увы, глаза барышни в  пилотке  неприступно  остекленели,  и  всем,  в
первую очередь толстяку, стало ясно, что у него нет никаких шансов.
   "Не  он  ли  так  налакался?  -  от  нечего  делать  подумал   Струмилин,
приглядываясь к соседу. - Вроде нет. Тетенька тоже не  похожа  на  выпивоху.
Стоп, а может, это от меня?.. Да вряд ли, я пил-то всего ничего,  да  с  тех
пор часа три прошло, не меньше, и зубы я почистил, и "диролку" жевал".
   - Постель берете? Четырнадцать рублей. Если можно, без сдачи. Хорошо...
   А кто у нас  там  спит,  на  тридцать  шестом  месте?  Эй!  -  Проводница
привстала и подергала за край красного трикотажного  платья,  свесившийся  с
верхней полки.
   Обладательница платья лежала на  одеяле  прямо  в  платье,  поджав  босые
пыльные ноги и отвернувшись к стенке.
   - Да она спит. Я первая пришла, а она уже тут лежала.  Вот  ее  билет,  -
вмешалась невзрачная женщина, углядев на столике бледно-оранжевый листок.  -
И деньги за постель. Как раз без сдачи.
   - Хорошо, - рассеянно сказала  барышня  в  пирожке  заталкивая  свернутый
билет в карманчик своего коричневого кожаного бювара, или как там называется
эта штуковина у проводниц? - Но что-то я не припомню, как она садилась. Хотя
я пару раз отходила, сменщица производила посадку... Ну ладно,  пусть  спит,
билет есть - это главное..
   -  Девушка,  как  бы  умыться?  -   деликатно   поинтересовался   заметно
поерзывающий толстяк.
   - Туалеты откроют через тридцать минут, когда кончится санитарная зона, -
непререкаемым тоном сообщила проводница.
   - Ничего себе! - проворчал толстяк. - И кондиционера нет,  духота  какая,
винищем разит!
   - Кондиционер включат через час. А насчет винища.., кто-то из вас  весело
проводил время, железная дорога тут ни при чем, - пожала плечами проводница.
- Чай пить будете?
   Струмилин обрадовался: в горле пересохло.
   - Я - да, спасибо.
   - Мне тоже принесите, - кивнул толстяк.
   - Ну и я попью за компанию, - сказала немолодая попутчица. - А чай почем?
Сахар-то у меня свой, так что мне несладкий принесите.
   - Девушка, вам тоже чай? - крикнула проводница в пространство  на  второй
полке, но ответа не дождалась. Пожала плечами и стала выходить из  купе,  да
вдруг так подвернула ногу, что упала чуть ли не на колени Струмилину.
   - Ох, извините. Извините! Кто тут обувь разбрасывает?
   Она подняла с пола красную босоножку с высоченной шпилькой:
   - Ничего себе! Ноги можно переломать! Аккуратнее надо!
   - Это вон девушкины, наверное, -  услужливо  мотнула  головой  невзрачная
женщина, показывая на спящую. - Мы-то все обутые.
   Почему-то при этих словах все дружно проверили, обуты они или нет, хотя и
Струмилин, и остальные, конечно, заведомо знали, что никому из них не могут,
принадлежать эти легкомысленные туфельки. На ногах толстяка  ярко-коричневые
полуботинки из настоящей кожи. Обладатели таких полуботинок обычно  ездят  в
СВ,  где  туалеты  и  кондиционеры  начинают   работать   немедленно   после
отправления поезда. Струмилин в запыленных кроссовках, немолодая женщина - в
стоптанных босоножках неопределенного цвета, а проводница  носила  крошечные
черные туфельки на устойчивой, надежной при вагонной качке,  очень  удобной,
но весьма уродливой платформе.
   - Как можно ходить на таких каблуках, не понимаю! - сказала она  сердито,
швыряя босоножку под нижнюю полку. - Тем более в нетрезвом состоянии!
   "Неужели это она так  налакалась?  -  подумал  Струмилин  про  спящую.  -
Неудивительно, что сразу завалилась в спать".
   Проводница наконец-то удалилась вместе со своим приклеенным пирожком.
   Толстяк шмыгнул в тамбур - караулить,  когда  кончится  санитарная  зона.
Попутчица попросила Струмилина выйти на минуточку - она хочет переодеться  и
постелить постель. И разумеется, выходя он тотчас  наступил  на  злополучную
босоножку.
   Пришлось поухаживать за неаккуратной барышней и поставить ее разбросанные
обувки одна к одной, под полку, приткнув их к  запасному  матрасу,  -  чтобы
никому больше не мешали.
   "Она всегда вот на такенных  каблучищах  таскается!  -  вспомнился  вдруг
азартный Валеркин голос. - Вот на такенных, сантиметров двенадцать!"
   Да, каблуки  на  этих  красных  босоножках  именно  такие  -  сантиметров
двенадцать.
   Ну и что? Да ничего.
   Выпрямляясь, Струмилин бросил взгляд на верхнюю полку. Девушка в  красном
платье не шевельнулась.
   "Прикрыть, что  ли,  простыней,  замерзнет  ведь",  -  рассеянно  подумал
Струмилин, глядя на ее сильно оголенные плечи. Небрежно закрученные  в  узел
волосы были бледно-золотистого цвета.
   В эту минуту в купе снова появился "пирожок" - и три дымящихся стакана  в
классических железных подстаканниках. Струмилин посторонился, потом вышел.
   Хотел прихватить с собой стакан, но  там  явно  крутой  кипяток.  Ничего,
пусть остынет.
   Поскорее  бы  попутчица  переоделась.  Смертельно  устал   сегодня,   вот
натурально - смертельно. И ничего в жизни так не хочется, как напиться  чаю,
завалиться на свою 34-ю полку - и уснуть.
   О, хорошо: вышла эта женщина,  уже  в  халатике,  через  руку  перекинуто
полотенце:
   - Заходите, молодой человек. А я пойду умоюсь.
   Она ушла в тамбур, откуда выскочил оживленный толстяк:
   - Открыли! Открыли туалеты раньше времени! Теперь можно и чайку попить.
   Струмилин заглянул в купе, взял свое полотенце и пошел в  противоположный
конец вагона. И правда, умыться надо, а то денек нынче был - не дай бог.

***

   Ну, потом-то способность мыслить связно вернулась  к  Джейсону.  Особенно
когда он вылез из-под стола. Возможно, он задержался  там  не  только  из-за
фотографии, а все дело было именно в этом старинном,  еще  дедовском  столе,
вернее - в подстолье. Все-таки он в далекие  времена  лазил  туда  ребенком,
прятался от каких-то вымышленных разбойников - и разбойников реальных: своих
мерзкихкузенов Каслмейнов, потому что те противными голосами  пели,  вернее,
орали: "А вот овечка Джейси, сейчас мы ее  острижем!"  Беда  в  том,  что  в
детстве Джейсон был и  впрямь  кучеряв,  как  ягненок,  вдобавок  рыжехонек.
Потом, с годами, волосы его потемнели,  стали  темно-каштановыми,  и  как-то
сами собой кудряшки развились. От "овечки Джейси" осталась  только  дурацкая
песенка - да воспоминание о том, как надежно и уютно он чувствовал себя  под
этим огромным письменным столом. Сколь ни наглы  были  маленькие  Каслмейны,
сунуться  в  кабинет  дедушки  Полякофф  они  не  смели.  К  слову  сказать,
упомянутые кузены так  или  иначе  исполнили  свою  угрозу:  всю  жизнь  они
безжалостно "стригли" Джейсона. Уж и не сосчитать, сколько раз он вытаскивал
из финансовых неприятностей Скотта и Айзека, и конца этим "стрижкам" пока не
видно.
   Итак, Джейсон выбрался  из-под  стола  и  посмотрел  на  фотографию  Сони
Богдановой уже другими глазами.
   Нет, очарование этого лица не уменьшилось, и сердце  по-прежнему  ошалело
прыгало, однако он смог подумать: "Возможно, дело  в  мастерстве  фотографа:
очень  выгодном  ракурсе,  тщательно  выбранном  выражении  лица   и   умело
наложенном гриме.
   Хотя такое впечатление, что она вовсе  не  употребляет  косметики.  Но...
фотография  -  все  же  только  фотография.  Жаль,  что  она   не   прислала
видеокассету.
   А, судя по бумаге, на которой написано письмо, судя по почерку... - Он  с
сомнением повертел в руках клетчатый листочек, исписанный неровными, слишком
мелкими буквами. - Наверное, она не из состоятельной семьи. В самом  деле  -
разве могут жить  состоятельные  люди  в  каком-то  Северолуцке!  Я  даже  и
названия такого никогда не слышал. Очень может  быть,  видеосъемка  для  нее
слишком дорога.
   Ну что же. Я ей помогу. Ведь не исключено, что от этого  зависит  счастье
моей жизни. И.., ее жизни".
   Джейсон сел за компьютер и написал о том,  что  красота  Сони  Богдановой
произвела на него огромное впечатление, однако он привык не доверять первому
впечатлению и просит прислать ему видеокассету, запечатлевшую Соню  в  самых
разных ракурсах. Например, на пляже или в бассейне, в деловой  обстановке  и
обстановке  домашней,  во  время  занятий  спортом  etc.  В  нем   заговорил
бизнесмен, а вернее, купец, желавший  увидеть  не  только  кассовую  сторону
предлагаемого товара, но  и  изнанку  его.  В  конверт  Джейсон  вложил  две
стодолларовые купюры. И, после некоторых колебаний, свою фотографию -  самую
лучшую, с его точки зрения.
   Ответ пришел на диво быстро. За этот месяц  Джейсон  продолжал  вскрывать
поступающие конверты просто так, из врожденной привычки всякое дело доводить
до конца, хотя разглядывание множества хорошеньких лиц его уже не забавляло,
а утомляло. Красавиц в  России  не  уменьшилось,  однако  ни  одно  лицо  не
произвело на него такого  ошеломляющего  впечатления,  как  Сонино.  Даже  и
сравнить нельзя!
   Причем с  каждым  днем  она  нравилась  ему  все  сильнее.  Не  надоедало
восхищаться изгибом бровей, придававших лицу  слегка  удивленное  выражение,
искать  затаенную  улыбку  в  румяных  губах,  вглядываться  в  таинственный
полумрак глаз. У нее такие ресницы, что от них на щеки падает тень.  Это  уж
просто фантастика какая-то!
   При том при всем лицо казалось знакомым. Джейсон даже  начал  романически
размышлять: "А не видел ли я ее во сне?" - и внезапно сообразил: да ведь она
неотличимо похожа на прекрасную женщину  с  картины  Серебряковой  "Прощание
славянки". Те же утонченные черты, загадочный взгляд, что-то детское в линии
рта. Тот же бледно-золотой оттенок косы. Правда, у той славянки  по  волосам
гуляют сполохи огня - погребального костра ее мужа.
   А ради него, Джейсона Полякофф, взошла бы Соня Богданова на костер?
   Он теперь подолгу  простаивал  перед  зеркалом.  Ну  да,  привлекательный
мужчина, однако ничего особенного, совершенно ничего особенного! Вдруг он ей
не приглянется? Вдруг ей вообще не нравятся брюнеты?  Вдруг  она  больше  не
захочет иметь с ним дела?!
   Когда доставили небольшую бандероль и Джейсон увидел знакомый  почерк  на
этикетке, прочел обратный адрес, уже ставший  родным  и  близким,  он  вдруг
оробел.
   Вот и прислали видеокассету! А  вдруг  придется  испытать  разочарование?
Вдруг она маленькая, толстенькая, кривобокенькая, ходит вразвалку,  вдруг  у
нее сиплый или слишком громкий голос, вдруг она,  господи  помилуй,  курит?!
Казалось, он не вынесет крушения своего идеала!
   И все-таки он справился с приступом малодушия и распечатал пакет.
   Вставил кассету в видеомагнитофон - и обмер. Надолго.
   Это  не  просто  любительская  съемка  -  Джейсону  прислали   настоящий,
профессионально смонтированный  видеофильм.  Соня  Богданова  в  лесу  и  на
ипподроме - она оказалась прекрасной наездницей, что  необычайно  порадовало
Джейсона, имевшего трех превосходных скакунов и большого  любителя  верховой
езды, - Соня в  уютной  кухоньке  готовит  обед  для  немолодой,  измученной
жизнью, но все еще удивительно красивой женщины,  судя  по  сходству,  своей
матери. Соня примеряет платья в магазине - демонстрируя  повадки  знаменитой
модели и отличную фигуру, примеряет туфли, показывая потрясающие ноги,  Соня
мечтательно смотрит на закатные облака, плетет венок из ромашек, причесывает
длинные волосы, струящиеся по  ее  плечам,  как  золотая  пряжа,  смеется  с
подружками, и каждая из них, сама по себе недурненькая,  безнадежно  блекнет
на ее фоне. Соня поет...
   У нее оказался прелестный голосок, совсем небольшой, но такой приятный  и
задушевный, что у Джейсона невольно защипало в носу. Собственно,  весь  этот
фильм шел в сопровождении Сониного пения. "Позарастали стежки-дорожки", "Ой,
да не вечер, да не вечер", "Уж как помню, я молодушкой  была",  "Как  хотела
меня мать да за первого отдать" - и прочие такие же  чудные  русские  песни,
которые и прежде-то необычайно трогали  Джейсона,  а  теперь,  в  исполнении
Сони, привели его в состояние ошалелого восторга. Ну а уж когда он увидел ее
в купальнике...
   Он утер слезу умиления и, немедленно позвонив в агентство, заказал  билет
из Москвы в бизнес-классе ровно через месяц, считая с сегодняшнего  дня,  на
имя Софьи Дмитриевны Богдановой.
   Затем включил ноутбук и самым четким почерком и самым  бешеным  слогом...
откуда это? Тоже Тургенев? Ах нет, Пушкин,  "Барышня-крестьянка"!  -  самым,
стало быть, четким почерком и самым бешеным слогом  сделал  Соне  формальное
предложение руки и сердца, предложив ей немедленно приехать в Сидней,  чтобы
окончательно решить все при личной встрече.
   Эх, если бы он только мог бросить все и уехать к ней, вернее, отправиться
за ней! Но, как назло, именно в эти дни,  эти  недели  оказался  прикован  к
делам. Кроме того, кузен Скотти ввязался  в  очередную  аферу,  на  сей  раз
настолько явно пахнущую  уголовщиной,  что  Джейсон  усомнился,  вытащит  ли
"дорогого родственничка" со  скамьи  подсудимых.  Сумма  залога,  во  всяком
случае, оказалась астрономической.
   Ну а если  честно,  Джейсон  боялся  увидеть  Соню  в  убогой  российской
обстановке.  Здесь-то,  в  Сиднее,  он  мгновенно  огранит  свой  алмаз  как
подобает.
   Лучшие магазины, салоны и все такое. А там,  в  Северолуцке..,  черт  его
знает, что за подозрительный городишко, ну просто кошмарно не  нравится  ему
название!
   Боялся ли он все еще какого-то  последнего,  трагического  разочарования,
интуиция срабатывала, что ли...
   Нет, пусть приедет она. Все-таки не зря ответила на  его  объявление,  не
зря  прислала  фото  и,  как  последнее  доказательство  серьезности   своих
намерений, - этот видеофильм. Значит, и он, Джейсон, ей приглянулся  -  Соня
так и пишет в своем письме: "Вы кажетесь мне весьма  приятным  и  порядочным
человеком, очень надеюсь, что  наша  взаимная  симпатия  даст  толчок  более
серьезным отношениям".
   Более серьезным отношениям...
   Конечно, она приедет!
   Хотелось, чтобы это случилось  как  можно  скорее.  Хотелось,  чтобы  она
оказалась здесь уже сейчас! Но Джейсон прекрасно  понимал,  что  раньше  чем
через  месяц  это  никак  невозможно.  Письмо   с   билетом,   приглашением,
подтверждением его платежеспособности и оплаченной медицинской страховкой он
отправит экспресс-почтой DHL, то есть в этом богом забытом  Северолуцке  оно
окажется через три-четыре дня. Но Соне же надо устроить свои дела на родине.
Вдобавок возможны задержки с визой. А вдруг у нее  не  готов  загранпаспорт?
Значит, его придется делать, и делать срочно. И визу оформлять  по  срочному
тарифу. На всю эту срочность Джейсон вложил в конверт  -  надежный,  плотный
конверт экспресс-почты, упакованный в дополнительный непромокаемый  пакет  и
скрепленный печатью, - тысячу долларов. Наверное, она не захочет приехать  к
нему в чем попало, ей понадобится приодеться. Впрочем, такой красавице не  о
чем беспокоиться.  Да  и  лучшие  магазины  и  бутики  Сиднея  отныне  к  ее
услугам...
   Джейсон отправил письмо и постарался набраться терпения. Теперь он ничего
не может ускорить. Надо ждать, ждать...
   И что-то сделать со своим подсознанием,  которое  вдруг  сошло  с  ума  и
принялось каждую ночь посылать ему эротические сны такой напряженности,  что
Джейсон даже похудел.

***

   - Просыпайтесь! Пассажир, просыпайтесь! Приехали! Да вы что  все,  с  ума
посходили? Просыпайтесь! Станция Горький!
   Струмилин с усилием разлепил веки. Такое впечатление, что он  только  что
уснул. Голова как болела  вечером,  так  и  болит.  Да  и  темно  еще,  рано
вставать.
   Зачем мама решила его разбудить ни свет ни заря? И при чем тут Горький  -
ведь уже лет двенадцать город снова называется Нижний Новгород?
   Он хотел повернуться на другой бок, но чья-то назойливая рука вцепилась в
его плечо и принялась довольно чувствительно теребить, причитая:
   -  Просыпайтесь!  Пассажиры,  вставайте!  Конечная  станция!   Немедленно
собирайтесь и выходите, а то отгонят поезд на запасные пути, потом оттуда не
выберетесь!
   Струмилин приподнялся, очумело приоткрыл глаза. С великим  трудом  дошло:
он не дома, а в купе поезда. И не отсыпается после  суточного  дежурства,  а
возвращается из Северолуцка. Но поезд прибывает в шесть утра,  в  это  время
уже светло, почему же их будят среди ночи?
   На этот вопрос он получил незамедлительный ответ. Послышался  скрежет,  и
купе осветилось. Ну да, проводница подняла кожаную шторку на окне. И в самом
деле - светлехонько. А на часах - шесть.  Приехали,  что  ли?  Ничего  себе,
заспался он. Голова тяжеленная, как с большого  бодуна.  Хотя  что  они  там
пили-то? Всего ничего, и еще днем. Давно прошло бы.
   Память возвращалась с трудом. Струмилин тупо озирался,  потирая  виски  и
чувствуя себя почему-то выжатым лимоном.
   На нижней полке копошился толстяк, натягивая простыню на волосатые  плечи
и одновременно пытаясь спрятать не менее волосатые ноги.  Но  таких  удобств
для пассажиров желдорога не предусматривала.
   "Нос  вытащишь  -  хвост  увязнет,  хвост  вытащишь  -  нос  увязнет",  -
вспомнилось Струмилину. Это совершенно из другой  оперы,  однако  все  равно
показалось забавно, и он слабо усмехнулся.
   - Он еще смеется! - послышался возмущенный визг, и Струмилин, нагнувшись,
увидел внизу знакомый "пирожок". Отсюда, сверху, проводница  казалась  вовсе
крошечной. - У меня уже все пассажиры вышли, а это  купе  спит  как  убитое.
Билеты принесла  -  спят.  Чай  предложила  -  спят.  Сказала,  что  туалеты
закрываются в связи с санитарной зоной, - спят!
   - Туалеты закрыты? - с тихим ужасом спросил толстяк.
   - А как вы думали? -  мстительно  прокричала  проводница.  -  Спать  надо
меньше! Все, вставайте! Забирайте билеты, вещи - и все, быстро выходим, а то
сейчас милицию позову. Что это вам, вагон или дом отдыха?
   Она в сердцах швырнула на полки билеты:
   - Тридцать  четвертое  место  -  Струмилин,  тридцать  шестое  Литвинова,
тридцать третье - Чуваева, тридцать пятое - Бордо.
   - Не Бордо, а Бордо, - обиженным тоном поправил толстяк.
   - Какая разница? - Не удостоив его и взглядом, проводница  в  раздражении
принялась  дергать  красный  подол,  по-прежнему  свешивающийся  с  тридцать
шестого места. - Девушка, вы там живы  или  нет?  Просыпайтесь,  в  конце-то
концов!
   Скорченная фигура со слабым стоном распрямилась, потянулась.
   -  Слава  богу,  жива!  Все,  немедленно  встаем  и  выходим!  -  кричала
проводница.
   - Да вы сами сначала выйдите, дайте мужикам одеться,  -  хрипло  попросил
Струмилин и удивился своему голосу. Ангина, что ли, взялась невесть откуда?
   Больно уж хреновато он себя чувствует. Тело и голову ломит,  давление  на
нул