не.
   Лида машинально сделала шаг вперед, но спохватилась:
   - Хорошо, только мне переодеться нужно. Струмилин все это время переводил
взгляд с нее на  бухгалтера  и  заметил,  что  тот  растерялся.  Похоже,  он
невероятно удивлен. Как будто не ожидал, что Лида вот так  сразу  согласится
ехать в этот самый их офис. Почему?
   - Извините, - бухгалтер холодно взглянул  на  Струмилина.  -  Тут  кто-то
заболел?
   - Все в порядке, - быстро сказала Лида. -  Просто  доктор  беспокоился  о
моем здоровье. Да, доктор, если вы настаиваете, я не буду пить этот компот.
   Хотите - вылью все банки в унитаз?
   Струмилин кивнул, чувствуя себя дурак дураком.
   - Ну ладно, - Лида мельком улыбнулась. - Тогда я переоденусь?
   И закрыла дверь.
   Олигофрен сделал хищное движение вперед, однако бухгалтер  остановил  его
неприметным  взмахом  руки,  и  тот  послушно  замер,  почесывая   сломанную
переносицу.
   "Наверное, он боксом занимался, - подумал Струмилин как о чем-то  важном.
- Еще бы, с такими кулачищами..."
   Все трое стояли на площадке и неприметно ощупывали друг друга взглядами.
   При этом Струмилин не переставал чувствовать себя  идиотом  -  ну  эти-то
двое ждут, пока Лида приведет себя в порядок,  а  он  за  каким  чертом  тут
ошивается? Он-то чего ловит?
   Вот сейчас она появится, увидит его, вскинет брови этак неприступно...
   Дверь открылась.
   - Я вот что забыл сказать, - выпалил Струмилин, ничего не  видя.  -  Если
Леший  вам  пожалуется  на  какие-то  неприятные  симптомы,  пусть  позвонит
36-61-61 на  нашу  Нижегородскую  подстанцию  и  вызовет  конкретно  меня  -
Струмилина Андрея Андреевича. Меня  найдут,  где  бы  я  ни  был.  Запомните
телефон? Передадите ему?
   - Передам. - Звук ее голоса несколько рассеял туман смущения, клубившийся
перед глазами, и Струмилин принялся  с  тоской  разглядывать  бледно-голубой
легкий костюм с короткими рукавами, голубую косыночку на шее, белые туфли на
длинных ногах и золотистую волну на Лидином плече.
   Она покопалась в сумочке, вынула оттуда ключи,  заперла  дверь  и  начала
спускаться по лестнице. Мужчины следовали за ней в  таком  рабочем  порядке:
бухгалтер, боксер, доктор. Чемоданчик Андрей чуть не оставил на ступеньке  и
вспомнил о нем лишь  потому,  что  "олигофрен"  вдруг  обернулся  и  шикарно
пошутил:
   - Это не ты ли забыл управляемое взрывное устройство?
   Только вышли - и наскочили на Валюху.
   Она неприязненным взглядом окинула Лиду, потом презрительным - бухгалтера
и насмешливым - Струмилина. И вдруг глаза ее зажглись интересом...
   Струмилин покосился в сторону. На лице боксера впервые  появилось  вполне
осмысленное выражение  -  искреннего  восторга.  Он  даже  запнулся,  однако
бухгалтер  что-то  сердито  шепнул,  и   боксер   проворно   открыл   дверцу
темно-синего "Шевроле", сел за руль.
   Бухгалтер помог  Лиде  забраться  на  заднее  сиденье,  а  сам  устроился
впереди.
   За тонированными стеклами ничего не было видно. Никого...
   -  Какая  тачка!  -  сладострастно   простонала   Валюха,   глядя   вслед
блистательному "Шевроле", который споро вырулил со двора. - Какой мужик!
   Витек с оскорбленным видом  откинулся  на  сиденье  своего  довольно-таки
обшарпанного "Фольксвагена" с надписью "Токсикология" над ветровым стеклом.
   Струмилин взялся за дверцу кабины и вдруг споткнулся.
   "Черный зал"?.. Не тот ли самый, о котором упоминали Михаил с Оксаной?"

***

   Молодая женщина в сером платье и черном  жакете,  а  проницательный  глаз
музейной кассирши Любы сразу узнал в  ней  Соню  Аверьянову,  -  неторопливо
прохаживалась от стены к стене, без всякого интереса разглядывая то огненное
восхождение Ильи-пророка, то посмертные мучения грешника, то Адама и  Еву  у
древа познания. Забавно видеть на иконе голую женщину!  Собственно,  это  не
совсем икона,  а  просто  такая  картина  на  доске,  но  все  равно  -  для
древнерусской живописи это круто!
   А вообще-то иконы всегда оставляли  ее  равнодушной.  Конечно,  искусство
возвышает  душу,  но  оно  же,   как   известно,   требует   жертв.   Небось
смотрительницы с этим утверждением согласны от и до. С ума,  строго  говоря,
можно сойти: с утра до вечера сидеть на стуле, уставившись на одни и  те  же
картины, иконы, картины, иконы... Волей-неволей начинают закрываться  глаза.
Хотя стулья такие  неудобные,  что  на  них  не  больно-то  Вздремнешь.  Все
развлечение - смотреть на посетителей.
   "Интересно, узнали они плохую девочку Сонечку? - думала молодая  женщина.
- Кассирша точно узнала, то-то у нее глаза чуть не выскочили из орбит.
   А эти бабки? Пялятся на меня потому, что сообразили, кто перед ними,  или
просто от нечего делать?"
   - Боже ты мой, да неужели  это  вышито?  Вышито  нитками  и  иголкой?!  -
послышался  восхищенный  мужской  голос,  и,   оторвавшись   от   созерцания
неприличной Евы, Соня вошла в соседний зал.
   Там висели две плащаницы, изображающие  Успение  Богородицы  и  положение
Христа во гроб. Серебряные, золотые, телесного  цвета,  розовые  и  бордовые
нити - в самом деле, трудно поверить, что это не живопись, а вышивка.  Перед
плащаницами стоял  высокий  плотный  мужчина  -  черноволосый,  кудрявый,  с
большими блестящими глазами. Лицо его лоснилось,  словно  молодого  человека
бросило  в  пот  от  восторга  перед  искусством  монастырских  вышивальщиц.
Смотрительница - низенькая,  толстая  старушонка  в  сиреневом  кримпленовом
платье с цветами, сохранившемся еще с конца 60-х годов, когда и было  сшито,
-  взирала  на  посетителя  с  умилением.  Ну  да,  в  кои-то  веки   кто-то
заинтересовался этой вылинявшей ерундятиной!
   - Слушайте, да ведь это настоящая золотая бить!  - Он просто-таки прилип  лицом  к  стеклу,
которое предохраняло вышивку от веяний времени, и  смотрительница  нагнулась
тоже. - До тысяча шестьсот семьдесят третьего года, вы только подумайте! Это
сделано до тысяча шестьсот семьдесят третьего года!
   "А что изменилось, окажись "это сделано" после тысяча шестьсот  семьдесят
третьего года?" - со скукой подумала Соня Аверьянова, косясь на оттопыренный
задок молодого человека.
   Впрочем, она была весьма благодарна этому  -  намасленному.  Его  телячий
восторг помог ей проскочить зал древнерусской вышивки незамеченной.  Дело  в
том, что смотрительница этого зала - соседка Аверьяновых, и угляди она  Соню
в музее, прилипла бы, как банный лист. Причем это был бы  лист  крапивы  или
еще какой-нибудь колючей гадости, потому что все  соседи  обожали  покойного
Сониного мужа и, соответственно, терпеть не могли ее. Но теперь первый  этап
пути пройден беспрепятственно.
   Она хотела как можно быстрее миновать и следующий зал, но это  показалось
не совсем удобно. К тому же смотрительница явно новая, не  прошлогодняя,  и,
значит, не несет в себе никакой угрозы. Что ж, время идет, иных уж нет, а те
далече, из бывших Костиных сослуживиц тут остались буквально две-три,  но  с
ними надо держать ухо востро.
   Соня побродила среди икон XVIII века, прислушиваясь  к  воплям  восторга,
доносившимся из соседнего зала. Жирненький все  еще  упивается  плащаницами.
Но,  на  взгляд  Сони,  вот  эта  богоматерь  Одигитрия,  писанная  Кириллом
Улановым, куда красивее.  Замечательно  смешались  темно-коричневый  цвет  и
ослепительная   позолота.   Видно,   икона   недавно   и   очень   мастерски
отреставрирована.
   Соня заглянула в яркие глаза Пресвятой Девы. Взгляд ну как у Моны Лизы  -
такой же загадочный. Вообще-то она больше  напоминает  карточную  даму,  чем
смиренную деву. Даму треф! Она всегда была любимой картой Сони, несмотря  на
то что ей больше соответствовала по масти  бубновая  или,  на  худой  конец,
червовая.
   "Но я из целой колоды люблю только даму треф!" -  мысленно  процитировала
она кого-то, не помнила кого, и попросила удачи  у  этой  авантюристки,  ох,
извините, праведницы, изображенной на иконе.
   Прошлась по следующему залу, тихонько покашливая - от этого неживого духа
запершило в горле, а оно и без того побаливает - и рассеянно  поглядывая  на
прелестные креслица, сиденья и спинки которых покрыты  яркой  вышивкой.  Да,
это вам не скучные плащаницы, тут всякие кавалеры  с  дамами  кокетничают  и
любезничают. Одно удовольствие смотреть на  эту  мебелишку.  И  великолепные
шкафы, горки, поставцы тут в каждом  зале  стоят  -  черное  дерево,  резьба
красоты  фантастической.  Выставка  фарфора  начала  века.  Фарфорчик   тоже
недурной...
   Нервно сглотнула. Уже начала волноваться? Руки вон какие ледяные.
   Спрятать бы их в карманы, погреть немножко,  но  карманы  в  этом  жакете
только внутренние, и они.., они заняты.
   Потерла пальцы, сторонясь  взгляда,  устремленного  на  нее  с  какого-то
портрета. "Портрет неизвестного". Ишь ты! Мужик не иначе в  полиции  служил,
просто насквозь глазищами пронзает. А, ну да, это ведь  работа  Рокотова.  У
всех  персонажей  Рокотова,  не  у  одной  ,  только  Струйской,  такие  вот
необыкновенные, в душу  глядящие  глаза.  Умел  человек  писать,  ничего  не
скажешь, умел. А на многих других  картинах  производят  впечатление  только
тщательно выписанные кружева, каменья, ткани, покрой платьев, а больше в них
нет ничего ценного, кроме цифры на этикеточке: 1796  год,  или  1823-й,  или
1867-й. "В свое время на эти портреты и пейзажи, наверно, никто  и  смотреть
не хотел, прямо  как  в  наше  -  на  весь  тот  живописный  мусор,  который
выставляют на Покровке в Нижнем или на Арбате в Москве!"  -  подумала  Соня,
через просторный коридор переходя в залы XIX - XX веков.
   Черноволосый молодой человек, недавно восхищавшийся плащаницами,  обогнул
ее на повороте, скользнул  невидящим  взглядом  и  проследовал  к  огромному
полотну Бенинга "Последние минуты Дмитрия Самозванца". Соня тоже  посмотрела
на достопримечательность - и ее вдруг разобрал смех. Интересно,  обратил  ли
кто-нибудь внимание, что этот самый Самозванец необычайно похож на нынешнего
лидера компартии, по совместительству -  чемпиона  по  бильярду  престижного
поселка, где обретается  наша  политическая  элита?  Правда,  Самозванец  на
картине значительно моложе, чем лидер в телевизоре, но ведь и он был  небось
молодым когда-то? И волос у  Самозванца  побольше,  ну  так  ведь  и  лидер,
наверное, тоже обладал пышной шевелюрой  в  незапамятные  времена  развитого
социализма?
   Нет, Самозванец - симпатичный парень. И внешне он Соне всегда нравился, и
авантюрист,  опять-таки,  первейший.  Годунов-то  был   большой   пакостник,
ребеночка вон невинного прикончил. Не зря же столько народу  от  него  сразу
отшатнулось и примкнуло к Дмитрию, пусть даже и не веря,  что  он  подлинный
сын царя Грозного. Вообще со всеми этими подлинными и не подлинными  детьми,
со всеми этими двойниками - в истории столько  вопросов!  Да  и  в  нынешней
жизни - тоже. А что касается Самозванца, зря он  с  поляками  связался,  вот
какая штука. В России это дело швах - на иностранцев ставку делать.  Правда,
случается, когда без иностранцев не обойтись. Вернее, без их денежек.
   Молодой человек уже давно перешел в другой зал, а Соня все  стояла  перед
Самозванцем, нервно потирая заледеневшие пальцы и тихонько покашливая.
   Посмотрела на часы.
   Пора бы и ей...

***

   За все время пути никто из Лидиных сопровождающих не произнес ни слова.
   Сидевший за рулем громила со вдавленным носом сначала косился  на  нее  в
зеркальце заднего вида, но потом сосредоточился на дороге. Как  ни  странно,
он оказался неплохим водителем, а ведь, судя  по  дебильноватой  физиономии,
должен был гнать поперек всех правил, пока не размажет себя и  пассажиров  о
какой-нибудь неуступчивый "КамАЗ". Но нет - рулил как положено, и  буквально
через пять минут на повороте мелькнули афиши кинотеатра, а  потом  "Шевроле"
затормозил около цепи двухэтажных купеческих домиков, ладненько подновленных
и  украшенных  множеством  вывесок  -  от  "Дамских  радостей"  до  "Мужской
гордости". На одном красовалось золотом по черному: "Ла  ви  он  роз".  Лида
криво усмехнулась: приехали!
   - Приехали, - тотчас повторил вслух ее  второй  попутчик,  унылый,  будто
сухая лимонная корка. Этот парень, по всему чувствовалось,  терпеть  не  мог
Лиду Литвинову, а то и ненавидел ее. Пожалуй, если бы не чудаковатый  доктор
с  его  абрикосовым  компотом,  на  площадке  около  ее  квартиры  могла  бы
разыграться еще та сцена... Впрочем, потом ее  сопровождающий  взял  себя  в
руки и сидел молча.
   Молчал и.., тихо ненавидел спутницу.
   Лида проворно выскочила  из  машины  и  с  облегчением  вздохнула.  Какой
приятный денек - ветреный, солнечный, свежий. Хорошо бы  пройтись,  подышать
свежим воздухом. Но, похоже, это не светит: водила уже грозно  пыхтел  ей  в
затылок,  а  тот,  другой,  противный,  приотворял   черную   дверь,   делая
издевательский  приглашающий  жест.  При  этом  он  поглядывал  с  некоторой
опаской.
   "Они что, думают, я дам сейчас деру вон на тот забитый народом  рынок?  -
усмехнулась Лида. - Конечно, там вполне можно затеряться.  Но  какой  смысл?
Надо же, в конце концов, все выяснить".
   Она вошла и споткнулась на ступеньке длинной лестницы, начинавшейся сразу
от входа. Сильно пахло краской, а  недалеко  от  ступенек  какой-то  раззява
рассыпал не меньше чем полмешка цемента.
   "Ремонт у них, что ли?"
   - Осторожнее, - весьма вежливо сказал унылый. - Лада Мансуровна ждет  вас
в своем кабинете.
   - Я здесь, - послышался густой голос, и из-под лестницы вынырнула плотная
фигура в брючном темно-красном костюме, с ежиком коротких седеющих волос  на
большой круглой голове и сильно накрашенным лицом.
   Почему-то при виде этой особы Лида сразу  вспомнила  знаменитого  педика,
который поет про голубую луну. Только педик был тощий, а эта дама отличалась
внушительными  габаритами.  Но  общее  впечатление  двуполости  было   очень
сильным.
   "Размужичье - вот как называли таких бабенок в старину", - подумала  Лида
и не смогла сдержать кривой усмешки.
   - Смеешься? - негромко сказала Лада Мансуровна. - Это хорошо. Но долго ли
ты будешь смеяться, вот вопрос.
   Она шагнула к Лиде и  отвесила  ей  две  пощечины  -  такие  внезапные  и
стремительные, что она даже не успела отстраниться, и  такие  хлесткие,  что
потемнело в глазах.
   Тотчас стоявший сзади  унылый  попутчик  толкнул  ее  в  спину.  Лида  не
удержалась на ногах и упала на ступеньки, так больно ударившись  коленями  и
грудью, что вскрикнула. Только чудом успела она отвернуть лицо и не расшибла
его в кровь. Сильная рука вцепилась ей в волосы и заломила голову, и в спину
уперлась нога. Голову так и заламывали назад,  прогибая  тело,  и  мелькнула
ужасная мысль, что так можно сломать человеку шею...
   - Чего ж ты не смеешься? - произнес у самого ее уха густой женский голос,
но Лида с трудом расслышала его сквозь звон в ушах. Она бестолково  замахала
руками, и в это мгновение ее отпустили - до того неожиданно, что  она  снова
резко упала вперед - на сей раз успев выставить руки.
   Голову и шею ломило по-страшному, чудилось, выдрали половину волос...
   - Ну, Лидочка, надо поосторожнее  на  этих  ступеньках,  они  ведь  такие
скользкие, - миролюбиво прогудела Лада Мансуровна, и чьи-то железные  пальцы
вцепились Лиде в локоть и вздернули ее вверх, вынудив подняться на  ноги.  -
Смотри, коленку разбила. Вот она, ваша страсть к коротеньким юбочкам...
   Впрочем, до свадьбы заживет. Ничего, ничего страшного, успокойся,  упала,
подумаешь, с кем не  бывает!  -  продолжала  басить  она,  входя  в  дверцу,
притулившуюся сразу под лестницей.
   В следующее мгновение Лида оказалась втолкнута туда с  такой  силой,  что
пролетела через всю комнату и лицом вперед упала в большое  кожаное  кресло,
стоявшее против двери. Ударилась подбородком - и  сразу  ощутила  железистый
привкус крови во рту. В глазах потемнело от боли.
   - Да что это тебя сегодня ноги не держат? - Лада Мансуровна  даже  руками
всплеснула от изумления. - Семен, помоги даме сесть.
   Лиду вздернули, будто куклу, повернули и снова  швырнули  в  кресло.  Она
плюхнулась, вторично ударившись  о  спинку  -  на  сей  раз  затылком,  -  и
зажмурилась от лютой боли.
   - Ты, часом, не с бодуна? - озабоченно спросила Лада Мансуровна.  -  Тебя
вчера целый день не было, квасила, что ли, без устали? Ну что ж, я  понимаю,
дела творятся такие, что стресс надо  снимать  беспрестанно.  Не  хочешь  ли
опохмелиться? Семен!..
   Унылый Лидин спутник распахнул дверцы бара, вделанного  в  стенку,  вынул
две бутылки, поболтал ими:
   - Что угодно, Лидия Дмитриевна? "Дербент" или "Гжелку"?
   - Ты ей еще джин с тоником предложи! - буркнула Лада  Мансуровна.  -  Или
этот.., очень сухой мартини, да чтоб мешать, а не взбалтывать.  Вон,  возьми
чего-нибудь попроще и покрепче!
   Семен выудил из глубины шкафа какую-то бутылку без  этикетки,  подошел  к
Лиде, наклонился и прижал край бутылки к ее губам:
   - Ну! Быстро глотай! Да не дергайся, не дергайся! - Сильная рука сжала ей
горло. - Пей, а то зубы вышибу!
   Лида невольно разомкнула губы, сделала крошечный глоток, но Семен давил и
давил, она глотала снова и снова...
   - Осторожней, не облей ее, - заботливо посоветовала  Лада  Мансуровна.  -
Все должно быть аккуратненько. Хватит переводить добро, - наконец  приказала
она, и Семен послушно отстранился.
   Лида утерла губы ладонью, чувствуя, как жжет горло  и  начинает  медленно
кружиться голова.
   Сколько в нее влили? Почти стакан.., и  ведь  это  самогонка,  она  сразу
узнала сивушный привкус. Разбавленная градусов до  сорока,  но  тоже  ничего
себе!
   На пустой-то желудок... Долго не продержаться, пожалуй. Хоть  бы  узнать,
чего этим двоим от нее надо!
   - Вот таким путем, - удовлетворенно сказала  Лада  Мансуровна.  -  Теперь
слушай. Есть два варианта. Первый: сейчас Семен  срывает  со  стены  парочку
эстампов, разбивает графин, вообще учиняет художественный  беспорядок,  а  я
вызываю милицию и заявляю, что моя  сотрудница  Литвинова  Лидия  Дмитриевна
ворвалась сюда пьяная вдрабадан и устроила дебош. Перед этим я разорву  свой
костюм, а Сема вмажет мне две легонькие пощечины. И  засвидетельствует,  что
ты набросилась на меня с кулаками, и если  бы  не  он...  Мы  тебя  посадим,
Лидуся, посадим! Причем с большим удовольствием! - Она хрипло хохотнула. - И
сама посуди, кто в этом случае будет тебя слушать? Кто поверит  хоть  одному
твоему слову?
   - А костюмчика своего вам не жалко? - с трудом выдавила Лида  трясущимися
губами.
   -  Представь  себе,  нет!  -  с  видимым  удовольствием  отозвалась  Лада
Мансуровна. - Нарочно сегодня именно этот надела - который, как  ты  образно
выразилась, идет мне, как корове седло! -  И,  увидав,  как  взлетели  брови
Лиды, зло усмехнулась:
   - Ну конечно, я понимаю, ты не рассчитывала, что я это услышу.
   А я вот услышала!
   - Господи, - тихо, как бы про себя, сказала Лида, - какое мещанство.
   Какая все это чушь! Зачем, ну зачем...
   - Это я тебя должна спросить, зачем!  -  взвизгнула  Лада  Мансуровна.  -
Какого рожна тебе надо? Кто тебе и сколько заплатил? Да  неужели  я  платила
меньше? Вот уж вроде бы никогда не жлобилась... А тут  какой-то  пшик,  одна
выдача - и все, ты на себе можешь поставить большой и черный крест. Ты  хоть
понимаешь, что начисто обрубила сук, на котором  сидела?  Тебе  ведь  больше
никто и никогда не даст никакой работы! У каждого есть какие-то  свои  тихие
дела-делишки, а тебе больше верить  нельзя.  Один  раз  продала  -  и  снова
продашь!
   Но со мной этот номер  больше  не  пройдет,  не  надейся.  И  не  надейся
подзаработать в других газетах. Сейчас ты позвонишь этому своему  поганцу  и
велишь привезти негативы и оставшиеся фотки, поняла?
   - Нет, - спокойно сказала Лида. - Не поняла, кому я  должна  позвонить  и
что попросить.
   Мгновение Лада Мансуровна смотрела на нее, дрожа от злости тугими щеками,
потом выдавила улыбочку:
   -