е.
   - Ой... - послышалось внизу. - Ой, девушка, мне плохо. Сердце... Ой...
   - Ну, медпункт в  здании  вокзала,  -  сказала  проводница  довольно-таки
бесчеловечным голосом. - Тут два шага.
   - Да вы что, я умираю...
   - Секунду, - скомандовал Струмилин, брякнувшись плашмя на полку  и  споро
натягивая джинсы. - Секундочку, я врач.
   Спрыгнул - и чуть не зашиб топтавшуюся внизу проводницу,  так  его  вдруг
шатнуло. Сердце, чудилось, еле вытягивает... В глазах потемнело, но заставил
себя проморгаться.
   - Извините, девушка. Что-то голова закружилась. А ну подвиньтесь-ка.
   - Девушка, а нельзя ли все-таки как-нибудь открыть туалет, на  минуточку,
- прошептал толстяк, но на него никто не обратил внимания.
   Женщина в цветастом халатике  лежала  на  своей  тридцать  третьей  полке
бледная до жути. На висках бисеринки пота, пульс частит страшно. Странно - у
нее тоже резко упало давление. Ладони ледяные, влажные. Дышит неровно.
   - Чаю горячего и очень сладкого принесите,  быстро,  -  не  оборачиваясь,
скомандовал Струмилин.
   - Что?! - возмутилась проводница.  -  Да  вы  еще  за  вчерашний  чай  не
заплатили!
   - Быстро, я сказал, - рявкнул Струмилин,  нашаривая  в  кармане  какие-то
деньги. - Вот сотня, хватит?
   - Да вы что, мужчина, раскомандовались? -  Проводница  деньги  взяла,  но
возмущаться не перестала. - Мы уже на станции, понятно вам? На стан-ци-и!
   Через... - она взглянула на часы, -  через  пять  минут  нас  отгонят  на
запасной путь! Мне убираться надо, вагон сдавать. Мне домой  надо!  Стану  я
вам тут чаи варить!
   - Ой, не надо чаю, -  простонала  лежащая  женщина.  -  Когда  его  вчера
выпила, мне так плохо стало сразу... Может, заварка?..
   - А что заварка? - обиделась  проводница.  -  Не  "Липтон",  конечно,  но
вполне приличная заварка, я сама такую пью.
   - Отличный чай, очень хороший был чай! - подал  голос  Бордо.  -  У  меня
давление повышенное, иной раз заснуть не могу, так голова болит, а вчера как
выпил - сразу уснул, и ничего  не  болело,  и  спал  как  убитый,  и  сейчас
чувствую себя великолепно. Спасибо за чай, девушка!
   Он искательно посмотрел на проводницу, однако путь к ее сердцу (и  ключам
от туалета!) был куда более тернист, чем могло показаться с первого взгляда.
   - Может, кофе лучше выпить? - предложил Струмилин. - Быстрее действует.
   Есть у вас кофе, девушка?
   - Что-о? - Голос проводницы превратился в ультразвук.
   - Людочек, ты там как? -  послышался  ленивый  бас,  и  в  купе  заглянул
высокий омоновец  -  очевидно,  из  поездной  милицейской  бригады.  -  Есть
проблемы?
   - Не то слово! - прокричала Людочек. - Чай им не нравится! Кофе  подавай!
Да весь вагон пил этот чай и все  уже  вышли!  И  в  туалет  успели!  -  Она
Мстительно посмотрела  на  несчастного  Бордо.  -  И  ни  с  кем  ничего  не
случилось!
   - Потише и подробнее, - приказал омоновец, вытесняя девушку  из  купе.  -
Так, пассажиры, предъявим билеты и документы, быстро.
   - Слушайте, тут женщине плохо, - сказал Струмилин. - Внезапная  гипотония
и тахикардия, вы понимаете?
   - А то, - авторитетно сказал парень, поигрывая резиновой "демократкой".
   - Чего ж тут непонятного? Паспорт ваш можно посмотреть?
   - Вы кто? Где я? - послышался вдруг сиплый голос сверху,  и  все  подняли
глаза на тридцать шестую полку.
   Девушка в красном платье, очевидно, окончательно разбуженная  поднявшимся
бедламом, свесила голову - ее распустившиеся волосы опутали серое омоновское
плечо, как золотистая паутина.
   Струмилин тихонько присвистнул.
   Девушка глядела мутными глазами, потирая горло:
   - Вы что здесь все делаете? Как я сюда попала? Омоновец поморщился:
   - Девушка, ну что вы так кричите? Паспорт дайте. Ваша как фамилия?
   - Литвинова, - почему-то злорадно подсказала из коридора Людочек. - Место
тридцать шестое, фамилия Литвинова.
   Струмилин снова тихонько присвистнул.  Омоновец  покосился  на  него,  но
ничего не сказал и вытянул  из-под  подушки,  на  которой  спала  Литвинова,
плоскую черную сумочку с длинным ремешком.
   - Позвольте? - Он осторожно, двумя пальцами,  вытянул  оттуда  паспорт  в
зеленой обложке:
   - Ваш?
   Так, правильно, Литвинова Лидия Дмитриевна, год рождения тысяча девятьсот
семьдесят  третий,  место  рождения  город  Комсомольск-на-Амуре,   прописка
нижегородская... Все нормально.
   Струмилин только головой покачал.
   Литвинова Лидия Дмитриевна с прежним тупым  изумлением  оглядывала  купе,
рассеянно потирая горло, - на нем виднелась слабая  красная  полоса,  словно
кожа здесь была содрана.
   - Ничего не понимаю, - прохрипела она. - Ни-че-го...
   "Я тоже", - подумал Струмилин.
   - Ладно! Все! - пронзительно закричала из  коридора  проводница,  у  той,
похоже, окончательно лопнуло терпение. - Антон, гони ты их всех в  шею!  Мне
уходить надо! Домой! А еще уборка!
   - Так начинай убираться, Людочек, - миролюбиво сказал омоновец Антон. - С
другого конца вагона и начинай. А я сейчас документики проверю  -  и  отпущу
товарищей.
   Толстяк по фамилии Бордо вдруг вскочил со своей  полки  и,  драпируясь  в
простынку на манер древнеримской тоги, вылетел в коридор.
   - Девушка, откройте мне туалет! - простонал он.  -  Вам  же  хуже  будет,
если...
   Все-таки "пирожок" Людочка  держался  отнюдь  не  на  пустой  голове:  не
поперечившись ни словом, проводница метнулась в тамбур.
   Антон с сержантскими погонами хмыкнул и сунул  паспорт  Литвиновой  Лидии
Дмитриевны в черную сумочку. Однако он сделал неосторожное движение  и  чуть
не уронил ее. Оттуда выпал  зеленый  патрончик  с  аэрозольными  духами  под
названием "Опиум" и еще что-то блестящее, круглое.
   - Ой, извините. - Антон собрал  вещи  с  пола  и  загляделся  на  золотой
перстенек с изящной печаткой. - Что ж вы кольца так неаккуратно кладете?
   Потеряете и не будете знать где.
   - Боже мой! - воскликнула вдруг больная  Чуваева,  про  которую  все  уже
позабыли. - Но ведь это мое кольцо! Мое! Там и гравировка есть,  три  буквы:
ВКЧ, вэ-ка-че.
   - Вэ-че-ка, - машинально поправил Антон.
   - Какое вэ-че-ка?! Вэ-ка-че! Валентина Кирилловна Чуваева! Это я!
   - Есть такая гравировка, - согласился Антон.
   - Вы зачем взяли мое кольцо? - жалким голосом вопросила больная  Чуваева,
возмущенно глядя на Лидию Литвинову. - Вы что, с ума сошли? А.., а...
   Словно вспомнив что-то, она  привскочила  на  полке  и  сунула  руку  под
подушку. Вытащила оттуда потертую сумку - видимо, все женщины в мире  прячут
в поездах сумочки под подушки! - нервно дернула "молнию" и простонала:
   - Кошелька нет! Меня обокрали! Она меня обокрала!
   - Деньги свои проверьте, - скомандовал Антон  Струмилину  и  вернувшемуся
толстяку - негромко, но так веско, что они безропотно повиновались.
   Струмилин сперва похлопал по карманам  пиджака,  потом  вывернул  их,  но
напрасно  -  бумажник  исчез.  Та  сотня  сохранилась  только  потому,   что
завалялась в джинсах.
   -  Пусто-пусто,  -  доложил  Струмилин,  косясь  то  на  заспанное   лицо
Литвиновой, то на толстяка, бестолково копающегося в карманах и в  портфеле,
шепотом причитающего:
   - Все деньги! Бумажник! Карта "Виза"! И.., о "Ролекс", мой "Ролекс"!
   Он выставил вперед загорелую волосатую руку, на запястье которой  остался
только бледный след - здесь, очевидно, и находились прежде часы.
   Омоновец  Антон,  парень  деловой,  велел  всем   предъявить   багаж.   У
заторможенной  Литвиновой,  изумленного  Струмилина  и  ошеломленного  Бордо
никакого багажа изначально не было, только у последнего оказался портфель  с
пачкой каких-то бланков и несессером.
   У Чуваевой имелась при себе скромная дорожная сумка с убогим барахлишком:
два платья, теплая  кофта,  бельишко,  чулки,  умывальные  принадлежности  в
полиэтиленовом мешочке.  Тут  же  лежала  большая  коробка  дорогих  конфет,
перевязанная золотистым  шнуром.  Не  дожидаясь  просьбы  омоновца,  Чуваева
открыла  коробку.  Конфеты  лежали  в  серебряных  и  золотых  гнездышках  и
выглядели весьма аппетитно.
   - Это мне сестра подарила, - всхлипнула Чуваева. - Я сестру навещала.
   Ни денег, ни бумажников, ни "Ролекса" нигде не обнаружили.
   - Как же теперь жить? - расплакалась  Чуваева.  -  До  зарплаты  еще  две
недели, ас книжки я давно все сняла...
   - "Виза"! - хлопнул себя по голове Бордо. - Надо срочно позвонить в  банк
- вдруг в каком-нибудь банкомате уже снимают деньги по моей "Визе"!
   - Да ничего она не снимает, вон  же  она  сидит,  -  громко  фыркнула  из
коридора Людочек, глядя на Литвинову.
   Полуголый Бордо побагровел:
   - Где мои деньги? Где моя "Виза"? Где мой "Ролекс"! Куда ты их спрятала?!
   - Сейчас из отделения позвоните  в  банк,  -  успокоил  его  Антон.  -  В
отделение пройдем, протокольчик составим.  Одевайтесь,  товарищи,  собирайте
свои вещички, выходите, надо обыскать купе.
   - Подождите, - простонала Чуваева. - Извините... Мне нехорошо,  мне  тоже
надо.., в туалет.
   Ее бледные щеки залились краской.
   Людочек в коридоре издала нечленораздельный звук, но решила-таки вторично
проявить человеколюбие и вышла в  тамбур,  куда  вслед  за  ней  со  стонами
потащилась несчастная Чуваева.
   - Слезайте, гражданка Литвинова, - скучным, официальным голосом  приказал
сержант Антон, глядя наверх и делая приглашающий жест.  -  Вы  задержаны  по
подозрению в хищении имущества этих граждан.
   - Что? - прохрипела Литвинова, неуклюже спускаясь с полки и чуть не падая
на Струмилина. - Что он сказал?
   - Что слышали, - холодно ответил Струмилин, размышляя, в самом  деле  она
его не узнает или просто делает вид.
   Она тупо кивнула и принялась  шарить  глазами  по  полу,  отыскивая  свои
босоножки.
   Сам не зная почему, Струмилин не мог на это смотреть. Нагнулся и  вытащил
красные туфельки оттуда, куда вчера запихал их. Они так  и  стояли  рядом  с
запасным матрасом.
   Литвинова машинально обмахнула ладонями босые ступни и обулась.
   Антон снял с пояса радиотелефон и  вызвал  подкрепление.  Подкрепление  в
количестве двух крутоплечих командос явилось довольно скоро, словно сидело в
засаде где-то в соседнем вагоне. Антон коротко объяснил  задачу,  и  рядовые
начали обыскивать купе.  Сержант  же,  осторожно,  подталкивая  перед  собой
спотыкающуюся и как бы еще не проснувшуюся Литвинову, двинулся к  выходу  из
вагона. Следом шли Струмилин, Чуваева и Бордо.
   Струмилин придерживал под локоток  стонущую  попутчицу,  так  и  забывшую
переодеться  из  халата  в  платье,  и  думал,  что  Сонька-то   Аверьянова,
оказывается, не только проститутка, но и  поездная  воровка!  И  поддельщица
документов.
   Литвинова, надо же!..
   Он узнал ее сразу, с одного взгляда на это ошалелое,  чуть  подпухшее  со
сна  лицо  в  обрамлении  спутанных  волос.  Вопрос:  почему  не  назвал  ее
настоящего имени сержанту?
   Эх, где найти такого умника, чтоб ответил...

***

   Первым чувством Ани, как только она увидела эту пресловутую Ирочку,  была
жгучая ревность. "Родятся же такие!" -  подумала  она  почти  со  злобой  на
Природу, создающую столь совершенные творения. Фигура - прямо Мэрилин Монро,
звезда американского кино, из  фильма  "В  джазе  только  девушки",  недавно
виденного  Аней.   Только   волосы   у   нее   не   неестественно-белые,   а
бледно-золотые.
   "Бледное северное золото",  как  назвал  этот  цвет  художник  Верещагин,
вспомнила начитанная Анечка. Глаза.., поразительные! Полное впечатление, что
в глазницы мраморного личика вставлены два сапфира. Или берилла -  они  тоже
голубого цвета.
   Восхитительные ресницы, кожа персиковая, губы как мальва. Не девчонка,  а
полное обалдение.
   "Прискорбно, что в придачу к такой уникальной красоте бог  не  дал  Ирине
хоть каплю ума, а судьба не  наделила  счастьем",  -  подумала  Аня  -  безо
всякой, впрочем, жалости, а скорее  со  злорадством:  уникальные  глаза  уже
наполнились слезами,  чудный  ротик  жалобно  дрожал,  золото  волос  словно
поблекло. Ира не выдержала пристальных взглядов двух незнакомых  людей,  про
которых квартирная хозяйка только и сказала: "Они тебе помогут!  Держись  за
них обеими руками, дурища!"
   "Ты представляешь, какого ребенка она нам родит?" - шепнул  в  это  время
Дима, приобняв жену за плечи и касаясь губами ее уха, чтобы ни в коем случае
не услышала плачущая Ира. У Ани слегка  отлегло  от  сердца  при  таком  его
"утилитарном" подходе.
   - А тот мужчина.., ну, ваш любовник, от кого вы забеременели..,  он  тоже
внешне привлекателен? - спросила она с металлическими  интонациями,  нарочно
выбирая эти шокирующие, неприлично-откровенные слова, без всяких эвфемизмов,
на какие вообще-то большая мастерица. Это чтобы поставить Ирину на место. Та
вроде бы и так стояла - ниже низшего, однако Ане с самого начала  захотелось
еще больше согнуть ее длинную, поистине лебединую шею.
   Девушка взглянула на нее  остекленевшими  от  слез  глазами,  как  бы  не
понимая, о чем речь, потом неловко зашарила под вязаной кофточкой, узковатой
для ее потрясающей груди ("Медальон на  ее  груди  не  висел,  а  лежал",  -
вспомнила начитанная Анечка кого-то из классиков, убей бог - неведомо кого),
и вынула смятую фотографию размером с открытку.
   - Умора! Она фото  этого  подлеца  еще  и  на  груди  носит!  -  фыркнула
присутствовавшая при встрече двух заинтересованных сторон  Нонна.  -  Он  ее
бросил, а она его - у сердца хранит!
   Аня взяла снимок двумя пальчиками, брезгливо  передернувшись:  фотография
еще хранила тепло Ириного тела и слегка пахла ее потом. Чистоплотно  поджала
губы - и тут же рот ее изумленно приоткрылся: в жизни не видела она  мужчину
красивее, чем тот, кто изображен на снимке!
   Блондин, конечно! Черты классические, смотрит вприщур,  нагло  так.  Даже
глядя с фотографии, раздевает  женщину  своими  глазищами.  Модная  бородка,
обливающая крепкие челюсти, яркий, чувственный рот - можно представить,  как
он целуется, этот распутный красавчик, щекоча бедных бабенок своей бородкой!
   Понятно, почему глупенькая провинциалка Ирочка не устояла, - а кто устоял
бы перед таким? Небось и она, Анечка,  образец  супружеской  верности,  тоже
дала бы существенный крен! Или нет?
   За ее спиной Дима издал какой-то странный звук, и Аня мигом  поняла,  что
настал его черед переживать муки ревности и жестоко комплексовать по  поводу
своих веснушек, и очков минус восемь с половиной, и курносого носа, и жалкой
бороденки. И своим любящим сердцем она  пожалела  Диму,  у  нее  даже  слезы
навернулись на глаза от этой жалости, и сразу стало легче дышать.
   Ничего! Пока они с Димой вместе, они все переживут! Ну  и  пусть  Ирка  -
неземная красавица, ну и пусть при взгляде на ее любовника у  Ани  задрожали
коленки - Дима дороже для нее всех  на  свете  красавцев.  Прав  Дима:  надо
подходить к  проблеме  практически.  Утилитарно!  Думать  только  о  будущем
ребенке, который вернет им с Димой счастье. Ирку воспринимать  исключительно
как инкубатор. А того мужика с блудливыми глазами  и  щекочущей  бородкой  -
выкинуть из головы.
   -  Берем!  -  решительно  стукнула  Анечка  себя  по  колену,  но  тотчас
спохватилась:
   - Я хочу сказать, что с этой минуты мы берем на себя все заботы и о  вас,
Ирина, и о будущем ребенке. Предлагаемый генофонд нас устраивает, не  правда
ли, Дима? Но прежде следует составить что-то вроде договора, да?
   - Не что-то вроде, а именно письменный договор из нескольких пунктов, где
четко предусмотрены взаимные обязательства  сторон,  -  солидно  откликнулся
Дима. Он хоть и работал в  НИИ  ихтиологии,  был  по  внутреннему  призванию
юристом.
   Анина свекровь до сих пор причитала, что Дима пошел на  биофак,  а  не  в
заочный юридический институт. - Это я беру на себя. К сожалению, наш договор
нельзя заверить по всем  правилам  в  юридической  консультации,  однако  мы
проработаем все  мыслимые  и  немыслимые  "про"  и  "контра",  а  свидетелем
выступит Нонна Алексеевна.
   Так что имейте в виду, Ирина, в случае  нарушения  каких-то  обязательств
этот договор будет считаться в суде - если дело  дойдет  вдруг  до  суда!  -
полноценным документом. А пока.., пока условимся, что в силу вступает устная
договоренность?
   - Ладно, - кинула своей повинной головой Ира. - Только..,  только  вы  не
можете дать мне немножко денег прямо сегодня? Сейчас? Авансом. Потому что..,
у меня уже ни копейки не осталось, честное слово, а надо же есть, и  на  мне
платья начали трещать, надо что-то купить, чтобы скрыть живот,  а  то  вдруг
меня какие-нибудь знакомые увидят...
   - Деньги вам ни к чему, -  с  теми  же  металлическими  интонациями,  уже
прочно закрепившимися в ее голосе, произнесла  Аня.  -  Платье  вам  я  сама
куплю, а лучше  -  сошью,  потому  что  я  вполне  профессионально  шью.  Вы
по-прежнему останетесь жить у Нонны Алексеевны, именно ей мы станем выделять
суммы на  оплату  вашего  жилья  и  на  текущие  расходы.  Нонна  Алексеевна
обязуется следить за вашим питанием, покупать продукты. Смысл в  том,  чтобы
вы днем ни на шаг не выходили из квартиры. Вас никто не должен видеть,  ваша
беременность должна сохраняться в полнейшей тайне, усвойте это с  первой  же
минуты! Ежевечерне мы с мужем будем приходить сюда и вместе гулять. Прогулки
перед сном весьма полезны, - сочла нужным добавить она.
   Черт знает, почему Аня несла такую жуткую казенщину! Отродясь она так  не
говорила, наоборот: все подружки восхищались  образностью  и  богатством  ее
речи. "Ты, Анечка, говоришь, словно стихи читаешь. Или роман!" Ну  а  сейчас
она будто бы читала инструкцию для электроутюга.  Или  холодильника.  Но  ей
сейчас необходимо именно это, чтобы не сорваться, чтобы не разлиться слезами
от жалости к себе,  к  Диме,  к  этой  отвратительно  красивой  девчонке,  к
младенчику, в конце концов, которого родная мать  бестрепетно  отдаст  чужим
людям - бестрепетно, но отнюдь не  бесплатно.  Да,  сколько  денег  уйдет  -
подумать страшно! Придется надолго распроститься с мечтой о машине, - деньги
на нее откладываются вот уже сколько лет. Ирина получит кругленькую сумму, а
дальше готовь деньжата на переезд...
   Да, с Хабаровском, родным, любимым, зеленым, решено проститься навеки.
   А что делать? Пусть это краевой центр,  но,  по  сути,  большая  деревня,
старожилы все друг друга знают, если не лично, то повязаны общими знакомыми.
Здесь невозможно сохранить тайну усыновления,  а  это  для  Ани  непреложное
условие будущего счастья. Если она оказалась несостоятельна  как  женщина  -
пусть не по своей вине, но не станешь же это объяснять каждому! - то об этом
никто не должен пронюхать.  Дима  тоже  считал,  что  в  интересах  будущего
ребенка не знать, что его вырастили и воспитали приемные родители, а  родная
мать продала за деньги. Мальчик (девочка) должен с первого  мгновения  знать
только одну маму - Аню и одного папу - Диму. Значит, подальше от Хабаровска!
   Куда конкретно ехать - такого вопроса не существовало. Сокурсник  и  друг
Димы Коля Вострецов сто раз звал его  в  Горький,  где  работал  в  закрытом
оборонном КБ, имевшем дело с подводными лодками и  очень  заинтересовавшемся
темой Диминой кандидатской диссертации: "Миграции глубоководных рыб в  связи
с геотектоническими процессами". В любую минуту, стоит только  Диме  сказать
"да", его ждет квартира и зарплата, настолько превосходящая жалкие гроши НИИ
ихтиологии  (пусть  и   с   дальневосточной   надбавкой!),   что   ни   один
здравомыслящий человек не стал бы сомневаться. Но романтик Дима  сомневался,
потому что уж очень любил Амур-батюшку. Ну что ж, Горький стоит на Волге,  а
она, как известно, матушка...
   Сегодня  же,  вернувшись  домой,  Дима  позвонит  в   Горький   (учитывая
семичасовую разницу во времени, там  как  раз  наступит  утро,  самое  время
начинать новую жизнь!) и скажет Коле, что согласен переезжать. Но не  сразу,
а только через четыре или пять месяцев. Потому что жена беременна,  и  врачи