и товарищ огорченно покачал головой.
   - Вот видите! - торжествующе вскричал Бордо. -  Она  все  это  вынесла  и
припрятала где-то в тамбуре или в другом вагоне.., не знаю! Все там, все,  и
деньги, и "Виза", и "Ролекс", мой "Ролекс"!
   - Их ты! - воскликнул Крохаль. - Вот это да! А говорят, бомба два раза  в
одну воронку не бьет.
   На него никто не обратил внимания, потому что в этот  миг  Леший  страшно
рассвирепел и с вытаращенными глазами попер на Бордо, бормоча:
   - Возьми свои слова обратно, ты, толстый, понял?!
   - Спокойно, - быстро сказал Струмилин, становясь между ними  и  сам  себе
удивляясь. - Спокойно. Давайте разберемся. Эта девушка не выходила ночью  из
купе.
   - Почему? - остро глянул на него Антон. - Откуда вы знаете? Вы же  спали!
Или.., нет?
   - Я спал, - буркнул Струмилин. - Спал  как  топор!  Но  с  вечера  -  вон
проводница помнит, - он кивнул на Людочка, - мы все  путались  в  босоножках
э...
   Литвиновой, они нам всем мешали. И я  поставил  их  под  нижнюю  полку  -
глубоко поставил, к какому-то запасному матрасу приткнул.  А  утром  она  их
найти не могла, я посмотрел - босоножки стояли на том же самом месте,  точно
так, как я их поставил. Ночью, в темноте, она не могла их  поставить  именно
туда, правда? И вообще, вдруг бы мы не захотели пить чай? Что  тогда?  Тогда
весь ее план рухнул бы. Как-то все это очень ненадежно!
   - Вы не Шерлок, нет, не Шерлок! - пренебрежительно вскричал Бордо. -  Она
вполне могла сбегать к своему сообщнику босиком. Или он сам  мог  подойти  к
Двери купе. И даже если она выходила, почему в темноте? Она могла  обчистить
нас при свете, мы ведь спали правда что как топоры и ничего не соображали. А
не стали бы пить чай, она придумала бы что-то другое.  Еще  надо  проверить,
что у нее там за духи. Может не духи вовсе, а усыпляющий  газ!  -  Он  вдруг
побледнел. - Я знаю!.. Знаю!  Она  подсыпала  нам  в  чай  клофелин!  Именно
поэтому мы и вырубились начисто.
   - Если бы клофелин, то на поверхности чая образовался бы белый  налет,  -
сердито пробормотал Струмилин. Сердился он не на Бордо, а на себя. - Это все
ерунда, что в кино показывают, будто таблетку бросают или сыплют порошочек.
   Надо налить особых глазных капель, тогда никто  ничего  не  заметит.  Эти
капли и есть клофелин.
   - Ну, подлила, какая разница! - отмахнулся Бордо. - Надо  сделать  анализ
остатков чая, и там обязательно обнаружится...
   - Ты их стаканы еще не мыла? - с особым, хищным выражением лица обернулся
Антон к Людочку, но та оскорбленно поджала губы:
   - Уж давным-давно помыла! Терпеть не могу грязной посуды.
   - 0-у! - взвыл Бордо. - Какой бардак!
   - Да успокойтесь, - с досадой вмешался  Струмилин.  -  У  нас  анализ  на
клофелин, а точнее говоря, клонидин гидрохлорид, все равно не  делают.  Нету
такого оборудования и реактивов нету.
   - А вы откуда знаете? - хором спросили Антон и Бордо, и лица их сделались
вдруг весьма схожи.
   - По долгу службы, - хмуро сказал Струмилин. -  Я  на  "Скорой"  работаю,
приходилось  сталкиваться,  знаете  ли.  То,  что  человека  травили  именно
клофелином, определяют  по  последующим  симптомам.  Это  падение  давления,
редкий пульс, общая слабость. А вы, видимо, гипертоник, поэтому просто спали
мертвым  сном,  и  давление  у  вас  нормализовалось.   Остальным   пришлось
тяжелее... Похоже, похоже на клофелин... Хотя нет!
   - Почему нет? - спросил Бордо с ноткой обиды.
   - Потому что у всех  должны  быть  симптомы  одинаковые.  А  вот  у  этой
женщины, - он поискал взглядом Чуваеву и закончил  растерянно,  глядя  в  ее
значительно удалившуюся спину:
   - У нее почему-то не брадикардия, а тахикардия выраженная была,  то  есть
не редкий пульс, а, наоборот,  частый.  Как  будто  ей  отдельно  налили  не
клофелин, а, к примеру, аминазин. Но зачем? Ведь от аминазина так вырубиться
невозможно, она бы почувствовала, что с нее снимают кольцо...
   - Погодите, Чуваева! - вскричал Антон,  заметивший  наконец  исчезновение
пострадавшей. - Вы куда уходите? А свидетельские показания?!
   - Вспомнил! - Крохаль вдруг ударил себя по лбу.  -  Вспомнил,  где  я  ее
видел! Месяц назад - я тогда еще на питерском рейсе  работал  -  было  точно
такое ограбление!  И  представляете,  мужики,  ее,  эту  Чуваеву,  там  тоже
грабанули. Я сейчас фамилию услышал - и вспомнил. Вот не везет бабе, это  же
ужас! Я ж говорю: бомба второй раз в одну воронку падает. Какого-то парнишку
там повязали, всех ограбили, а его  почему-то  нет,  и  вдобавок  у  него  в
барсетке колечко нашли этой Чуваевой, печатку с буквами ВКЧ, вэ-ка-че.
   - Вэ-че-ка... - пробормотал Антон.
   - Во-во, очень похоже, я тоже перепутал сначала, - захохотал Крохаль.
   Антон, часто моргая, поглядел на него, на Струмилина, на Бордо - и вдруг,
лапая кобуру, ринулся по перрону, громогласно взывая:
   - А ну стойте! Чуваева, стойте! Остановитесь! Милиция!
   По перрону прокатилась трель свистка, и, словно  борзые  псы  по  сигналу
выжлятника, два омоновца выскочили из вагона и помчались на выручку  Антону.
За ними рванули Бордо, Крохаль и Людочек,  так  что  через  мгновение  около
шестнадцатого вагона стояли только Струмилин, Леший и.., она Литвинова.
   - Соня, - вдруг, совершенно неожиданно для самого себя, шепнул Струмилин,
делая шаг к девушке, - вы меня помните? Вчера на кладбище...
   Серые глаза уставились на него с прежним отрешенным выражением.  Она  его
не помнила, не узнавала! Или.., или это и впрямь не она?!
   - Уймись, медицина, - сердито сказал Леший. - Спасибо за помощь, конечно,
но ты что-то напутал. Какая Соня?  Это  Лида!  Правда?  -  Он  повернулся  к
девушке. - Лида! Лида!
   Она потерла шею, поглядела на него как бы в задумчивости, а  потом  вдруг
кивнула:
   - Да. Лида...
   - Ну вот и славненько! - обрадовался Леший. - Ну вот и замечательно!
   Давай я тебя домой отвезу, Лидочка. Пошли?
   И они ушли, а Струмилин так и остался стоять на перроне.

***

   Аня тогда думала, что это самые тяжелые дни в ее жизни - дни ожидания..
   Все время почему-то  не  лезла  из  головы  какая-то  королева,  до  того
хотевшая ребенка, что вполне искренне сама себя полагала беременной,  у  нее
даже живот вырос и всякие женские дела прекратились. Ну а муж ее был  весьма
изумлен, поскольку на ложе  супруги  давно  не  всходил,  она  же  уродилась
настолько непривлекательной, что от нее даже  супружеской  измены  ждать  не
приходилось. То есть от нее  лично  -  пожалуйста,  сколько  угодно,  однако
мужчины рядом с ней становились не способными ни на какие подвиги.
   Потом Аня вспомнила, что звали королеву Мария Тюдор, Мария Кровавая  (это
в честь нее мы пьем "Кровавую Мэри"  -  водка,  томатный  сок  и  т.д.!),  и
обманывалась она не от особой материнской  любви,  а  чтобы  закрепиться  на
английском престоле, который в конце концов достался ее сестре Елизавете.
   Однажды, в минуту печали,  одинокая  королева  трагически  провозгласила:
"Королева Шотландии сына растит, а я  -  смоковница  бесплодная!"  И  вскоре
отрубила этой королеве Шотландии голову - якобы за государственную измену  и
попытку заговора.
   А на самом  деле  -  может  быть,  из  женской  зависти,  обратившейся  в
ненависть? И Аня ее вполне понимала... Да, она знала, что это будет нелегким
испытанием, но чтоб до такой степени... Не передать, сколько раз ей хотелось
плюнуть на все на свете, да так, чтобы непременно попало на Ирку,  крикнуть:
"Пошла ты к черту!" - и убежать бегом, волоча за  руку  Диму!  Не  передать,
сколько раз во время ночных прогулок ей хотелось иметь в  кармане  маленький
дамский пистолетик - хорошенький, убористый, такой, что прячется  в  ладони,
однако вполне убойный: чтобы прямо сквозь пальто всадить всю обойму в  Иркин
бок!
   Чудовищно, да? Но Ирка кого угодно могла превратить  в  чудовище,  потому
что сама была таковым.
   Распутным и хитрым чудовищем.
   Условия договора, подписанного обеими сторонами  по  доброму  согласию  и
скрепленного подписью  свидетеля  -  Нонны,  -  она  пыталась  изменить  раз
двадцать.
   Прежде всего потому, что сумма в две тысячи  рублей  очень  быстро  стала
казаться ей недостаточной.
   Ничего себе, да? Аня получала в школе сто пятьдесят, Дима в своем  НИИ  -
сто семьдесят. Они свои три с половиной тысчонки  копили  несколько  лет,  и
сколько же в этих деньгах  воплотилось  неудовлетворенных  желаний,  сколько
неполученных удовольствий, некупленных красивых туфелек (почему-то  из  всех
женских радостей Аня была особенно неравнодушна к  дорогой  обуви)  и  всего
такого! Теперь же вынь да положь в одночасье,  отдай  все  Ирке,  а  ей  две
тысячи кажутся ерундой! А ведь они еще и содержали Ирину, покупали ей еду  -
только с рынка, все самое свежее и лучшее, Аня гнулась за машинкой,  нашивая
наряды для ее растущего как на дрожжах брюха! И все мало,  ей  все  казалось
мало!
   Что-то в ней было такое.., непереносимое. Лишь на первый взгляд выглядела
эта барышня страдающим ангелом и  чудом  красоты,  а  на  поверку  оказалась
просто жадной, расчетливой стервой. Аня ничуть  не  сомневалась,  что  Ирка,
забеременев от своего любовника, нарочно не стала делать  аборт:  надеялась,
что он бросит жену и помчится в загс с  пузатенькой  красоткой.  А  он  что,
больной? Он  что,  сумасшедший,  чтобы  променять  замдиректоршу  роскошного
гастронома, у которой блестящие перспективы, а главное, блат на блате  сидит
и блатом погоняет, у которой везде  безотказные  подружки,  в  крайкомовской
больнице, в универмаге,  в  книжном  магазине,  в  "Подписных  изданиях",  в
крайкоме профсоюзов, где путевки распределяют, - вообще абсолютно  всюду!  -
на какую-то хорошенькую дурочку, у красотки если что-то и  есть,  то  только
умение заводить мужиков. Но уж это Ирка умела делать в совершенстве, и  Аня,
вообще никогда не отличавшаяся полнотой, за эти месяцы еще больше  исхудала,
усохла, можно сказать, потому  что  ни  одной  минуты  не  чувствовала  себя
спокойной, а была вечно настороже, на стреме, на  боевом  посту  -  глаз  не
спускала с Димы.
   Он  тоже  осунулся,  и  его  смешное  курносое   лицо   сделалось   вовсе
неприглядным. Но никогда он не был Ане  милее,  никогда,  чудилось,  она  не
любила его сильнее, чем в эти мучительные месяцы, пока они "ждали  ребенка".
Да и он был подчеркнуто внимателен и  нежен  с  ней,  днем  они  то  и  дело
перезванивались, а уж ночами Дима набрасывался на жену, как в самые  первые,
самые золотые месяцы их романа, когда оба готовы были предаваться любви чуть
ли не в подъездах, чуть ли не на клумбах, потому  что  не  хватало  терпения
дойти до дома, до приличной постели. Почти  так  же  было  и  теперь..,  вот
именно, почти, потому что если тогда, давно, он тянулся только к Ане,  хотел
именно ее, то теперь, обнимая жену, он  видел  другую  женщину  и,  отчаянно
зажмурясь, целовал другую, и задыхался от наслаждения в объятиях  другой,  и
ей шептал о своей любви, хотя ладонь его в это  время  гладила  растрепанные
Анины волосы, именно Аня вжималась своим худеньким телом в его тело,  именно
Аня присутствовала рядом всей душой.
   А его душа в это время находилась далеко. Его душа была рядом с Ириной...
   Во время их ночных прогулок, идя между мужем  и  Иркой,  Аня  просто-таки
физически ощущала, что испытывает проводник, оказавшийся меж двух заряженных
током пластин. Смешнее  всего,  что  давным-давно,  в  школе,  на  выпускном
экзамене по физике, которую Аня  ненавидела,  у  нее  оказался  именно  этот
вопрос - о проводниках электрического тока, и двойку Ане  тогда  не  влепили
только потому, что это был  последний  самый  последний  экзамен,  и  как-то
неудобно  показалось  ставить  двойку  хорошей  девочке,  если  у  нее   все
предыдущие отметки -  четверки  и  пятерки.  Тогда  она  получила  хиленькую
троечку, но окажись Аня на том экзамене сейчас,  она  много  чего  могла  бы
порассказать о свойствах проводников. Прежде всего - что плохо ему, бедному.
Очень плохо! Даже если он способен на заземление в виде чувства юмора.
   Все это происходило в 1973 году,  то  есть  Великая  русская  сексуальная
революция, когда Россия превратилась в один большой,  постоянно  действующий
публичный дом, еще не разразилась, однако  знаменитое  утверждение:  "У  нас
секса нет!" - все же было далеко от истины. Вот Аня,  к  примеру,  постоянно
размышляла о сексе.
   Какой дурак придумал, что беременная женщина теряет свою притягательность
для мужчин? Может, какая-то абстрактная, гипотетическая женщина и теряет, но
Ирка ее с каждым днем приобретала. Все больше и больше.
   Хотя вроде бы - куда уж больше-то?
   Что характерно, живота у нее  практически  не  было  видно.  Тоненькая  и
стройная раньше, она  просто  равномерно  полнела:  наливалась  великолепная
грудь, роскошными стали бедра, а что талия расплылась,  -  так  у  кого  она
нынче есть, талия-то? К тому же Анино рукоделье помогало скрывать живот. Аня
и в самом деле отлично шила -  пока  родители  ее  не  впихнули  практически
силком на филфак, - мечтала стать театральной портнихой. Именно театральной,
чтобы из Золушек делать принцесс, как та добрая Фея. Только у Феи  волшебная
палочка, а у Ани была бы волшебная иголочка. Ну вот ей и представился случай
осуществить свои мечты на практике.
   Другое дело, что сейчас она эти мечты в гробу видела.., желательно  рядом
с Ириной.

***

   - Так я не понял, деньги-то тебе в конце концов  вернули  или  нет?  -  с
живейшим интересом спросил Веня Белинский.
   Замечательный все-таки парень этот  Веня!  Ни  слова  упрека  Струмилину,
когда тот появился, весь встрепанный, опоздав на дежурство  чуть  ли  не  на
час. А ведь Вене в случае  его  неявки  грозили  вторые  сутки  на  вызовах!
Хлопнул приятеля по плечу, бросил с ухмылкой:
   - Мамане позвони, она уже тут телефон оборвала. - И все.
   Человек!
   Струмилин сразу накрутил домашний номер, кляня себя, что за все  утро  ни
разу не вспомнил: мама-то ждала его еще  вчера!  И  если  Валерка  забыл  ее
предупредить, что Андрей едет поездом и вернется только  наутро,  сейчас  он
много чего услышит!
   - Ма, привет, я в порядке, - буркнул он. - Тебе Валерка  не  звонил,  что
ли?
   - Нет.
   Это слово напоминало кубик льда, которым мама ежеутренне обтирала лицо  -
в косметических целях.
   - А Пирог? - поинтересовался на всякий случай Струмилин,  хотя  прекрасно
знал: у Пирога и телефона-то нет, вся надежда возлагалась на Валерку, а  он,
гад...
   - Никто мне не звонил, - обиженно сказала мама и вдруг  спросила  громким
оживленным шепотом:
   - Ты провел ночь у девушки?
   Струмилин мученически завел глаза. Желание его матери  как  можно  скорее
сделаться чьей-нибудь свекровью порою становилось просто неприличным. Причем
она отнюдь не отличалась ханжеством и вещи называла своими  именами.  И  это
немало смущало ее взрослого сына - "девственника-переростка",  как  она  его
ласково называла.
   Насчет девственника - это она напрасно, конечно а вот  про  переростка  -
святая истина.
   - Да брось ты, - неуклюже  сказал  он.  -  Маньячкой  становишься.  Какие
девушки, их небось и нету уже на свете. Просто сломался "Москвич",  пришлось
поставить его в сервис, ну а  сам  я  вернулся  на  поезде.  Просил  Валерку
успокоить тебя, так он, гад...
   - В сервис?! - взвизгнула  мама,  и  Струмилин,  поморщившись,  отодвинул
трубку от уха. - Да лучше бы на свалку ее выкинуть, рухлядь эту, еще  деньги
на нее тратить!
   - Выкинем, выкинем, - успокоил ее сын, вспоминая  раздавленный  капот.  -
Только не сейчас, ладно? Ну, пока, да? У меня тут вызов.
   - Ом-манывать нехорошо, - пробормотал  Веня,  притулившийся  тут  же,  на
краешке стола, и с пристальным вниманием разглядывавший приятеля. -  Вызовов
пока нету. Слушай, видок же у тебя...
   Сам же Веня выглядел отлично: был свеж, блестел свежевыбритыми  щеками  и
благоухал кофеем вперемешку с туалетной водой. Похоже,  нынче  ему  повезло:
дежурство выдалось непыльное, удалось покемарить на раскладушке в  одном  из
многочисленных закутков второго этажа, принять душ, даже кофейку глотнуть.
   Домой спешить смысла нет - Бенина жена еще не вернулась из  деревни,  где
отдыхала все лето с детьми, - поэтому он и  сидел  на  краешке  обшарпанного
стола, поглядывал на Струмилина яркими карими глазами и нарочно хмурил  свои
и без того грозные брови.
   - Провел, значит, ночь у девушки? - вдруг вопросил он  громким,  страшным
шепотом - и успел-таки сорваться со стола, прежде чем Струмилин  достал  его
кулаком.
   Чертов Венька! И чертов телефон, у него так резонирует трубка!
   - Ничего, ты у меня еще получишь! - без особой злобы буркнул Струмилин.
   - А вода горячая есть?
   Вода горячая, как ни странно, была,  и  душ  оказался  отлично  вымыт,  и
шампунь чей-то забытый стоял на полочке,  и  полотенце  струмилинское  никто
нечаянно не унес вместо своего, так  что  вскоре  он  снова  стал  похож  на
человека.
   И даже несколько поуспокоился.
   Но ведь змей Веня не мог уйти, не вызнав, что произошло с лучшим  другом.
И поэтому, как только Струмилин  выпил  кофе,  он  тут  же  и  подкатился  с
душевными расспросами, и  Андрей  сам  не  знал,  как  это  получилось,  уже
рассказывал историю вагонного ограбления почти во всех  подробностях..,  вот
именно, почти во всех. Причем  тут  собрались  и  врачи,  и  фельдшерицы,  и
водители, и даже новый  начальник  станции  Виктор  Сергеевич  спустился  со
второго этажа.
   - Так вернули тебе деньги или нет? - настаивал заботливый Веня.
   - Вернули, всем все вернули, - кивнул Андрей.
   - И "Ролекс" с "Визой"?
   - Все, я ж говорю. Ох и хитрая эта тетка Чуваева оказалась! Нас  с  Бордо
она опоила клофелинчиком, Литвинова вообще находилась почти без сознания,  с
ней никаких хлопот, ну а сама Чуваева выпила аминазинчику.  Внешняя  картина
показательна, все как бы в порядке, никто ничего бы не заподозрил...
   - Если бы на месте преступления не оказался доблестный доктор  Струмилин!
- завопил Веня. - Сопоставив анамнезы и диагнозамнезы, он сделал  гениальный
вывод...
   - Да брось, - скромно отмахнулся Андрей. - Я оказался большим  тугодумом,
и, если бы Чуваеву не вспомнил проводник, она так бы и смылась.
   - Где ж оказались вещи? - спросила фельдшерица Люба.
   - Оказывается, она их ночью спрятала в туалете. Точно не  знаю,  в  каком
именно месте, но у проводницы потом сделались очень круглые глаза, когда все
это выяснилось. Утречком Чуваева туда сбегала и все перепрятала на  себя,  в
такой как бы корсет матерчатый с карманами. Была уверена, что  теперь-то  ее
обыскивать  не  станут,  раз  подозреваемая  налицо.  Колечко  она   нарочно
подсунула в сумочку к Литвиновой, чтобы сразу определился  козел  отпущения.
Все великое всегда просто!
   - Широкая натура! - покачал головой Коля Сибирцев. - И  колечка  ведь  не
пожалела.
   - Было бы что жалеть! - отмахнулся Струмилин. - Самоварное золото, дутыш,
дешевка. Так, чтобы на понт всех взять.
   Раздался звонок. Фельдшер Палкин (на самом деле его звали Паша  Вторушин,
однако про это мало кто помнил), сидевший сегодня на связи, снял трубку.
   - Алло, "Скорая". Понял. Интенсивная терапия, на выезд.
   Ушли Сибирцев, фельдшерица Люба и шофер Витя. Почти сразу  следом  уехала
линейная бригада, потом реаниматоры. Остались только  дежурные  токсикологи,
среди них Струмилин. Ну и Венька, - он  почему-то  никак  не  хотел  уходить
домой.
   Андрей посидел, потом походил туда-сюда по приемной...
   - Виктор Сергеевич, у вас из кабинета можно позвонить?  -  вдруг  спросил
он.
   - А чего ж, - кивнул начальник,  протягивая  ему  ключик  на  колечке.  -
Только не по межгороду.
   - Да? - огорчился Струмилин. - А мне как раз по межгороду надо.
   - Не,  брат!  -  Начальник  категорично  покачал  головой.  -  Мне  потом
бухгалтерия голову отпилит.
   - Так я ж заплачу сам!
   - Извини. Только вчера нам холку мылили за эти междугородные пе