н.  -  На  Рождественку,  к
"Малахиту", куда днем заезжали.
   - О, таки дошло дело и до кольца? - захохотала неугомонная Валюшка, и тут
затрещал "Курьер":
   - Пятьсот семьдесят восьмая, вы освободились?
   Тут Струмилина ждет какой-то лохматый мужик, аж ногой бьет от нетерпения.
Как фамилия ваша? -  Это  уже  в  сторону,  и  из  радиоустановки  отчетливо
донеслось:
   - Леший! Вы ему скажите - Леший!
   Андрей даже головой покачал. А он-то сам собирался искать  Лешего,  чтобы
кое-что у него прояснить. На ловца и зверь бежит!
   - Поехали.
   - А за кольцами заезжать не станем? - осведомилась ехидная Валюха. -  Или
все-таки домой?.. Струмилин угрюмо уставился в ветровое стекло.  Домой!  Что
там делать, дома? Лида все еще спит.  А  может,  это  спит  вовсе  не  Лида?
Вернее, в том числе и Лида?..
   Если бы сейчас  выискался  какой-то  недоуменный  читатель  струмилинских
мыслей и попросил его объяснить последнюю,  Андрей  только  и  мог  бы,  что
растерянно пожать плечами.

***

   А вот и начало XX столетия. Серебряный век и  всякое  такое.  Прелестный,
почему-то немножко пугающий Сомов, хотя это, наверное, несочетаемые понятия,
; весь такой загадочный, совершенно  далекий  от  жизни  и  в  то  же  время
правдивый!
   Хотя в этом музее не бог весть что  -  "Две  дамы  в  парке",  "Спящая  в
розовом платье", "Дама у зеркала". Если бы спросили у Сони, она сказала  бы,
что Сомов - куда интереснее, чем Серебрякова, а  между  тем  именно  по  ней
сходит сейчас с ума Европа и Америка. Да, прикупить вот эти ее картинки  мог
бы  позволить  себе  только  крутой  миллионер.  А  что  в  них  особенного?
"Кормилица с ребенком", "Портрет С. Эрнста" - весь плоский какой-то, неживой
парень, "На лугу" - вообще так себе,  напоминает  фантик  конфет  "Коровка".
"Крестьянка с квасником" - вот те на, а разве квасник -  это  кувшин,  а  не
мужик, продающий квас? Ключник, квасник, булочник...
   Ага, "Прощание славянки"! Ну, это, конечно, шедевр. Супер! Тут уж  ничего
не скажешь, даже Семирадский обзавидовался бы. Какое лицо у этой женщины  на
переднем плане, какое отрешенное от  всего  лицо!  От  этого  выражения  вас
словно мороз пробирает, хотя на заднем плане пылает огромный костер.
   Двойное впечатление - жар от  пламени  и  ледяной  отрешенности  женщины,
которая сейчас взойдет на этот костер.  Вроде  бы  ничего  нет  у  историков
насчет   того,   что   славянки   исповедовали   обряд   самосожжения,   как
последовательницы Сати в Индии, но тут не в обряде дело.  Для  этой  женщины
вместе с ее мужем умер весь мир, ничего не осталось, для нее  каждая  минута
жизни - лишние мучения, так зачем их длить? Не лучше ли броситься в огонь  и
покончить со всем этим?
   Соня передернула плечами. Ее всегда какой-то восторженный озноб  пробирал
перед  этой  картиной.  Удивительно,  как  холодноватая,  декоративная   (по
большому  счету!)  Серебрякова  смогла  написать  такое  страстное  полотно.
Повезло Северолуцку, даже странно,  что  Третьяковка  не  наложила  лапу  на
этакое сокровище. Ведь Москва вечно все под себя гребет.
   - А здесь у  нас  гуаши  Бенуа  и  Лансере,  -  прервал  ее  задумчивость
почтительный шепоток смотрительницы. - Вот, пожалуйста.
   Сухощавая дамочка в  седых  кудерьках  обеими  руками  приподняла  черные
шторки, прикрывающие две картины, чтоб чувствительная гуашь не  страдала  от
солнечного света. Да и пострадала бы -  невелика  потеря!  Какие-то  уродцы,
карлики с непропорционально большими головами, смотреть противно.
   Соня вежливо кивнула, обвела взглядом  зал,  задержавшись  на  громоздком
поставце с образцами фарфора - ей-богу, это не  иначе  Мейсен,  пастушка  на
пару вон той пастушке она видела  в  квартире  Евгения!  -  и,  не  удостоив
вниманием скучноватого Рериха, побрела к выходу в холл, где по  всем  стенам
тоже висели полотна. Хотя там уже кубизм  какой-то,  нечего  на  него  время
тратить.
   Смотрительница так и ела ее глазами. А, ну да, это она стояла у  входа  в
музей и показывала Соне направление осмотра. Наверное, тоже одна  из  бывших
"подружек" Кости Аверьянова. Черт бы ее побрал,  просто  неприлично  так  на
постороннего человека пялиться!
   - Да вы ничего не понимаете! -  донесся  вдруг  из  коридора  возмущенный
мужской голос. - Чем брезгливо поджимать губы при виде истинного  искусства,
дали  бы  себе  труд  задуматься,  почему  именно  в  начале  века  стольких
художников вдруг начало тошнить от этого вашего так называемого реализма!
   В ответ послышалось чье-то возмущенное кудахтанье.
   Смотрительница вмиг забыла о Соне и выскочила в коридор.  Соня,  конечно,
тоже полюбопытствовала.
   Тот лоснящийся мужчина с оттопыренным задком ни с того ни с сего ввязался
в пререкания с "хозяйкой" футуристического зала. Да, дирекции  не  следовало
тетку, у которой не просто слово "реализм", а именно "соцреализм" натурально
написано огненными буквами во лбу, ставить  среди  этой  коллекции  массовой
идиотии. А молодой человек, похоже, в  искреннем  восторге  от  "Натюрморта"
Пестеля, "Натюрморта" Попова, "Города" Розанова...
   Вот  смех!  Означенный  город  и  натюрморты  ничем  друг  от  друга   не
отличаются, та же мешанина  линий  и  цветовых  пятен,  без  подписи,  и  не
догадаться, что есть что! В центре одного полотна намалеван  черной  краской
большой номер шестьдесят два. Экий плодовитый оказался художник!  А  кто,  в
каком музее, интересно знать, страдает  от  созерцания  предыдущих  первого,
второго... шестьдесят первого? И ведь наверняка есть номера шестьдесят  три,
шестьдесят четыре и так далее. Конечно, все это грандиозная лажа, а  никакое
не искусство, местные фурии правы. Вон их сколько  навалилось  на  поборника
кубизма - уже три.
   И в их числе смотрительница, только что открывавшая  для  Сони  "красоты"
Бенуа.
   Вот и славненько. Однако.., надо браться за дело.
   Время пошло!

***

   При появлении машины токсикологов у  крыльца  замахала  руками  худощавая
фигура со взлохмаченными светлыми волосами.
   Леший бросился к Струмилину, но тотчас как бы и  забыл  о  нем,  провожая
восторженным взглядом роскошную Валюху, величаво прошагавшую мимо.
   - Ух ты! - простонал, чуть не облизываясь. - Вот это девочка!
   Познакомь, а?
   - Нет проблем, -  согласился  Струмилин.  -  Только  там,  по-моему,  уже
занято.
   - Да брось! Таких объемов на всех хватит и еще останется!
   - Ты как меня нашел? - прервал Андрей поток восторгов.
   - Что ж Я, дебил, что ли? - резко обиделся  Леший.  -  Небось  у  вас  на
"Скорой" тоже все по районам поделено, как у  мафии,  а  Маяковка,  то  есть
Рождественка, небось в Нижегородском районе! Правда, я твою фамилию не знал,
но как только сказал насчет пищевых отравлений, меня тут сразу поняли.
   - Давно ждешь?
   - Всего ничего, какой-нибудь часок.
   - Так что, симптомы обострились?
   - Симптомы?! - Леший вытаращил глаза. - А, ты про  абрикосы...  Нет,  все
давно прошло. Я не за тем тебя искал.
   - А зачем?
   - Слушай... - Леший помялся. - Ты не знаешь, где  Лидка?  Я  по  телефону
звонил сто раз, потом подъехал на Ковалиху, но там никто не открывает. Бабки
у подъезда судачили, дескать, "Скорая" днем была, ну, я подумал,  может,  ты
ее увез.
   Струмилин поглядел исподлобья. Этот не в меру  заботливый  друг  порядком
раздражал его. Ну зачем врать, дескать, не такие уж близкие у  них  с  Лидой
отношения? Не близкие - так чего трясешься весь, чего  бегаешь,  как  гончий
пес, вынюхивая ее след?
   - Да брось! - привычно махнул рукой Леший. - Ты прям дикошарый  какой-то.
Говорено уже: не нужна мне Лидочка в том плане, какой  тебя  интересует,  не
нужна, понял? Просто я вдруг вспомнил, что о ней проводник рассказывал.  Ну,
про мужика, который ее в Северолуцке провожал. Припоминаешь?
   - Припоминаю. - Струмилин отвел глаза. Вот же принес черт этого Лешего!
   Весь день удавалось отгонять от себя, будто ос - от  варенья,  назойливые
мысли насчет загадочного кавалера с его ревнивой женой,  так  нет  -  пришел
этот мазилка и все опошлил.
   - Помнишь, как его проводник описывал? Морда намасленная, черноглазенький
такой. Я там, на вокзале, еще заторможенный с утра пораньше был, да и Лидкин
видок меня ошарашил, вот я и не врубился сразу, а потом  дошло:  мужик  этот
как две капли воды похож на того гада, который меня кинул!
   - Куда? - неприветливо буркнул Струмилин.
   - Чего? - не понял  Леший.  -  Не  чего,  а  кого.  Тебя!  Тебя  он  куда
кинул-то?
   - Издеваешься, да? - горестно кривя губы, простонал Леший. - А он мне две
тысячи баксов задолжал, понял? Две тысячи! Для него  это,  по  морде  видно,
тьфу на палочке. А для меня, может, целое состояние.
   - Немалая сумма,  -  согласился  Струмилин.  -  И  за  что  задолжал?  Ты
раскрашивал его пастелью?
   Сначала Леший обиженно  поджал  губы,  но  тотчас  глаза  его  мстительно
блеснули:
   - Черта с два! Я делал для него копии "Прощания славянки"! А привела  его
ко мне Лидка...
   - Андрей, у  нас  клиент!  -  Как  в  детективном  романе,  где  действие
прерывается на самом интересном месте, с крыльца спорхнула Валюха.  -  Опять
суицид. Прямо напасть. Такой чудный денек, такая красота,  а  они  травятся,
идиоты!
   - О боже, - вымолвил Леший, бледнея. - Да, работенка у вас,  ребятки!  Ну
ладно, я пошел. Скажи, где Лидка, и двигай с богом. А я пойду ее спрошу,  не
знает ли она, где теперь найти моего заказчика.
   - Ну уж нет. - Струмилин легонько заломил ему руку за спину и  подтолкнул
к "Фольксвагену". - Беру тебя с собой, по пути все расскажешь.
   - Ну уж нет, - фыркнул Леший, с  непостижимым  проворством  выворачиваясь
из-под хитрого захвата. - Это я сам  с  тобой  еду,  понял?  И  это  ты  все
расскажешь по пути.
   Впрочем, до взаимных откровений дело так и не дошло. Валюшка, окрыленная,
по всей видимости, своими нынешними амурными  достижениями,  начала  строить
глазки симпатичному незнакомцу, тот старался  соответствовать,  а  Струмилин
оставался не у дел. Вдобавок вызов недалеко, сразу за Сенной площадью, и при
виде молодой девицы, с ошалелым  видом  валявшейся  на  диване,  у  врача  и
фельдшерицы сразу сделались разъяренные лица.
   -  Опять?!  -  рявкнул   Струмилин,   и   пухленькая   дамочка,   мамочка
несостоявшейся самоубийцы, со слезами заломила руки:
   - Опять, доктор!
   - Ну и на кой черт нам ее вытаскивать,  если  чело  веку  стабильно  жить
неохота? - ворчала Валюшка принимая от хозяйки ведро с водой и открывая свой
чемоданчик.
   При виде прозрачного шланга  и  воронки  девиц  слабо  забила  ногами  по
дивану, выражая свой протест однако с ней не церемонились: Струмилин  связал
ей руки, а потом разомкнул крепко стиснутые зубы пальцем. Палец  для  такого
случая он облачил в специальный металлический чехол: если спасаемому  придет
фантазия кусаться, пусть  ломает  свои  зубы  о  железо,  а  не  жует  кости
самоотверженного врача.
   Валюха начала вводить зонд, однако пациентка продолжала биться и рваться,
поэтому Струмилин с особенным удовольствием зафиксировал  ей  голову,  благо
голова у девицы была большая и дурная.
   - Ой, ребята... - простонал Леший, он тоже притащился в квартиру и теперь
испуганно заглядывал из прихожей. - А нельзя ли полегче?!
   -  Слабонервных  просят  удалиться,  -  буркнул  Струмилин,   устраиваясь
поудобнее. - Держи ей лучше ноги. Не понял еще,  что  работа  у  нас  такая:
придурков к жизни возвращать? Мы, главное, эту  Катю  Малахову  уже  спасали
полгода назад, причем тогда  натурально  с  того  света  извлекли.  Родители
уехали в деревню  в  гости,  а  она  воспользовалась  моментом  -  и  решила
травиться! Родители вернулись, а дочка на полу валяется. И, главное, облатки
Катерина наша ножницами в вермишель изрезала и  в  окошко  выкинула  -  чтоб
никто не догадался, значит, от чего  лечить...  Да  держи,  сказано,  хватит
любоваться! - прикрикнул он на Лешего, с видимым  удовольствием  разглядывая
стройные  Катеринины  ножки,  примеряясь,  взяться  за  тонкие  лодыжки  или
загорелые икры. - Вот так, чтоб не дергалась.
   -  Ну  а  потом?  -  поинтересовался  Леший,  плечом  откидывая  со   лба
разлохмаченную  прядь,  чтоб  не  заслоняла  поле  деятельности.  Халатик  у
Катерины, надо заметить, был коротехонький...
   - Мама ее говорила, что девонька травилась от несчастной любви. И  снова,
вот видишь, - то же самое.
   - Крепко, значит, любит, - сочувственно прошептал Леший, исследуя изящные
Катеринины коленки. - А чем траванулась?
   - Реланиумом, наверно, - выглянула из  кухни  Катеринина  мама,  держа  в
пригоршне смятую фольгу. - Бабуле нашей  реланиум  прописывают,  вот  она  и
добралась до него.
   - Опять реланиум? Это у  нас  уже  было,  правда,  Валя?  Не  волнуйтесь,
откачаем вашу дочку, - успокаивающе покивал Струмилин, глядя в  тазик,  куда
извергалось содержимое Катиного желудка. -  Видите,  сколько  всего  из  нее
выливается? Значит, она как следует поела, прежде чем наглоталась реланиума.
То есть он не успел основательно всосаться в кровь. Покушала так сказать,  в
последний раз... Вы только скажите: неужто она опять от любви страдала?  Что
ж там за персонаж такой, что за раскрасавец, из-за кого этакая девица  жизни
себя лишает.., с ее-то красотой...
   - И с ее ногами! - поддакнул Леший. Катина мама устало смахнула слезы:
   - Да все правильно, что вы говорите, молодые люди. Главное, был  бы  хоть
достойный человек, тогда еще можно понять.  А  то..,  и  старше  ее  лет  на
пятнадцать, и собой ох как нехорош!
   Катерина что-то протестующе замычала, завозилась, но  Струмилин  и  Леший
были настороже, поэтому несчастной влюбленной ничего  не  оставалось,  кроме
как лежать смирно и выслушивать гневные матушкины слова:
   - А что? Разве я не правду говорю? Нехорош он, решительно нехорош!
   Вылитый бывший наш губернатор, Глеб Чужанин, ну просто одно  лицо.  Такой
же жирненький, вальяжный, физиономия сальная,  глазки  масленые..,  тьфу!  С
другой стороны, с лица воду не пить, я уж как-нибудь притерпелась бы к нему,
лишь бы дочка была счастлива. Главное, чтоб человек  был  порядочный.  А  он
кто? Блядун, первостатейный блядун!
   Катерина снова попыталась выразить протест,  однако  разошедшаяся  мамаша
звонко шлепнула ее по тугой заднице:
   - Молчи уж, коли бог ума не дал. Только  от  дурости  можно  в  такого-то
втюриться. А как узнала Катька, что у него другая есть, так и наелась всякой
гадости, так и задумала помирать. О нас с отцом да о бабке старенькой  разве
подумала? Нет! Ради кого жизни себя лишить надумала?! Ну,  завел  другую,  и
хрен с ним,  она  ему  и  по  возрасту  больше  подходит,  и  по  положению,
дизайнерша какая-то, а ты кто? На втором курсе академический  отпуск  брала,
на третьем... скоро  станешь  вечная  студентка,  не  хуже  чеховского  Пети
Трофимова.
   Струмилин растерянно поднялся, забыв, что его обязанность  -  фиксировать
голову пациентки.
   - Дизайнерша? - пробормотал он, а Леший отозвался эхом:
   - Жирненький? На Чужанина похож?!
   - Вылитый политический попугай! - веско добавила Катина мама. - Только не
физик по профессии, а химик. Химик-органик.  С  какой-то  там  резиной  дело
имеет. И вдруг, вообразите себе, пропал совершенно. Катька телефон оборвала!
И случайно узнает: он уехал, причем уволился со службы  и  квартиру  продал.
Слух прошел, куда-то  за  границу  подался,  и  не  один,  а  с  этой  своей
дизайнершей.
   Господи, ну как же ее зовут?!
   - Все, вычистили  красотку,  -  весело  объявила  в  эту  минуту  Валюха,
осторожненько вытягивая зонд из Катиного страдальчески искривленного рта.  -
Можно снова травиться!
   - Типун вам на язык, девушка! - замахала руками хозяйка.  -  Как  вам  не
стыдно такое говорить?!
   - Мне? Стыдно? - фыркнула Валюшка. -  Это  вам  с  вашей  дурищей  стыдно
должно быть. Из-за мужика травиться - фу, какая  пошлость!  Да  из-за  такой
девахи мужики сами стреляться должны, понятно? А если она себя не уважает  -
кто ее уважать будет?!  В  женщине  главное  -  девичья  гордость,  понятно,
Катерина?
   - Слышишь, что умные люди говорят? - захлопотала мама над дочкой.  -  Вот
дай мне слово, что больше не будешь. Нет, ты дай нам всем такое слово!
   Катя тихонько плакала, с отвращением отплевываясь.
   -  Ох,  да  оставьте  ее,  -   глухо   прервал   Струмилин   затянувшийся
воспитательный процесс. - В больницу поедем, собирайте девушку.
   Леший, даром что тощий, как карандаш, оказался  на  руку  силен  и  споро
волок  носилки.  Соучаствовали  Струмилин,  на  переноске  больных  успевший
накачать немаленькие мускулы, отец Катерины и  шофер  Витек.  Потом  большой
теплой компанией  набились  в  "Фольксваген"  и  поехали  в  дежурную  Пятую
градскую больницу, сдавать Катерину на лечение.  Пока  оформляли  документы,
пока то да се, Струмилину с Лешим не удавалось  и  словечком  перемолвиться,
только переглядывались, будто заговорщики. Наконец отхлопотались.
   - Ребятки, вы поезжайте на станцию, - велел Андрей своей команде. - А  мы
тут с товарищем пройдемся. Ничего, два шага.
   До Нижегородской подстанции и правда близко: чуть подняться в гору да  за
угол свернуть - поэтому Виктор с Валентиной уехали без лишних вопросов.
   Только красные огоньки "Фольксвагена" потонули в надвинувшихся  сумерках,
Струмилин и Леший с некоторой оторопелостью уставились друг на друга:
   - Однако и тесен же мир!
   - Да уж...
   - Значит, я не зря мандражировал! - воскликнул Леший, запуская обе руки в
свою замечательную шевелюру. - Смылся клиент. Вот  подлюка!  И  за  границу,
главное!
   - Думаешь, он?
   - Он, вылитый, - мрачно  подтвердил  Леший.  -  Химик-органик  хренов!  И
дизайнерша как особая примета. Это ж Лидка, разрази меня гром!  Интересно...
значит, он ее с собой сманил, а в  Северолуцке  раздумал,  накачал  какой-то
гадостью и сунул в обратный поезд. Поматросил и бросил. Вот падла!
   - Не проходит, - покачал головой Андрей.  -  Ты  же  говорил,  Лида  сама
просила тебя встретить ее сегодня утром. Значит, она знала, что вернется.
   - Логично...
   - Я вот чего хотел спросить.  -  Струмилин  нахмурился,  пытаясь  собрать
пляшущие в голове мысли. - Не мог бы ты вспомнить, в какие конкретно  дни  у
Лиды происходили эти самые потери памяти?  И  всегда  ли  она  в  это  время
оставалась в Нижнем или уезжала куда-то?
   - Погоди, не понял...
   - А, забудь! - отмахнулся Струмилин. - Тоже не проходит. Я,  дурак,  чего
подумал? Я подумал: Лида и Соня - одно лицо.  Один  человек!  То  есть  Лида
теряет память, уезжает в Северолуцк и там живет под именем Сони Аверьяновой.
Потом возвращается сюда - и здесь ее уже зовут  Лида  Литвинова,  она  ведет
совсем другой образ жизни. Нет, не проходит! Потому что если  так,  то  Гоша
Володин никоим образом не мог бы видеть Соню вчера вечером,  а  тем  паче  -
сегодня утром.
   Вечером Лида лежала на вагонной полке в полной отключке, а утром началась
разборка в купе.
   - Ой, погоди, - обморочным голосом сказал  вдруг  Леший  и  даже  как  бы
пошатнулся. - Что-то у меня головокружение начинается. Соня-Лида, Лида-Соня,
Сода-Лина, Лина-Сода... Кто такая Соня Аверьянова?!
   - Вопрос, конечно, интересный, - усмехнулся Струмилин. - Соня  Аверьянова
- вдова моего приятеля, живет  в  Северолуцке,  репутация  у  нее  -  только
выкинуть, однако с Лидой они похожи как две капли воды. Как близнецы-сестры.
Сестры?.. Ты случайно не знаешь, у Лиды есть сестра?
   - Не было! - рубанул воздух ладонью Леший. - Точно говорю! Я ведь раньше,
чем с ней, с ее родителями познакомился. Они с моей бабулей соседствовали по
даче. Помню, когда предкам удавалось меня туда вытолкать, Дмитрий Иванович и
жена его, тетя Аня, все ахали, какой я хороший мальчик, бабушке  помогаю.  А
они свою доченьку на эту дачу  и  на  веревке  затащить  не  могли.  Дмитрий
Иванович так и говорил: причуды одинокого избалованного ребенка.
   Была бы, дескать, у Лидочки сестра - в