?
   - А, ну конечно! - Лада Мансуровна захохотала. - Семен, покажи.
   - Сюда пожалуйте, - шмыгнул глазками куда-то в угол  Семен,  вдруг  остро
напомнив Струмилину не педантичного бухгалтера, а зачуханного приказчика  из
пьес Островского. - Прошу. Забирайте. Нам чужого не надо.
   Струмилин обернулся  -  и  резко  выдохнул  сквозь  зубы,  только  сейчас
осознав, что кучка пыльной ветоши в темном углу -  это  скорчившаяся  Лидина
фигурка.
   Подхватил ее, сгоряча не чувствуя никакой тяжести. Голова  запрокинулась,
платок съехал, открыв красную ссадину на шее.
   Так, эту ссадину он  помнит,  заметил  ее  еще  в  поезде,  значит,  Лада
Мансуровна  и  ее  приказчик  тут  ни  при  чем.  А  вот  разбитая  губа   и
неестественные красные пятна на мертвенно-бледных щеках...
   О черт, да она и в  самом  деле  пьяна  до  бесчувствия!  Разит  какой-то
сивушной гадостью. И тут же Струмилин разглядел  влажные  пятна  на  голубом
шелке костюма. Так-так, похоже, здесь все не так уж просто, как хотелось  бы
Ладе Мансуровне!
   - Да вы ж ее избили, - сказал со странной смесью возмущения, жалости и..,
сам не знал, какое еще чувство властно  дергало  его  за  нервы,  словно  за
веревочки. - Ну, сволочи...
   - Булка! - снова заорал Семен, вдруг потерявший терпение. - Булка!
   Сюда!
   Лада Мансуровна тоже резко перестала держать себя  в  руках,  смотрела  с
ненавистью, исподлобья, даже вроде бы рукава засучивала...
   Ну все, пора  уходить.  Струмилин,  прижимая  к  себе  Лиду,  взбежал  по
лестнице, плечом отпихнул Ладу в одну сторону, Семена в другую, пролетел  по
коридору, сунулся в дверь - и лицом к  лицу  столкнулся  с  Витькой,  -  тот
именно в это мгновение ворвался в дверь, размахивая монтировкой.
   - Отбой всем постам, - выдохнул Струмилин. - Давай по газам!
   - А где  Валюха?  -  обеспокоился  Виктор,  и  Струмилин,  спохватившись,
заорал:
   - Валюха! На выход!
   В ту же секунду с другой стороны лестницы вынырнула Валюха в расстегнутом
халате. Мелькнули белопенные нагие груди, узехонькие  розовенькие  трусишки,
чудом державшиеся на роскошных бедрах,  -  и  тотчас  халат  вновь  оказался
застегнут на все пуговицы.
   - Я готова, - простонала Валюха, томно заводя глаза.
   Из-под лестницы  послышался  топот,  и  пред  очи  присутствующих  явился
волоокий Булка, придерживающий расстегнутые джинсы.
   - Девочка моя, - взвыл он, - малышка! Куда же ты?!
   - Я до утра на дежурстве! -  выкрикнула  Валюха.  -  Позвони  мне  завтра
пораньше 36-61-61!
   И вылетела на улицу, предварительно вышибив крутым боком на улицу  Витьку
с монтировкой и Струмилина с бесчувственной Лидой на руках.
   В одно мгновение ока Струмилин вскочил в салон" а  Валюха  и  Витек  -  в
кабину. "Фольксваген" рванул с места, завывая сиреной,  и  тут  же  затрещал
"Курьер":
   - Ребята, передозировка на набережной Федоровского! Записывайте адрес.
   Валюха схватилась за блокнот и фломастер,  а  Струмилин  уложил  Лиду  на
носилки, потер лоб.
   Вот это да! Вот это наворотил делов!
   Что ж делать дальше? Куда же теперь девать Лиду? Отвезти ее на  Ковалиху?
Но если Мансуровна и Семен снова захотят до нее добраться, они первым  делом
рванут к ней домой. К Лешему? На рисовальный диванчик? Ну уж нет...
   - Витек, давай ко мне на минуточку заскочим,  -  перегнулся  Струмилин  в
кабину,  где  переводила  дух  его  боевая  команда.  -  Это  по   пути   на
Федоровского.
   Валюха обернулась, сияя глазищами:
   - Нет, ну ты представляешь? Я забыла спросить, женат он или нет!
   Струмилин мельком улыбнулся, не в силах врубиться, о чем идет речь.
   "Ох, маманя мне сейчас устроит..."
   Что характерно, не успела. Он с таким напором ворвался  в  квартиру,  так
проворно свалил Лиду на диванчик в гостиной, так таинственно шепнул:
   - Ее  надо  спрятать!  Вернусь  с  дежурства  -  все  объясню!  -  и  так
стремительно бросился прочь, что Майя Ивановна  просто  онемела.  И  все  же
кое-что она смогла вымолвить - выскочив на лестницу и  беспомощно  простирая
руки к сыну, споро перебиравшего ногами ступеньки:
   - Андрей! Ты  хоть  скажи,  как  ее  зовут!  От  этого  простого  вопроса
Струмилин даже споткнулся, даже вцепился в перила, чтобы не упасть.
   - А вот это пусть она сама тебе скажет!
   И вылетел из подъезда, шарахнув дверью о косяк.

***

   За две недели до срока, установленного в консультации, Литвиновы уехали в
Комсомольск. Дима взял отпуск за свой счет по семейным обстоятельствам,  Аня
тоже, хотя только начался учебный год. Увольняться пока не рискнули  -  мало
ли что бывает на свете! Как гласит старинная русская пословица, детку родить
- не ветку сломить.
   Дима, у которого было самое  горячее  время  на  биостанции  (в  сентябре
нерестится кета!) и который Комсомольска терпеть не мог (а  кто,  интересно,
мог,  кроме   его   легендарных   первостроителей   из   романа   Кетлинской
"Мужество"?!), канючил, мол, ехать еще рано, вполне можно сняться с места  и
через неделю, однако Аня настояла, чтоб не тянуть. От Ирки  она  по-прежнему
ожидала любой пакости - даже в таком, казалось бы, не зависящем от нее деле,
как начало родов.
   Конечно, Аня боялась новой встречи мужа и  "инкубатора".  Все  это  время
Дима вел себя безупречно, Ирка тоже больше не капризничала, однако,  -  мало
ли что!.. Вдруг опять вспыхнет старый пламень?
   Но бог миловал: Ирка наконец-то отрастила себе такой огромный живот,  что
за ним всего остального, всех этих ручек-ножек-глазок, просто не разглядеть.
И даже лицо у нее сделалось особенное, тоже какое-то "беременное": глаза как
бы смотрят внутрь, во глубину раздувшегося чрева, и больше ничего  на  свете
не видят, кроме затаившегося там  неведомого  существа,  а  общее  выражение
полуиспуганное-полунедовольное: и страшно ей, и томно, и хочется, чтобы  все
это поскорее кончилось. Тут уж не до заигрываний с чужим мужем!
   Между прочим, Аня будто в воду глядела. Едва-едва сошли в Комсомольске  с
поезда, едва-едва устроились в  гостинице,  как  Ирка  преподнесла  сюрприз:
принялась щупать свой живот и закатывать глаза. Якобы начались схватки.
   - А говорила, через две недели!  -  проворчала  Аня,  яростно  расчесывая
только что вымытые волосы (в Хабаровске как отключили в июне  горячую  воду,
так до сих пор не дают, а у потомков первостроителей вода, как  ни  странно,
была, вот она и воспользовалась случаем) и сокрушаясь, что придется выходить
на улицу с мокрой головой, а дни уже прохладные, все-таки сентябрь. И вообще
ей казалось, что Ирка, как обычно, подвирает.
   - Сидели бы дома, так оно и случилось бы через две недели, а теперь  меня
на поезде небось растрясло! - простонала  Ирка.  -  Ой,  не  могу!  "Скорую"
вызывайте!
   - Сейчас, ну прямо все бросили и побежали вызывать!  -  фыркнула  Аня.  -
Забыла наш план? В гостинице никто ничего не  должен  знать!  Надевай  плащ,
пошли.
   Ирка послушалась, стеная и причитая.  На  Димино  перевернутое  лицо  Аня
старалась не смотреть. Чувствовалось, что ее  мужу  больше  всего  на  свете
хочется сбежать отсюда с максимально возможной скоростью и вернуться  только
тогда, когда Аня уже будет держать на руках туго спеленатый живой сверточек.
   - Может, правда вызвать сюда врача? - пролепетал он. - А то еще родит  по
дороге.
   - Ничего страшного, - хладнокровно сказала Аня. - У нас в институте  была
военная кафедра, нас учили роды принимать. Так что не о чем беспокоиться.
   Вранье это, ничему такому на военной кафедре не учили, да и  чуть  ли  не
десять  лет  прошло  после  института,  однако  и  Дима,  и  Ирка  почему-то
успокоились и покорно потащились на улицу.
   Вокзальная площадь, заранее намеченное место дислокации, была  за  углом,
и, как только добрались до нее, Аня приступила к осуществлению  генерального
плана - вызвала из автомата "Скорую". Времени и правда терять нельзя: у Ирки
внезапно отошли воды.
   Надо  было  видеть  выражение  Диминого  лица  при  этом!..  Ведь  полное
впечатление, что Ирка прилюдно обсикалась. Впервые в жизни Аня  кощунственно
порадовалась, что рожает не она.  Небось  не  пережила  бы,  увидав  столько
брезгливости на любимом лице. Но теперь она спокойна  за  будущее:  Дима  на
Ирку и смотреть не захочет.
   Забегая вперед, можно сказать, что так оно и вышло.
   Итак, "Скорая" прибыла, Ирку запихнули туда, а вместе с ней  -  "мужа"  и
"сестру", то есть Диму и Аню. Чей "муж" Дима, всем было как бы понятно  само
собой, ну а чья "сестра"  Аня,  никого  не  интересовало,  потому  что  Ирка
держалась из последних сил, то стеная тихонько, то вскрикивая. Конечно, даже
раз в жизни она не могла поступить по-человечески: все-таки не додержалась и
прямо в приемном покое родила крошечную лысую девчонку.  Ладно,  хоть  не  в
машине!
   Как-то так  получилось,  что  в  этой  суматохе  Ане  и  впрямь  пришлось
помогать. И именно  ей  впопыхах  медсестра  сунула  в  руки  младенца,  еще
покрытого кровавой слизью, даже  не  запеленатого,  а  так,  еле  прикрытого
тряпицей. Аня поглядела  на  красненькую  мордочку,  бестолково  шевелящиеся
ручонки, беззубый, орущий ротишко - и вдруг прижала ребенка к себе, к своему
светлому плащу, коснулась губами маленького сморщенного лба...
   - Да вы что, женщина, ошалели?! - завопила  подоспевшая  акушерка,  грубо
выхватывая дитя из Аниных рук. - Еще и целовать! Это.., это...
   От возмущения она не находила слов.
   - У нее лоб горячий, - прошептала Аня, не понимая, что говорит. -  Может,
температура?
   - Да уж поднимется температура, если так  будет  хватать  кто  попало!  -
рявкнула акушерка, передавая девочку медсестре. -  Бирку,  бирку  не  забудь
привязать. Времени одиннадцать тридцать, слышишь? Имя как? Фамилия?
   Она спрашивала у Ирины, однако та, по счастью,  не  смогла  справиться  с
дрожащими губами, и Ане удалось ее опередить:
   -  Фамилия  матери  -  Литвинова.  Анна  Литвинова.  Глаза  Ирины   вдруг
наполнились слезами, она с болью взглянула на Аню, но все, что могла, -  это
резко отвернуться от нее. И вдруг новая судорога прошла  по  ее  телу,  Ирка
пронзительно вскрикнула...
   - Ни фига себе, листья ясеня, - сказал молодой доктор со "Скорой", так  и
стоявший около топчана с окровавленными руками. - Это у нас что?
   - Не что, а кто, - буркнула  акушерка,  с  хищным  видом  наклоняясь  над
Ириной. - Да у вас двойняшки, мамочка!
   Аня схватилась за сердце. Растерянно обернулась  к  палате,  куда  унесли
орущую кроху - ее дочь.
   То есть у нее уже есть одна дочь. А вторая зачем?!
   - Еще одна девка, - сообщил доктор, глядя на новое существо, явившееся из
недр Иркиного тела. - Батюшки, ну и уродик маленький...
   Девочка посмотрела на него белесыми  глазками,  разевая  ротишко,  но  не
крича, а тихонько, чуть слышно вякая. Похоже, малышка зевает.
   - Ты лучше спроси у своей мамки, сам каким был,  -  проворчала  акушерка,
косясь при этом на Аню, как бы опасаясь очередных диверсий с ее стороны.
   Однако Аня стояла неподвижно, стиснув руки за спиной, и глядела на вторую
девочку недоуменно.
   "Погодите, зачем вы достали еще и эту? Мы договаривались только об  одном
ребенке!"  -  хотелось  ей  сказать,  но  пришлось  прикусить  губу,   чтобы
промолчать.
   - Ишь, какая тихоня  получилась,  не  то  что  та,  первая,  крикунья!  -
Акушерка ловко перекинула с ладони на ладонь красненький скользкий  комочек,
показывая ребенка Ирине, прежде чем отдать медсестре. - Имена-то придумали?
   Ирина зажмурилась, ничего не ответив.
   - Мы решили, если девочка родится, назовем Лидочкой, Лидией,  -  хриплым,
незнакомым голосом произнесла Аня. - Если мальчик - Сережей. А  насчет  двух
девочек мы не.., мы еще не...
   - Ну ничего, время  есть  придумать,  -  сказала  акушерка,  хлопоча  над
Ириной. - Вот в старину проще было, когда в бога верили. Понесут  ребенка  в
церковь крестить, глянут в святцы - ага, какой сегодня день, какого святого?
- ну и выбирают такое-то имя. Нынче у  нас  что?  Вроде  бы  Вера,  Надежда,
Любовь и мать их Софья.
   - Мать их Софья? - хохотнул доктор.  -  Во-во,  самое  то  имя  для  этой
зевающей крохи. Соня-засоня! Тогда первую надо Любой назвать. Или Надей.
   - Лидочка, - упрямо сказала Аня. - Ее зовут Лидочка!
   - Да увезут женщину в отделение или  нет?  -  не  слушая  ее,  с  усталым
возмущением вопросила неизвестно кого акушерка. - Дети - вот они,  послед  я
вынула. Чего тянут время?
   Именно в эту минуту распахнулись  двери,  и  молоденькая  сестричка  лихо
втолкнула в приемный покой каталку.
   Вокруг Ирки поднялась  суматоха  -  ее  поднимали,  перекладывали,  потом
увезли в палату.
   На Аню уже никто не обращал внимания. Она забилась в уголок,  ждала  -  и
дождалась-таки минуты, когда из соседней комнаты  вышла  медсестра  с  двумя
запеленатыми головастиками в обеих руках.
   Вытянув шею, Аня проводила взглядом лысенькие головенки. Та, что  справа,
- Лидочка. Ее Аня узнала бы даже с закрытыми глазами. Слева -  эта,  как  ее
там...
   Нет, серьезно, что теперь делать, с двумя-то детьми?!
   А вот у Димы, перепуганного, бледного - краше  в  гроб  кладут!  -  Димы,
который нервно метался около роддомовского крыльца, такого вопроса почему-то
не возникло. Наоборот - он ужасно обрадовался.
   - Да это ж здорово, что сразу двое! - закричал он, целуя и обнимая Аню  с
какой-то особенной, щемящей  нежностью  и  бережностью,  словно  именно  она
только что произвела на свет близняшек. - Все проблемы сняты. Плохо, когда в
семье  только  один  ребенок,  а  у  нас  теперь  сразу  двое.  Две   дочки,
предоставляешь?!
   Лидочка и...
   - Может, Соня? - с усмешкой предложила Аня, и муж, к ее изумлению, пришел
в восторг:
   - Какое чудное имя! И, главное, редкое! София! Сонечка! Лидия и София!
   Лидочка и Сонечка! Две сестры! Две дочки! У нас две дочери, Анька!
   Он вдруг подхватил Аню на руки и закружил, закружил,  закружил  так,  что
наткнулся вместе с нею на внезапно оказавшееся на  пути  дерево  и  чуть  не
уронил.
   Ох как же они хохотали.., а между тем это ведь  предзнаменование,  причем
дурное. Потому что меньше чем через месяц, совершенно вот так же, как на это
дерево, они натолкнулись на Ирку.

***

   Не часто, но случалось: статистика вдруг начинала сбываться.  Врачи  ведь
входят в группу риска. В том смысле, что профессия эта -  одна  из  наиболее
опасных. Недавно Струмилин где-то вычитал:  самая  рисковая  работа  -  быть
президентом. Дескать, на них, на руководителей государств, совершается самое
большое число покушений, ну а поскольку они льют куда больше невидимых  миру
слез, чем представители остальных профессий, то и сердечные мышцы  напрягают
куда сильнее, и нервных клеток расходуют невообразимое число.
   А что? И очень может быть!
   Но к сведению президентов и статистиков:  невидимые  миру  слезы  льют  и
врачи "Скорой". Очень часто не только по поводу страданий  своих  пациентов,
но и мизерной зарплаты. Еще хорошо, что ее практически не задерживают.  Хотя
даже если бы и задерживали, забастовок бы  все  равно  не  было.  Как-то  не
поднимается рука хватать за хрип людей, если их жизнь от тебя зависит.
   Ну а что касается покушений...
   Этот нарк, которого пришлось выводить из комы, обкушался реланиума.
   Реланиум прописывали бабушке, у нее проживал великовозрастный безработный
внучек, но бабуля лекарство не пила: или рецепт, или сами таблетки  отдавала
своему дорогому Антоше. Благодаря сволочному характеру дорогой Антоша был  в
быту тираном, а реланиум его здорово-таки утихомиривал. Опять же кайф...  Во
время кайфа Антоша бабку не поколачивал  и  денег  с  нее  не  требовал.  Но
однажды в процессе ловли кайфа Антоша впал в  наркотический  сон,  а  глупая
старуха, вместо того чтобы порадоваться и передохнуть,  залилась  слезами  и
вызвала "Скорую".
   Случай в принципе несложный,  Антоше  впрыснули  антидот  и  оставили  на
диванчике. Вести его в стационар смысла никакого нет: угрозы  для  жизни  не
существует, да и толку-то гонять машину,  жечь  бензин?  Сколько  раз  такое
случалось: привозят человека без памяти, врачи суетятся вокруг него, выводят
из комы или наркотического сна,  а  через  час  исцеленный  пациент  доходит
веселою ногой до соседнего скверика, вынимает из заначки, а может, буквально
из воздуха, как Дэвид Копперфильд,  шприц  с  новой  порцией  наркоты,  и..,
готовьтесь, люди добрые, по гроб жизни скованные клятвою Гиппократа, сызнова
со мною возиться!
   Вызовы к таким вот наркам Струмилин воспринимал как просьбу мамы  вынести
мусорное ведро. Противно, а никуда не денешься. "Разве хочешь? - Надо!"
   - как говаривал старинный приятель. Он уже  давно  не  пытался  прочищать
заодно с желудком мозги  пациентов,  справедливо  полагая,  что  каждый  сам
кузнец своего счастья, а также несчастья, и если человек желает  уподобиться
скотине, то, значит, такова воля божья. Не всем же  быть  венцами  творения!
Опять-таки этот самый венец порою  колет  головушку  не  слабее  знаменитого
тернового...
   Словом, нарка Антошу он  если  не  погладил  отечески  (вернее,  братски,
учитывая никакую разницу в возрасте) по головке, то и душеспасительных бесед
не стал плести. Помог Валюхе собрать вещички и понес  чемоданчик  к  выходу,
как вдруг... Может, ангел-хранитель шепнул из-за правого плеча (за левым-то,
как известно,  топчется  всегда  готовый  нас  погубить  диавол,  враг  рода
человеческого), то ли сработало знаменитое шестое чувство, только  Струмилин
вдруг оглянулся.., как  раз  вовремя,  чтобы  увидать  Антошу,  с  безумными
глазами воспрянувшего с дивана и крадущегося вслед за  доктором  с  воздетой
пятикилограммовой гантелей.
   Откуда силы взялись у парня, только что в изнеможении  распростертого  на
диванчике?!
   Удар  принял   на   себя   выставленный   вперед   чемоданчик.   Полетели
щепочки-осколочки,  но  боевой  товарищ  многих  поколений  врачей  все   же
выдержал,  не  раскололся.  Влекомый   инерцией,   Антоша   пролетел   между
Струмилиным и Валюхой и врезался в стену. Сполз по ней и остался лежать чуть
дыша, с закатившимися глазами. Ну, опять же тахикардия немыслимая, бледность
кожных покровов, пот на висках и еле уловимое дыхание...
   Из кухни прибежала бабуля, закудахтала.
   - Так,  что  будем  делать?  -  грозно  спросила  Валюха,  беря  на  себя
руководство (Струмилин все еще  озирался,  словно  выискивал  позади  своего
ангела-хранителя, чтобы пожать ему с благодарностью руку или хотя бы краешек
крыла). - Милицию вызовем или как?
   Бабка  бросилась  в  ноги  "милостивцам",  заклиная  не  губить  невинную
душеньку дорогого Антошеньки.
   - Он же добрый, ласковый, как дитя малое, незлобивый такой.  А  иной  раз
хоть из дому беги, - причитала она.  -  Совсем  другой  человек  становится.
Ровно и не внучек мне. Ровно бес в него вселяется!
   - Это в вас бес вселился, раз вы внука к реланиуму приучили  и  потакаете
его нравственной гибели! Ладно, расхлебывайте  сами.  Дождетесь  однажды  от
своего Антошеньки... - Уточнять Валюшка не стала и, подхватив одной левой  с
полу  покореженный  чемоданчик,  другой  взяла  на   буксир   заторможенного
Струмилина:
   - Ну ты как, Андрюшенька? Живой? Ничего, ничего, сейчас выйдем на  свежий
воздух.., а то какой-то ты стал бледненький...
   Дело было не в свежем или несвежем воздухе и даже не в Антошиной гантели.
"Бледненьким" Струмилин  сделался  именно  из-за  этого  наивного  бабкиного
объяснения: "Совсем другой человек! Ровно бес в него вселяется!"
   А может, в этом и есть ответ на все  те  многочисленные  вопросы,  что  с
самого утра толпятся вокруг него и кричат на разные голоса?
   - Да я в порядке, -  неловко  вырвал  он  локоть  из  железной  Валюхиной
ручонки. - Жив  -  и  ладно.  Слушай,  мне  тут  заехать  кое-куда  надо  на
минуточку...
   - Это уже адресовалось к Витьке, поскольку стояли около машины.
   - Домой? - понимающе повел бровью тот.
   - Нет, не домой, - сухо ответствовал  Струмили