реговоры.
   Начальник вышел с огорченным лицом, словно это  ему  отказали,  а  не  он
Андрею.
   - А что, очень надо? - спросил Веня, сверкая исподлобья глазами.
   Струмилин кивнул.
   - Может, до телеграфа доехать? - посоветовал Палкин. - Раз очень надо...
   - Ты что, а вдруг вызов? Тут же ближайший телеграф аж на  Дунаева  где-то
или бог знает где.
   - Ладно. - Веня вдруг тяжело вздохнул. - Звони! Так и быть!
   Он подтянул к себе лежавшую на столе барсетку - и вытащил из нее  сотовый
телефон.
   - Ни хре... - с уважением протянул Палкин, а  Струмилин  вдруг  почему-то
вспомнил своего утреннего знакомца Лешего. - Где взял?!
   - Где взял, где взял.., молчать,  господа  гусары!  -  хохотнул  Веня.  -
Подарили, понял?
   - А то! - засмеялся вместе с ним и Палкин. Что характерно, возможно,  что
Веня и не врал. Ему вечно кто-нибудь что-нибудь дарил, от  умопомрачительных
галстуков и шарфов до весьма дорогих авторучек и часов. Пусть не "Паркер"  и
не "Ролекс", как у Бордо, но тоже очень неслабые вещи имелись у Вени, и  все
они подарки благодарных пациенток. Яркоглазого Белинского обожали женщины, и
частенько случалось, что после  дежурства  он  возвращался  по  адресу,  где
побывал на вызове: оказать повышенное внимание какой-нибудь  привлекательной
пациентке.
   Мужья, отцы и братья доверяли ему как загипнотизированные, а что касается
возраста... Очередная Бенина пассия,  насколько  знал  Струмилин,  оказалась
старше его на семнадцать лет, однако Веня от нее в телячьем  восторге  и  аж
похудел за последнее время!
   - Убиться лопатой! - продолжал восхищаться Палкин. - Девки наши узнают  -
умрут!
   Веня предъявил ему сухощавый, но очень немаленький кулак.
   - Только пикни - и ты труп. Отбою потом не будет: дай да дай позвонить!
   - Жмот! - обиделся Палкин.
   - Я не жмот, - обиделся и Веня. - Но ты же понимаешь, неудобно спрашивать
у дамы, каков кредит и срок обслуживания. То есть я не знаю, на сколько этой
игрушки хватит. А оплачивать ее самому - при нашей-то зарплате?!
   Другое дело, если у друга горит... Андрюха, у тебя горит?
   - Горит, горит, - буркнул Струмилин, хватая сотовый и выходя в коридор.
   Надо поторопиться, а то в самом деле как загребут сейчас на вызов!
   Он спустился в безлюдный темный цокольный этаж  -  подальше  от  ушей,  -
набрал восьмерку, код Северолуцка, а потом один номерок.
   Он никогда не звонил по нему, однако отлично  помнил.  Просто  так,  само
собой. У Струмилина вообще  блестящая  память  на  цифры,  он  не  записывал
никаких телефонов, однако никогда не ошибался. Это  домашний  телефон  Кости
Аверьянова.
   Теперь - телефон его вдовы.
   Никто не ответил. Неужели все-таки в поезде была она?! Нет, мало ли  куда
Соня могла уйти с утра пораньше. Надо проверить. А как?
   Ага, есть способ!. Опять восьмерка, опять код. И телефон друга Валеры.
   - Алло? - сипло отозвался тот после десятого или одиннадцатого  гудка.  -
Кто в такую спозаранку?!
   - Привет, - перебил его Струмилин.  -  Это  я.  Слушай,  у  меня  к  тебе
просьба... Кстати, спасибо за звонок, хорошо ты мою маму успокоил.
   - Андрюха?! - Валера с трудом выдирался из сна и  еле  говорил.  -  Какой
звонок? Какая мама? Ты откуда говоришь?
   - От верблюда, - сообщил Струмилин. - Ладно, проснись на счет "три".
   Раз, два.., три! Проснулся?
   - Есть, товарищ генерал, - буркнул Валера  уже  более  членораздельно.  -
Чего надо-то?
   - Я сейчас трубку положу, а  ты  мухой  узнай  по  справке  телефон  Гоши
Володина - уж не знаю, Георгий он или Игорь. Живет по адресу: улица  Красных
Зорь, двадцать один "а", квартира двадцать. Только он работает в милиции,  я
не уверен, что телефон есть в обычной справочной. Но ты уж расшибись, понял?
Я тебе перезвоню через пять минут, а если уеду на вызов, то вечером.
   - Погоди, не тараторь, - зевнул Валера. - Игорь его зовут, Игореха.
   Гаишник он, а не мент. Сосед бывший Котькин,  да?  Ну  так  не  надо  мне
никакой справочной, я и так номер знаю: сорок и два раза по тридцать пять. А
тебе он зачем?
   - Да насчет "Москвича", - отоврался Струмилин. - Ну ладно, пока, я тут по
сотовому, дали на минутку.
   - Ух ты, Андрюха, я ведь Май-Ванне  совсем  забыл  вчера  позвонить...  -
доехало-таки до Валеры, но уже поздно: Струмилин дал отбой.
   -  Токсикологи,  на   вызов!   -   внезапно   заскрежетал   над   головой
нечеловеческий голос, и Андрей вздрогнул.
   Это ожил селектор. Во всем огромном, нелепом, полупустом здании  линейной
подстанции "Скорой помощи" этих селекторов натыкано как собак  нерезаных,  в
самых неожиданных местах. Даже в подвале не отсидишься!
   "Ну, не судьба", - кивнул сам себе Струмилин и уже начал  подниматься  по
лестнице, как вдруг нахмурился, вернулся в подвал и снова набрал восьмерку.
   Сначала было занято, и Андрей хотел плюнуть на все, тем паче что селектор
зарявкал опять, однако, презирая себя, он позвонил еще раз.
   Трубку снял сам Гоша Володин - Струмилин  сразу  узнал  его  характерный,
окающий говорок.
   -  Привет,  служба.  Это  твой  вчерашний  знакомец   говорит,   любитель
"Саровской" воды, - представился Струмилин.
   - Привет, браток! - почему-то обрадовался Гоша. - Это про тебя мне только
что Валерка Шумской телефонировал? Так вы кореша? Мы  с  ним  тоже  сто  лет
знакомы. Он сказал, у тебя проблемы? Чем могу, помогу.
   Ну, Электровеник... Нет - сущее электропомело!
   - Да я про другое, - неловко сказал Струмилин. - Помянули вчера Костю?
   И как все прошло?
   - Нормально, - с ноткой настороженности ответил Гоша. - А что?
   - Слушай, ты извини, я тут с дурацким вопросом, - предупредил  Струмилин.
- Ты эту.., ну, Соню Аверьянову видел вчера вечером или сегодня утром?
   Уф! Вытолкнул-таки из себя! И на что сейчас нарвется?
   - Видел, - буркнул  Гоша.  -  И  вчера  видел,  и  сегодня.  Мы  как  раз
расходились, а она вернулась, уже часов в одиннадцать, наверное. Нагулялась!
И умотала с утра пораньше, не сидится ей дома. Вот только  сейчас  в  окошко
видел - ушла куда-то. Пиджак такой черный. Платье  серое.  Якобы  в  трауре.
Якобы переживает, падла! А тебе за...
   - Гоша, спасибо, извини, - выпалил Струмилин и нажал на отбой.
   В два прыжка выскочил из подвала, сунул мобильник Белинскому, стоявшему с
поднятыми бровями посреди коридора, сорвал с крючка в коридоре  свой  халат,
вылетел из здания. Шофер Витя сразу дал газ,  Струмилин  прыгнул  в  кабину,
откинулся на спинку. Спохватился - подал руку Сане, потом помахал  в  кабину
Валюхе, фельдшерице своей. Опять откинулся, невидяще глядя вперед.
   Так. Значит, Соня никуда не делась из Северолуцка, а он просто идиот.
   Это радует... Но кто же тогда ехал сегодня в купе?! На кого он пялился  в
полном обалдансе? Разве может быть такое несусветное сходство?
   Витек заложил крутой вираж, спасаясь от кошки, вдруг  принявшей  "Скорую"
за мышку. Струмилин стукнулся головой о боковое  стекло  -  и  как-то  сразу
успокоился. Нет, не тем холодным сном могилы... Просто отлегло от души.
   Бывают похожие люди, сколько угодно. И если  ему  вдруг  встретилась  еще
одна женщина, напоминающая неведомый идеал,  который  он  искал  всю  жизнь,
разве это повод для огорчений? Еще одна в точности такая же.., но без шлейфа
позора за спиной, без омерзительных снимков, при воспоминании о  которых  до
сих пор хочется плеваться, без дурной славы, без...
   Если  все  это  так,  разве  не  стоит  Струмилину  сейчас,   немедленно,
поблагодарить судьбу?!
   Он  уселся  поудобнее,  вытянул  ноги,  улыбнулся  и  только   начал   ее
благодарить, как вдруг кое-что вспомнил.
   Черноглазого брюнета с "намасленным лицом" и ревнивой женой  вспомнил.  И
какого-то "кавалера" - о нем упоминал Леший. И самого  Лешего..,  тоже  еще,
выискался друг, товарищ и брат!
   Снова согнулся, зажался, снова нахмурился.
   Ладно. С судьбой он сочтется потом, она подождет,  не  мелочная.  Сначала
надо встретиться с этой  Лидой  Литвиновой.  На  правах  попутчика  и  врача
vulgaris он обязан поинтересоваться ее здоровьем.
   И только тут Струмилин сообразил, что представления  не  имеет,  где  она
живет.

***

   Лариса Ивановна, смотрительница Художественного музея Северолуцка,  сразу
обратила внимание на этого посетителя. Конечно,  ведь  в  тот  день  он  был
первым. Молодой человек ей сразу не  понравился.  Он  весь  какой-то  словно
маслом намазанный. Почему пришло в голову такое сравнение, Лариса Ивановна и
сама не могла понять.  Ну,  бывают  такие  люди,  и  даже  среди  тех,  кого
частенько по телевизору показывают. Их бы задвинуть на какую-нибудь  помойку
истории, так нет: показывают  и  показывают...  Впрочем,  глаза  у  молодого
человека были  приветливые,  и  улыбнулся  он  любезно,  и  держался  весьма
вежливо. Купил билетик и  новый  буклет  с  репродукциями  музейных  картин,
буквально вчера принесенный из типографии, - и пошел себе  на  второй  этаж,
откуда начинался осмотр. Ничего насчет цены  не  сказал,  а  то  ведь  какие
посетители есть? Сразу начинают возмущаться, мол, десять рублей  за  входной
билет - это дорого. Ничего себе - дорого, три раза на трамвае  или  автобусе
проехать или два батона купить.
   Какая-то дама так и сказала с ужасом в голосе: "Но ведь на эти деньги два
батона купить можно!" А сама такая расфуфыренная, небось  ей  не  приходится
всякое старье донашивать, как Ларисе Ивановне и прочим смотрительницам.
   Конечно, Лариса  Ивановна  промолчала,  и  кассирша  Люба  ничего  ей  не
сказала, зато очкастенький сын этой дамочки простодушно ляпнул:
   "Мам, да ты все равно хлеба  не  ешь,  потому  что  худеешь,  чего  ж  ты
волнуешься?"
   Ох как она губки поджала!  Но  успокоиться  все  не  могла  и  продолжала
приставать  к  кассирше,  почему,  дескать,   такие   дорогие   билеты   для
иностранцев: двадцать  пять  рублей.  Подумаешь,  поборница  прав  человека!
Двадцать пять рублей - это даже меньше доллара, у них такая мелочь вообще за
деньги не считается!
   - А  вы  знаете,  сколько  стоит  билет,  например,  в  Лувр?  -  сказала
возмущенная кассирша Люба, на что дама ехидно ответила:
   - А у вас здесь что - Лувр? - и поплыла на второй этаж, одергивая слишком
короткое платье на бедрах, которым и правда не  мешало  уменьшиться  раза  в
два.
   Буквально  через  десять  минут  дама  спустилась,  толкая  перед   собой
недовольного сына, и, мстительно поджав губы, бросила:
   - Да тут вообще нечего смотреть! За что только деньги дерут! - И исчезла.
   Лариса Ивановна тогда очень огорчилась, и  Люба  тоже.  Они  любили  свой
музей и совсем не считали, что здесь нечего смотреть.
   Некоторые картины просто уникальны! Лариса Ивановна,  например,  помнила,
как один франтоватый француз уверял - через переводчицу, конечно! - что  Ван
Дер Дейе, висящий у них в верхнем зале,  где  собрана  зарубежная  живопись,
сейчас пошел бы в Сотби за бешеные  деньги.  И  это  сокровище  принадлежало
Северолуцкому художественному музею! С тех пор они всем посетителям  еще  на
входе рекомендовали непременно подняться на третий этаж, полюбоваться на Ван
Дер Дейде, а теперь, когда выставка музейных  экспонатов  уехала  в  Японию,
очень волновались: не дай бог найдется  там  какой-нибудь  знаток  живописи,
завсегдатай Сотби, как в фильме "Афера Томаса Крауна"...
   Впрочем, с точки зрения Ларисы Ивановны, ничего особенного в этом Ван Дер
Дейе, как и в каком-нибудь Лукасе Кранахе Старшем, тоже уехавшем  в  Японию,
нет.  Ей  нравились  русские  художники  XIX  века,  особенно  исторические.
Васнецов,  например,  или  Суриков.  Но  самой  любимой  ее  картиной   была
"Последние  минуты  Дмитрия  Самозванца"  Бенинга.  До  чего   здорово   все
нарисовано, каждая деталь костюма, ковер, даже щербинки в оконном  проеме  -
глаз не оторвешь!
   Исторически-достоверные  детали.  Лариса  Ивановна  пользовалась   каждым
моментом, чтобы забежать в зал XIX века, ну и посетителям  этак  ненавязчиво
подсказывала: обратите, мол, внимание, вот истинный шедевр...
   Конечно, она и теперь не удержалась, чтобы вскользь не посоветовать этому
намасленному парню:
   - Когда будете в зале девятнадцатого века, взгляните на Бенинга.
   Уникальный экспонат! Молодой человек сказал:
   -  Спасибо,  обязательно,  -  и  пошел  по  направлению  осмотра,  в  зал
древнерусской живописи, где висело несколько весьма ценных икон.
   И  тут  снова  открылась  входная  дверь.   Лариса   Ивановна   удивленно
переглянулась с кассиршей Любой.  Считай,  до  полудня  просидели  вообще  в
пустоте, а тут народ появился.  Вообще,  чтобы  в  первой  половине  дня  во
вторник, сразу после выходного, пришло сразу два посетителя,  -  это  просто
нечто. Как любил говорить Костя Аверьянов, бывший  охранник  музея  (царство
ему небесное, бедняжке!), "не иначе леший в лесу сдох".
   При мысли о Косте у Ларисы Ивановны сразу портилось настроение, и она  не
больно-то приветливо взглянула на новую посетительницу.  Хотя  та  оказалась
весьма симпатичной: высокая  девушка  с  удивительно  красивыми  волосами  -
редкостного бледно-золотистого цвета. У Ларисы Ивановны тоже когда-то волосы
были красивыми, правда, погуще оттенком, и как бы порыжее. В  романах  такие
называют бронзовыми. Теперь от прежней бронзы ничего не  осталось,  сплошная
седина, но она всю жизнь гордилась тем, что никогда волос не  красила.  Ведь
стоит один раз покраситься - и все, прежнего цвета уже не вернешь!  Вот  эта
девушка - молодец, сразу видно, у нее свой цвет. Челочка такая пикантная,  и
уложены волосы красиво, как бы волной на затылке... Приятная  особа,  только
одета мрачновато: серая юбка, блузон и сверху  черный  жакет  -  просторный,
шелковый, ниспадающий складками вдоль ее стройного тела почти  до  колен.  И
еще черный шелковый платочек  на  шее.  Лицо  девушки  почему-то  показалось
Ларисе Ивановне знакомым. Ну, наверное, она здесь уже  бывала,  в  музее-то,
вон как уверенно поднялась по лестнице и прошла в зал,  однако  сказать  про
Бенинга Лариса Ивановна ей все-таки успела.
   Любе, наверное, посетительница тоже показалась  ,  знакомой,  потому  что
кассирша пялилась на  нее  совершенно  неприлично.  И  чуть  только  девушка
скрылась за поворотом коридора, Люба  выскочила  из-за  барьерчика  кассы  и
взбежала к Ларисе Ивановне на полуэтаж.
   - Узнали?! - шепотом выкрикнула она, прямо-таки дрожа от возбуждения.
   - Кого?
   - Ну, эту красотку!
   - Лицо показалось знакомым... - промямлила Лариса Ивановна.
   - Да вы что! - возмутилась  Люба.  -  Забыли?!  Это  ж  Кости  Аверьянова
женушка, в смысле, вдовушка! Сонька ее зовут! Помните, как на поминках...
   - Да не была я на Костиных поминках! - надулась Лариса Ивановна,  которая
никак не могла простить судьбе прошлогоднюю пакость: уложить ее с тяжелейшей
ангиной в постель, да не в декабре - январе, к примеру, когда сам бог  велел
всем болеть, а в разгар жаркого августа. У нее держалась такая  температура,
что и думать не могла  о  том,  чтобы  съездить  на  кладбище,  проводить  в
последний путь Костю Аверьянова. К нему  Лариса  Ивановна  всегда  прекрасно
относилась. По слухам, Костина вдова не собирала никого ни на девятый, ни на
сороковой день, за что подверглась всеобщему осуждению. И вообще о ней ходят
такие разговоры...
   Лариса Ивановна огорченно покачала головой. Глядя на эту молодую женщину,
и не скажешь, что она ведет себя аморально. В ней  нет  ничего  вульгарного,
одета даже слишком скромно. Кстати, в эти дни Костина годовщина, чуть ли  не
вчера, если Лариса Ивановна ничего не путает.
   Интересно! То есть эта Соня практически в трауре пришла на  место  работы
мужа - как бы почтить его память? Трогательно, особенно если вспомнить  этот
черненький платочек... Очень трогательно!
   - Лариса Ивановна! - чуть не подпрыгивая на  месте,  взмолилась  Люба.  -
Пожалуйста, хорошенькая, посидите в кассе, а?  Смерть  как  хочется  еще  на
Соньку поглядеть. Говорят, она знаете что с мужиками вытворяет?!
   Лариса Ивановна поджала губы.
   - Нет,  Люба,  извини,  но  к  кассе  я  больше  не  подойду!  -  сказала
непреклонно. - А то у тебя опять или буклетов не хватит, или недостача денег
случится, как в прошлый раз. Надо самой аккуратнее  быть,  а  не  на  других
сваливать!
   Люба тоже поджала губы и молча вернулась в кассу. Ну,  было  такое  дело,
один разочек Люба напрасно спустила собак на  Ивановну.  Но  ведь  пропавший
буклет потом нашелся! И десятка завалившаяся под стол, нашлась. До  чего  же
злопамятна эта старая крыска Лариска! Правда, Люба  тогда,  кажется,  так  и
забыла перед ней извиниться... Но ведь это произошло чуть не два года назад,
пора бы и забыть.
   Лариса Ивановна с непреклонным видом  поднялась  на  второй  этаж.  Какая
все-таки наглая эта кассирша Люба. Главное, Лариса Ивановна сама только  что
собиралась попросить Любу подменить ее тут, у начала  осмотра.  Ей  и  самой
ужасно хотелось посмотреть на эту Соню Аверьянову, у которой такой приличный
вид и такая скандальная репутация. Но теперь, конечно, придется  торчать  на
боевом  посту  несходно,  никуда  не  отлучаясь,  не  то  мстительная  Любка
незамедлительно настучит  директрисе,  а  у  той  с  пенсионерками  разговор
короткий. Вон сколько проблем было у Ларисы Ивановны в прошлом  году,  после
ее слишком долгого больничного! Честное слово, некоторые  люди  относятся  к
старикам так, будто сами никогда стариками не станут.
   Ну да ладно. Она все равно еще увидит Соню - когда та  станет  переходить
из зала в зал. И вообще, сегодня не  вышла  на  работу  смотрительница  зала
"Искусство Серебряного века", Лариса Ивановна ее как бы подменяет, вот тут и
разглядит эту скандальную особу как следует.

***

   Этот роскошный дом на улице Минина был первым  среди  тех  "сталинок",  в
которых, по мнению нижегородцев, живут исключительно небожители или  потомки
старосоветских партийных чиновников. Теперь  прежних  жильцов  медленно,  но
верно вытесняют обладатели больших денег.
   Что и говорить: дом внушительный, однако площадь возле памятника  Чкалову
являлась   местом   проведения   всех   городских   торжеств   и   митингов,
сопровождавшихся мощными шумовыми эффектами. Не было  воскресенья  (а  то  и
субботы), чтобы здесь что-нибудь громогласно не выкрикивали  в  мегафон  или
микрофон, не грохотала звукозапись или "живая музыка",  не  пронзали  небеса
спортивные самолетики, не испускала чадные облака боевая техника, не гремели
пушечные залпы, не маршировали милиционеры, пожарники, инспекторы  дорожного
движения, юные спортсмены, коммунисты, "белые цветы", участники всех войн  и
революций, бывшие пионеры, нынешние скауты, бастующие учителя,  воинствующие
хасиды - да мало  ли  еще  кому  взбредало  в  голову  провести  выходной  у
памятника Чкалову! И невольными участниками всех этих  торжеств  становились
жильцы дома номер один. На Первое мая и День города (а раньше и  на  Седьмое
ноября!) окна фасада завешивались уродливыми плакатами, и  чуть  ли  не  всю
зиму денно-нощно мигала огнями огромная елка.
   Словом, это был сущий ад.
   Струмилин,  проживавший  в  тихом   домишке   на   тихой-претихой   улице
Сергиевской, бывшей  Урицкого,  даже  удивился,  что  впервые  встретился  с
вызовом  на  суицид  в  дом  номер  один.  По  его  мнению,  здешние  жильцы
давным-давно должны были покончить с собой! Ну что же, наверное,  у  каждого
из них огромный запас прочности, и он начал иссякать вот только сейчас.
   При ближайшем знакомстве с  ситуацией  выяснилось,  что  запас  прочности
иссяк не у всех, а только у одной  женщины  лет  тридцати  пяти,  напившейся
"какой-то дряни". Встречал врачей муж самоубийцы - крепкий мужик с обрюзгшим
лицом, седоватым ежиком, пузатый, в жеваных "бермудах" и несвежей футболке.
   Типичный скоробогач в домашних условиях. Обстановка квартиры  изобиловала
атрибутами провинциальной мещанской роскоши, как-то:  пластиковой  прихожей,
картинами из  кожи  на  стенах