дернул  рукой,
впервые в жизни ощутив желание перекреститься. - Ты почему на лестнице, а не
дома?
   - Это вам лучше знать, Сонечка, - ехидно отозвалась Олеся Петровна. - Это
ведь вам Евгений Петрович оставил ключи от своей квартиры!
   - Ну и отдал, ну и что? - грубо отозвался Сонин голос. - Надоело ему, что
вы там в каждую дырку лезете, вот и отдал мне.
   - Я... ax?! - послышался возмущенный вопль, и оглушительный хлопок  двери
возвестил, что оскорбленная Олеся Петровна ретировалась.
   - Будешь так дверью бабахать, в следующий раз дом тебе на голову  рухнет,
никаких террористов не понадобится! -  сердито  крикнула  ей  вслед  Соня  и
совсем другим тоном обратилась к Анри:
   - Дружище, что ж ты тут делаешь? А где Лида?
   Неподвижная, судорожно вывернутая нога. Красный  подол.  Краешек  черного
шнура.
   - Е-пэ-рэ-сэ-тэ! - выдохнул Серый. - Лида... Она ж говорила: "Я не  Соня,
а Лида!"
   - Близняшка?! - недоверчиво пробормотал Рыжий. - Да брось ты! Не  было  у
Соньки никакой сестры, я ж ее с пятого класса...
   И едва успел увернуться - напарник целил кулаком ему в голову.
   - Заткнись! - прошипел Серый, трясясь от ненависти.  -  Потом  побазлаем,
кто с кем в школе учился! Драпать отсюда надо, понял? Ноги делать!
   - Но как? - простонал Рыжий. - На окнах решетки! Давай  лучше  отсидимся,
может, Сонька уйдет?
   - Ну, раз Лиды нет, придется нам ее подождать, правда, Анри? - послышался
в этот миг Сонин голос. - Садись вот сюда, со мной рядышком... Нет,  погоди,
я под себя сумку подложу, а то холодно..
   Рыжий шатнулся к стене, потому что ноги вдруг сделались как макаронины.
   - А вдруг она тут до упора будет сидеть?  -  выдохнул  он.  -  Или,  чего
доброго, милицию вызовет, чтоб дверь ломали? Увидит,  что  сестра  не  идет,
перепугается - и...
   - Я ж говорю - драть надо! Доставай свою пукалку.
   Рыжий дрожащей рукой выдернул из кармана пластмассовый пистолет.
   - Как настоящий, - мрачно усмехнулся Серый. - Чуть только выскочим - ткни
Соньке в рожу. А я в пса из баллончика пшикну.
   - Главное, не промахнись и в кого другого не пшикни, - посоветовал Рыжий.
- В меня, например. Да и вообще - там еще осталось что-нибудь, в баллоне-то?
   - Вот заодно и выясним, - хладнокровно ответил  Серый.  -  В  нашем  деле
главное - моральный перевес. Как выскочим  -  сразу  летом,  летом  вниз  по
лестнице! Понял? Нет, погоди.
   Он вернулся в комнату. Послышался треск, и Серый опять вышел в  прихожую,
держа в руках два лоскута.
   - Вот, от покрывала отодрал. - Он протянул один лоскут приятелю. -  Морду
завяжи, чтоб Сонька тебя не узнала. Шляпу надень и волосы спрячь.
   Он сорвал с полки над вешалкой совершенно ковбойский стетсон  и  какую-то
кепку. После мгновенного раздумья нахлобучил кепку на себя, а стетсон  отдал
подельнику.  Рыжая  голова  утонула  в  шляпе  до  самых  бровей,  и   Серый
удовлетворенно кивнул. Еще минута ушла на то, чтобы тщательно завязать снизу
лица.
   Потом  Серый  на  цыпочках  приблизился  к  двери  и  принялся  осторожно
поворачивать рукоять замка.

***

   Решить,  конечно,  это  одно,  а  вот  сделать...  Богдановы  лихорадочно
собирали справки, обзванивали детские дома. И сразу - обухом по  голове:  на
усыновление огромные очереди, ждать придется самое малое пять лет.
   Аня чуть в обморок не упала с телефонной трубкой в руках. Пять лет!
   Сейчас ей 27, а тогда будет  32.  И  ведь  это  -  "самое  малое"...  Как
выдержать?
   Как дождаться? Как взять себя в руки? А у Димы -  хватит  ли  выдержки  и
сил? Не плюнет ли он за эти годы на ожидание и  не  сбежит  ли  от  ревнивой
истерички, какой в одночасье стала веселая, милая Анечка?
   И пожаловаться на жизнь совершенно некому. Разве можно так вот взять -  и
признаться в собственной  несостоятельности  тем  самым  подружкам,  которые
всегда завидовали их с Димой неземной любви? Аня за последнее время  нарочно
отдалилась от всех, чтобы не видели ее исплаканных глаз, поблекшего лица,  а
на работе вечно отвиралась нездоровьем и держалась до того отчужденно, что с
ней уже не решались лишний раз заговаривать.
   И вот однажды она нос к носу столкнулась со своей бывшей  сокурсницей.  В
одной группе учились когда-то, но не дружили, а так - приятельствовали.  Аня
даже с некоторым трудом вспомнила имя молодой женщины.  Нонна,  кажется,  ее
звали. Да, точно - Нонна. Дело случилось в автобусе,  причем  ни  сойти,  ни
увернуться в давке оказалось невозможно, и Аня  дорого  дала  бы  сейчас  за
какую-нибудь аварию, чтобы скрыться от больших,  водянисто-голубых  Нонниных
глаз. Эти глаза были полны одним чувством: жгучим  негодованием.  И  на  Аню
сразу, без предварительных вежливых расспросов, это  негодование  немедленно
выплеснулось, хотя предназначалось вовсе не  ей,  а  Нонниной  квартирантке:
блядь такая (это  Нонна  произнесла  так  же  громко,  как  и  все  прочее),
оказывается, беременна! А ведь был железный уговор: никаких мужчин и  детей,
приходить не позже десяти вечера, вообще вести себя как положено  порядочной
девушке!  Ирочка   полгода   продержалась,   потом   вдруг   начала   поздно
возвращаться, беспокоя уже уснувшую хозяйку, ей то и  дело  звонил  какой-то
мужик со вкрадчивым голоском.
   Бывало, что от нее пахло спиртным. А с некоторых пор ее тошнит по  утрам,
она то рыдает, то в обморок падает,  и  по  всему  видно:  плохи  дела.  Что
характерно, звонки и поздние возвращения вмиг прекратились: похоже, кавалер,
узнав о беременности, подружку бросил. Нонне надо бы девчонку сразу выгнать,
но, пожадничала дура: как раз накануне взяла у  нее  деньги  за  три  месяца
вперед, ну и потратила их, само собой разумеется. И что теперь делать?  Ирка
наконец-то призналась, что спала не  с  кем-нибудь,  с  мужем  замдиректорши
первого "Гастронома", где работала. Влюбилась, надеялась, что  он  ради  нее
бросит свою крашеную уродину, старую клячу ("Той замше  тридцать,  всего  на
три года старше нас, ты представляешь, Ань, она мне такое в лицо лепит,  эта
пигалица, ведь ей восемнадцать, и я для нее - тоже старая кляча, да?!"),  он
на что-то такое намекал, основательно запудрил молоденькой дурочке  мозги...
А теперь мужик увлекся какой-то другой, прозревшая начальница мигом  выгнала
Иру с работы и постаралась устроить так,  чтобы  ни  в  один  магазин  ("Все
торговцы - это ведь настоящая мафия! И правильно баба  сделала,  по-моему!")
ее и на порог не пускали, а главное - аборт делать уже поздно!  А  домой,  в
деревню ("Ирка родом из того самого Веринского совхоза, куда нас когда-то на
первом курсе отправляли, помнишь, ань?")!, возвращаться не собирается:  мать
умерла, отец ее сразу прибьет, и вообще - какой смысл позориться? И вот  она
сидит сиднем  в  Нонниной  квартире,  слезы  льет,  однажды  даже  травиться
собиралась,  да  руки  как  крюки,  рассыпала  таблетки,  а  пока  собирала,
раздумала кончать с собой, опять в рев. И не выгонишь ведь ее,  а  деньги  у
нее тают, и через три месяца придется дать ей от ворот поворот, а  куда  она
пойдет с брюхом - на улицу, что ли?!
   - Главное дело, - трясясь от возмущения, выпалила, вернее, прокричала  на
весь автобус Нонна, - она мне на днях говорит:  "Раз  аборт  делать  поздно,
может, я рожу, а вы моего ребенка к себе  возьмете,  а  то  что  это  такое:
живете одна как перст, ни детей у вас, ни кошки, ни  собаки,  ни  мужа!"  Ты
представляешь?! А мне никто не нужен, тем более какой-то там ребенок, у меня
их вон - в четырех классах сто двадцать  идиотов,  выше  головы  хватает!  И
главное, Ирка сказала, что дорого за своего ублюдка с меня не  возьмет!  Ну,
спасибо! Век за нее бога молить буду! Ой, Ань, пока, я чуть  свою  остановку
не проехала! - И Нонна принялась энергично пробираться к выходу.
   Аня пробормотала вслед: "Пока" - и  плюхнулась  на  освободившееся  рядом
сиденье. Старуха с крашеными волосами метнула на нее ненавидящий взгляд, и в
другое время Аня непременно уступила бы место, но сейчас ее что-то перестали
держать ноги. И надо было подумать, хорошенько подумать...

***

   Соня, - прикорнувшая рядом с Анри на ступеньке, изумленно  встрепенулась,
услышав скрежет замка.
   Что за черт? Значит, Лида в квартире? Почему же она не впускает собаку?
   Неужели так испугалась добрейшего ротвейлера, что заперлась  от  него  на
все замки?
   Соня раскаяние качнула головой.  Конечно,  она  сыграла  с  Лидой  плохую
шутку, но, расскажи она сестре про Анри заранее, совсем не  факт,  что  Лида
согласилась бы "махать не глядя". То есть железно не согласилась бы. А  ведь
Соне до зарезу нужно на кладбище именно в то время, когда уезжал Евгений.
   Просто грех не воспользоваться таким подарком судьбы, как появление  этой
"невинной простушки" Лидочки. Другое дело, что  съездила  Соня  на  кладбище
зря.
   Ничего, кроме новых унижений, не испытала.
   На глаза навернулись слезы, и Соня смахнула  их  сердитым  движением.  А,
пошло все к черту!.. Думай о приятном. О том, например, какую  сцену  сейчас
устроит тебе сестра.
   Впрочем, и Соне есть за что устроить сцену дорогой Лидочке!
   Ох, дурость...
   Ба-бах! Дверь с грохотом распахнулась. Соня едва  успела  отпрянуть,  как
мимо нее промчались вниз по лестнице две какие-то сгорбленные фигуры.
   Анри взревел и понесся следом.
   Соня успела увидеть,  как  один  незнакомец  махнул  револьвером,  второй
наставил на Анри газовый баллончик, но  ни  выстрела,  ни  выброса  газа  не
произошло. Анри  подпрыгнул,  но  его  сшиб  меткий  удар  ноги.  Послышался
жалобный визг,  и,  пока  Анри  поднимался  и  готовился  к  новому  прыжку,
незнакомцы исчезли.
   Пес помчался следом.
   - Господи! - тихо вскрикнула Соня. - Что это?
   Никто не ответил. Свесившись через перила, она  какое-то  время  пыталась
разглядеть, что  происходит  внизу,  но  ничего  не  увидела.  Потом  тяжело
хлопнула дверь подъезда, и все стихло.
   "Грабители! - сообразила Соня. - Грабители обчистили Женьку!"
   Она вбежала в квартиру и тут же кинулась на кухню, где стоял телефон.
   Схватила трубку - тишина. Батюшки, провод-то обрезан!  Вон  какой  кусище
выхвачен, не меньше полутора метров.
   Бежать к соседям, звонить!.. Нет, сначала надо посмотреть, что  украдено.
Она метнулась в комнату, бросила встревоженный взгляд на комод -  и  замерла
при виде  неподвижного  тела  в  красном  платье.  Бледно-золотистые  волосы
разметались на грязном полу, голова неестественно запрокинута, а на шее...
   "Так вот зачем им понадобился телефонный провод, -  отстранение  подумала
Соня. - Вот зачем..."
   Не сознавая, что делает, она вышла в коридор - и вдруг качнулась к стене.
Ноги подкашивались. Как внезапно, словно ударом, до нее дошло, кто это лежит
там, возле кровати, и почему такими знакомыми кажутся красные  босоножки  на
поджатых ногах, и красное разметавшееся платье, и пряжа волос.
   Это ее босоножки. И ее платье! А волосы..,  волосы  Лиды.  Это  Лида  там
лежит. Ее сестра, которую он!  Соня,  сегодня  днем  с  улыбкой  послала  на
смерть.
   Но она ведь не знала!..
   Послышался какой-то шорох. Соня подняла помутившиеся глаза и  обнаружила,
что дверь открывается. Милиция?

***

   Соня слабо загородилась руками.
   - Я ничего не знала. Я не хотела... - прошептала она.
   И тут все померкло в ее глазах.

***

   Струмилину не удалось взять билет даже пере самым отходом  поезда,  когда
снимали всю бронь. Билетов не было, не было, не было - ни на  один  рейс.  И
если бы Валерка не разбился в лепешку перед начальником вернее,  начальницей
проходящего московского поезд" черта с два Струмилин вообще уехал бы, потому
что сегодня в Северолуцке все как ошалели: собрались куда-нибудь уезжать.
   Причем именно на тех поездах, которые шли через Нижний.
   Отчасти Струмилин их понимал, этих ошалелых путешественников.  Сам-то  он
тоже не захотел оставаться в Северолуцке ни на один день, хотя  существовала
веская причина задержаться. Нет, конечно, завтра с восьми утра ему заступать
на суточное дежурство - святое дело, подменить некому, все  на  их  районной
станции "Скорой помощи" в летних отпусках, и  если  он  не  выйдет  вовремя,
придется оставаться на вторые сутки Веньке Белинскому.  И  все-таки  у  него
есть весьма уважительная причина, и,  если  бы  он  потом  объяснил  Веньке,
почему опоздал, почему не вышел на свои сутки, тот  понял  бы.  Все-таки  не
каждый день у человека разбивают  машину,  да  еще  в  такие  дребезги,  как
разбили его старый "Москвич"!
   То есть по всем законам нормальной человеческой логики  Струмилин  должен
был задержаться в Северолуцке. Однако он уехал почти сразу после того, как с
помощью  приятелей  затащил  свой  безнадежный  "москвичок"  на  милицейскую
стоянку - ну да, как бы завели дело, хотя про себя все - и сам Струмилин,  и
Валерка с Пирогом, и эти парни в  форме  -  убеждены,  что  налицо  типичный
виеяк. То есть полная безнадега.
   - Вы меня вызовите, если что, - сказал  Струмилин  инспектору,  и  тот  с
готовностью закивал:
   - А как же, само собой.
   И вот он стоит в коридоре у  окна,  сторонясь  своих  соседей,  они  тоже
садились в Северолуцке, а потому еще  не  угомонились,  и  тупо  смотрит  на
тающий в сумерках город своего детства.
   Новостройки совершенно исказили прежний его облик, разве что самый центр,
главная  улица  с  двумя  старинными  храмами,  столь  знаменитыми,  что  их
остереглись трогать даже пламенные революционеры, - еще оставались прежними.
Но центр Струмилин не любил: вся эта  красота  для  туристов,  даже  Красные
купола, ничего не говорила его сердцу. Другое дело  -  окраинные  улочки,  с
оврагами, садами в оврагах и маленькими купеческими и мещанскими  домишками.
Именно на такой  улочке  и  жил  когда-то  Андрей  Струмилин,  а  также  его
приятели: Валерка Шумской, он же Электровеник, Пирог - Петюня Носов - и  Кот
- Костя Аверьянов. Но все воспоминания об их детстве давным-давно  стерло  с
лица земли уродливое градостроительство. Мужики, конечно, и сами  изменились
за последние двадцать лет - не то слово, насколько изменились...  Кости  вон
даже в живых уже нет. Его тоже стерло с земли!
   Смотреть на постаревшие, обрюзгшие от привычного  пьянства  лица  дружков
Струмилину бывало порой до того тошно, что он еще  три  года  назад  зарекся
возвращаться в Северолуцк. Но вот пришлось  все  же  нарушить  зарок,  чтобы
получить от этого  старинного  городишки  две  могучие  оплеухи:  встречу  с
Костиной вдовой, что свела друга в могилу, и утрату машины.
   Надо трезво признать: с "Москвичом" можно расстаться. Нет  у  него  таких
денег, чтобы восстановить машину: ведь прямо на  капот  какая-то  злая  сила
столкнула с высоты пару-тройку бутовых каменюг весом килограммов по  десять,
не меньше. Высота оказалась не то  чтобы  очень  большая  -  метра  два,  но
"Москвичу" хватило. И дернул же черт поставить машину под этой недостроенной
каменной оградой! Главное дело,  он  еще  посмеялся  с  ребятами,  когда  те
рассказали, кто ладит такой могучий  заборчик.  Оказалось,  какой-то  буржуй
откупил себе живописный участок близ  речки  (она  окольцовывала  кладбище),
принялся строить дом и только потом спохватился: как бы не начали захаживать
в гости мертвецы!
   Ну и принялся сооружать из дикого камня  эту  ограду  выше  человеческого
роста.
   Около нее и поставил машину  Струмилин,  не  подозревая,  чем  это  может
обернуться. Наоборот казалось - хорошее, тихое место, не на  дороге,  не  на
глазах всякой шантрапы. До Костиной могилы, правда, отсюда довольно  далеко,
и почти все время, пока они там поминали  дружка,  Струмилин  нет-нет  да  и
испытывал некое беспокойство  за  машину.  Но  он  стыдился  этой  мещанской
тревоги, совершенно неуместной у могилы товарища, и гнал ее от  себя,  ну  а
потом расслабился, выпил.., к тому же появление  Соньки  и  вышибло  у  него
последние остатки соображения.
   Струмилин криво усмехнулся. Увидав три каменюги, качественно раздолбавшие
"Москвич", они  с  парнями  немалое  время  стояли  в  полном  ступоре,  как
физическом, так и моральном, пока Элекровеник не очухался  и  не  завелся  с
криком:
   - Это она нам подгадила! Сонька! Да развались моя  утроба,  если  это  не
Сонькиных рук дело! Она Кота отравила, она и "Москвич" угробила!
   Ну да, все как у классика: "Кто шляпку украл, тот и старушку кокнул".
   Догадка сия настолько овладела воображением Электровеника, что  и  потом,
когда приехала милиция, он беспрестанно  требовал  снять  с  бутового  камня
отпечатки пальцев и обследовать ту сторону ограды на предмет следов  женских
туфель.
   - Она всегда  вот  на  такенных  каблучищах  таскается!  -  азартно  орал
Валерка, растопыривая пальцы. - Вот на такенных, сантиметров двенадцать!
   Он вконец достал милиционера, и тот не поленился - зашел-таки за  ограду.
Валерка увязался следом. Воротились оба весьма недовольные  друг  другом,  и
инспектор сообщил, что на сухой, закаменелой глине женских следов  нигде  не
обнаружено, зато разнообразные мужские имеются в большом количестве.
   Струмилин тогда  довольно  глупо  ухмыльнулся,  и  это  показалось  менту
подозрительным. Он сразу принялся расспрашивать, застрахована ли  машина,  а
если да, то на какую  сумму.  К  счастью,  Струмилин  никогда  не  отличался
житейской предусмотрительностью, и, как ни  настаивала  мама  в  свое  время
насчет страховки, руки до этого у него так и не дошли.
   Теперь он не мог понять, к добру сие или к худу. Мать,  конечно,  испилит
его вдоль и поперек, да и самому не очень-то весело... С другой стороны, как
пришло, так и ушло.  Они  ведь  и  знать  не  знали,  что  на  них  свалится
наследство после смерти маминой сестры, с ней мать всю жизнь  была  в  таких
плохих  отношениях,  что  они  даже  не  переписывались.  Об   этой   смерти
струмилинская мамаша узнала совершенно случайно, уже спустя два месяца после
сестриных похорон.
   Поскольку она являлась  женщиной  законопослушной,  то  заявила  о  своих
правах на наследство - совершенно  не  корысти  ради,  а  токмо  ради  буквы
закона. И через положенный  срок  неожиданно  для  себя  получила  в  полное
пользование однокомнатную квартиру в городе Двинске Архангельской области  и
этот побитый "Москвич".
   Русский Север теперь как бы никому не нужен, и народ с  этих  мест  бегом
бежит, поэтому квартиру удалось продать за чисто символическую сумму, да еще
черт знает сколько денег  уплатить  за  переоформление  документов.  "Небось
Раечка в гробу перевернулась", - поджимая  губки,  бросила  мать  -  женщина
непримиримая.
   Она посоветовала сыну продать "Москвич" хоть за какие деньги, потому  что
"Раечкино наследство впрок все равно не пойдет".
   Да, маманя, как всегда, оказалась  жестоко  права,  и  Струмилин  находил
нечто мистическое в том совпадении, что каюк  "Москвичу"  настал  именно  на
кладбище - ведь его прежняя  хозяйка  тоже  пребывала  именно  на  кладбище!
Правда,  в  городе  Двинске  Архангельской  области,  а  не  в   Северолуцке
Московской, но какая, по большому счету, разница? Всякому мертвому ,земля  -
могила, гласит пословица, так не все ли равно, какая это земля?
   Разумеется, он  не  стал  отягощать  следствие  версией  о  вмешательстве
нечистой силы, но не поддержал и Валеркины подозрения  насчет  Сони.  Пирог,
однако,  придерживался  Валеркиной  версии,  и  соединенными  усилиями   они
вынудили инспектора пообещать  вызвать  на  допрос  Соню  Марме...  -  тьфу,
Струмилину после тех отвратительных фотографий почему-то все время  лезла  в
голову всем известная Сонечка Мармеладова с  ее  драдедамовым  платочком  на
худеньких плечиках! - Соню Аверьянову, конечно!
   А вот вопрос, верил ли Струмилин, что  "москвичок"  раскурочила  Соня?  С
кладбища уходила она, конечно, в жалком состоянии, но с другой  стороны,  от
такой твари всего можно ожидать. Да, забавные  сюрпризы  уготовил  для  него
город детства, да еще  разные  совпадения  имели  место  быть:  ка