не
считая. Пальцы они при этом держат растопыренными - веером, как говорят сами
русские. Таких особей можно легко  выделить  в  толпе  и  держаться  от  них
подальше.
   Но времена изменились. Русские изменились тоже.  Теперь  они  -  не  все,
конечно, а самые умные, то есть самые опасные! - похудели, вставили  хорошие
зубы, выучили  английский  (вернее,  американский)  язык,  носят  элегантные
костюмы и обувь из настоящей кожи.  Теперь  они  не  расшвыривают  деньги  в
пределах свободного мира, а наоборот  -  норовят  обобрать  его  как  только
могут.
   Накануне отлета "в эту варварскую Россию" Келли Рассел выслушала не менее
полусотни жутких историй о  том,  как  элегантные,  обаятельные  джентльмены
втираются в доверие к привлекательным австралийским  бизнес-вумен,  прельщая
их блестящими проектами выгоднейших инвестиций в  самые  стабильные  отрасли
полуживой российской промышленности. Русские, по словам  приятельниц  Келли,
выманивают у вас деньги с ловкостью Дэвида  Копперфильда,  крадущего  статую
Свободы или "Восточный экспресс". Причем если жуликоватый красавчик Дэвид  в
конце концов возвращает похищенное имущество (да и не крадет он  ни  статую,
ни экспресс, все это просто обман зрения, как известно!), русские не  только
ничего не возвращают одураченным леди, но и  сами  исчезают  -  с  такой  же
ловкостью, с какой Копперфильд  проходит  сквозь  Великую  Китайскую  стену.
Знакомиться эти пройдохи почему-то предпочитают именно в  самолетах,  отчего
Келли заранее надела на свое хорошенькое личико ледяную маску. Джейсон еще в
аэропорту показался ей подозрительно элегантным, а уж  когда  она  услышала,
как провожающий называет его "мистер Полякофф", то и  решила,  что  начинают
сбываться самые мрачные прогнозы ее приятельниц.
   - Да, моя фамилия Полякофф, - сказал Джейсон. - И - вы только, ради бога,
не пугайтесь, миссис Рассел! - во мне  в  самом  деле  есть  толика  русской
крови! Ведь родители моего деда некогда вывезли его в Новый  Южный  Уэльс  -
это произошло в самом начале  столетия.  У  деда  был  совместный  бизнес  с
австралийскими овцеводами, а эти вложения  помогли  ему  сохранить  капиталы
потом, когда богатые люди в России  лишились  всего,  до  последнего  гроша.
Фирма же "Полякофф и Туитмен" (так звали австралийского партнера) процветала
и называется теперь просто "Вуул Полякофф".
   - О, так вы тот самый "шерстяной Полякофф"! - вспомнила в  это  мгновение
Келли, и лицо ее окончательно прояснилось.
   - Да, - кивнул Джейсон, -  тот  самый.  Поэтому  меня  совершенно  нечего
бояться. Да и русский-то я всего лишь на четверть, потому что и дед, и  отец
женились уже на австралийках. А мои дети - если у  меня  когда-нибудь  будут
дети...
   - Как? - перебила его Келли, необычайно вдруг оживившись.  -  У  вас  нет
детей?! Но почему? Ах, извините мою нескромность, сэр...
   - Охотно извиняю, - легко улыбнулся Джейсон. - А детей у меня нет  прежде
всего потому, что я не женат.
   - Иисусе сладчайший! - выдохнула Келли, из чего Джейсон сделал вывод, что
его собеседница - католичка. - Какая.., какая необыкновенная удача!
   Тут же она прикусила язычок, но в карих глазах ее  собеседника  мелькнула
усмешка.
   - О, поймите меня  правильно,  -  забормотала  Келли,  смутившись.  -  Вы
деловой человек, вы знаете, что если не ловить  удачу  в  самых  неожиданных
местах, то никогда ее не поймаешь. Видите ли, у  меня  в  Сиднее  -  брачное
агентство. О, совсем небольшое, конечно, не  то  что  "Феличита"  или  "Байт
бердз", однако оно пользуется популярностью у клиентов среднего  класса.  И,
возможно, мистер Полякофф слышал, что на русских невест сейчас во всем мире,
в том числе - в Австралии, огромный спрос. И многие австралийские  холостяки
и вдовцы пытают счастье наудачу, посылая свои брачные объявления  в  русские
газеты.
   Однако, увы, в России жулики -  не  только  мужчины,  но  и  женщины.  Не
передать, сколько раз доверчивые австралийцы сталкивались с такой ситуацией:
они получают фотографию  прекрасной  женщины  (а  некоторым  даже  присылали
видеопленку,  чтобы  окончательно  заморочить  голову!),  очаровываются  ею,
решаются на личную встречу  и  высылают  предполагаемой  невесте  оплаченный
билет до Австралии и даже немалую сумму на первоначальные расходы. И на этом
история заканчивается. Ни невесты, ни - это уж само собой! - возврата денег.
Конечно, может такое случиться, что девушка вдруг заболела или умерла...
   Келли так увлеклась своим повествованием, что  даже  не  заметила,  какая
тень пробежала вдруг по лицу ее внимательного слушателя.
   - Однако, как правило, налицо типичное брачное мошенничество. Скажем,  не
раз и не два бывал  такой  случай:  вытянув  деньги  из  одного  доверчивого
австралийца, авантюристка сдает присланный  ей  авиабилет,  увеличив,  таким
образом, свой капитал, и быстренько посылает фото и  видео  другому  жениху.
Такой фокус недавно вскрылся, когда некая особа  принялась  морочить  голову
одновременно  двум  кузенам.  Ох  как  возмущались  эти   господа,   имевшие
неосторожность прельститься "настоящей русской красавицей"! Я много лет знаю
этих джентльменов, и их печальная история навела меня вот  на  какую  мысль.
Наше дело нельзя пускать.., как это по-русски? - нельзя пускать на самотек.
   Необходима прочная связь с российскими брачными агентствами. Я с  большим
трудом нашла людей, которым, кажется, можно доверять, и сейчас лечу в Москву
именно для того, чтобы лично договориться о взаимовыгодном сотрудничестве...
   Вдруг  ее  осенила  мысль,  такая  великолепная,  что   Келли   едва   не
захлебнулась от восторга.
   - Вы очень привлекательны внешне и еще весьма молоды, - выпалила  она.  -
Вам.., сколько? - Келли обмерила соседа жадным взглядом. - Сорок.., э-э?
   - Тридцать девять, - слегка приподняв брови, холодно сообщил  тот.  -  На
днях исполнилось.
   - Вы выглядите значительно моложе, - профессионально соврала Келли.  -  И
если многоуважаемый сэр желает.., он  вполне  может  стать  первым  клиентом
будущего агентства "Ращен старз". У вас отбою не будет от невест! Причем эту
услугу мы окажем вам бесплатно. Ваше имя станет в Австралии такой  рекламой,
что окупит все расходы!
   Тут Келли вдруг спохватилась. Кажется, она несколько переувлеклась...
   Мистер Полякофф глядел на нее с каменным выражением.
   "Пресвятая Дева, - мысленно осенила себя крестом Келли, - а что, если это
гей?! О.., как же я сразу не догадалась!"
   Мистер Полякофф проницательно усмехнулся.
   - Я знаю, что вы подумали, - сказал он спокойно, без  тени  упрека.  -  В
наше безумное время, увы, в каждой независимой женщине  и  одиноком  мужчине
невольно видишь  поборников  нетрадиционной  любви.  Уверяю  вас,  я  вполне
нормальный человек, с нормальными пристрастиями.  Не  слишком,  может  быть,
темпераментный и чрезмерно разборчивый -  это  да.  У  меня  есть  страстное
увлечение, однако оно не имеет отношения к  сексу.  Я,  видите  ли,  заядлый
коллекционер русского  искусства  начала  столетия  -  в  России  это  время
называется Серебряным веком. Собственно, именно в связи  с  этим  и  лечу  в
страну моих предков. И мне - простите великодушно  и  поймите  правильно!  -
сейчас не до того, чтобы устраивать свою личную жизнь.  Кроме  того...  -  В
глазах его вдруг плеснулась такая тоска, что Келли это наконец  заметила.  -
Кроме того, именно с "русскими невестами" связано одно из  самых  печальных,
самых горестных воспоминаний моей жизни.
   Джейсон помолчал, потом неожиданно для себя сказал:
   - Открою вам секрет, чтобы уж окончательно расставить все точки над  "и".
Я  лечу  в  Россию  также  и  для  того,  чтобы  почтить  память  женщины...
единственной, может быть, женщины, которую я в своей жизни любил.
   И только тут Келли обратила внимание, что ее загадочный  спутник  одет  в
строгий, даже мрачный черный костюм и вид у него  в  самом  деле  совершенно
такой, как если бы он собрался на похороны.
   Лида довольно долго стояла перед этой дверью сейфового типа с цифрой  19,
не решаясь позвонить. Потом осмелилась - тренькнула и опять долго ждала.
   Позвонила снова. Очевидно, дома никого нет. В  самом  деле,  почему  Соня
должна в  середине  обычного  буднего  дня  дома  сидеть?  Осечка  вышла!  А
драгоценное время уходит. На сегодня еще столько намечено...
   Лида вдруг ощутила, что  ее  кто-то  разглядывает.  И,  похоже,  довольно
давно.
   Она испуганно обернулась, но площадка и обе лестницы оказались пусты.
   Три другие двери - обыкновенные, деревянные, крашенные  в  отвратительный
коричневый цвет  -  были  глухие,  без  глазков,  глазок  имелся  только  на
сейфовой, и Лида наконец-то сообразила, что именно через этот глазок на  нее
кто-то пристально, изучающе смотрит, а это значит, что в квартире  номер  19
люди все же есть. Сердито вспыхнув, она снова потянулась к звонку, и в  этот
момент за дверью началось скрежетание и ворчанье открываемых замков, а потом
дверь распахнулась, и на пороге возникла высокая девушка в коротком и  узком
бирюзовом халатике. Уставившись  на  Лиду  смеющимися  глазами,  она  нервно
отвела со лба челку (челку!) и произнесла:
   - С ума сойти!
   Потом она схватила Лиду за руку и сильно дернула, втаскивая в квартиру.
   Тотчас вырвала у нее сумку, брякнула куда-то  на  пол,  наскоро  чмокнула
Лиду в щеку, обдав ароматом невероятно приятных, незнакомых духов, и махнула
вдоль длинного темного коридора,  в  который  выходили  две  двери.  Жестами
девушка с челкой показала Лиде, что в первую дверь она входить не должна,  а
должна войти во вторую. При этом глаза ее все время смеялись,  и  Лиде  тоже
вдруг сделалось очень смешно, и вообще было нечто необыкновенно естественное
в том, что она вот так стоит рядом с сестрой-близнецом, которую  с  рождения
не видела, а ощущение такое, будто и не расставались никогда, и вся жизнь их
прошла рядом.
   - Сонечка! - вдруг донесся  из  глубины  квартиры  встревоженный  женский
голос. - К вам кто-то пришел? Вы где?
   Соня сделала Лиде страшные глаза и снова махнула рукой вдоль коридора.
   Та кивнула и послушно пошла - почему-то на  цыпочках:  наверное,  потому,
что от волнения забыла о домашней привычке разуваться у порога и  не  хотела
стучать каблуками.
   - Все в  порядке,  Людмила  Григорьевна,  -  отозвалась  Соня,  тщательно
запирая дверь, и Лида с новым волнением услышала ее - свой! -  голос.  Очень
приятный голос, надо сказать. Совсем не такой  писклявый  и  неестественный,
каким он казался в записи. С другой стороны, кто может  говорить  нормально,
если знает, что его в это время записывают на магнитофон? Лида, например, не
могла.
   - Это соседка приходила денежку занять. Пенсию, сабо самой, задержали,  а
мне разве жалко?
   - Добрая вы душа,  Сонечка,  -  уже  успокоенно,  размягченно  отозвалась
Людмила Григорьевна - и почему-то испуганно ойкнула.
   Лида знала, почему она ойкнула. И сама-то еле удержалась  от  испуганного
восклицания, по  забывчивости  сунувшись  в  ту  самую  дверь,  куда  ей  не
позволяла войти Соня, и увидав в зеркале напротив  жуткое,  неподвижно-белое
лицо со вздыбленными волосами. Обладательницей этого лица и волос  оказалась
дебелая дама неопределенных лет, облаченная в  какую-то  странную  одежонку,
едва прикрывавшую пышную грудь и не  доходившую  до  пухлых  колен.  Дама  в
вольготной позе полулежала на высокой узкой кушетке вся освещенная чрезмерно
ярким светом ногастой лампы. Рядом  громоздилась  металлическая  этажерочка,
уставленная баночками и бутылочками.
   Лида только окинула комнату мгновенным взглядом - и отпрянула,  испуганно
оглянувшись на сестру. Та грозила ей кулаком одной руки, а  другой  зажимала
рот - такое впечатление, чтобы не прыснуть со смеху.
   Впрочем, голос ее был совершенно спокоен, когда она  вошла  в  комнату  и
произнесла:
   - Что случилось, Людмила Григорьевна? - О господи, Сонечка, - все так  же
испуганно отозвалась дама. - У меня от жары, что ли, глюки начались, верите?
   Вдруг почудилось, что вижу вас в дверях, но одеты вы  иначе,  в  какую-то
серую юбку и черный пиджак, прямо как призрак... Вы мелькнули - и исчезли. И
вдруг входите снова вы!
   - Ей-богу, то была не я, - не погрешив против истины ни словом, поклялась
Соня. - Это небось у вас глючок небольшой. Душновато здесь, вам не  кажется?
Может, проветрим маненько?
   - Нет, но у нее совершенно ваше лицо! - упорствовала  дама.  -  И  фигура
ваша, и волосы. Появились вы, совершенная вы! Или ваш близнец.
   - Людмила Григорьевна, да  бог  с  вами,  -  уже  с  оттенком  нетерпения
буркнула Соня. - Близнец отпадает в полуфинале. Вы же сто лет знали  матушку
- я у нее единственная страдалица. Дальше: сами подумайте, разве я могла  бы
переодеться за две секунды в пиджак с юбкой и  обратно?  И  я  вроде  бы  не
больная, чтобы таскаться в такую жару в пиджаке!
   -  Вроде  бы  нет,  -  как-то  не  очень  уверенно  согласилась   Людмила
Григорьевна.
   - Вот и ладненько, - закончила этот разговор  Соня.  -  Лягте-ка,  я  вам
масочку сниму. Вы  же  хотели  побыстрее  уйти,  да  и  меня  сегодня  время
поджимает.
   В соседней комнате Лида мысленно хлопнула себя по лбу.
   Ну конечно! Физиономия дамы потому имеет столь дикий  вид,  что  вымазана
косметической маской! Пожалуй, парафиновой. И этот странно высокий  стол,  и
этажерка, и лампа с причудливо изогнутой ножкой - непременные принадлежности
косметического кабинета. Ее сестра - эти слова звучали непривычно до дикости
- Соня Богданова завела на  дому  косметический  салон.  И  этим,  очевидно,
зарабатывает себе на жизнь.
   Кстати, почему она все время называет сестру  Соней  Богдановой?  Хоть  у
близнецов, судя по книжкам, судьбы складываются весьма похоже, однако совсем
не обязательно, чтобы Соня до двадцати семи лет оставалась  одинока,  как  и
Лида. У нее, возможно, другая фамилия. Просто чудо, что она живет по тому же
самому адресу, какой был указан в письме Ирины  Богдановой.  Мужа  Сониного,
правда, не видать, да и вообще - в комнате, которую оглядывает  Лида,  ничто
не указывает на присутствие мужчины. Нормальная  чисто  дамская  комнатенка,
обычная  мебель,  обычные  безделушки,  много  картин,  все  больше  пейзажи
русские, очень красивые, без вывертов,  без  сюров,  порядком  осточертевших
Лиде, а она немало-таки общалась с разно-всякими художниками. Эге, а это что
такое? Это не пейзаж, а вырезанная из  какого-то  альбома  или  календаря  и
пришпиленная к  обоям  портновскими  булавочками  репродукция  малоизвестной
картины Серебряковой "Прощание славянки".
   Да, Серебрякова неистово входит в моду,  теперь  на  Сотби  за  нее  дают
сумасшедшие деньги. Интересно, знает об этом Соня  или  ей  просто  нравится
картина, как нравится, к примеру, Лиде? Конечно,  женщина  на  картине,  эта
вдова, за спиной которой пылает погребальный костер мужа,  -  вылитая  Соня.
Или вылитая Лида... Вряд ли они обе  позировали  Зинаиде  Серебряковой  -  в
начале-то нашего века! - просто натурщица на них  страшно  похожа.  Все-таки
есть, наверное, что-то в этих россказнях о переселении  душ  или  двойниках,
прошедших сквозь время.
   А еще что-то, безусловно, есть в рассказах о странном сходстве близнецов,
даже если они выросли далеко Друг от друга! Взять хотя бы эту картину, - она
нравится им обеим. И еще - у Лиды  прямо-таки  мурашки  по  коже  пробежали,
когда Соня сказала: "сабо самой" вместо "само собой". В точности как Лида  -
с детства нарочно коверкала язык, вот и пристало на всю жизнь. Так  же,  как
"маненько" вместо "маленько". Сколько ни билась матушка, сколько  Лида  сама
потом ни следила за  собой  -  так  и  не  смогла  искоренить  эти  накрепко
прилипшие словечки.
   Господи! Да ведь Соня точно так же,  как  Лида,  говорит  не  "мама",  не
"мать", а "матушка". И если она к тому же обожает абрикосовый компот  -  это
вообще - туши свет!
   Лида вдруг  вздрогнула,  оглянулась  -  и  обнаружила,  что  Соня  стоит,
опершись о притолоку, и пристально смотрит на нее. Задумавшись, Лида  ничего
не слышала: ни звука закрываемой двери, ни  шагов  по  коридору.  И  сколько
времени, интересно знать, длится это разглядывание?
   - Только что вошла, - сказала Соня, и Лида даже вздрогнула. А может,  она
невольно спросила вслух? - Проводила клиентку - и сразу  к  тебе.  Ты  давно
знаешь?
   Не было нужды уточнять - о чем.
   - Недели две. Хотела приехать сразу же, как нашла письмо Ири..,  то  есть
нашей матушки.
   - Письмо?! Да как же Анна Васильевна его  сохранила?  Мать  иногда  -  из
чистой вредности, сабо самой! - пыталась писать Литвиновым, но безответно. И
тебе об этом, конечно, никто ни гугу?
   - Никто. Я сразу хотела расспросить отца - в смысле, Дмитрия Ивановича.
   Но не успела, он умер. Сама понимаешь, похороны, девятины.., а как только
освободилась, приехала сразу. А ты?
   - Да уж давненько, небось лет восемь-десять, - усмехнулась Соня, все  так
же опираясь о притолоку, словно  опасаясь  приблизиться  к  Лиде.  -  Вру  -
одиннадцать! Мне как раз исполнилось шестнадцать, и матушка вдруг ни с  того
ни с сего потащила меня на один день в Нижний. Как с печки упала! С вокзала,
помню, поехали на площадь Свободы, а оттуда еще немножко прошли - и вышли  к
такому задрипанному панельному дому на Ковалихе. Умора, а не  название,  это
просто ужас, что такое. И матушка вдруг говорит с этаким надрывом - а в ней,
надо тебе сказать, умерла великая актерка, ее хлебом не  корми,  только  дай
чего-нибудь отмочить с надрывом! - говорит, стало быть:  "Вот  в  этом  доме
живет твоя родная сестра, и вы похожи с ней как две капли воды, но мои грехи
разлучили вас еще в младенчестве, и вы не увидитесь с ней никогда, никогда!"
   Все эту тираду Соня  произнесла  с  нелепыми  ужимками  и  округлившимися
глазами, бия себя в грудь и неестественно вибрируя голосом, однако Лида даже
ахнула, до того ясно представила себе вдруг эту женщину, не виденную никогда
в жизни: свою родную мать...
   - Ну, я, естес-сно, говорю: "Что за чушь?  Почему  никогда?  Какой  номер
квартиры? Пошли,  навестим  сестричку!  Вот  подарочек  ей  сделаем  ко  дню
рождения!"
   Тут матушка чуть на колени  передо  мной  не  бахнулась  и,  рыдая  очень
натурально, сообщила, что дала страшную клятву "этим святым людям", - она  и
так принесла им очень много зла, - и никогда, ни за что не  позволит  нам  с
тобой увидеться, чтобы не  надрывать  твоей  души.  Прямо-таки  мексиканский
сериал, да? Ну, я настаивала, чтобы нам встретиться, как бы невзначай, а она
била себя  в  грудь  и  всяко  гримасничала.  Наконец  устала  кривляться  и
сообщила,  что  Литвиновы  каждый  месяц  присылали  матушке  немалую  сумму
откупного, чтобы она сама не вздумала надрывать твою Душу,  на  которую  ей,
сказать по правде, наплевать с высокой башни. Как и на мою, впрочем. То есть
под всякой надстройкой всегда имеет грубый экономический базис,  как  нас  и
учили в школе.
   - А потом?
   - Ну, что потом? - пожала плечами Соня. - Мне сразу расхотелось  с  тобой
видеться, как только я поняла, что в этом случае наши доходы сойдут на нет.
   Матушка-то ни дня нигде  не  работала,  теперь  мне  стало  ясно  почему.
Перестанут  Литвиновы  платить  -  придется  мне  вместо  медтехникума  идти
работать, содержать и матушку, и ее хахалей, а она их как перчатки меняла. А
мне очень хотелось  учиться  и,  главное,  поскорее  стать  самостоятельной,
уехать из дому, плюнуть на всю эту пакость.  Я  заткнулась,  матушка  утерла
слезки - и мы побежали на автобус, чтобы успеть на дневной поезд - тогда еще
поезда в Москву днем ходили. Ехали, помню, в таком гробовущем молчании, и  я
все время думала: "Ну почему, почему Литвиновы отдали матушке именно меня, а
не Лидку?!"
   - Что, серьезно?  -  усмехнулась  Лида,  вспомнив  полудетские  обиды  на
родителей и свои собственные мысли на ту же тему. - Так было тяжело с ней?
   - Не столько с ней,  сколько  с  ними,