Аксаем.
     Несравнимые  по  размерам  и  количеству  проживающих  там,  все   аулы
одинаковы, когда говорят о родине гордых и свободолюбивых людей...
     Старый поселок, в котором родился и  вырос дед Салаха Мадуева и  откуда
он -- участник Великой Отечественной войны был выслан с  семьей в Казахстан,
назывался  Пари-аулом.  От  него  давно  уже  остались одни  развалины,  над
которыми,  подобно  надгробью, вознесла  к небу  седеющую  свою вершину гора
Кашкерлам.
     После возвращения из ссылки на родину предков мать Салаха  поселилась в
Ачхой-Мартановском районе, где в живописной долине над  холодной, кристально
чистой речкой  на склоне хребта появился совсем молодой аул.  Вернувшиеся из
казахских степей горцы назвали его  по-тюркски -- Жана-аул.  Новый.  Здесь и
приютила одинокую женщину семья старых знакомых -- Накаевых.
     А потом построили собственный дом, и мать переселилась в него...


1


     Командир полка упорно прятал от Салаха глаза и крутил в пальцах красный
карандаш с обломанным грифелем.
     -- Слушаю вас, товарищ полковник.
     Приученный  к  упряжи конь знает все  дороги, по  которым ему  пришлось
таскать  за собой  телегу. Кадровый военный как  конь,  но ему  редко бывает
известно, куда его повернут, натянув поводья.
     -- Ты мне веришь, Салах?
     Мадуев  посмотрел  на полковника  с удивлением.  Вопрос  "веришь --  не
веришь" куда больше  подходит для выяснения  отношений с девицей нежели  для
беседы командира полка с подчиненным ему комбатом.
     -- Что случилось, Борис Васильевич?
     -- Ты мне не ответил.
     --  Меня  удивляет  сама  постановка   вопроса.  Разве  я  давал  повод
сомневаться в моем доверии?
     --   Хорошо.  Слушай.  Из  Москвы,  из  ГУКа,  пришел  приказ  о  твоем
увольнении...
     Все  что угодно  ожидал услышать  Салах  -- приказ выехать в длительную
командировку  в Тмутаракань,  распоряжение сдать  батальон и принять роту  в
связи с сокращением штатов. Наконец, могли сказать, что утрачена  надежда на
скорое получение долгожданного жилья. Но увольнение?.. Как обухом по голове.
     Будто сквозь вату входили в уши глухие слова командира:
     -- Хочешь, можешь  не  верить,  но ни полк, ни дивизия представлений на
тебя не подавали. Я спрашивал комдива. Он удивился не меньше, чем ты.
     -- Может быть, куда-то переводят?
     --  Если бы! --  Полковник к этим словам прибавил весомый довесок мата.
-- В приказе сказано прямо: уволить в запас.
     Впрочем, увольнение  не  пугало  Салаха. Это не так  страшно  и  не так
опасно, как падение без  парашюта. Самым неприятным  в этой истории было то,
что  его. Подполковника, кадрового военного, отмеченного двумя  ранениями  и
двумя боевыми орденами, выталкивали в бомжи без всяких объяснений.
     На ум  пришла горькая мысль. О том, как долго  его мытарили, прежде чем
зачислить  в  военное училище.  Анкеты.  Справки.  Проверки.  Дополнительные
анкеты. Подробная автобиография. Наконец, экзамены. И вот теперь выясняется,
что все прошлые хлопоты  пошли псу  под хвост.  Офицера можно вышвырнуть  из
строя вон, даже не объясняя ему, за что и почему.
     В Москве, в  ГУКе  где каждая живая душа лишь номерной  символ в файлах
большого компьютера, о судьбах отдельных людей не пекутся. Там работают не с
людьми --  с  кадрами.  Идет  приказ:  тысяче  офицеров присвоить  очередные
звания.  Сто  человек  произвести  в  офицеры.  Две тысячи --  уволить.  Все
нормально,  не так  ли? И  все равно -- за что?  Но  это угадать он так и не
смог...

2

     В  предбаннике  райотдела  милиции  станицы  Ковыльной,  за  стеклянной
стеной,  словно   в   аквариуме,  сидел   дежурный,   Полуян  столкнулся   с
подполковником в старой, но хорошо отглаженной милицейской форме.
     Он   явился  сюда,  чтобы   оформить  общегражданский  паспорт   вместо
офицерского  удостоверения личности. Затем  следовало  прописаться,  хотя  в
демократической России  этот  акт  элегантно  именуют  теперь  "регистрацией
проживания".
     Подполковник пристально вгляделся в вошедшего, стараясь угадать, почему
показались ему знакомыми черты этого человека. И вдруг спросил растерянно:
     -- Полуян?! Игорек, неужто ты?
     -- Сурмило! -- Полуян раскинул в стороны руки. -- Степан!
     Они  обнялись, тиская и похлопывая друг друга. Пять  лет, проведенные в
школе за  одной  партой, списывание контрольных, один комплект шпаргалок  на
двоих -- такое что-то да значит в жизни.
     -- Пошли. -- Сурмило взял Полуяна под руку и повел в кабинет на  второй
этаж. -- Ты в Ковыли совсем или так, наездом?
     -- Похоже, совсем. У меня... неприятности...
     -- Не надо,  Игорь.  Мы  здесь тоже газеты  читаем.  Пойдешь ко  мне  в
милицию? Большой должности  не обещаю -- сам не велик кулик, но место найду.
Гарантирую полную самостоятельность.
     Единственным  прикрытием  Ковыльной с  юга  был  пикет  ГАИ на въезде в
станицу. Но особых надежд на него Сурмило не возлагал по двум причинам.
     Прежде всего, потому, что начальник пикета прапорщик Турченко превратил
точку в  место сбора дани  с  проезжавших через Ковыльную иногородних машин.
Пресечь поборы раз и навсегда Сурмило не  рисковал  --  Турченко  приходился
родней, вернее, свояком. Тронь его -- и домашней войны не избежать.
     Неожиданная  встреча с Полуяном  подвигла  Сурмило  предложить  старому
приятелю место.  Какую еще тот найдет работу  в Ковыльной,  где уже и сейчас
многие ходят без дела?
     Создать на месте пикета  ГАИ  полноценный  блокпост мог только  человек
энергичный,  самостоятельный,  имевший серьезный боевой  опыт. Таких людей у
Сурмило не было.
     --  Насчет  самостоятельности  ты всерьез?  --  Полуяна  заинтересовала
именно эта сторона предложения.
     --  Игорь,  мое  слово!  Есть   возможность,   даже  больше   того   --
необходимость создать крепкий заслон на въезде в Ковыльную.
     -- Разве его у вас нет?
     -- Есть обычный пикет, но он не выдерживает никакой критики. Туда нужен
хороший командир. С твердой рукой и ясным пониманием дела. Такой, как ты.
     -- Кто там сейчас начальник?
     -- Хорошо, Игорь. Говорю как на духу: мой свояк Турченко. Дерьмо мужик.
Его гнать сраной метлой...
     -- Так в чем же дело?
     -- Откровенно? Мне моя баба глотку порвет.  Турченко --  муж  ее родной
сестры. Мне скажут, что его не топить, а спасать надо.
     -- Как же его уберу я?
     -- Придешь и прогонишь. Я дам тебе все факты. Ты и с меня снимешь груз.
А бабам я скажу, что тебя рекомендовали из края...
     -- Хитер ты, Степан!
     -- Ничего не поделаешь. В наше время простота -- хуже воровства.
     -- Какой штат?
     -- Десять человек. Вместе с тобой. Сейчас их там -- семеро.
     -- Могу я сам подбирать мужиков?
     -- Даю карт-бланш. Только не откладывай. Раз, два -- и за дело.
     -- Я еще паспорт не получил.
     -- Беда-вода! Дам команду, тебе его домой принесут.
     К пикету Полуян поехал на велосипеде. Еще издалека он увидел Могилу  --
огромный курган,  который лежал посреди степи. Он тянулся на полкилометра  с
севера на юг и круто вздымал свои бока метров на тридцать в высоту.
     Дороги обтекали  Могилу с двух сторон. Одна шла с юго-запада, другая --
с юго-востока. Неподалеку от пикета они сливались в тракт, который пересекал
Ковыльную и через степи удалялся в центральные области России.
     Пикет стоял  примерно в ста метрах от развилки, ближе к  станице. Домик
из глинобитного кирпича давно не белили,  и он стал  пегим:  на грязно-белом
фоне  желтели  пятна разных размеров.  В  стороне  от  домика  на  кирпичном
основании лежала  цистерна,  снятая с  автомобильного шасси.  На ржавом боку
виднелись остатки  надписи "огнеопасно",  поверх которых черным печным лаком
вывели слово "Вода".
     Заметив незнакомого человека, один из стражей  порядка встал, поддернул
сползавшие брюки и пошел навстречу. Рослый, крепкий, загорелый, он был полон
уверенности и властной силы.
     -- Тебе кого?
     -- Да вот пришел взглянуть на это хозяйство.
     -- Посмотрел? -- Милиционер  не выказал ни  капли любезности. -- Теперь
гуляй мимо.
     Заметив, что Полуян не внял его совету, милиционер повысил голос:
     -- Что, не ясно сказано?
     -- Прапорщик Турченко, я угадал?
     Озадаченный страж порядка внимательно вгляделся в гостя, но не  узнал и
спросил с подозрением:
     -- Чего надо-ть?
     -- Хожу, ищу работу. -- Полуян  поддержал нагловатый тон,  предложенный
прапорщиком.   --  Говорят,  вам  здесь  нужен  начальник.  Некий   Турченко
бездельничает. Пора его менять.
     Штучки   подобного  рода  не   проходят   даже  в   столицах.   Офицеры
контрольно-оперативной службы, выезжая на задержание мздоимцев в милицейских
мундирах, заранее  готовы  встретить  сопротивление вплоть  до вооруженного.
Выйдя  на  путь  незаконного  промысла,  стражи  порядка  перенимают  худшие
привычки  криминального  мира  и   становятся  не   менее  опасными,  нежели
преступники-рецидивисты.
     А если говорить о провинции, да еще глухой, вроде станицы Ковыльной, то
здесь  вообще мало  кто  вспоминает  о  законе, предпочитая  решать  спорные
вопросы силой. А почему  нет? Тем более,  если за  твоей спиной такая стена,
как начальник милиции?
     -- Не знаю,  кто ты, -- Турченко надвинулся на Полуяна, сильный и злой,
-- но пошел бы ты отсюда, пока тебе не обломали ребра. -- Подумал и добавил:
-- Здесь блокпост, и я вправе все... вплоть до применения...
     -- Это блокпост?! -- Полуян  пнул пивную банку, оказавшуюся под ногами.
Та с грохотом отлетела к куче мусора, набросанной рядом с домиком пикета. --
Вот что, мужики, или мы будем с вами служить, или заранее собирайте котомки.
     Глаза Турченко  полыхнули огнем. Он  схватил и сжал запястье левой руки
Полуяна железным хватом.
     Это уже выходило за пределы.
     Полуян перехватил  руку  Турченко  правой,  крутанул ее  против часовой
стрелки, отставил левую ногу и, усиливая рывок всем телом, согнул прапорщика
в пояснице. Наращивая давление, заставил его вскрикнуть.
     -- Отпусти!
     И толкнул Турченко. Тот упал на колени в густую, как цемент, пыль.
     Бросив  побежденного,  Полуян  подошел к навесу. Снял с крюка  автомат.
Отсоединил  рожок   магазина.  Щелкнул  затвором.  Приложил  дуло  к  глазу,
посмотрел на свет через канал ствола.
     -- Когда в последний раз чистили?
     Полураздетый напарник Турченко внимательно следил за действиями  гостя,
без сопротивления признав в нем будущего начальника.
     -- Фамилия?
     -- Сержант Тараненко.
     -- Почему в стволе ужи ползают?
     Не понявший командирского юмора сержант растерянно хлопал глазами.
     Полуян осмотрел автомат  снаружи. На крышке  ствольной коробки краснели
мелкие пятна ржавчины.
     --Такое  оружие в руки брать  противно! У  него корь. Видите сыпь  и не
лечите... Вой-йяки хреновы!
     Турченко поднялся с колен, отряхнул  брюки  от  пыли и начал одеваться.
Натянул  на  плечи  рубаху.  Накинул  на  голову кепку.  Вынес из  помещения
оружейные  принадлежности. Подошел  к столу.  Взял автомат.  При этом он все
время бурчал нечто  невразумительное,  перейдя от  открытого сопротивления к
демократическому оппозиционному ворчанию.
     Наведя на  пикете шорох и обратив строптивого  Турченко в  христианскую
веру, Полуян вернулся в станицу только в сумерки.

3

     Грозный  --  официальная  столица  Чечни,  разгромленный  и  выжженный,
пропахший тротиловой гарью и тошнотворным духом  мертвечины, встретил Салаха
неласково.
     Мадуев сошел на  станции Катаяма,  намереваясь пешком пройти в Ташкалу,
где жили родственники. Но  едва он  двинулся по улице, его остановил патруль
внутренних войск -- прапорщик и два солдата в бронежилетах поверх камуфляжа,
с автоматами на изготовку.
     --  Руки! --  Ствол жестко  воткнулся под левую лопатку Салаха. -- Кому
сказано?
     -- Надо бы  хоть поздороваться,  прапорщик. -- Салах говорил  спокойно,
стараясь передать свое настроение окружившим  его военным. Он  надеялся, что
это убавит их бившую через край агрессивность.
     -- Перетопчешься! И заткнись! Иначе возьму и замочу.
     Уголовный жаргон, на  котором  изъяснялся  прапорщик, больно ударил  по
нервам. В батальоне Салах старался отучить от подобных слов даже тех солдат,
которые опытом предшествовавшей  жизни  были научены лексике тюрьмы и зоны и
приносили ее с собой в казарму.
     -- Руки! -- Прапорщик еще злей повторил приказ.
     Солдат, находившийся позади Салаха, снова ткнул ему в спину стволом.
     -- Шагай!
     -- Я свой. -- Салах все еще надеялся перевести разговор на мирный лад.
     -- Здесь  за каждым углом свои. -- Прапорщик  говорил  насмешливо. -- И
свои же стреляют. Где  надо, там разберутся,  кто ты,  и  радуйся, что живым
ведем...
     Салах не осуждал  прапорщика  и  его солдат. Офицер, прошедший  суровую
школу войны в Афганистане, знал, как меняется психология людей, оказавшихся,
помимо своей воли, в зоне боевых действий.
     Достаточно  один раз попасть под крутой обстрел, и ты начинаешь бояться
и  ненавидеть  противника.  Один ненавидит больше, чем  боится, и становится
настоящим воином, умеющим  смотреть в  глаза опасности и не терять рассудка.
Такие либо выживают, став солдатами, либо умирают, но это всего один раз.
     Другой боится сильнее,  нежели ненавидит,  и потому обречен  умирать от
страха  каждый  раз,  когда  слышит выстрелы  или  неясные  шаги за  спиной.
Прапорщик  явно относился ко второму  типу  вояк. Тем  не менее  приходилось
учитывать, что человек с автоматом  в руках  не  имеет понятия о  презумпции
невиновности. Все остальные, у кого оружия нет, в чем-то перед ним виноваты,
чем-то ему обязаны, что-то должны.
     Если тебе испуганным голосом приказывают: "Стой!", значит, лучше  ляг и
заложи руки за голову.  Может  быть, и смягчится человек с автоматом, увидев
твой неподдельный испуг,  и помилует. Может быть, хотя такое и маловероятно.
Трусливого солдата  чужой испуг подвигает на  жестокость. И вообще  лучше не
спорить с вооруженными.
     -- Вперед!
     Крут, черт  возьми,  прапорщик. Такого бы в  роту да старшиной,  вот бы
порядки навел!  -- Салах  кхекнул,  прочищая горло, зашагал,  подталкиваемый
стволом. -- Куда вы меня?
     --А  ты  не  знаешь?--Голос  прапорщика  был полон  насмешки,  открытой
издевки: чего этому бояться, если такой умный?
     --Нет.
     -- Ах, какие вы все здесь несмышленыши! Вот запустим тебя в фильтрацию,
водичкой  ополоснем  и посмотрим, много ли  мути  сойдет. -- Уж извини, не я
порядки тут устанавливал!
     И вот -- два часа ожидания в предбаннике. Духота, запахи пота,  грязных
ног. Унылые  люди. Молчаливые. Погруженные  в  себя,  не желающие ни  с  кем
общаться. Ничего хорошего для себя не ожидающие.
     Обшарпанная дверь открылась.
     -- Мадуев.
     Он вошел в тесную, прокуренную комнату.
     Ни стула, ни табурета. Пришлось стоять.
     За столом, заваленным бумагами, сидел майор в очках и мятом камуфляжном
обмундировании. Лицо усталое, безразличное, глаза красные.
     -- Фамилия?
     -- Мадуев.
     -- Однофамилец или родственник?
     -- Кому, вам?
     --  Оставьте  шутки, Мадуев.  И не придуряйтесь. Я  имею в виду Рахмана
Мадуева.
     -- Рахмана? Он двоюродный брат.
     -- Семейка бандитов? Весьма типично. Какая нужда привела вас в Грозный?
     -- Уволился из армии. Приехал к родственникам.
     -- Ладно, примем как версию. Спрашивается: зачем? Ты же здесь не жил.
     Внезапный переход на "ты" неприятно задел Салаха.
     -- Вы, -- подсказал он терпеливо. Майор посмотрел на  него, как смотрит
человек на камень, о который споткнулся и зашиб ногу.
     -- Пошел ты! Если выйдешь отсюда благополучно, я с тобой буду  говорить
на "вы", а пока ты для меня никто.
     --  Очень приятно! --  Салах начал заводиться.  --  Мои  два ранения  в
Советской Армии! Два ордена к ним! Это все ничего?
     -- Я не Советская Армия. И не я  орденами тебя награждал. А будь у меня
такое  право, подумал бы, кого отмечать  наградами.  Ты  думаешь,  у Джохара
Дудаева нет орденов? А у Масхадова? Значит, мне их тоже называть на "вы"? Ну
уж нет! К бандитам здесь отношение однозначное.
     -- Я не бандит.
     -- Обязательно проверим. А пока ты -- обычный подозреваемый.
     -- На каком основании?
     -- На основании подозрительности. Что ты делал в зоне боевых действий?
     -- Слушай, майор! Здесь что, идет война?
     -- А ты не знаешь!
     -- Почему же о ней  не слыхал наш президент? Он  официально заявляет: в
Чечне войны нет.
     --  Хороший  вопрос.  Я тебе  предоставлю  возможность  вволю  над  ним
подумать. Посидишь недельки две-три, поразмышляешь. Договорились?
     Два  мрачных  служивых без знаков различия, в камуфляже  и бронежилетах
отвели  Салаха  к  большому  железнодорожному   пакгаузу   у  бетонированной
погрузочной площадки.
     -- Входи!
     Открылась узкая калитка в большой металлической двери.
     -- Во дела! -- Салах очумело качнул головой. -- Дома в плен попал!
     Он  вошел  в  пакгауз, прошел  в угол, осмотрелся. Взял из  кучи гнилой
соломы  несколько охапок  посуше. Натрусил  на пол и сел. За ним внимательно
наблюдали десятка два внимательных глаз. Никто не проронил ни слова.
     Салах  прилег  и  растянулся  во   весь  рост.  Усталость,  не  столько
физическая, сколько нервная, давала о себе знать ноющей тяжестью в пояснице.
Все же в момент того злополучного прыжка он стронул-таки с места позвоночные
диски. И они изредка напоминали о себе тупой пульсирующей болью.
     Из небольшой кучки  чеченцев, располагавшихся в  противоположном  углу,
напротив двери, к нему двинулся  высокий бородатый мужчина. Подошел.  Тронул
его ногу носком ботинка. Спросил по-чеченски:
     -- Ты кто?
     --  Человек. --  Салах  сел. По  всем  повадкам  подошедший был явно  с
уголовной выучкой и темным  прошлым. Чтобы вести с таким разговор на равных,
надо не показывать растерянности, всегда находиться в готовности дать отпор.
     -- Откуда ты, человек?
     --  Оттуда. --  Салах  показал на окно, забранное  решеткой.  -- Шел по
лугу. Солдаты решили, что я бык, и загнали в сарай.
     Мужчины, сидевшие в сторонке, засмеялись. Ответ им понравился.
     -- Как тебе здесь показалось?
     -- Хорошо. -- Салах постучал ладонями по соломе. -- Мягко. Тепло.
     -- Тогда лежи, отдыхай. -- Бородатый подумал и произнес слово "айкх" --
предатель. Понятие ненавистное в любом сообществе -- от  интеллигентского до
бандитского. -- Если ты предатель, пощады не будет. Понял?
     --  Хьяйн бехк сох ма акха. -- Салах ответил  небрежно. -- За свою вину
отвечай сам, на меня ее не вали.
     И лег, закрыв глаза.
     -- Гордый! --  Бородатый обращался к своим. -- Это хорошо.  Похоже, наш
человек.
     Он  отошел, и  тут же к  Салаху  приблизился  и сел  рядом  седобородый
старик.
     -- Ты откуда родом, сынок?
     Салаху снова пришлось садиться.
     -- Из Казахстана, отец.
     Старик оживился.
     -- Значит, из настоящих чеченцев? Как твоя фамилия?
     -- Мадуев.
     Сразу несколько человек приблизились к беседующим. Встали кружком.
     -- Рахман Мадуев не родственник?
     -- Брат.
     Стоявшие рядом дружно загомонили.
     -- Давно его  не видел? -- Вопрос  задал худой, явно больной  чеченец с
головой, перевязанной грязным бинтом.
     Салах не любил вести разговоры на личные темы с  людьми незнакомыми, но
в голосе спросившего он уловил нечто большее, нежели простое любопытство.
     -- Давно. Я только что приехал. Издалека.
     --  Ваттай!  --  Собеседник удивился  и всплеснул руками. -- Ну  и  ну!
Наверное, не знаешь о брате?
     -- Давно ничего не слыхал.
     -- Его схватили русские. Он взял заложников...
     Сидевшие кружком чеченцы сочувственно зацокали языками.
     -- Заложников?!  -- Салах удивился совершенно искренне.  Он никогда  не
замечал у брата преступных наклонностей. Из