Надо с  вертолетчиком  поговорить.  И
деньги потороплю.
     Русский вел себя так странно, что Рахман не успевал соображать. С одной
стороны, тот  не  повышал  голоса, не выдвигал  никаких требований, принимая
все, что требовал Рахман. С другой -- поражало его поведение: ни тени страха
в  глазах, ни попытки заискивать.  Рахман ожидал другого.  Прикидывая  в уме
операцию, он готовился ветретить человека, который будет постоянно прижимать
его ультиматумами, и поэтому заранее обдумал,  как держаться, что  отвечать.
Теперь вся  продуманная схема  не  срабатывала,  а перестраиваться  на  ходу
Рахман не умел.  Единственное, что его успокаивало, -- заложники у него  под
надзором, и любая попытка не выполнить требования обернется кровью.
     --Иди,-- Рахман махнул рукой, обозначая путь к выходу.
     --  Девочки,  пошли, --  Мацепуро  поманил  пальцем девчушек,  одна  из
которых судорожно прижимала к груди куклу.
     -- Э-э! -- подал возмущенный голос лупоглазый Язид. -- Куда?!
     -- Шахабов, ты сиди! -- Мацепуро повысил голос. -- Твое дело телячье.
     --  Постой,  девочек  я  не  пущу!  -- Рахман всем  своим видом выражал
непреклонность. -- Моим людям это не нравится.
     -- Кто здесь командир, ты или они? -- Мацепуро вернулся в глубь салона.
-- Если они, мне всех вас жаль.  Без командира даже сто человек с оружием --
не отряд. Пропадете. Бойцы воюют, командир думает.  Здесь думать  обязан ты.
Не хочешь сам думать, давай я помогу.
     --  Забирай!  --  Что-то в  рассуждениях  Мацепуро  задело Рахмана.  --
Забирай две девочки и мальчик. Иди!
     Возле машин спецназа Мацепуро  встретил Глущак. Посмотрел на командира,
на детей, которых тот привел с собой.
     -- Все в порядке?
     Глущак видел:  командир  жив, невредим, но он прекрасно знал:  во время
таких  переговоров надломы образуются не снаружи -- внутри. Поэтому хотелось
услышать, как себя чувствует полковник. Мацепуро улыбнулся.
     --  Все путем. Давай мне вертолетчика. А сам сходи к  машине. У  меня в
кейсе есть Коран. Достань и принеси.
     Пилот вертолета  капитан  Чигирик  без труда угадал  офицера в  высоком
мужчине,  к  которому  его  подвели.  Тот не  сутулился, держал спину ровно,
широко расправлял плечи, ступал, вынося ногу легко, и главное, ставил ступню
прямо, словно шел строевым шагом.
     -- Слушаю вас.
     Чигирик   мог   бы,   не   опасаясь   промашки,   назвать   собеседника
"полковником", но тот счел необходимым представиться сам.
     -- Полковник Мацепуро. Григорий Александрович.
     Чигирик по привычке отдал честь -- как-никак сам он был при погонах, но
Мацепуро удержал его руку.
     -- Не надо, обойдемся без церемоний. Вам уже объяснили задачу? Хреновая
она, если честно. Постараемся обойтись без стрельбы.
     -- Это уж как у вас выйдет. -- Чигирик не собирался кривить душой.
     Дело ему не нравилось, и он не скрывал этого.
     -- Обойдемся, если вы поможете.
     -- Как?
     -- Вам передадут две бутылки "пепси". Одну початую, вторую --  закрытую
пробкой.  Поставьте их  на  видном  месте  в кабине.  Из  открытой  пейте. В
присутствии террористов как можно чаще.
     Чигирик догадался, в чем дело.
     -- Вы их отравите?
     Мацепуро посмотрел ему прямо в глаза.
     -- Я похож на отравителя?
     -- Нет. -- Чигирик смутился.-- Однако как угадаешь?
     -- Не надо  угадывать,  капитан.  Травить я  никого не буду. И главное,
держитесь  с ними  спокойно. Погоны снимите. В  случае чего  -- скажете, что
старший лейтенант...
     -- Это нужно?
     -- Да. И помните, о вашей безопасности  я  договорюсь.  По обычаям гор.
Обязательства они не нарушат.
     Взяв у Глущака Коран, Мацепуро обнял майора за плечи.
     -- Спасибо, Федор. Мне пора возвращаться. К своим чайникам. Там жара --
как бы не закипели...

     Рахман  нервничал.  Он стоял у окна,  прикрытого  занавеской,  и  жадно
курил.  Теперь  уже он  не  смог  бы  продемонстрировать  свое  спокойствие,
вытягивая перед собой руки: пальцы, державшие  сигарету, дрожали. Пребывание
в духоте и томительное ожидание измотали боевиков.
     Мацепуро подумал: если  этих людей  сейчас  отпустить с  миром, они уже
вряд  ли согласятся  повторить подобную  авантюру. Это только  кажется,  что
стрессы изматывают тех, кто борется с террористами.  Сами бандиты нервничают
не  меньше.  Разница в том,  что трясущийся от  ярости,  брызжущий слюной  и
размахивающий  автоматом  террорист  --  это нормально,  а вот представитель
закона не может позволить себе такую роскошь -- "завестись".
     -- Скоро? -- Этот вопрос уже не волновал, а прямо-таки изводил,  терзал
боевиков.
     -- Скоро. Уже  есть вертолет. Военный. Сельхозный не дали.  Но я должен
обеспечить безопасность летчика.
     -- Хорошо, обещаю. Вертолетчика не трону. Согласен?
     -- Нет, Рахман. Скажи так: вертолетчика не трону ни я, ни мои люди.
     -- Ты что, юрист, так формулируешь?
     -- Нет, просто хочу, чтобы ты соблюдал договор.
     -- Ни я, ни мои люди вертолетчика не тронем.
     -- Хорошо. Вот Коран. Он на русском, но Книга Аллаха на любом языке его
Книга. Или ты считаешь по-другому?
     Мацепуро вытащил из кармана книгу размером в ладонь.
     -- Коран -- всегда Коран, -- согласился Рахман.
     -- Тогда смотри сюда. Видишь эти строки?  Читай за мной. "Во имя Аллаха
милостивого,  милосердного! Клянусь солнцем и его сиянием,  и месяцем, когда
он  следует за ним, и днем, когда он  его  обнаруживает, ночью, когда она за
ним  следует, и небом,  и тем,  что его построило,  и землей,  и тем, что ее
распростерло,  и  всякой  душой,  и  тем,  что  ее  устроило  и  внушило  ей
распущенность и богобоязненность, что мы не причиним вреда вертолетчику."
     Рахман с  торжественным  видом  повторил клятву.  Снял  руку  с Корана.
Улыбнулся.
     -- Ты защитил вертолетчика лучше, чем мулла.
     -- Верю.
     -- Теперь я хочу, чтобы ты нас не преследовал.
     -- Мы договорились говорить друг другу правду. Так?
     Рахман посмотрел на  Мацепуро  удивленно: какая правда  возможна,  если
имеешь дело с врагами? Однако ответил утвердительно:
     --Договорились.
     -- Тогда скажу. От тебя, Рахман Мадуев, я не отстану. Так что  готовься
к худшему. С вертолетом все будет честно: куда  скажешь, туда тебя доставят.
В воздухе огня открывать не станем. Но там, где ты окажешься, я тебя найду и
буду преследовать.  Если,  конечно,  ты  снова кого-то  не  купишь и мне  не
прикажут свернуть операцию.
     Рахман   засмеялся   нервным   смешком.   Он   понял   всю  серьезность
предупреждения, но виду подавать не хотел.
     --  Не  веришь,  командир,  что куплю?  Да?  А я куплю.  Все вокруг  --
сволочи. У меня будет миллион  баксов. Кому  покажу тысячу -- рот  раскроют.
Как крокодилы... Они тут у вас все жадные, как собаки.

15

     В тюрьмах все устроено так, чтобы человек, переступивший порог узилища,
сразу же почувствовал себя скотиной, попавшей в загон.
     Полуян, заложив руки за спину, шагал  по длинному  коридору с зелеными,
облупившимися  стенами,  с полом, выложенным красно-белой кафельной плиткой.
На полу зияли проплешины, залитые цементом, -- плитки повыпадали, и никто не
счел нужным уложить их на свои места. Проще было заляпать дыры.
     Позади заключенного, весело поигрывая резиновыми дубинками,  шагали два
коренастых краснолицых прапорщика, в которых,  как думалось Полуяну, даже на
пляже в голом виде можно было угадать тюремщиков.
     Один  из  них,  благоухая  запахами  лука,  то и дело  подавал команды:
"Прямо. Направо. Лицом к стене".
     Пока  прапорщик  гремел связкой  ключей, выбирая  нужный, Полуян  успел
заметить, что у  стража -- обвислые  щеки, седые  виски  и узловатые пальцы,
пораженные какой-то кожной болезнью.
     Дверные петли давно не смазывались. Когда  старший конвоя потянул ручку
двери  на  себя,  металл противно  завизжал. Полуян вошел  в камеру,  воздух
оказался еще более густым, чем в коридоре, -- воняло острым мужицким потом и
газами.  Букет  тюремных ароматов включал в себя и запахи параши --  тяжелой
железной бадьи, служившей для маленьких нужд больших преступников.
     Полуян был уверен: как в  любом загоне, где собраны звери разных пород,
ему  сразу  же постараются определить подчиненную роль,  чтобы он  привык  к
своему положению и не рыпался. К такому приему Полуян  был готов. Много  раз
он видел проявления  тюремных  нравов в кинофильмах, читал о них в  книгах и
никогда не воспринимал это как нечто "опереточное". Тюрьма  -- темный лес, в
котором сохранить  свою  честь  и  порядочность  трудно,  если  подчиняешься
сильным.
     Едва дверь за ним закрылась, с верхних нар сполз небритый тип с круглой
мордой и сопливым  носом. Он приблизился  к  Полуяну,  выставив  вперед  два
пальца "козой", как бы пугая новичка.
     -- Ты кто такой?
     Из его рта потянуло гнилым запахом. Полуян понял, что  перед ним далеко
не  самый  большой  "авторитет"  криминальной  компании.  Паханы  обычно  не
опускаются до  мелкого  шантажа и запугивания. Перед ним обычный "шестерка",
придурок, играющий роль привратника в этой клоаке.
     --  Слушай  ты, Сопля!  Со мной у  тебя, как в кино,  не получится. Там
ногой  десять раз  по башке врезают,  а драка  продолжается. Мне одного раза
хватит. Не веришь? --  Он говорил это не столько для  типа, которого  назвал
Соплей, сколько для сведения тех, кто наблюдал за происходившим с нар.
     В следующее мгновение Полуян схватил Соплю за  лацканы куртки, притянул
к себе. Затем едва заметным движением руки  толкнул его от себя. Сопля кулем
осел на пол и опрокинулся на спину.
     С нар легко соскочил высокий черноусый красавец с типичным лицом абрека
Кавказских  гор. Подошел к  Сопле, ткнул его носком ботинка в бок. Тот был в
полной отключке.
     -- Ай,  молодец! -- Абрек протянул  руку. Полуян подал свою, на  всякий
случай приготовившись к неожиданному рывку.
     Абрек пожал его руку, но агрессивных намерений не проявлял.
     -- Люблю, когда работают чисто. Клянусь, без обмана. Ты десантник?
     -- Морская пехота.
     -- Значит, полковник.
     --  Нет, подполковник. -- Полуян не любил  такого рода закидоны: звание
есть звание,  и он  не  новоявленный казак, чтобы лепить  себе  звездочки на
погоны по собственному желанию.
     -- Не  спорь. Там,  -- абрек махнул рукой в сторону окна, -- ты  можешь
быть кем угодно. Здесь будешь полковник.
     Полуян  понял: его приняли в этот изолированный  мирок и по  неписаному
закону пометили кличкой. Спорить -- что дуть против ветра.
     Черноусый ухмыльнулся.
     -- Какая статья?
     Полуян махнул рукой.
     -- Все равно ты не знаешь.
     -- Скажи.
     -- Двести тридцать восьмая.
     -- Э, Тэтэ, иди сюда. Ты слыхал, двести тридцать восемь?
     Что-то в голосе абрека не понравилось Полуяну. Он сделал полшага назад,
прижался  спиной  к  сырой  склизкой   стене.  На  всякий  случай.  Показная
доброжелательность кавказца его не обманывала.
     Он  знал:  при   любых  обстоятельствах  надо  быть  готовым   отразить
нападение. На него могли налететь с одной лишь корыстью -- "обломать новичку
рога", научить уважать "авторитетов", отбить охоту к сопротивлению.
     С нар спрыгнул  и вразвалочку  подошел  к  беседовавшим  второй  абрек,
ростом пониже первого и, похоже, пониже его рангом. Он был раздет до  пояса.
Демонстративно поигрывал мускулатурой.
     Если  начнется драка, решил Полуян, надо первым ударом выключать именно
этого  -- Тэтэ. Он  покрепче, значит, опасней  первого. Коли  его  "выбить",
дальше все пойдет проще.
     -- Двести тридцат восем? Я такой не слыхал, Вадуд.
     -- Я  же говорил,  -- с  усмешкой заметил  Полуян. -- С  такой здесь не
сидят.
     -- Мы узнаем, -- сказал первый абрек, которого, как понял Полуян, звали
Вадудом.  -- Сейчас узнаем. -- Абрек повернулся к нарам. --  Эй, Юрист!  Иди
сюда.
     С нижней  полки сполз  пузатенький лысый мужичок с  бегающими  мышиными
глазками.
     -- Юрист, что такое двести тридцать восьмая? -- Вадуд приставил к груди
лысого палец. -- Объясни толково.
     -- Неповиновение. Отказ выполнять военный приказ.
     -- Ты какой приказ не выполнил?
     -- Военный, -- улыбнулся Полуян. -- Не все ли равно, какой именно?
     -- Ладно, мы все узнаем. Теперь пошли, покажу тебе место.  Хорошее, как
у меня.

     Лопасти  винта медленно раскручивались.  Легкая зыбь  бежала по  щетине
сухой травы.
     Рахман захлопнул дверь.
     Несущий  винт,  сверкая  клинками  лопастей,  со  звоном рубил  горячий
воздух.
     -- Все, поехали! -- Рахман хлопнул вертолетчика по плечу.
     Боевики загоготали, довольные своим  уменьем шутить, довольные добычей.
Первая -- самая трудная -- часть их плана прошла успешно. Даже с плюсом.
     Рахман взял двухлитровую бутылку "пепси".
     -- Это что?
     --  Поставь  на место!  --  сказал  Чигирик  отрывисто,  будто  команду
подавал.
     Рахман засмеялся.
     -- Частная собственность, да? Уважаю.
     -- Да, частная собственность. Сыну купил, не тебе.
     Рахман  поставил  бутылку  на  место и  сходил к  чемодану  с деньгами.
Открыл,  небрежно выдернул из  пачки сотенную  бумажку.  Вернулся  к пилоту.
Потянул купюру.
     -- Возьми. Купишь сыну сто бутылок. Эту я забираю.
     Он крутанул пробку. Жидкость зашипела,  обостряя жажду. Рахман приложил
горлышко ко рту. Сделал  несколько жадных глотков. Вытер губы ладонью. Вышел
к своим.
     -- Кто хочет пить?
     Пить хотели все. Один за другим боевики прикладывались к бутылке.
     Чигирик  сосредоточенно  держал курс  на северо-восток  Чечни,  к озеру
Будары. В какой-то момент он обернулся и  увидел, что боевики,  успокоились,
застыв в нелепых позах.
     Чигирик  утопил  кнопку  на ручке  управления.  Вышел  на радиообмен  с
вертолетами сопровождения.
     -- "Рапира", "Рапира", я "Щит". Как слышите?
     -- "Щит", я "Рапира". Слышу отлично. Что у вас?
     -- "Рапира", не могу сказать точно. Но веселые ребята успокоились.
     --  "Щит", срочное  приземление. Срочное! Мы тут  же  подсядем  к  вам.
"Щит", как понял? Иди на приземление.
     Ровно  три  минуты ушло на  то, чтобы возле  севшего в  степи вертолета
опустились два других винтокрыла.
     Крепкие мужики  в  круглых шлемах-"глобусах", в тяжелых бронежилетах, с
автоматами "вал", удобными и скорострельными, выскакивали на землю  и бежали
к "Мишке" Чигирика.
     Последним,  высадившимся  вместе  с  группой  захвата,   был  полковник
Мацепуро.

     Рахман открыл глаза и увидел склонившегося над ним человека, то и  дело
терявшего четкость очертаний.  Лицо его показалось  знакомым. Мадуев облизал
сухие губы. Вздохнул горестно.
     -- Ты нехороший человек, переговорщик. Нехороший. Ты меня обманул.
     Мацепуро встряхнул боевика за плечи, помогая ему вернуться к жизни.
     -- Нет, Мадуев, я тебя не обманывал. Перехитрил -- другое дело.
     Мацепуро отошел от террориста. Приблизился к Глущаку.
     -- Федя, у тебя есть "горючее"? Надо "растормозиться".
     -- "Смирновская", "Жириновка", "Брынцаловка". Что тебе?
     -- Только не политическое. Лучше уж самопальной, что твой батя гонит.
     Глущак принес заветный чемоданчик, достал алюминиевую фляжку и налил до
краев  граненый  стакан. Мацепуро осторожно принял его и выпил  легко, точно
воду. Глубоко выдохнул и вернул стакан майору.
     -- Все, ребята! По коням. Поскакали!
     Три вертолета разом взлетели в воздух.

17

     --  Дайте  грешнику в  юность  обратный  билет, я  сполна  заплатил  за
дорогу...
     Тяжеловес,  лежавший  на   верхних  нарах  у  окна,   вполголоса  тянул
незатейливую песню. Но даже от  этого полузвука по  камере  плыл  гул, будто
барабан ухал в бочке.
     -- Топтыгин! -- взмолился кто-то с нижнего яруса, обращаясь к певцу. --
Будь другом, дай поспать.
     "А ведь и в тюрьме можно жить, -- подумал Полуян. -- И потолковать есть
с  кем. И суждения у людей здесь по всем  вопросам прямые,  честные. Кто что
думает, так и глаголет. Баланда -- говно. Законы российские -- погань. Менты
--  шкуры.  Прокуроры  -- цепные  псы.  И  тому, кто  говорит такое, ртов не
заткнешь,  срок  не прибавишь.  Это  просто  чудо.  Вольница  за  решетками!
Вольница потому, что люди уже от всего избавлены и терять им нечего".
     В камере разговоры  велись  без перерывов. Неторопливые, философские. И
люди проявлялись в  своих словах, в суждениях интересно и полно.  Чаще всего
Полуян беседовал с  чеченцем Вадудом. Однажды Полуян  задал дурацкий вопрос,
который его всерьез интриговал.
     -- Вадуд, ты вор в законе?
     Чеченец весело засмеялся. Вытер слезу, накатившую на глаза.
     -- Ты веришь, что здесь  есть такие? Не обманывай себя.  Сегодня воры в
законе  --  члены  правительства, чиновники всякие.  Им  воровать  позволяет
закон. А я просто честный вор.
     -- За что же ты сидишь?
     -- По ошибке. Когда меня сажали, то думали, я не знаю, что такое закон.
А я знаю.  Закон --  бумажка. Он  слов не понимает. Понимают слова люди. Они
могут посадить и выпустить, а закон будет молчать.
     -- Почему тогда сидишь?
     -- Хороший вопрос, дорогой. Моя беда -- попался плохой прокурор. Дурак.
Ему предлагали деньги -- не взял. Разве умный? Очень глупый. Я скоро выхожу,
а он уже не работает. Заменили умным.
     -- Считаешь, умный тебе поможет?
     --  Почему  считаю?  Уже  помог.  Он умеет  считать  лимоны.  --  Вадуд
засмеялся, довольный  своим остроумием. --  Мы  ему привезли целый ящик.  Он
взял. Теперь сам придет дверь открывать.

     Скрипучая дверь камеры, открываясь, каждый  раз  возвещала  сидельцам о
начале нового  действия  в  их унылой однообразной  жизни. Полуян  от  этого
скрипа не  ждал для себя ничего  особенного: неутомимый Трескун уже завершил
следствие и составил психологический портрет  преступника.  Оставалось ждать
суда и гадать, сколько тебе припаяют от щедрой души закона.
     Тем  не  менее один  из скрипов, царапнувший по  нервам,  как  ножом по
стеклу, поверг Полковника в удивление.
     -- Полуян, на свидание!
     Мысль  мгновенно  просчитывала  возможные варианты.  Пришли сослуживцы?
Кто-то из командиров? Жена?
     Полуян тут же отвергал предположения.
     Для сослуживцев, даже если кто-то из них понимал его правоту, общение с
человеком, который  помечен  клеймом уголовника -- дело  небезопасное. Такая
встреча   будет  расценена   начальниками  как  вызов,  как  бунт  со  всеми
вытекающими последствиями. Нет, к нему они не придут.
     Командиры, которые  уже сказали свое  слово о нем,  как  о  возмутителе
законных порядков, приносить ему сочувствия не будут.
     Жена? Такое вообще невероятно.
     В комнате для свиданий, такой же унылой, как и все остальное в казенном
доме, Полуян увидел  Клавдию  Ивановну Рудину,  свою соседку  по офицерскому
бараку. Она поселилась там за год до приезда четы Полуянов вместе с мужем --
майором,  командиром  роты  морской  разведки. Майор  погиб  при  катастрофе
флотского вертолета, а Клавдия  Ивановна, прекрасный врач-терапевт, осталась
в поселке и приняла на свои плечи фельдшерско-акушерский пункт.
     -- Клавдия Ивановна! Милая! Какими судьбами?!
     Рудина  поняла, что  в данном  случае  "милая"  не несло в себе особого
смысла, но все равно испытала приятное чувство.
     -- Вот, решила вас навестить.
     -- Как вам удалось добиться свидания?
     -- Все очень просто. Попросила разрешение в прокуратуре. Я  вам напекла
пирожков.  С капустой. -- Клавдия Ивановна улыбнулась. --  Вы  здесь  газеты
читаете?
     Полуян усмехнулся.
     -- Не запрещают, но и не дают.
     -- Я пирожки и снедь завернула в газеты. Почитайте.
     -- Обязательно.
     -- Как вы себя чувствуете?
     -- Словно ребенок, которого бросили родители. -- Он виновато улыбнулся.
     Рудина протянула через стол руку.
     -- Дайте вашу. Надеюсь, это не нарушит порядков острога?
     Прапорщик, сидевший у двери, отвернул