ся.
     Предложение показалось Полуяну слишком сентиментальным, опереточным, но
он выполнил просьбу. Его пальцы ощутили мягкое теплое пожатие. Внезапно  для
самого себя  он понял: в  него  жаркой волной потекла живая, трепетная сила.
Это оказалось столь неожиданным, что он замер  в удивлении. Возникло желание
закрыть  глаза, раствориться  в  неизъяснимом  блаженстве. Клавдия  Ивановна
спокойно улыбалась.
     -- Вам лучше? Вы успокоились?
     Полуян вздрогнул. Оказывается, он уже успел закрыть глаза и на какой-то
миг выпал из реальности.
     --  У  нас  совсем  немного  времени,   Игорь   Васильевич.  Поэтому  я
телеграфно. В газетах, которые принесла, материалы о вашей истории. О  вашем
поступке  и  аресте  сообщило также  московское  радио.  Комитет  солдатских
матерей проводит  в Москве пикетирование Белого дома. Женщины требуют вашего
освобождения и прекращения войны. У меня скопилось уже более двухсот писем в
ваш адрес.
     Полуяна известие ошеломило. Он и представить не мог, что кто-то  помнит
о нем и заботится.
     -- Почему вы не сказали об этом сразу?
     Клавдия Ивановна дружески улыбнулась.
     --  Мне приятно было  помолчать с вами. И потом --  хотелось,  чтобы вы
успокоились, пришли в себя.
     -- А что в гарнизоне?
     -- Все  хорошо.  Приезжала  московская  комиссия. Отправку батальона  в
Чечню задержали. Организована боевая учеба...
     -- Откуда обо мне стало известно прессе?
     -- Какая разница, Игорь Васильевич? Нашлись люди, сообщили в газеты.
     Полуян посмотрел  на Рудину и вдруг понял все, о чем она не  собиралась
ему говорить.
     -- Клавдия Ивановна! Милая! Это вы!
     Теперь слово "милая" прозвучало иначе, чем в начале их беседы.
     Прапорщик, сидевший в стороне, поднялся.
     -- Свидание окончено.
     Клавдия Ивановна протянула руку.
     -- До встречи,  Игорь Васильевич. Главное  для  вас сейчас -- выдержать
экзекуцию. И еще.  Учтите,  что во время  суда трибунал будут  пикетировать.
Солдатские матери. Семьи погибших в Чечне...
     Прапорщик, провожавший  Полуяна в  камеру, загремел у двери ключами.  И
вдруг глухо проговорил:
     --  Вы хороший человек, товарищ подполковник. Вот у меня сына  забрили.
Боюсь, на убой погонят...
     В камере пирожки и газеты пошли нарасхват.
     С интересом принялся за газеты Вадуд. Он читал вслух то, что привлекало
его  внимание,  и тут же  комментировал.  Начал  с "Правды".  Эта  газета  в
застенки не попадала и потому оказалась самой интересной.
     --  Э,  Тэтэ, послушай. "Группа террористов во главе  с  ранее  судимым
Рахманом  Мадуевым  захватила  автобус,  объявив   пассажиров   заложниками.
Благодаря  умелым  действиям  антитеррористических  подразделений  заложники
освобождены, террористы задержаны. Против террористов  возбуждено  уголовное
дело".
     -- Мадуев? --  Тэтэ  оживился.  --  Рахман? Так мы  его  знаем,  Вадуд.
Помнишь?
     -- Потому и прочитал тебе. В школе его звали Маду...
     Полуян, окунувшись в полудрему, к чужому разговору не прислушивался. Но
слово "Маду" он услыхал. И оно разбудило неожиданное воспоминание.
     Маду -- так в военном училище звали его друга.

18

     Маду...  Рослый,  крепко сложенный  курсант-чеченец  Салах  Мадуев  был
прекрасным  гимнастом,  крутил  на  перекладине  "солнышко",   пробегал   за
одиннадцать  секунд стометровку, вверх прыгал  на метр  девяносто, вниз -- с
двенадцати тысяч метров. Железный мужик. "Десантура", одним словом.
     Кровати Полуяна и  Салаха в казарме стояли рядом, но друзьями они стали
не сразу. По-настоящему их побратала кровь, которая не пролилась.
     Шли учебные прыжки  на  точность приземления  на  летном  поле училища.
Полуян  в  порядке,  определенном  командиром,  скакнул   в  бездну  первым.
Приземлился не очень точно -- в полуметре от центра мишени.
     Расцепил замки, снял парашют и глянул вверх -- кто там летит за ним?
     Глянул  и замер в оцепенении.  Вниз падал  десантник со "схлопнувшимся"
парашютом. То летел навстречу гибели Салах  Мадуев. Он несся  вниз, раскинув
руки, а за ним кишкой тянулся бесполезный живому человеку шелковый хвост.
     -- Стол! --  Полуян впервые в жизни  ощутил в себе командирскую строгую
волю. Голос его прозвучал  в напряженной  тишине громко  и властно. И сразу,
как ни странно, ему  подчинились даже двое офицеров, стоявших рядом. Замысел
курсанта третьего курса поняли сразу все.
     "Стол"  -- длинное  брезентовое полотнище, которое расстилали на  земле
для укладки  парашютов, -- мог  смягчить  удар падения. Пожарники натягивают
брезент, чтобы кто-то мог выпрыгнуть на него из  окон горящего  дома. Почему
же нельзя попробовать этот метод в данном случае?
     Два десятка рук подхватили  стол, растянули, бросились  с ним  бежать к
месту, куда падал парашютист.
     Говорят, что  многие  люди,  оказавшиеся  в положении Салаха, достигают
земли уже  мертвыми.  Сознание неизбежной гибели парализует чувства и  волю.
Сердце не выдерживает ужаса. И... останавливается.
     Салаху не на что было надеяться,  но  он ни  на миг  не закрывал глаза.
Ветер  бил в  лицо,  свистел  в  ушах.  Земля,  огромная  и  зеленая, быстро
набегала, покачиваясь из стороны в сторону.
     Салах вдруг заметил людей, бежавших по полю к месту, куда его несло. Он
увидел полотнище, которое тащили  товарищи. И  понял, что собираются сделать
ребята.  Понял и стал  помогать  им, движениями  рук и ног корректируя точку
падения.
     Он  угодил  точно  в  середину  туго  растянутого "стола". Правая  нога
пробила  жесткую ткань. Удар опрокинул Салаха на спину. Несколько курсантов,
старательно растягивавших брезент, пообломали ногти, но полотнища  из рук не
выпустили.
     -- Во, блин! -- Салах ошарашенно глядел на товарищей. -- Ну, я прыгнул,
ребята!

     Прямо из училища Полуяна  и Салаха  Мадуева направили  в  Туркестанский
военный  округ. И после краткосрочной прожарки на  каракумском солнце  обоих
отправили  командирами взводов  в Афганистан. Там в  одном  из рейдов  Салах
отдал долг приятелю.
     Два взвода -- старшим  группы назначили  Полуяна --  получили задание в
пешем порядке перевалить через  скалистый  хребет  Сейяхкерм и усилить роту,
державшую скальный проход.
     Ночь первого дня пути застала  взводы в горах. Устроились на ночевку на
голых  камнях.  Утром  Полуян  пробудился от холода, открыл  глаза.  Над ним
стояло  небо,  усыпанное угасающими звездами. Ветер,  обдувая лицо,  шевелил
волосы и путался в усах,  отчего  все время хотелось чихнуть. Полуян облизал
губы,  обожженные  солнцем,  и ощутил  соль,  выступившую на  верхней  губе.
Хотелось пить.
     Он  присел, обхватив  колени руками, огляделся.  Его  солдаты лежали на
камнях, образовав  нечто  вроде ритуального  круга. Каждый  заранее лег так,
чтобы  при  нужде создавалась  позиция, пригодная  для  круговой обороны.  У
гребня,  скрываясь в  тени  утеса,  маячил часовой.  По  фигуре Полуян узнал
ефрейтора Божкова. Одобрительно подумал, сколь  удачно назначил человека  на
последний,  самый  трудный  этап караула.  Божков -- мужик  двужильный,  как
телефонный провод: тонкий, а порвать не порвешь -- основа стальная.
     Взяв автомат и  махнув  рукой часовому,  чтобы не  беспокоился,  Полуян
двинулся вверх  по крутому хрусткому склону. Тревожить людей, будить Мадуева
не стал. Знал, как дорога  каждая минута сна,  выпадающая ненароком солдату.
Ведь спят-то они вполглаза.
     Из-за  далеких хребтов  сочился бледный свет. Туман  в  лощинах  быстро
редел,  расползался  клочьями.  Постепенно  все   явственнее  прочерчивались
контуры   каменных  утесов,   седловина  между  ними.   Небо  распахивалось,
раскрывалось над миром новым днем войны.
     Чем  выше поднимался Полуян,  тем  шире  становился  обзор.  От камней,
остудившихся за ночь, тянуло холодком.
     Взобравшись  к седловине, Полуян залег и  достал  бинокль. Приближенный
мощной  оптикой,  дальний склон словно  надвинулся  на него тяжелой  массой.
Круча взмывала рыжими  уступами, которые  вырубили в скалах  ветры  и резкие
перепады  температур.  За  дальним  гребнем  вздымались хрустальные  вершины
могучего Гиндукуша.
     Внизу, метрах в сорока ниже того места, где лежал  Полуян, темнела чаша
родника,  обвалованная  камнями.  Желание  напиться  стало  нестерпимым.  Не
обнаружив ничего подозрительного,  Полуян  спустился к источнику.  На всякий
случай держал автомат наизготовку.
     Сначала  Полуян заметил  темное пятно под  кустом терновника. Пятно  по
цвету  отличалось от грунта вокруг.  Подойдя к кусту, Полуян присел  и начал
принюхиваться.  Запах  табака,   который  он  поначалу  ощутил  как   слабое
дуновение, вдруг стал гуще и резче. Приглядевшись, Полуян заметил под кустом
белое  пятнышко, светившееся под колючей ветвью. Вынул нож,  ткнул лезвием в
землю и выковырнул  недокуренную сигарету  с  золотистой каемкой на фильтре.
Теперь Полуян  понял и значение  темного  пятна  у  куста.  Кто-то, куривший
европейские сигареты, топтался на камнях, справляя малую нужду.
     Стараясь ничем себя не  обнаружить, Полуян ушел за  гребень. Он даже не
попробовал воды,  которая  так  соблазнительно  журчала  в чистом каменистом
ложе.
     Солдаты  поднялись по команде  мгновенно.  Без  шума  и  разговоров. Не
туристы -- разведчики,  тени  гор. Выглядели  все  достаточно свежими -- сон
стряхнул усталость, разбудив в каждом свирепый голод и желание двигаться.
     -- Завтракать некогда. Пожуйте галеты. Проверьте оружие.
     Подошел Салах. Полуян рассказал о следах, обнаруженных за гребнем.
     -- Нужно послать разведку, -- предложил Салах.
     -- Сержант Рогов, рядовой Прошин. -- Полуян взглянул  на  часы. -- Ждем
через двадцать  минут. Всем  остальным занять позицию на  гребне.  Головы не
высовывать.
     Разведчики вернулись раньше -- через пятнадцать минут.
     --  В лощине, метрах  в двухстах  от родника,  --  душманы, --  доложил
Рогов. -- Семь человек. Охраняют груз.  Все сидят у костра,  метрах в сорока
от  склада.  Видимо,  ждут  караван  или  носильщиков.  Греют  еду. Судя  по
поведению, не торопятся. Значит, караван не скоро.
     -- Что будем делать? -- Салах смотрел на Полуяна, ожидая его решения.
     -- Их  семеро. Мы пойдем пятью  парами.  С охватом. -- И когда  солдаты
приготовились, Полуян подал команду: -- Двинули!
     Миновав  перевал,  вместе  с  Салахом добрались до каменистой  зубчатой
гребенки, которая надежно прикрывала тех, кто находился в лощине.
     Отыскав  удобное  место,  Полуян  глянул вниз и сразу же  увидел  груз,
который покрывала зеленая  прорезиненная  накидка  в коричневых  камуфляжных
пятнах. Никого рядом не было. Моджахеды полагали, что  в этих  местах никто,
кроме них, не может оказаться.
     Полуян глянул на Салаха --  тот залег,  приготовившись к  бою, -- и  по
склону крадучись приблизился к складу. Никого рядом не  было. Отогнув полог,
заглянул под него. Тесно сдвинутые на камнях лежали тюки, обшитые парусиной.
На  тюках  чернели  иероглифы китайской  маркировки.  И  тянуло  сладковатым
конопляным духом.
     -- Вот зараза, -- прошептал Полуян. -- Наркота...
     За спиной хрустнули камни и раздался негромкий голос:
     -- Салам!
     Мысли работали четко, телеграфно.
     Салах стрелять не может -- сорвется  вся операция. Прыжком не достанет.
Моджахед -- мужик смелый  и опытный. Стрелять не хочет, раз не  сделал этого
сразу. И  нож не воткнет -- русский  ему  нужен живым. Так он  дороже стоит.
Будет брать захватом сзади.
     Полуян глянул из-под руки  и увидел ноги "духа" в  потрепанных  кедах и
серых  брюках,  едва  прикрывавших   щиколотки.   И  приготовился  к  броску
противника через плечо. Но он еще  не владел тогда в совершенстве всеми теми
приемами, которые через два-три года  станут навыками. И не успел. А сильный
и гибкий, как барс, моджахед метнулся к нему, кинув жилистые руки к горлу.
     Он оказался  в самом  деле очень силен, и хватка была  мощной,  но руки
моджахеда  вдруг  словно  ослабли, разжались  пальцы,  а  Полуян теперь  без
особого труда оттолкнул от себя противника, со странным  вздохом  осевшего и
повалившегося на камни.
     Только  теперь  понял  он,  что  произошло.  Это  Салах  сумел  таки  в
совершенно невероятном, стремительном прыжке одолеть расстояние до афганца и
вонзить ему нож под лопатку...
     Друзья  молча  переглянулись  и  бросились туда,  откуда  тянуло дымком
костра.
     Бивак  моджахедов  располагался в полусотне  метров от склада,  ниже по
склону. Огромная скала, нависающая над ровной площадкой, закрывала небольшой
пятачок  от  ветров.  Судя  по  всему,  "амер"  --  командир  моджахедов  --
понадеялся на то, что уже рассвело, поэтому снял посты. И лагерь остался без
охраны. Двое бородачей, склонившись  над костром, готовили завтрак. Еще двое
стояли у лобастого камня, на котором расстелили топографическую карту. Они о
чем-то  беседовали.  При этом  молодой  поджарый  мужчина  --  скорее  всего
командир  -- то  и  дело  листал  блокнот, заглядывая  в записи. Подумалось:
группа  не  местная,  пришлая.  Обычно моджахеды не пользовались  картами --
знали  свои  земли с  детских  лет. Автоматы  стояли рядом,  у валуна.  Было
очевидно: гостей здесь не ждали.
     Салах  поднял вверх  пятерню и еще один  палец  --  показывал,  сколько
моджахедов насчитал со своей  стороны. Полуян сделал  отмашку,  подтверждая,
что все понял.
     Автоматная очередь всполошила моджахедов.  Они  разом залегли. Казалось
бы, все  должны были повернуться фронтом к месту, откуда прозвучала очередь.
Однако группа состояла не из новичков, и  они заняли круговую оборону. И все
же  пробел  в  тактической  подготовке их  командира  сыграл на  руку группе
Полуяна. Бивак  расположился  в естественной каменной чаше, и моджахеды были
на  виду у тех, кто  занял  позиции выше  по склонам.  Беспечность оказалась
губительной...
     Бой  окончился  быстро. Его завершили  подоспевшие на  подмогу солдаты.
Стихла ожесточенная пальба. На поляне пахло горелой ватой.
     Из-за  хребта, величаво распластав  крылья,  выплыл гриф-стервятник. Он
парил  в недосягаемой высоте, ожидая, когда люди покинут поле  боя.  Птицы в
этих горах  давно усвоили: там, где  гремят выстрелы, возникает  возможность
попировать.

     Полуян посмотрел на Вадуда.
     -- Вы о Мадуеве говорили. Как его звать?
     -- Рахман. Ты что, знал такого?
     -- Нет, такого не знал.
     На том тема была закрыта.

19

     Скрип двери принес Полковнику очередную новость.
     -- Полуян, на допрос!
     --  Э,  Полковник, опять  тебя  крестный  мочалить  собрался? --  Вадуд
возмущался искренне. -- Вот сволочь поганая!
     В камере для допросов Полуяна ждал прокурор флота полковник Щеглов.
     Грохнула, закрываясь, тяжелая дверь.
     -- Садитесь, Игорь Васильевич.
     Полковник открыл  атташе-кейс. Вытащил  газету. Постелил  на  стол.  На
газету поставил бутылку водки и два алюминиевых стаканчика.
     Полуян с недоумением  следил за  действиями полковника.  Столкнувшись с
демократическим правосудием, он понял: провокации можно ждать откуда угодно.
Полковник, должно быть, угадал его мысли. Сказал глухо, скорбным голосом:
     -- Ты  извини, Полуян. У  меня  большое горе. И поделиться не с  кем. С
хорошим мужиком, имею в виду. Жена только плачет.
     Полуян  промолчал,  не понимая,  почему именно  с  ним  прокурор  решил
поделиться своим горем. А тот между тем продолжал:
     -- Сына у меня убили. Лейтенанта. В Чечне. Под  каким-то Урус-Мартаном.
-- И,  словно испугавшись, что его перебьют,  торопливо стал  объяснять:  --
Двух месяцев не  прослужил парень.  И не нашлось рядом командира вроде тебя.
Не нашлось.  Я и  раньше понимал твою правоту.  Давай выпьем  за тебя,  если
позволишь. Уже вторую -- за сына...
     Щеглов откупорил бутылку.
     -- Так выпьем?
     -- Сначала за сына.
     Они выпили молча, глядя друг другу в глаза. Полуян заметил, как по щеке
полковника  скатилась слеза. Стало до боли жаль  этого человека, но выразить
сочувствие после первой  рюмки, выпитой за упокой, не позволял обычай. После
того, как выпили по третьей, Полуян спросил:
     -- Если честно, сколько мне влепят?
     --  Если  честно,  не  знаю.  --  Щеглов не  хотел  лицемерить.  --  Но
постараюсь помочь...
     --  Гору  руками  не  сдвинешь,  как  ни  старайся.  --  Полуян  горько
усмехнулся.
     "Еще какую  гору",  --  подумал Щеглов,  но  промолчал. Рассказывать  о
тайнах своего "цеха" он не собирался.
     -- Почему ты отказался от адвоката?
     -- Мне будет неприятно, если кто-то станет доказывать мою невиновность.
Я совершил преступление и готов за него ответить сам. Без посредников.
     -- Все же зря. Адвокат...
     -- Не надо, полковник. Я прекрасно понимаю: судьи придут на заседание с
готовым  решением. Или  может быть  иначе? На  хрена тогда нужен государству
суд, если он будет молоть не тем помолом, какой ему заказывают?
     "А он, оказывается, действительно все понимает", -- подумал Щеглов.
     Полуяну  повезло:  память о потерянном сыне подвигла  Щеглова встать на
защиту офицера, обреченного начальством претерпеть скорый суд и расправу.

     Полуяна освободили из-под стражи прямо в зале  заседаний  суда. Изменив
подсудимому   инкриминируемую  ему   статью  238   "Неповиновение"  на   239
"Неисполнение приказа", судьи  вынесли подсудимому наказание в  виде лишения
свободы сроком  на  один год. И тут же было объявлено, что подсудимый Полуян
подпадает под указ об амнистии и подлежит освобождению.
     Такой  исход   процесса  удивил  многих.  Кое-кто   даже  подумал,  что
наконец-то  суды  стали  проявлять  в  решениях  самостоятельность.  Но  все
обстояло куда проще. Шум вокруг дела Полуяна в средствах массовой информации
подхватила  зарубежная  пресса.  Это  вызвало  беспокойство  в  Министерстве
иностранных дел. В  адрес президента  пошла  записка,  в которой  излагались
возможные   осложнения   в  отношениях   России  с  Западом.   Короче,  суду
порекомендовали из Москвы спустить дело на тормозах. Что и было сделано.
     Клавдия Ивановна с  букетом цветов, в окружении представителей Комитета
солдатских матерей встретила Полуяна у выхода  из суда -- в зал заседаний по
решению председателя никого не пускали.
     Когда они остались одни, Клавдия Ивановна передала ему толстенную пачку
писем, перевязанную суровой ниткой. Полуян взял верхнее с  обратным адресом:
"Тверь.  Почтамт. До востребования.  Зеркаловой".  Разорвал  конверт. Письмо
было кратким.
     "Уважаемый Игорь Васильевич!
     Сообщаю  вам, что развод  между  нами  оформлен  юридически. Вы  теперь
свободны.  Во  всяком  случае,  от  меня. Как поступит  с  вами  закон, меня
интересует мало. Да, вы теперь знаменитость. Но та, которая будет носить вам
передачи, горя нахлебается. Уж я-то знаю и ей не завидую. Прощай. Не пиши.
     Теперь уже не ваша Валентина".
     Полуян скомкал  письмо,  глянул  по сторонам и швырнул  комок  бумаги в
мусорный ящик на углу улицы. Попал. Посмотрел на Рудину.
     -- А я, Клавдия Ивановна, решил возвращаться в отчий дом. На родину.
     -- И где он у вас? -- спросила она с печалью.
     --  Отчий-то  дом?  В  станице  Ковыльной. На юге. В степи.  -- И вдруг
спросил: -- Клавдия Ивановна, вы бы поехали со мной?
     -- Это предложение? -- Она посмотрела ему в глаза.
     -- Точно.
     -- Да, -- ответила она тихо, но твердо.
     -- Тогда сейчас возвращайтесь в гарнизон. Увольняйтесь. Собирайте вещи.
Пакуйте. Я приеду на место и сразу дам телеграмму.
     Она протянула ему руку.
     Он прижал ее к губам.


 * ЧАСТЬ ВТОРАЯ. БЛОКПОСТ, 1995 *


     Поселение горцев -- это аул.
     Дурчин-аул, например, всего лишь несколько домов в распадке над речкой,
бегущей  среди могучих гор,  А  вот  аул Дарго протянулся более  чем на пять
километров  вниз от  горы Ахмет-Ирзау  до  места слияния речки  Бенойяссы  с