ика
мне не подскажет - в каком направлении идти. Надо было спросить у Марата
или Степана, но у меня просто не хватило на это ума.
   - Ладно, пока пойду вдоль берега, - решил я. - Может, куда выйду?! Но
сначала надо высохнуть...
   Я лег на теплый песок, повернулся  на  бок.  Все  равно  было  как-то
неприятно в мокрой одежде. Я встал, разделся догола, -  только  часы  на
руке оставил - и, разложив одежду на песке, прилег рядом и  ощутил  себя
хозяином огромного нудистского пляжа.

Глава 21

   Проснулся от жары.  В  перегретой  солнцем  голове  медленно  бродили
словно сплавившиеся мысли. Это было похоже на тепловой удар. Я дотянулся
до футболки и набросил ее на голову. Одежда  моя  полностью  высохла.  Я
встряхнул джинсы, и песок легко с них осыпался. Но представить себе, что
в такую жару я надеваю джинсы, было трудно. Посмотрел на  солнце  -  оно
висело почти по центру неба.
   Посмотрел на часы и увидел под стеклом воду, под которой обе  стрелки
застыли на девяти утра - времени моей высадки на этот берег.
   "Ну вот, - подумал, - приближаюсь к условиям Робинзона..."
   Постепенно моя голова, покрытая  футболкой,  остыла,  и  мысли  снова
приобрели прочитываемую форму и размеренный ритм. Я собрал всю одежду  в
рюкзак, надел только спортивные трусы на случай непредвиденной  встречи.
Хотя кого я мог здесь смутить  -  даже  представить  трудно.  Решительно
осмотрелся и, забросив тяжелый рюкзак на спину, а  в  правую  руку  взяв
канистру  с  теплой  водой,  пошел  почти  по  краю   каменного   плато,
удерживавшего песок от сползания в Каспий.  Пошел  вслед  за  давно  уже
переплывшей горизонт шхуной "Старый товарищ".
   Линия берега, повторявшая край каменного  плато,  была  изрезанной  и
неровной. Я быстро понял, что иногда имеет смысл срезать углы,  которыми
плато вклинивалось в воды Каспия. Сэкономив силы на этих углах, я прошел
не меньше километра прежде, чем почувствовал  боль  плечах  и  усталость
ступней, не привыкших к движению по горячему зыбковатому песку.
   Останавливаться на привал под палящим солнце было делом неразумным  и
я, найдя очередной поворот плато к морю, спустился  на  мокрый  берег  и
присел пещерке, выдолбленной волнами. Здесь от внезапно холода  по  коже
побежали мурашки. Перепад температур  был  невероятен.  Пахло  сыростью,
морем. Солнцу этот кусочек берега был недоступен.
   Я снял рюкзак. Вздохнул, посмотрев на красные полосы от его лямок  на
плечах.
   Захотелось есть, и я достал  банку  "Каспийской  сельди".  Открыл  ее
ножом, этим же ножом  поковырялся  кусочках  рыбы  и,  не  найдя  ничего
лишнего, пальцам перебросил кусочки рыбы в рот и запил ее же собственным
соком "с добавлением масла", как  было  написано  на  банке.  Запил  еду
теплой водой из канистры - на языке остался пластмассовый привкус. Чтобы
как-то охладить канистру, опустил ее в воду у берега, между двух камней,
отвалившихся когда-то от кромка плато.
   Постепенно тело мое  привыкло  к  прохладе,  гусиная  кожа  прошла  и
бодрость мало-помалу стала возвращаться.
   Я сидел на прохладном камне. Смотрел на море, на  косые  линии  волн,
спокойно и монотонно шлифовавшие берег.
   "Жизнь прекрасна..." - думалось мне, хотя думалось как-то грустно и с
иронией. Сам ли я иронизировал над собой или же мысль эта была  каким-то
внутренним миражом, причиненным солнечной жарой -  не  знаю.  Хотя  если
мираж возникает внутри, в форме мысли, да еще и в первый день пребывания
в пустыне - это уже совсем печально.
   Но мне  не  было  печально.  Мне  было  спокойно  и  не  хотелось  ни
двигаться, ни уходить из этого укромного прохладного уголка. Мне  ничего
не хотелось.  Разве  что  просто  сидеть  и  смотреть  на  море,  яркое,
блестящее на солнце, от которого я так хорошо спрятался.
   Не знаю, сколько я времени просидел у  моря,  отдыхая  и  наслаждаясь
отсутствием жары. Часы мои - только я их ни тряс - работать  не  хотели.
Вода из них вылилась, то ли выпарилась,  оставив  с  внутренней  стороны
стекла запотелость, сквозь которую с трудом различимы были две застывшие
стрелки.
   Что-то мне подсказало, что и  на  солнце  уже  не  так  жарко.  Линия
горизонта вроде  бы  приблизилась  и  задрожала  сильнее.  Должно  быть,
вечерело.
   Я вытащил из воды канистру, надел рюкзак и снова выбрался на песок. И
действительно -  солнце  уже  опускалось.  Песочный  горизонт  понемногу
краснел. И сам воздух был уже не настолько сухим и горяче-колким.
   Я продолжил свой путь, и теперь  мне  шлось  намного  легче,  чем  по
недавней жаре. Это открытие заставило меня вспомнить какую-то  книгу,  в
которой путешественники  тоже  шли  через  пустыню,  и  шли  они  только
вечерами и ночами.
   "Что ж, - подумал я. - Вперед и с песней".

Глава 22

   Заснул я поздно ночью, в темноте, над которой  горели,  освещая  друг
друга, звезды. Песок, подостыв, сохранил в себе солнечное тепло. Воздух,
как одеяло, которое невозможно  снять,  тоже  согревал  меня.  Я  накрыл
голову футболкой.
   Проснулся  оттого,  что  ощутил  около   лица   какое-то   чужеродное
шевеление. В испуге сдернул  футболку  и  увидел  маленького  скорпиона.
Резко  отодвинулся,  щурясь  от  утреннего   солнца.   Скорпион   лениво
покрутился на месте и не спеша закопался в песок.
   Это утреннее знакомство с местным животным миром взбодрило меня лучше
холодной воды, но  умыться  тоже  не  мешало.  Я  пошел  к  морю.  Нашел
провальчик, спустился на берег и плеснул  в  лицо  несколько  пригоршней
прохладного грязнозеленого Каспия.
   Пока было не слишком жарко,  я  решил,  памятуя  вчерашнее  открытие,
использовать это время на дорогу, а когда уже пригреет посильнее-засесть
в каком-нибудь гроте на берегу в ожидании вечера.
   Не позавтракав, я забросил рюкзак на плечи - он  мне  показался  даже
тяжелее, чем вчера. Взял в руку канистру и уже собрался было  идти,  как
вдруг обратил внимание на какие-то следы на песке.  Трудно  было  понять
природу этих следов, ведь песок не сохранял четких линий и очертаний. Но
следы эти прошлись вокруг места моего ночлега.  Я  посмотрел  на  следы,
которые сам оставлял на песке - то же самое. Прошелся вдоль своих следов
к морю и увидел, что паралельно им метрах в двух-трех такая  же  цепочка
следов опускалась на берег по соседней расщелине.
   Озадаченный, я прислушался к окружавшей меня тишине,  но  было  тихо,
хрустально тихо.
   Пожав плечами, но все еще думая об этих следах, я пустился в путь.
   Солнце поднималось и уже начинало обжигать меня, проникая даже  через
накинутую на голову футболку. Удалось мне  пройти  пару  километров,  не
больше.
   Понимая, что рисковать игрой с солнцем пустыни не стоит, я  спустился
к морю и присел на прибрежный камень. Опять резкий спуск в  тень  вызвал
движение холода по коже, но  этот  холод  пробежался  по  телу  приятной
освежающей волной.
   Я позавтракал, выпил воды из канистры. Искупался в море  -  почему-то
вчера мне эта идея не  пришла  в  голову,  а  сегодня,  поплескавшись  в
прохладной воде, я получил  массу  удовольствия.  И  высох  за  какие-то
несколько минут, поднявшись на плато.  А  высохнув,  снова  спустился  к
камню. Сидел на нем, следя за горизонтом и ожидая вечера.
   Далекий дрожащий горизонт располагал к размышлениям, и состояние  мое
было в этот момент таково,  что  я  спокойно  воспринимал  все  со  мной
происходящее и уже не злился ни на  себя,  забравшегося  в  безжизненные
места  со  странной  авантюрной  целью,  ни  на   покойника   Гершовича,
потревоженного  мною  и   мне   же   подсказавшего   направление   этого
путешествия. Впрочем, не из-за него я  отправился  сюда.  Скорее  угроза
неизвестных мне бандитов, которым я нарушил  планы,  натолкнула  меня  в
дорогу. Подтолкнула резко, даже не оставив времени на подготовку.
   И стало мне вдруг на минутку  грустно.  Подумал  я,  что  у  бандитов
память хорошая. Вернусь я в Киев - если вернусь, - они снова  объявятся.
А у меня и за квартиру не уплачено, и за телефонные разговоры...
   Я уставился завороженным взглядом на дрожащую линию горизонта. Увидел
какой-то далекий кораблик, который несколько минут плыл  прямо  по  этой
линии, а потом исчез, отправившись дальше, за горизонт.
   Когда полуденная жара спала и уже, казалось, больше тепла поднимается
от песка вверх, чем идет вниз от солнца, я снова взобрался  на  плато  и
пошел дальше.
   На этот раз я шел долго. Часа четыре. И шел бы еще, если б  вдруг  не
увидел торчащий из песка выцветший на  солнце  кусок  брезента.  Простое
любопытство заставило меня потянуть  этот  брезент  на  себя.  Песок  не
отпускал его, и это меня раззадорило.  Я  сбросил  рюкзак  и,  расчистив
песок над брезентом руками, снова потянул. Брезент немного поддался,  но
буквально на десять-пятнадцать  сантиметров.  Я  снова  разгребал  песок
руками, пытаясь  высвободить  жесткую  материю.  Когда  еще  сантиметров
двадцать брезента вытащились из-под песка, я  увидел,  что  передо  мной
палатка. Не меньше часа я потратил на то, чтобы полностью высвободить ее
из песочного плена. Устал неимоверно, и снова стало жарко -  уже  больше
от физических усилий, чем от зависшего на небе  солнца.  Пот  катился  с
меня частыми каплями, падал  на  песок  и  тут  же  исчезал,  только  на
какое-то мгновение  окрашивая  песок  живой  влагой.  Я  присел  у  этой
палатки, отдышался. Несмотря на усталость, я был  очень  рад  находке  -
ведь словно дом  нашел!  Теперь  можно  и  от  дождя  спрятаться,  и  от
солнца... Правда, пойди сейчас дождь - не  захотелось  бы  мне  от  него
прятаться.
   Оставив трофей на песке, я пошел к  морю,  искупался.  А  вернувшись,
решил вытрусить песок из внутренностей палатки и подумать о возможном ее
использовании ближайшей ночью, тем более, что тело требовало отдыха.
   Немного запутавшись в веревках, я все-таки распустил их и  распластал
палатку на песке. Потом отыскал вход и, взяв с  противоположного  конца,
тряхнул палатку. Внутри что-то зашуршало. Потрусив еще и видя, что песок
изнутри почти не  сыплется,  я  залез  рукой  внутрь,  немного  опасаясь
наткнуться на какого-нибудь скорпиончика. Но мне повезло. Представителей
местной фауны в палатке не оказалось, зато я вытащил оттуда  пожелтевшую
газету. Каково же было мое удивление, когда, взяв ее в руки, я  прочитал
название:  "Вечерний  Киев".  Тут  меня  схватил  столбняк  и  продержал
несколько минут в таком состоянии.
   Номер "Вечернего Киева" за 15 апреля 1974 года просто ошарашил меня.
   Немного придя в себя, я снова засунул руку в брезент палатки, вытащил
оттуда коробку спичек и фотоаппарат "Смена".  Больше  внутри  ничего  не
было.
   Хозяином  палатки  скорее  всего  был  путешественник-одиночка.  Если
судить по газете, то выехал он из Киева 15 апреля  далекого  1974  года.
Вот и все, что о нем известно. А сам  он,  должно  быть,  растворился  в
песке. И я машинально осмотрел напряженным взглядом песок, боясь увидеть
следы высушенной солнцем мумии.
   Взгляд вернулся к фотоаппарату "Смена". Я  расчехлил  его,  осмотрел.
Внутри вроде бы была пленка,  почти  до  конца  отснятая  -  в  окошечке
отснятых кадров стояло "34". Значит, оставалось там еще два кадрика...
   К усталости присоединился неопределенный  страх.  Припомнились  следы
вокруг места моего ночлега...
   Я призадумался.
   "Может, пограничники? - была первая мысль. - Это ведь уже не СССР,  а
Казахстан!" - "А чего бояться? - возникла  вторая  мысль.  -  Ну  обошли
вокруг  тебя,  но  ведь  не  тронули,  не  разбудили  и  документов   не
потребовали!" - "Вас послушать, так наоборот, радоваться надо тому,  что
рядом существует какая-то жизнь, проявляющая ко мне живой  интерес...  -
сказал я этим мыслям. - А я уже устал от интереса ко мне... Мне было  бы
веселее, если б никто вообще не знал о моем существовании..."
   Несмотря на усталость, смутный  страх  заставил  меня  собрать  вещи,
уложить фотоаппарат в рюкзак и, взяв в руки канистру и палатку, пройти с
километр и только там уже устраивать ночлег.
   Эту ночь я спал некрепко, но  удобно,  постелив  на  песок  найденную
палатку.
   Иногда вдруг просыпался и прислушивался. Но тишина успокаивала,  и  я
снова нырял в неглубокий сон до следующего внутреннего сигнала тревоги.

Глава 23

   Следующим  утром  я  прошел  еще  несколько  километров  вдоль   края
прибрежного плато. Линия берега  уходила  влево.  Однообразное  дрожание
окружавших меня горизонтов: и морского, и пустынного,  размытого  теплым
маревом, словно в той точке земля переплавлялась в небо или наоборот,  -
вызывало во мне раздражение.
   Я уже не  искал  взглядом  в  море  корабли  и  не  осматривал  жадно
пустынные дали.
   Просто  шел  вперед,  не  будучи  до  конца  уверен  в   правильности
выбранного направления.
   В канистре оставалось не больше двух литров воды, хотя мне  казалось,
что расходую ее я более чем экономно, не говоря уже о том, что  умываюсь
только в  море.  Но  эта  приятная  побулькивающая  в  канистре  тяжесть
создавала уверенность в  безопасности  моего  пребывания  в  пустыне.  А
тяжесть в рюкзаке создавала уверенность в сытости, пусть и однообразной.
   Палатка частично свисала с рюкзака, но  я  уже  рассчитал,  что  если
съесть еще пять-шесть банок консервов, она войдет в рюкзак полностью.
   В общем,  движение  мое  вдоль  Каспийского  берега  было  как  бы  и
стихийным, и распланированным одновременно. Кроме того,  какая-то  вера,
или даже уверенность  в  случае,  конечно,  в  счастливом  случае,  тоже
ободряла и воображение, и тело.
   Ведь  найденная  одноместная  палатка  тоже  относилась   к   разряду
счастливых случаев. Кто знает, что еще я найду?
   И  так  я  шел,  пока  жара  не  стала  невыносимой.  Ощутив  легкими
иссушающую силу раскаленного солнцем воздуха, я прекратил  свой  путь  и
спустился на берег.
   Отыскал удобный камень, застелил его  палаткой  и  устроился  на  нем
основательно, словно бывалый путешественник.
   Автоматически бросил взгляд на часы,  но  время  они  не  показывали.
Застывшие стрелки только напоминали о моей  высадке  на  этот  пустынный
берег. Напоминали о недавнем прошлом.
   Первым делом я охладил в каспийской воде свой обед: банку  каспийской
сельди. Опустил в воду и пластмассовую  канистру.  Подождал  с  полчаса,
потом, поев, прилег на этом же  камне,  наслаждаясь  влажной  каспийской
прохладой.
   Задремал в тени, слушая негромкие всплески волн. Сквозь  дрему  ловил
кожей лица порывы каспийского ветерка и мысленно пытался задерживать  их
прикосновения, словно это были пальцы женщины, ласковые, нежные, легкие.
   А время незаметно проходило, подталкивая солнце к вечеру, к закату. И
еще в дреме я ощутил приближающийся вечер, хотя до него было еще  далеко
- просто морской ветерок стал смелее, и поверхность Каспия  блестела  на
невидимом мне из грота солнце не так ярко, как несколько часов назад.
   Надо было продолжать путь. Выбравшись на плато, я двинулся вперед.
   Когда солнце уже пунцовело, зависнув над  морем,  впереди  показались
очертания невысоких  то  ли  гор,  то  ли  холмов.  Что-то  внутри  меня
встрепенулось.
   Несмотря на усталость, я прибавил  шагу,  словно  собирался  этим  же
вечером достигнуть их. Но рывок мой был скорее душевного  происхождения.
Тело его не поддержало. Заныли плечи, и в ногах из-за ускоренного шага я
ощутил тяжесть.
   Так что очень скоро  я  остановился,  понимая,  что  мой  сегодняшний
переход окончился и наступило время привала.
   Со стороны моря  доносился  шум  -  волны  поднялись  выше  обычного.
Солоноватый  прохладный  ветерок  выносил  их  запах   на   плато.   Мне
показалось, что вместе с шумом моря я слышу шепот ползущего песка.
   Посмотрел внимательно себе под ноги и вроде бы  действительно  увидел
какое-то движение, но от усталости и от недавней  яркости  солнца  глаза
мои не  смогли  острее  всмотреться  в  состояние  песка.  Я  присел  на
корточки. Смотрел на свои ноги и с этого небольшого  расстояния  увидел,
как осыпаются возле ног малюсенькие барханчики.  Ветер  здесь,  кажется,
был ни при  чем,  просто  каждый  мой  шаг  заставлял  песок  двигаться,
вдавливаться, осыпаться мои следы-ямки.
   Но ветер усиливался, на море собирался шторм.  Не  зная  чего  больше
бояться - самого шторма или ветра,  этот  шторм  поднимающего,  я  решил
отойти подальше вглубь и уже там обосноваться  на  ночь.  Прошел  метров
восемьсот, нашел в песке небольшую ложбинку, словно  призасыпанный  след
какого-то гиганта. Увидел, что  ветер  пролетает  над  этим  местом,  не
дотрагиваясь до песка. Мне показалось, что ветер с каждым своим  порывом
становится все холоднее, и поэтому,  устраиваясь  на  ночлег,  я  просто
забрался внутрь палатки, как в спальный мешок. Все вещи тоже затянул под
брезент и только голову высунул, лежа на спине. Смотрел в небо, но звезд
не видел. Вообще ничего не видел. Там, где совсем недавно  синело  небо,
теперь ничего не было.
   Ветер шумел ровно, иногда вдруг ускоряясь и переходя в шипящий свист.
Я ощутил беспокойство. Ветер приносил звуки  моря,  эти  звуки  долетали
обрывками, но с каждым таким обрывком во мне возникал страх и  казалось,
что песок  под  моей  палаткой-спальным  мешком  начинает  покачиваться,
шататься. Тело вспомнило шторм, который я пережил на плавучем рыбзаводе.
Я перевернулся на живот и влез глубже под брезент палатки. Слева от меня
лежал рюкзак, справа - канистра с водой.
   Я не знал, что брезент  обладает  звукопоглощающими  качествами.  Как
только я залез в  палатку  -  ветер  почти  затих,  а  темнота  и  тепло
успокоили тело.  Я  забросил  руку  на  лежавший  рядом  рюкзак.  Ладонь
прошлась по его боку и нашла ровное и мягкое место. И осталась там. Я  и
задремал. Но дремать мне пришлось недолго -  уже  минут  через  двадцать
усилившийся ветер засвистел надо мной  и  бросил  на  брезент  пригоршню
песка. Я вздрогнул. И снова ощутил страх. Мне  стало  понятно,  как  эта
палатка оказалась под грудой песка.  Но  оставалось  неизвестно  -  куда
делся ее бывший владелец. Может, бросил ее к  черту,  устав  бороться  с
песком. Бросил и ушел куда-нибудь. Может, его заметили с моря  рыбаки  и
забрали?
   А ветер, которому и дела не было до моих размышлений,  снова  хлопнул
невидимым парусом, и  от  этого  удара  новая  волна  песка  хлынула  на
палатку. Я высунул из-под брезента голову, потом  выбрался  полностью  и
посмотрел вокруг.
   Было не так уж и темно. Я потряс  верхний  брезент,  сбросил  с  него
песок. Песка там оказалось совсем немного, просто  когда  лежишь,  чутко
вслушиваясь в  происходящее  всем  телом,  любой  звук,  любое  движение
проходят через тебя, как через усилитель.
   Увидев, что от ветра больше шума, чем опасности, я немного успокоился
и снова забрался в палатку.
   Снова  меня  потянуло  в  дрему.  Я  обнял  рюкзак   и   заснул   под
неритмический шум ветра.
   Часа через два меня разбудила какая-то тяжесть. На моей спине, поверх
укрывавшего меня брезента, что-то лежало. Испуг сковал меня, и, пока сон
уходил,  я  лежал  неподвижно.  Потом  пошевелился  и  услышал  какое-то
шипение.
   Медленно повернулся на бок и почувствовал, как  уменьшается  тяжесть,
придавившая меня. Уже смелее я приподнялся на локтях,  не  выбираясь  из
брезента, и тяжесть скатилась куда-то. Я понял, что ветер едва не  занес
меня песком. Выбравшись наружу, я отряхнул поверхность палатки  и  снова
залез внутрь.
   Спать уже  не  хотелось.  Я  прислушивался  к  ветру,  бил  снизу  по
брезенту, сбрасывая невидимый песок. И думать уже ни о чем не мог. Я был
на дежурстве, охраняя свою  жизнь  и  свое  путешествие  от  опасностей,
которые нес с собой в пустыню каспийский ветер.
   А ветер все усиливался. У меня заболела спина - то  ли  от  неудобной
позы, то ли от постоянного ерзанья. И руки заболели. Как-то незаметно  я
выбился из сил. Показалось, что мои усилия по борьбе с этим летающим  по
ветру песком чрезмерны. Показалось,