ебро, какое могли найти в  домах  и  во
дворах. В одном из домов  я  и  увидел  ее,  спрятавшуюся  за  сундуком.
Сначала мои братья-казаки подсмеивались надо мной, ведь  каждый  из  них
вез домой по килограмму, а то и больше драгоценностей, но  постепенно  в
их насмешках все более явно и громко проявлялась  зависть,  особенно  по
вечерам, когда сидели мы у костров, когда кто-то из них  возвращался  из
ближайшей деревни с бутылью доброй  горилки,  после  того,  как  большая
общая кружка уже прошлась раз по кругу и готовилась пройтись еще раз.
   Тогда понял я, что безопаснее будет продолжать путь в  одиночку,  чем
всем вместе. И, проснувшись  до  рассвета,  я  разбудил  свою  пленницу,
которую никуда ни на шаг от себя не  отпускал.  И  понес  нас  мой  конь
дальше, в сторону Киева, подальше от Сечи и ее законов.  "Кончилось  мое
казацтво", - с удовольствием думал я, левой рукой держа повод, а  правой
похлопывая свою турчанку по бедру.
   Я так раздремался под эту фантазию, что не сразу заметил, как куда-то
исчез шум поезда.
   - Коля, - возникла надо мной голова Петра.
   - Что? - Я приподнялся и тут же ощутил, что чего-то не хватает.
   Не хватало не только шума. Поезд стоял. За окном застыл квадрат неба,
моря и грязно-желтого берега.
   - Наверно, граница, - предположил я, поднимаясь на ноги.
   - Яка граныця?
   - Между Азербайджаном и Дагестаном. Петр с выражением  недоумения  на
лице высунул голову в окошко, посмотрел по сторонам.
   - Нэма тут ничего!
   Вдруг рядом с вагоном  кто-то  чихнул.  Петр  снова  высунул  голову.
Обернулся удивленный.
   - Никого нэма, - прошептал он.
   Мы замерли, прислушиваясь. С моря долетали разрозненные  крики  чаек.
Из-за окна донеслась трель какого-то насекомого. И  снова  где-то  рядом
прозвучал глухой удар.
   Напряжение Петра передалось и мне. Я занервничал, раскрыл  рюкзак  и,
найдя на дне пистолет, вытащил его, положил  поверх  других  вещей.  Сам
выглянул в окно, но ни одной живой души не увидел.
   - Трэба пэрэвирыты писок, - Петр кивнул головой в сторону стенки,  за
которой находилась грузовая часть вагона.
   - Пошли, - сказал я шепотом.
   В туалете мы замерли у низкой дверцы, закрытой на щеколду - это и был
проход в грузовую часть вагона. Открыв ее и скрючившись в три  погибели,
мы пролезли внутрь и оказались прямо под  палящим  солнцем.  Перед  нами
лежал холм песка, покрытый  сплошным  куском  брезента  и  отформованный
прямоугольными границами вагона. Холм торчал  прямо  по  центру  вагона.
Брезент затрещал под нашими ногами, и я почувствовал, как  движется  под
ним песок.
   Петр облегченно вздохнул и полез на вершину этого холма.  Остановился
там - его голова теперь была выше стен вагона. Оглянувшись по  сторонам,
он вдруг замер и неожиданно поднял руки.
   Я ничего не понял. Петр стоял спиной ко мне с поднятыми руками  и  не
двигался. Его голова была слегка  наклонена  вниз.  Я  сразу  присел  на
корточки, пытаясь понять, что  происходит.  Но  пока  больше  ничего  не
происходило. Я, стараясь двигаться как можно тише, пробрался  чуть  выше
на этот брезентовый холм, остановился метрах в полутора от Петра.
   - Встань! - раздался незнакомой резкий голос. Я замер.
   - Встань, а то твой кореш сейчас свалится! Я  понял,  что  эти  слова
обращены ко мне. Еще несколько секунд помедлив, я все-таки  поднялся  на
ноги. В нижнем дальнем углу вагона стоял уже знакомый мне  по  парому  и
порту смуглый славянин с короткой неровной стрижкой. В  правой  руке  он
держал пистолет, а в левой - недоеденный бутерброд. Видно, мы  испортили
ему обед.
   - Руки! - крикнул он мне, и я поднял руки, рассматривая его лежбище.
   Было ясно, что мы путешествовали вместе с самого начала;  в  углу  он
вытоптал ровную площадку, размером с полку купе. Там,  поверх  брезента,
лежало большое махровое полотенце синего цвета. В самом углу  лежал  его
вещмешок и пакет с консервами и поломанным надвое лавашом.
   - Когда состав тронется, - мрачно заговорил смуглый, - ты, - он ткнул
пальцем в Петра, - поможешь своему приятелю перепрыгнуть туда!  -  И  он
кивнул на боковую стенку вагона. - А тебе я потом сам помогу.
   Смуглый, не сводя с нас глаз, поднес недоеденный  бутерброд  ко  рту,
откусил.
   Он жевал, и скулы  его  ритмично  двигались,  будто  какой-то  хорошо
отрегулированный механизм. Верхняя часть  лица  оставалась  неподвижной,
как и взгляд.
   Я не знаю, сколько прошло времени, пока состав вдруг не дернулся и не
стал потихоньку набирать скорость.
   Я опустил руки, и тут же он, перестав жевать, заорал на меня.
   - Давай! - смуглый направил пистолет на Петра, - иди, стань спиной  к
стенке и подставь товарищу руки.
   Петр растерянно посмотрел на меня.
   Мне бы не хотелось в этот момент оказаться на его месте.  Но,  честно
говоря, и на своем месте мне тоже не нравилось.
   После следующего окрика Петр прислонился спиной к  внутренней  стенке
вагона. Сцепил ладони в замок перед собой.
   Я показал Петру глазами, что хочу упасть не за вагон, а  направо,  на
эту смуглую свинью, нарушившую наш  уют.  Именно  обида  превратила  мой
страх в злость, направленную на смуглого. Обида за испорченный праздник,
в который вот-вот должна была превратиться наша дорога домой.
   Петр, казалось, понял, чего я хочу и едва заметно кивнул.
   Я покосился на смуглого. Он доел бутерброд и  теперь  посматривал  на
пакет с консервами. Дуло его пистолета было направлено на Петра.  Момент
показался мне удачным, и я поднял ногу, установил ступню на сцепленные в
замок ладони напарника, взялся руками за его плечи. Еще раз покосился на
смуглого - он присел на корточки возле кулька, при этом не сводя  с  нас
глаз.
   "Ну, - попросил я его мысленно. - Отвлекись на мгновение!"
   Но он не отвлекся. Он сделал другое - перебросил пистолет  из  правой
руки в левую.  Я  заметил,  что  ручка  пистолета  была  обмотана  синей
изолентой. В этот момент я сгрупировался и выпрямился, уже  отталкиваясь
от рук Петра. До смуглого было метра два. Я видел, как он выпучил глаза,
как перехватил пистолет правой рукой, как его указательный палец лег  на
курок. Дуло было направлено на меня.
   Вдруг раздался выстрел. Я свалился прямо  на  него,  впечатав  его  в
деревянную стенку вагона. И услышал крик. Сначала показалось, что это  я
сам крикнул от боли, которую еще не осознал. Я  лежал  поверх  смуглого,
уткнувшись темечком в стенку вагона. В темени щемило. "Неужели он  попал
мне в голову?" - испуганно подумал я. В голове стоял шум. Руки  дрожали.
Я трудом я приподнял голову и увидел, что рядом стоит Петр.  Он  схватил
меня за руку, стащил со смуглого.
   Я медленно поднялся на ноги, но стоять было трудно. Дрожь в коленях и
в руках не унималась.  Мне  захотелось  просто  усесться  на  брезент  и
посидеть, прийти в себя. Я уже понимал, что отделался  только  шишкой  и
ссадиной на макушке.
   Ища  куда  присесть,  я  оглянулся  увидел  Гулю.  Она   стояла   под
противоположной стенкой вагона с пистолетом в руке. Это  был  тот  самый
пистолет с глушителем, который я положил поближе на всякий случай.
   Гуля смотрела на меня в упор остановившимся взглядом. В этом  взгляде
было столько силы и любви. На непослушных ногах я подошел  к  ней  и  мы
обнялись.
   Обнялись, простояли так несколько минут, а потом рухнули на  брезент.
Уже лежа я заметил, что Галя тоже здесь - я увидел  ее  спину  рядом  со
спиной Петра. Они копошились возле смуглого.
   - Трэба його звъязаты! -  негромко  проговорил  Петр.  Галя  пошла  в
служебное купе и вернулась с мотком веревки.
   - Он что, жив? - спросил я, приподнимая голову.
   - Жывый, собака! - ответил,  не  оборачиваясь,  Петр.  Полежав  минут
десять, я поднялся на ноги. Гуля поддерживала меня. Мы подошли к Петру и
Гале.
   Смуглый лежал без сознания на боку. Его руки были связаны за  спиной.
Ноги тоже были связаны. Возле правого виска виднелась красная  бороздка,
из которой сочилась кровь. Галя  вытащила  из  кармана  джинсов  носовой
платок и приложила к ране.
   - Контузия, - сказала она.
   В его вещмешке мы нашли  три  обоймы  патронов,  потертый  российский
паспорт с  отклеенной  фотографией,  записную  книжку,  пачку  рублей  и
долларовую сотку.
   - Трэба його здыхатысь, - задумчиво произнес Петр. - Мабуть, з  тюрмы
збиг, бачыш! - И он задрал на смуглом грязный синий свитер, под  которым
засинели татуированные церковные купола.
   Татуировки на теле смуглого немного успокоили меня. Какое дело  может
быть уголовнику до нашего песка? Надо иметь недюжинную  фантазию,  чтобы
ответить на этот вопрос. Я подумал, и вдруг ответ  пришел  сам  собой  и
совсем, с другой стороны  -  смуглый,  должно  быть,  просто  хотел  нас
грабануть. Пронюхал или догадался, что у нас  есть  деньги.  Он  ведь  с
парома за нами следил. Хотел, наверно, ночью, когда мы будем спать...  И
тут я спросил себя: почему меня успокаивает то, что песок в этой истории
ни при чем? Спросил и не смог ответить. Что-то было не  так.  Что-то  со
мной было не так. Или удар головой о деревянную стенку вагона  выбил  из
моих мыслей логику?
   - Допоможы! -  Петр  дотронулся  до  моего  плеча,  и  я  вернулся  в
реальность.
   А  реальность  выглядела  следующим  образом:  Петр  уже  взялся   за
связанные ноги смуглого и показывал мне  глазами,  что  надо  подхватить
смуглого за руки.
   Галя помогла нам дотащить его  до  дверцы,  ведущей  через  туалет  в
тамбур.
   Там мы передохнули и  сделали  еще  рывок.  Теперь  смуглый  лежал  в
тамбуре перед открытой наружной дверью. За дверью  проплывал  каспийский
пейзаж, только теперь море отодвинулось чуть дальше, и между его синевой
и нами снова рядами простирались виноградники.
   Я высунулся в дверной проем  и  посмотрел  вниз,  на  насыпь.  Грязно
коричневые камни были словно утоплены в застывшую лаву глины.
   В тамбур вышла Галя. В руках у нее был бинт.
   - Ты що? - удивился Петр. - А якщо мэни чы йому, - он кивнул на меня,
- бынт знадобыться?
   Помедлив, Галя все-таки  наклонилась  к  смуглому  и  перемотала  ему
голову.
   - Тожэ мэни, ко-мис-сар! - протянул Петр, глядя на связанного.  Потом
оглянулся на меня. - Давай, скыдаемо його пид тры чорты!
   Подхватив смуглого в четыре руки под  плечи,  мы  вытолкнули  его  из
вагона.
   Он  с  треском  влетел  в  росший  между  насыпью  и   виноградниками
кустарник.
   Петр молча закрыл дверцу и зашел в купе. Я зашел следом.
   - Что-то  я  проголодалась,  -  с  осторожной  хитринкой  во  взгляде
произнесла Гуля.
   Петр встрепенулся, выскочил из купе и вернулся через минуту с пакетом
в руках. Это был продзапас смуглого. Он вытащил поломанный надвое лаваш,
высыпал на столешницу консервы. Три банки горбуши, рыбный фарш  и  банка
"Каспийской сельди". Я тут же взял эту банку в руки,  поднес  к  глазам.
"Рыбзавод Коммунар.
   Астрахань" - прочитал я и запустил ее в квадрат оконницы.
   - Що з тобою? - настороженно спросил меня Петр. - Ляг, цэ всэ  нэрвы!
Ни, почэкай! Галю, поды-высь, що у нього там з головою!
   Галин медосмотр окончился и для меня бинтовой повязкой.
   - Щэ одын ко-мис-сар! -  усмехнулся  Петр.  Я  послушно  забрался  на
верхнюю полку и залег там, слушая, как Галя с Гулей негромко говорят  об
ужине.

Глава 58

   Ночью состав резко остановился. Я спал на боку, откинув голову назад.
   На смену стуку колес за стенами вагона зазвузчали деловые выкрики  на
незнакомом  языке,  лай  собак,  грохот  откатываемых  дверей   товарных
вагонов.
   Я выглянул в наше незакрывавшееся окно.  Поезд  стоял  на  освещенной
двойными фонарями  площадке.  Кроме  фонарей,  нас  освещала  сцепленная
восьмерка прожекторов на высокой мачте, какие  обычно  устанавливают  по
краям стадиона. Довольно далеко от нас, у первых двух вагонов  с  хвоста
состава копошились люди в военной форме.
   Из-за яркости  освещения  мне  ничего  не  было  видно  за  пределами
площадки, ни моря, ни виноградников. Мы словно попали в  шлюз,  со  всех
сторон замкнутый светом.
   Прошло не меньше часа, пока военные добрались  до  нашего  вагона.  К
этому времени мы уже поняли, что состав стоял на границе  -  с  боку  от
нашего вагона за двумя рядами рельсов  на  длинном  щите  было  написано
"Добро пожаловать в  Азербайджан".  Я  подумал,  что  уместнее  было  бы
написать  на  щите  "Счастливого  пути!"  Это   пожелание   было   более
универсальным и годилось для гостей так же,  как  и  для  тех,  кто  уже
погостил.
   - Эй, выходите! - крикнул нам подошедший к вагону военный. - Таможня!
   Мы с Петром вышли. Петр прихватил с собой документы на песок.
   Таможенник протянул руку и тут же получил от  Петра  сопроводительные
бумаги. Просмотрев их мельком, он возвратил на нас  изучающий  уже  наши
лица  взгляд,  помолчал.  Потом  улыбнулся.  Улыбка   словно   вывернула
наизнанку выражение его лица. Сразу стало понятно, что  говорить  с  ним
будет трудно, ведь до улыбки он выглядел куда приветливее.
   - Ну что, "Каракум лтд"? -  ехидно  спросил  азербайджанец,  все  еще
держа натянутую улыбку. - Какую пошлину будем платить? С  досмотром  или
без?
   Мы с Петром переглянулись.
   - А какая разница? - спросил Петр.
   - С досмотром дешевле - триста  долларов,  но,  сами  понимаете,  все
придется перевернуть, распаковать... А без досмотра - пятьсот.
   - Но у нас только песок... - произнес я и тут же пожалел о сказанном.
   - Песок? Из Казахстана на Украину? - Улыбка азербайджанца растянулась
почти  до  ушей.  -  Слушай,  у  вас  там  песок  кончился,  да?  Сказки
рассказываешь?..
   Мы ваш песок по песчинке досмотрим - год здесь стоять будете!
   - Все в порядке, все в порядке... - Петр поднял ладонь,  останавливая
таможенника. - Заплатим без досмотра.
   Мне  показалось,  что  азербайджанец   даже   огорчился,   будто   он
только-только собирался хорошенько покричать, поставить нас на место,  а
мы уже сдались, ручки подняли и готовы выполнить все его пожелания.
   - Ладно, - после минутной паузы,  убрав  улыбку  с  лица,  сказал  он
Петру. - Неси пошлину.
   Пока Петра не было, таможенник с  интересом  разглядывал  повязку  на
моей голове.
   - Что, с полки упал? - спросил он, снова улыбнувшись.
   - Да.
   - Надо осторожно ездить, это тебе не СВ.
   Я кивнул, боясь, что если опять  что-нибудь  скажу  -  пошлина  может
вырасти.
   Наконец, выдав таможеннику  пятисот  долларов  и  подождав  несколько
минут, пока он их три раза пересчитывал, мы возвратились в купе.
   Молча сидели. Ждали отправления состава. Впереди нас было еще вагонов
двадцать, и мы слышали урывками разговор на  русском  языке.  Видно,  мы
были далеко не единственными сопровождающими в этом составе.
   - Вин навить паспорты нэ пэрэвирыв! - удивленно произнес Петр.
   - Мы же заплатили за "без досмотра", - сказал я. - Он  и  в  купе  не
зашел, и с нашими красавицами не познакомился.
   - Ну цэ слава Богу, - выдохнул Петр. "Этому таможеннику  и  в  голову
прийти не могло, что с нами едут женщины", - подумал я.

Глава 59

   Состав шел медленно. За незакрывавшимся окном продолжалась ночь.
   Азербайджан остался позади, и мы  снова  лежали  на  своих  полках  в
ожидании утра.
   Спать не хотелось, и я время от времени свешивался со  своей  верхней
полки и заглядывал в окно. Иногда мой взгляд выхватывал из темноты южной
ночи далекий огонек корабля или шхуны. Огоньки  словно  передавали  моим
мыслям некую романтическую энергию. Это была энергия сна, а не бодрости.
И в конце концов я заснул с улыбкой облегчения на лице. Я ее чувствовал,
эту улыбку. И снова  мне  снился  странноватый  сон,  в  котором  я  был
украинцем, только теперь уже не героем, а бежавшим  из  турецкого  плена
оборванцем. Шел вдоль болгарского берега, срывая на ходу гроздья  дикого
винограда. Потом присоединился  к  цыганскому  табору  и  вместе  с  ним
добрался до Буковины, помогая цыганам красть  лошадей  и  раскаленным  в
огне костра железом выжигать их хозяйские клейма. Странный был  сон,  но
еще более странным было то, что во сне все - и болгары, и  цыгане,  и  я
сам говорили на красивом, литературном украинском языке, словно  все  мы
были персонажами какого-то романа.
   Уже проснувшись, я с полчаса лежал на спине и думал: уж не близкое ли
соседство с нашим песком рождает такие странные сны?
   А за окном уже  поднималось  солнце,  и  снова  между  нами  и  морем
медленно проезжали виноградники.
   - Дывно, - вздохнул Петр. - Мы всэ йидэмо и йидэмо и  нэ  знаемо,  що
там, з иншойи стороны вагона? Там мають буты горы, а мы их нэ бачымо...
   Утром доедали уже подсохший лаваш, запивая  его  чаем.  Настроение  у
всех было бодрое, словно все самое плохое осталось позади.
   После завтрака Галя сняла с моей головы  повязку.  Осмотрев  ссадину,
сказала, что все в порядке. Снятая повязка полетела в окно.
   - Ты знаешь, - Петр наклонился над столом  ко  мне  поближе.  -  Мэни
дывный сон снывся,  про  Шевченка,  алэ  росийською  мовою...  Начэ  вин
загубыв якийсь ключык и потам шукав його, шукав, довго шукав...
   Видно, выражение моего лица показалось Петру более  чем  странным.  Я
действительно  прикусил  губу  и  прищурился,  проведя  параллель  между
украинским  языком,  пробравшимся  в   мое   сновидение,   и   Шевченко,
заговорившим по-русски в сновидении  Петра.  К  тому  же  припомнился  и
золотой ключик, найденный в песке, а теперь лежавший в кармане рюкзака.
   Петр открыл рот и еще ближе подался вперед, словно  собираясь  что-то
сказать. Но,  выждав  минутную  паузу,  не  сводя  с  меня  прищуренного
внимательного взгляда, он спросил:
   - А чого ты так здывувався?
   Я улыбнулся.
   - А мне последние сны на украинском снились, и сам я  по-украински  в
них говорил. Петр пожал плечами.
   - Ну и що? - спросил он, выпрямив спину и бросив  быстрый  взгляд  на
сидевшую рядом Галю. - Мэни в дытынстви снылось, що я  разом  з  битламы
по-английськи спиваю, и розмовляв я з нымы  ангйийською.  А  в  школи  я
нимэцьку вывчав... Цэ ж тилысы сны.
   - Только сны, - согласился я.
   - А мне тоже сны по-русски в  детстве  снились,  -  присоединилась  к
нашему разговору Гуля.
   - Это оттого, что у вас в Казахстане слишком много русских, -  сказал
Петр.
   - Пэтю! - Галя укоризненно посмотрела на своего черноусого.
   - Ну их везде много, - добавил Петр, решив, что этим  дополнением  он
как-то смягчит смысл сказанного.
   Меня вдруг стал разбирать смех. Петр посмотрел на меня удивленно, а я
уже вовсю смеялся. Мне совершенно не к месту вспомнился анекдот  о  том,
как новый русский пришел к старому еврею и сказал: "Папа, дай денег!"
   - Ты чего? - спросил меня по-русски Петр.
   - Да так, - пытаясь остановить себя, сказал я сквозь смех. -  Анекдот
вспомнил...
   - Какой?
   Тут я уже подумал, что если расскажу ему именно тот анекдот,  который
вспомнил, то он подумает, что у меня крыша поехала.
   - Грузинский гаишник останавливает в Тбилиси русского на "Жигулях", -
стал я рассказывать первый пришедший  на  ум  анекдот.  -  Ви,  говорит,
прэвысили скорость.  Пишите  объяснительную  на  грузинском  языке.  "На
грузинском? - удивляется русский. - Я не умею". А грузин стоит, молчит и
ждет. Подумал русский и вложил в свои права пятьдесят  баксов.  Протянул
права грузину. Тот взял, вытащил купюру, спрятал  в  карман  и  говорит:
"Вот выдышь, а говорышь, грузинского не знаешь! Половину  объяснительной
уже напысал!"
   К моему удивлению анекдот не вызвал у слушателей  даже  улыбки.  Петр
смотрел на меня выжидательно. В его взгляде я заметил то ли жалость,  то
ли беспокойство.
   - Не люблю анекдоты про национальности, - сказал он  несколько  минут
спустя. И сразу перешел на  украинский.  -  И  взагали,  повэрнэмось  до
Кыйива, тоди за горилкою и посмиемось. А покы що смиятысь рано...
   Мне стало грустно. Смеяться никогда не рано, подумал я, не соглашаясь
с Петром. Я еще мог бы себе представить  ситуацию,  когда  смеяться  уже
поздно. Но даже когд