Но,  как  и  результат  путешествия,
вопреки моим отчасти материальным ожиданиям оказавшийся чисто  духовным,
так и плата за  возможность  как  можно  скорее  соединиться  с  любимой
оказалась неисчисляемой в деньгах или ценностях.
   Мне предстояло приобрести двух  названных  родственников  и  призвать
Бога в свидетели чистоты своих помыслов. Думаю, что ради достижения этой
цели я заплатил бы и больше.
   - Гаразд, - произнес Юрий Иваныч, и я, отвлекшись  от  своих  мыслей,
посмотрел на него.
   То ли он долго думал, то  ли  мысли  проносились  в  моей  голове  со
скоростью света, но я не сразу понял, что он хотел сказать.
   - Добрэ, - повторил он. - Буду я хрэсным...

Глава 70

   В эту ночь я спал некрепко, но все-таки спал.
   Мне снилась верблюдица Хатема, которой я был. обязан жизнью.  Снилась
- словно виделась как бы со стороны - вся история  моего  спасения.  Как
меня вытаскивают с палаткой  из-под  песка.  Дальше  во  сне  хронология
событий сбилась, и уже спасенный, но почему-то оставленный в пустыне,  я
шел один, босиком по горячему  песку.  Шел  и  увидел  кусок  выцветшего
брезента, торчащий из невысокого барханчика. Потянул его на себя,  потом
опустился на колешь и, поработав руками, вытащил из-под песка  ту  самую
палатку, в которой устраивался на ночлег предыдущей ночью. Снова нашел в
ней  старую  газету  и  фотоаппарат  "Смена".   Дальше   снилась   жара,
бесконечная  жара,  солнце,  от  которого  некуда  спрятаться,   горячая
футболка, которой я накрыл голову. Жара  становилась  невыносимой,  и  в
конце концов я проснулся в поту.
   Было темно. Я поднялся с дивана, подошел в серванту, на котором стоял
будильник. Ступни ощутили холод  деревянного  пола.  Четыре  часа  утра.
Подошел к окну и снова увидел машину. В  этот  раз  перед  домом  стояла
"Волга" и внутри в тусклом свете внутренней лампочки сидело двое. У меня
уже не было ни малейшего сомнения, что их присутствие как-то  связано  с
нами. Только вот как связано?
   Охраняют они нас? Или стерегут? Гуле я пока решил ничего не говорить,
их регулярное присутствие в преддверии нашего  венчания  казалось  сущей
мелочью.
   Через пару часов я встречал рассвет.  Спустилась  по  лестнице  Ольга
Мыколаивна и сразу - на кухню. Начинавшееся утро  обрастало  шумами.  На
улице пели птицы, на кухне Ольга Мыколаивна шурудела посудой.
   Мне не хотелось ее отвлекать, и я сидел на стуле у окна.  Смотрел  на
листья, тронутые солнечным светом, но еще не тронутые  осенью.  Думал  о
Гуле.
   На следующий день батюшка Олекса покрестил Гулю и повесил ей  на  шею
золотой крестик с полустертым распятием, найденный мною  в  песке  возле
Новопетровского укрепления. Серебрянную цепочку подарила Гуле крестная -
Ольга, Мыколаивна.
   В церкви я купил и себе серебрянную цепочку  с  крестиком.  Но  когда
вернулись  домой,  заменил  крестик  на  золотой  ключик,  найденный  на
Мангышлаке. И  повесил  ключик  себе  на  шею.  "Буратино  вряд  ли  был
крещеным", - с улыбкой подумал я. С сожалением вспомнил  об  исчезнувшем
куда-то хамелеончике. Если быть суеверным, то его исчезновение  означало
конец удачам.
   А через день  мы  венчались.  Гуля  надела  в  церковь  рубаху-платье
изумрудного цвета, но старушка уговорила ее набросить сверху плащ, чтобы
за нами в церковь не потянулись любопытные соседи. Она-то уж знала,  что
венчаться мы  хотели  без  посторонних,  а  в  этом  городе  все,  кроме
родителей Петра и батюшки Олексы, были для нас чужими.
   Батюшка Олекса закрыл двери церкви изнутри и обвенчал нас. Службу  он
правил по-украински, но потом, когда  мы  уже  стали  мужем  и  женой  и
обменялись кольцами, поздравил нас по-русски и пригласил к себе на чай.
   Так мы и отпраздновали свою свадьбу - чаепитием у  батюшки  Олексы  и
ужином у стариков. К ужину я купил в  магазине  бутылку  шампанского,  а
после шампанского по настоянию Юрия Иваныча мы выпили еще по  сто  грамм
горилки.
   Юрий Иваныч, кажется, был бы рад посидеть за столом подольше, но  уже
в полвосьмого Ольга Мыколаивна стала убирать со стола тарелки.
   - Молодым трэба любытыся, - сказала она, сверкнув глазами  на  своего
старика.
   Полуторная старая кровать в комнате Петра этой  ночью  не  показалась
нам тесной. Гуля несколько раз спускалась в ванную и  обливалась  водой.
Возвращалась мокрая, и опять я сушил ее кожу собою.  Уже  простыня  была
мокрой и теплой, а легкое одеяльце валялось на полу, и в конце концов, в
очередной раз поднявшись с кровати, я затолкал его ногой под  письменный
стол. Несколько раз мы затихали, лежа на спине плечами впритирку друг  к
другу и слушая ночь. Уставший, я даже начинал дремать.  Но  доносившиеся
сквозь дрему ее шаги, скрип двери, отдаленные  поскрипывания  деревянных
ступеней лестницы будили меня раньше, чем ее мокрые руки  касались  моей
груди. Гуля ложилась сверху на меня, целовала влажными  губами,  отирала
свои мокрые щеки о мое лицо. Прохладная влажность  взбадривала  меня,  я
прижимал Гулю к себе, гладил ее спину, руки, бедра.
   - Погладь меня еще! - просила она шепотом, и я гладил ее,  гладил  ее
бесконечно, пока мы вдвоем вдруг не  взрывались  любовью,  лучше  любого
полотенца высушивавшей нас и снова  делавшей  мокрыми.  Вода,  жар,  пот
чередовались, казалось, бесконечно.
   После бессонной ночи мы, как ни странно, сильнее ощущали  голод,  чем
усталость. Спустившись вниз, мы застали на кухне Ольгу Мыколаивну.
   - О! Добрэ, що вы вжэ встали, молодята! - улыбнулась  она,  сбрасывая
толстый блин на уже довольно высокую стопку таких же блинов. - А  я  вам
сниданок готую... А ще там биля дверей для вас подарунок!
   - Ой, не надо было нам ничего покупать! - сказал я, улыбаясь.
   - То нэ от нас. Якыйсь хлопчына вранци прынис. Я  подошел  к  входным
дверям, поднял с пола тряпичную сумку. Заглянул внутрь и увидел там  две
банки детского питания, такие же,  какие  я  не  так  давно  охранял  на
складе, и большую коробку конфет. Вытащил ее. Конфеты  назывались  "Киев
вечерний" и на коробке действительно был  изображен  вечерний  Крещатик,
весь в огнях.
   Я отнес подарок в комнату. Открыл  одну  из  банок  и  понял,  что  к
"сухому молоку" порошок в этих банках  никакого  отношения  не  имел.  С
ожиданием такого же подвоха открыл  коробку  конфет.  Конфеты  оказались
настоящими. Оставив их на столе, я спрятал банки под письменный стол.
   Оглянулся на Гулю - она  сладко  спала  на  боку  повернувшись  своим
красивым лицом ко мне. Стоило мне только посмотреть на  нее,  как  любое
беспокойство во мне затихало. Возникала  беспрекословная  уверенность  в
счастье.
   За окном светило солнце, шелестели все еще зеленые листья.  Будильник
показывал десять утра. У меня слипались глаза.
   Минут пять спустя дом затих, замер, как самой глухой ночью. Мы спали,
прижавшись друг к другу, и снова нам не было тесно на старой  полуторной
кровати.

Глава 71

   На следующий день Ольга Мыколаивна освободила часть буфета и половину
шкафа для наших вещей. Гуля развесила свою одежду на плечики,  разложила
наши вещи по полочкам. Я занял верхний  ящик  письменного  стола  Петра.
Положил  туда  малочисленные  трофеи  своей  экспедиции  -   фотоаппарат
"Смена", старый номер "Вечернего Киева" - один Бог знает, почему  я  его
не выкинул.
   Вечером несколько дней спустя, когда я от нечего делать  в  очередной
раз рассматривал найденный в палатке фотоаппарат,  мною  снова  овладело
любопытство, Плотно задвинув занавеску, я открыл заднюю стенку "Смены" и
нащупал пленку.
   "Что там может быть снято? - задался  я  вопросом.  -  Если  все  это
принадлежало майору Науменко, то почему он взял с собой  такой  дешевый,
детский фотоаппарат? И почему оставил  его  в  палатке?  Почему  палатка
оказалась под песком? Конечно, я сам уже знал, что такое песчаная буря в
пустыне.  Вполне  могло  быть,  что  он  сам  едва  успел  выбраться  из
полузасыпанной палатки и тогда, конечно, ему было бы  не  до  вещей.  Но
тогда все его вещи оказались бы под песком. И куда бы  он  добрался  без
запасов пищи и воды?"
   Чем больше я думал, тем очевиднее было отсутствие связи между майором
Науменко и палаткой, подаренной мною отцу Гули. Но несмотря на это,  мое
любопытство не уменьшалось. Даже если фотоаппарат  принадлежал  простому
киевскому (судя  по  найденной  газете)  туристу,  все  равно  прошедшие
двадцать с лишним лет придавали  моей  находке  не  только  историческую
ценность. Если этот человек пропал, до сих  пор  должны  быть  живы  его
родственники или кто-то из друзей, знавших, куда он  отправлялся.  Да  и
наверняка существует, как и раньше, клуб туристов со своими  старожилами
и ветеранами, для которых моя  находка  будет  сущим  подарком,  поводом
вспомнить о прошлом, а может  быть,  и  раскрыть  какую-то  тайну,  ведь
исчезновение человека - это всегда тайна. Правда, может оказаться, что я
найду самого хозяина фотоаппарата, бросившего все, спасаясь от  песчаной
бури.
   Мои  размышления  вывели  меня  к  событиям,  предшествовавшим  моему
путешествию. Я  вспомнил,  как  искал  Львовича,  Клима.  Вспомнил,  как
любопытство, желание раскрыть еще не понятную мне тайну, привело меня на
Пущанское кладбище.
   Собственно, и мое нынешнее  пребывание  в  Коломые  было  результатом
этого любопытства.
   Я вытащил из  ящика  стола  пожелтевшую  газету,  развернул,  включил
настольную лампу. Просматривая заголовки статей, отражавших  в  основном
трудовые  будни  и  достижения   города-героя   Киева,   я,   к   своему
разочарованию, ничего интересного в газете не обнаружил.  Снова  взял  в
руки фотоаппарат. Счетчик отснятых кадров показывал "34". Теперь  я  уже
был уверен, что он не врал. Осталось два неотснятых кадра.
   - Надо доснять и проявить пленку, - решил я. Когда Гуля  поднялась  в
комнату, я включил свет и посадил ее за стол.
   - Улыбайся, - сказал я, перекручивая пальцем пленку.
   Я щелкнул Гулю два раза и зачехлил "Смену".
   - Откуда у  тебя  фотоаппарат?  -  удивилась  она.  Я  рассказал  ей,
напомнил о палатке.
   - И ты думаешь, что что-то получится? - спросила Гуля.
   - А вдруг?
   Она улыбнулась.
   На  следующий  день  утром  мы,  прихватив   с   собой   фотоаппарат,
отправились гулять по городу. Погода  нас  радовала  -  светило  солнце,
легкий нежный ветерок дул в лицо.
   Мы дошли до нового микрорайона, где стояло несколько девятиэтажек. На
первых этажах этих уродливых строений располагались магазины. Мы  прошли
мимо мебельного, мимо магазина автозапчастей. Выпили по чашечке  кофе  в
гастрономе.
   Там же спросили у продавщицы о ближайшем фотоателье.  Оказалось,  что
это совсем рядом.
   Фотограф - мужчина лет пятидесяти в синем халате, спортивных штанах и
старых кедах на босу ногу - оказался скорее энтузиастом своего дела, чем
бизнесменом.  На  мой  вопрос  о  стоимости  проявки  пленки  он  только
усмехнулся.
   - Бутылку поставишь, если что-то выйдет, - сказал он.
   Потом зашел в темную комнатку, кроме двери  закрытую  еще  и  тяжелой
черной портьерой.  Возвратившись,  отдал  мне  фотоаппарат.  Написал  на
конверте для фотографий свой номер телефона.
   - Возьми, - сказал мне. - Позвонишь через  пару  дней.  Если  женщина
возьмет трубку, позовешь Витю. Через два дня я позвонил.
   - Приходи, посмотришь, - сказал Витя.  В  его  голосе  присутствовала
какая-то загадочная для меня неопределенность, полное отсутствие эмоций.
   В  фотоателье  я  шел   один.   Гуля   осталась   помогать   старушке
консервировать помидоры.
   Пока добрался, заметил, что меня два раза обогнали одни и те же белые
"Жигули". Перед тем, как зайти в фотоателье, я оглянулся по сторонам, но
ничего подозрительного не заметил.
   - Проходи сюда, -  фотограф  выглянул  из  темной  комнатки  на  звук
подвешенного к входной двери колокольчика и подкрепил свои слова жестом.
   Я зашел. Закрыл за собой дверь. Красный фотофонарь, стоявший на полке
на уровне моей головы, создавал в комнате странное,  немного  загадочное
освещение.
   На столе стояла стопка пустых разноразмерных ванночек.  На  веревках,
натянутых под потолком, сушились большие фотографии, как белье на улице.
Я присмотрелся к одной из них, думая, что это отпечатки с моей пленки.
   - Сейчас, сейчас, - сказал Виктор,  стоя  ко  мне  спиной.  Потом  он
щелкнул  выключателем  и  яркий  свет  лампочки,  свисавшей  с  потолка,
поглотил слабое свечение красного фонаря.
   Он вытащил из ящика стола маленький конверт из-под фотобумаги. Достал
оттуда пачку фотографий. Оглянулся на меня.
   - Думаю, что лет двадцать назад за эти снимки могли и убить, - сказал
он и отступил на  шаг  от  стола,  освобождая  мне  место.  -  Качество,
конечно, паршивое.
   Зерна много.
   Я взял несколько фотографий, разложил их. Наклонился, присматриваясь.
На одной увидел шхуну, снятую с верхней точки берега, потом та же шхуна,
только с другой точки, просто снимок линии берега, такого знакомого  мне
по  недавнему  путешествию,  две  групповые  фотографии:  пять  мужиков,
четверо стоят, один присел внизу по центру.
   - За что здесь могут убить? - оглянулся я на фотографа.
   Витя подошел, взял фотографии, просмотрел их.  Оставил  в  руке  три,
остальные опустил на стол.
   - Вот на эти взгляни. Повнимательнее. Я взял снимки. Верхний был  мне
уже знаком: четверо стоящих, один сидящий. Я  присмотрелся.  Показалось,
что человек сидел на песке как-то странно, но больше ничто не  привлекло
моего внимания.
   - Возьми-ка эту штуку, - Витя протянул мне увеличительное стекло.
   Под лупой смысл фотографии резко изменился. Я  увидел,  что  человек,
сидевший на песке, был связан. Его ноги были связаны в лодыжках,  колени
подтянуты, а руки, связанные  в  запястьях,  словно  надеты  на  колени.
Четверо стоящих смотрели в объектив с самоуверенными улыбками.  Сидевший
пленник смотрел куда-то в сторону, голова его была чуть  наклонена,  рот
приоткрыт.
   - Он здесь живой? - обернулся я к фотографу Вите.
   - Там, может, и живой. А вот на следующих снимках - вряд ли.
   Я посмотрел на следующий снимок: двое мужиков  в  сапогах  и  длинных
черных куртках с капюшонами тащили пленника за руки-ноги грудью  кверху.
Голова его безвольно свисала вниз. На третьей фотографии я увидел тех же
четверых, стоящих у небольшого песчаного холмика. У ног одного из них из
песка торчала саперная лопатка. В вершину холма была воткнута  палка,  к
которой ремнем был привязан  полевой  бинокль.  Эта  конструкция  словно
пародировала могильный крест.
   - Ну что, с тебя бутылка, - задумчиво произнес Витя.  -  Можем  ее  у
меня и оприходовать, я тут рядом живу.
   Я опустил фотографии на стол. Фотограф вложил их  обратно  в  конверт
из-под фотобумаги, протянул конверт мне.  Отдельно  вручил  коробочку  с
проявленной пленкой.
   - Подожди там, -  он  кивнул  в  сторону  приемной  фотоателье.  -  Я
переоденусь.
   В гастрономе мы остановились у винного прилавка.
   - Что брать? - спросил я.
   - Портвейн, красный, - сказал Витя.  -  Вон  там,  сверху  на  полке.
Написано "Массандра".
   С бутылкой мы зашли к нему. Жил он в  маленьком  частном  домике,  по
двору которого разгуливали куры.
   - Я бы лучше водки выпил, - сказал он, усаживаясь за  стол,  покрытый
пятнисто-грязной зеленой скатертью. - Но нельзя.
   - Печень?
   - Свадьба, - выдохнул фотограф.  -  Завтра  свадьбу  снимать,  а  это
нельзя делать дрожащими руками...
   Он открыл банку консервов, нарезал хлеба,  достал  тарелки,  вилки  и
простые стеклянные бокальчики.
   Пока мы пили и закусывали, он ни разу не вспомнил  о  моей  пленке  и
фотографиях. Рассказывал о себе. О том, как  жил  в  Ужгороде,  как  был
классным фотографом, но много пил, и жена в конце концов выперла его  из
дому. Первое время жил у друга, они вместе с другом пропили  его  лучшие
два фотоаппарата:
   "Пентакон" и "Никон". Потом в Коломые умерла мать, оставила ему  этот
домик, и он долго не  мог  решить,  что  с  ним  делать.  Сначала  хотел
продать, но, зная, что в этом  случае  все  деньги  будут  потрачены  на
водку, решил поступить иначе.
   Бросил пить и переехал сюда. Сразу нашел работу в фотоателье.  Иногда
удается подработать  в  милиции  -  прямо  на  машине  забирают,  и  ему
приходится фотографировать места преступлений.
   Когда портвейн был допит, Витя собрался с духом, встал из-за стола.
   - Так, мне надо выспаться  перед  свадьбой.  А  тебя,  наверно,  жена
ждет...
   Она у тебя кто? татарка?
   - Казашка, - ответил я.
   - Молодец. - Витя мотнул головой.
   Я так и не понял, в чем был смысл его одобрения.
   Уже провожая меня к калитке, он сказал:
   - Моя была венгеркой. Избави тебя Бог от этой национальности...

***

   Домой я шел  минут  двадцать  пять.  Было  светло,  хотя  солнце  уже
клонилось к закату. В спину дул прохладный  ветерок.  Несколько  раз  по
дороге я проверял карман куртки, в котором лежал конверт с  фотографиями
и коробочка с пленкой.
   Дверь мне открыла Ольга Мыколаивна. Она сразу учуяла запах спиртного.
Лицо ее приняло строгое выражение, она оглянулась, проверяя,  что  рядом
никого нет, и зашептала мне назидательно:
   - Тоби цього нэ трэба, з нашымы мужыками пыты. Воны  нэпутящи,  а  ты
молодый, у тэбэ жинка красыва!
   - Больше не буду, - прошептал я. шутливо и заглянул сначала на кухню,
потом в гостиную.
   - Гуля у кимнати, - старушка кивнула  на  лестницу.  -  Чытае.  Чэрэз
пивчаса "Санта-Барбара", спускайтэсь!
   Утром опять шел дождь. Я проснулся голодный и с тяжеловатой  головой.
Гуля уже натягивала джинсы.
   - Где ты вчера был? - спросила  она  меня,  обернувшись.  -  Вернулся
такой веселый и неразговорчивый. И сразу спать лег.
   - Извини. У фотографа посидели. Давай поедим, потом  я  тебе  кое-что
покажу!
   После завтрака  мы  снова  поднялись  к  себе  в  комнату.  Я  достал
фотографии, разложил их на столе. Удобно уселся и включил лампу.
   - А где мои снимки? - спросила Гуля. Я провел взглядом по разложенным
фотографиям,  но  потретов  Гули  не  увидел.  Пересчитал  снимки  -  их
оказалось только тридцать четыре.
   - Наверно, не получилось, - сказал я. Мы вместе рассматривали снимки.
Я отыскал те три, на которые обратил мое внимание Витя. Передал их Гуле,
а сам рассматривал остальные. У меня  уже  не  было  сомнения,  что  все
снимки были сделаны на берегу Каспия, недалеко  от  того  места,  где  я
нашел палатку. Тут была и рыбацкая  шхуна,  сначала  далеко  от  берега,
потом все ближе и ближе. Потом шлюпка с людьми между берегом  и  шхуной.
Люди на берегу - пять человек - что-то вытаскивают из шлюпки.  Это  было
похоже на кадры из старого фильма. И если б не  те  три  фотографии,  то
интерес мой к этой пленке уже угас бы.
   - Да, - Гуля вздохнула. - Его убили?
   Она возвратила фотографии и обняла меня сзади.
   - Наверно. Или умер от побоев... - сказал я, рассматривая снимок,  на
котором четверо вытаскивали шлюпку на берег. В  шлюпке  лежали  какие-то
мешки.
   - Знаешь, - сказал я, посмотрев снизу вверх на Гулю. -  Что-то  здесь
не так... Все снимки, кроме этих трех, совершенно  "мирные".  Они  сняты
как бы со стороны, никто специально не позирует. А здесь все  смотрят  в
объектив, все, кроме связанного.
   - Может, снимали разные люди? - предположила Гуля.
   Я задумался. На фотографиях  присутствовали  шесть  человек,  включая
связанного. Но на одной отдельной фотографии можно было  увидеть  только
пятерых.
   На "могильном" снимке стояли четверо, а  пятый  должен  был  снимать.
Значит,   шестой   действительно   был   похоронен    под    песком    с
импровизированным, почти шутовским крестом. Получалось, что снимки шхуны
и шлюпки с людьми, и  пятерых,  уже  вышедших  на  берег,  были  сделаны
пленником. Видимо до того, как он стал пленником.
   Я поделился своими мыслями с Гулей.
   - Значит, он следил за ними? - сказала она. - А зачем?
   Я пожал плечами.
   - Коля, а давай разложим снимки по очереди, как они б