- А! А сама ты? Що? Чом нэ побигла? Всэ тилькы я! - отвечал мужской.
   Из-за ближнего отрога эта парочка вынырнула так неожиданно, что  меня
передернуло. Из груди моей вырвался то ли испуганный выдох, то ли стон -
я узнал эти лица. Но пока до меня доходило, где я  их  видел,  они  тоже
остановились в двух-трех метрах и смотрели на меня  недоброжелательно  и
задумчиво, словно именно сейчас решали мою судьбу.
   Эта пауза тянулась несколько минут. Потом чернявый остроносый  парень
наклонился надо мной - мне показалось, что он хочет  меня  клюнуть,  так
как он тянулся ко мне именно носом. Но оказалось - он внюхивался в меня.
   - Бач! - повернулся он к своей подруге. - Усэ тило корыцэю  пахнэ,  а
одна рука - икрою! То вин, мабуть, тиею рукою до росийського капитализму
доторкнувся!
   Его чернявая спутница усмехнулась.
   - Чего вам от меня  надо?  -  спросил  я,  пытаясь  ослабить  тугость
веревки, стягивавшей мои запястья за спиной.
   - Та ничего, нэ турбуйтэся, -  усмехнулся  чернявый.  -  Побалакаемо,
може щось разом зробымо, щось корыснэ для витчызны...
   Я уже ясно вспоминал те несколько моментов из прошлого, когда мы даже
не то что сталкивались, а просто замечали друг друга. Точнее, теперь уже
я понимал, что они за мной следили. Это они все время попадались мне  на
глаза и на Софиевской площади во время митинга  и  потом,  когда  я  уже
подходил к своему дому. Но как они оказались здесь, в казахской пустыне?
Уж не их ли следы сопровождали мое  путешествие  с  момента  высадки  на
каспийский берег со шхуны "Старый товарищ"?.
   -  Вы  бы  хоть  представились!  -   стараясь   звучать   как   можно
расслабленнее обратился я к ним.
   - А чого прэдставлятысь? - пожал плечами чернявый. -  Я  -  Петро,  а
вона - Галя. Ось и усэ пред-став-ление...
   - Так вы что, от самого Киева за мной следили? - продолжал спрашивать
я, желая получше понять происходящее и их планы.
   - Ни, навищо... - говорил Петро. - Мы ж зналы, куды пан  йидэ.  От  и
выйшлы назустрич... Таки справы...
   - А зачем же было меня связывать?
   - А якбы пана нэ звъязалы, то и розмовы спокийнойи нэ було б... А так
ось говорымо по-людськы... От як бы твоя казашка не  збигла,  то  уси  б
вчотирьох побалака-лы... Ну а так втрьох довэдэться...
   - Ну а про что вы побалакать хотите?
   - Про що? Та про  тэбэ.  Про  тэ,  як  ты,  моекаль-чаривнык,  чогось
цикавого дизнався и чомусь никому про цэ нэ сказав... Всэ  выришыв  соби
загарбаты... На святэ для нашего народу зазихнувся! Та за однэ  цэ  тэбэ
вбыты мало! - неожиданно поднял голос Петро.
   -  Тыхшэ,  тыхшэ  -  начала  его  успокаивать  Галя.  -  Бо   каминня
посыпэться! - И она показала взглядом на горы.
   - Ничего я ни от кого не скрывал, - сказал я. - Наоборот,  хотел  все
домой, в Киев привезти...
   - Нэ кажы дурныць, - махнул рукой успокоившийся  Петро.  -  Повиз  бы
туды, дэ тоби кращэ б заплатылы!

Глава 35

   Дневной зной начинал меня утомлять. Я сидел со  связанными  руками  и
ногами на подстилке. Рядом  у  маленького  костра  с  нашей  треногой  и
котелком возилась Галя, а Петр куда-то ушел. Я  подумал,  что  глупо  не
воспользоваться отсутствием мужчины и бросил внимательный взгляд на  эту
черноволосую женщину.
   - Извините, - сказал я. - У меня руки затекли... Вы не могли бы  хоть
на пять минут их развязать?
   Галя обернулась, на ее красивом скуластом лице появилась усмешка.
   - Спочатку рукы, а потим и ногы затэкуть...  А  мэни  що,  бигаты  за
тобою?
   Ни... - И она снова повернулась  к  котелку,  в  котором  уже  что-то
варилось. - Ось зараз нагодую тэбэ и зразу полэгшае... -  добавила  она,
уже не глядя на меня.
   Я кивнул себе. Похоже,  что  с  этой  Галей  не  так-то  просто  было
разговориться.
   - А Петр где? - спросил я через несколько минут.
   - Петро? Зараз прыйдэ. Наши рэчи забэрэ и прыйдэ... Я упал на  бок  -
балансировать  на  пятой  точке  было  уже  больно.  Глаза   мои   стали
закрываться - то ли от бессилия, то ли от вынужденной неподвижности меня
стало клонить в сон. Я бы и заснул наверно, если б вдруг в нос не ударил
какой-то знакомый запах.
   Открыл глаза и увидел перед собой на подстилке  котелок  с  гречневой
кашей. Рядом сидела Галя,  держала  в  руке  аллюминиевую  общепитовскую
ложку и смотрела мне в лицо.
   - Давай я тэбэ нагодую, - сказала она. - Ты тилькы прысядь, бо так нэ
зможэшь.
   Я послушно лег  на  спину  и  рывком  сел.  Тотчас  возле  моего  рта
появилась ложка с гречневой кашей.
   - Видкрый рота, - приказала Галя. Каша была слишком горячей.
   - Пусть остынет, - попросил я.
   - Во дурэнь! Зараз Петро прыйдэ и взагали ничего тоби нэ дасть!  -  И
вторая ложка с дымящейся кашей зависла у моего рта.
   Этот обед был похож на пытку. Я хватал ртом воздух, надеясь, что хоть
так каша немного остынет перед тем, как я ее  проглочу.  Но  воздух  был
теплым и соленым. В конце концов я уже не мог  есть  и,  чтобы  избежать
бесполезных объяснений, просто  упал  на  другой  бок  и  таким  образом
оказался спиной к кормившей меня Гале.
   - Ты чого? - спросила она удивленно. - Що, нэ смачно?.. Ну як хочэш!
   Во рту у меня горело. Языком я скатывал  в  комочки  отслоившуюся  от
ожога слизистую и выплевывал ее на  подстилку.  Но  эта  боль  понемногу
утихла, и я заснул.
   Разбудил меня голос вернувшегося Петра. Я лежал так же  неподвижно  и
притворялся спящим, прислушиваясь к их разговору.
   - И чого було стилькы йижы з собою браты? - Возмущался Петр. - Мы що,
в голодный край йихалы? Вин йив?
   - Авжеж. Я йому кашы дала... Нэ ругався, такый смырный, як тэля...
   - А що, як тэбэ звъязаты -  ты  брыкатысь  почнэш?  Га?...  Я  лопату
прынис...
   Лопаты тут якыйсь мали, як для дитэй!
   - А що йим тут копаты? Ты йиж, йиж, бо вжэ холодна...  -  А  чому  нэ
солона?
   - А хто мишэчок з силлю отым казахськым дитла-хам подарував? Я?
   - Гаразд, гаразд. Заспокойся! Вин про щось розпо-видав?
   - Ни.
   - Шкода, що дивка збигла... Як бы них обох звъязаты, то  вин  бы  нам
всэ сам розповив...
   Их тихая семейная беседа, в которой я не услышал ни особой  ненависти
к себе, ни какой-то явной или скрытой угрозы, подтолкнула меня  к  тому,
чтобы заговорить с ними. Я, как бы просыпаясь, громко вздохнул, поерзал,
потом повернулся на другой бок, к ним лицом. Они молча смотрели на меня.
   - Дывы, прокынувся! - выдохнул Петр.
   - Добрый вечер! - сказал я.
   - Добрый-добрый, - усмехнулся Петр и погладил свои усы. - А  чого  цэ
ты такый вэсэлый?
   - Чего веселый? Я не веселый...
   - Нэ крычыш, нэ матюкаешся? - продолжал он.
   Я пожал плечами.
   Петро достал трубку, прикурил от костра.
   - Якый-то вин нэ такый,  -  сказал  обернувшись  к  Гале  и  выдохнув
табачный дым. - Иого впиймалы, звъязалы, а вин  "До-брый  ве-чер"  кажэ.
Хиба так можно?
   - Та можэ нормальна людына, - вступилась за  меня  Галя.  -  Нэ  хочэ
сварытыся, хочэ в мыри жыты...
   - Атож, покы мы його нэ розвъяжэмо... А потим?
   - Послушайте, - сказал я, уже утомившись слушать  о  себе  в  третьем
лице. - Скажите, что вы от меня хотите, и разберемся...
   Петр и Галя словно опешили от такого конкретного предложения  с  моей
стороны. Они переглянулись.
   - Ну, якщо конкрэтно, - произнес наконец Петр. - Я ось лопату  листав
- будэш копаты пид нашым нагля-дом... Ты ж знаеш, дэ копаты?
   - "В трех саженях от старого колодца", - монотонно сказал я, вспомнив
старый донос.
   - Ну а дэ сам колодязь?
   - "За ограждением форта".
   - Нэмае там давно вжэ ниякого колодязя. - Петр проницательно  смотрел
мне в глаза, словно поймал меня на вранье. - Дывысь, покы нэ знайдэш тэ,
що Тарас Грыгоровыч закопав - покою тоби нэ дамо!
   - Хоть бы руки развязали на часок! - протянул я устало, понимая,  что
продолжать "конкретный" разговор уже не стоит.
   - Нэ розвъяжэмо, нэ сподивайся! - сказал Петр. - Ось колы згадаеш, як
знайты тэ мисцэ, тоди розвъяжэмо и дамо тоби лопату в рукы, щоб як Ленин
на суботныку!!!
   Я снова лежал на боку. Отекшие руки и ноги давали себя  знать  -  они
казались не частью моего тела, а каким-то привязанным ко мне  балластом,
мешавшим двигаться и  чувствовать  себя  свободным.  С  неба  опускалась
темнота.
   Потрескивал костер за моей спиной; у костра о чем-то  перешептывались
Петр со своей Галей. На душе у меня было противно. Рядом не было Гули, и
почему-то все, с ней  связанное,  теперь  казалось  сном,  а  весь  ужас
сегодняшнего дня просто возвращением к реальности.  Киевская  реальность
догнала меня, нашла и связала по рукам и ногам. И это была только  часть
той реальности, которая могла меня догнать. Не лучшая  и  не  худшая,  а
просто часть. И вот я лежал на подстилке,  подогреваемой  снизу  песком.
Болели запястья, сдавленные веревкой, все тело ныло и ломило. Оставалось
только сжать зубы и лежать в ожидании  того  момента,  когда  измученное
тело заснет, и я забудусь вместе с ним. Где теперь моя  Гуля?  Куда  она
убежала? Лишь бы с ней было все в порядке.
   Ночью я проснулся под  высокими  звездами.  Услышал  двойное  дыхание
Петра и Гали, лежавших на своей подстилке метрах в  трех  от  меня.  Они
словно специально легли по другую сторону потухшего костра, над  которым
стояла треножка. Мирная ночь настраивала на спокойное течение мысли.
   Справа от них лежали мой рюкзак и Гулин двойной  баул.  Ни  Петр,  ни
Галя к ним не прикасались,  что  сейчас  мне  казалось  очень  странным.
Только баллон с водой лежал у потухшего кострища. Я посмотрел на наши  с
Гулей вещи. Неужели записанное в новой конституции  Украины  уважение  к
собственности не позволило моим тюремщиками поинтересоваться  содержимым
рюкзака и баула?  А  ведь  там  и  рукопись  Гершовича,  и  донос-рапорт
ротмистра  Палеева,  который,  собственно,  и   определил   цель   моего
бегства-путешествия. Странно, что они даже не спросили - что у  нас  там
лежит... С одной стороны, такое их поведение меня успокаивало,  да  и  с
самого   начала   был   в   их   агрессивности   какой-то   дилетантизм,
непрофессионализм, позволявший не воспринимать их  всерьез,  как  угрозу
моей жизни. Они словно играли в агрессивность. Я вспомнил все, что  знал
и слышал об УНА-УНСО в Киеве. Вспомнил  резкие  и  агрессивные  лозунги,
манифесты, предвыборные программы. И (по какой-то  странной  ассоциации)
выплыл из далекого прошлого театр Леся Курбаса. Да, в  их  агрессивности
было что-то театральное.
   Успокоенный этими размышлениями, я снова заснул.
   Спал я крепко, но меня тревожили какие-то  странные  звуки  -  то  ли
всхлипы, то ли вскрики. Потом я увидел сон - Гулю,  ее  красивое  чистое
лицо, карие глаза напротив моих глаз. Мы словно говорили во сне глазами,
а потом я погладил  рукой  ее  волосы,  такие  мягкие,  шелковые.  И  ее
дыхание, сладко-соленое, легкое - я перехватывал его ртом и делал  своим
дыханием. Я хотел, чтобы мы дышали одним и тем же воздухом, чтобы у  нас
все было общее и только наше.
   Я проснулся от прикосновения ее горячих сухих губ к моему лбу.
   Руки  мои  были  свободны,  только  запястья,  измученные   веревкой,
чесались, словно искусанные комарами.
   - Тише, это я, - тепло выдохнула Гуля, склонившись над моим лицом.  -
Подожди, я разрежу веревку на ногах.
   Ее голова уплыла от моего лица. А я лежал неподвижно на спине и ждал,
когда она снова заслонит надо мной небо.
   - Все, - прошептала она, усевшись рядом на подстилку.
   - А они? - спросил я тоже шепотам.
   - Я их связала.
   - Тогда почему мы говорим шепотом?
   - Потому что ночь. Они, может, еще захотят поспать...
   Я кивнул. Попробовал подняться на локтях. Но Гуля остановила меня.
   - Еще рано, - прошептала она. - Давай полежим  до  рассвета.  Я  тоже
хочу спать.

Глава 36

   Утром мы "вручную" поили чаем связанных Галю и Петра.  Они  выглядели
не очень-то хорошо - прерванный сон, ясное дело,  никому  на  пользу  не
идет.
   - Цэ вам даром нэ пройдэ! - сказал он, тяжело вздохнув.
   Потом замолчал. И молчал долго, с полчаса.
   - Послушайте, - поинтересовался я. - Вы же давно за нами  следили,  я
видел ваши следы несколько раз после того, как высадился на берег.  Чего
ж вы только теперь решились?
   - Яки слиды? - искренне удивился Петр. - Нэма нам чого  робыты  -  за
вамы слидкуваты. Мы тэбэ тут чекалы, и одного, бэз циейи казашкы!
   - У нее, кстати, имя есть - Гуля, - сказал я  строго.  -  Она  -  моя
жена.
   На усталом лице Гали я вдруг прочел удивление. Она посмотрела на Гулю
как-то по-другому, словно открыла для себя нечто, раньше не замеченное.
   Петр тоже скосил глаза на Гулю, но его усатое лицо осталось мрачным.
   - Люльку мэни дай! - попросил он.
   Я нашел его трубку, потом под его "связанным" руководством  набил  ее
табаком, сунул ему под усы и дал прикурить.
   - Ну так що будэмо робыты? - спросил он  как-то  обреченно,  выдохнув
табачный дым.
   - Не знаю, - признался я.  -  Я  с  вами  встречаться  не  собирался.
Развязывать вас опасно - вы нас  свяжете,  а  это  мы  уже  проходили...
Подождем, может что-нибудь в голову придет. Может, оставим вас здесь,  а
сами дальше пойдем...
   - Ты що, з глузду зьйихав? - Петр блеснул глазами. - Як цэ - нас  тут
залышыты? Розвъяжы, бо погано будэ!
   - Ну вот, - я развел руками, радуясь тому, что запястья отдохнули  от
веревки. В самом этом жесте, в его возможности я ощутил  вернувшуюся  ко
мне свободу. - Вот видите, вы мне уже  угрожаете,  а  что  будет  потом,
когда я развяжу вас? - спросил я не без ехидства.
   -  Заспокойся,  Пэтро,  -  заговорила  вдруг  Галя.  -   Трэба   буты
розсудлывым...
   Можэ, вы нам хоч ногы розвъяжэтэ и тоди разом  пидэмо?  -  обратилась
она ко мне.
   Я пожал плечами.
   - Надо подумать. Давайте сначала выясним, какие  у  кого  цели.  Могу
начать с  себя.  В  принципе,  я  хотел  найти  то,  что  закопал  Тарас
Григорьевич, и привезти  это  в  Киев,  чтобы,  как  бы  это  сказать...
получить от родной Украины славу и деньги... или только славу... Ну а  у
вас, шановные, какие цели?
   - Та цили в нас схожи, алэ нам вид риднойи державы  ани  грошей,  ани
славы нэ потрибно, - заговорил Петр. - Головнэ,  щоб  всэ,  що  налэжыть
Украйини, поюрнулось до нэйи... Особлыво таки святи рэчи...
   - Ну вот, цели у нас похожие, остается только провести  переговоры  о
достижении этих целей... - Я выжидательно посмотрел Петру в глаза.  -  И
если договоримся - можем  дальше  отправляться  вместе.  Только  как  вы
узнали, что я сюда собираюсь?
   - Наш товарыш, капитан СБУ, нам про тэбэ всэ розповив.
   - А вы что, с СБУ дружите? - удивился я.
   - Всюды е нормальни люды, - ответил Петр и отвернулся.
   Я оглянулся на Гулю - она думала о чем-то своем, потом обратил взгляд
на Галю - она тоже опустила глаза и о чем-то размышляла, и  вид  ее  мне
показался  поэтически-грустным,  в  то  время  как  красивое  лицо  моей
казахской жены отличалось сосредоточенностью и серьезностью - Розвъяжыть
мэни рукы, - вдруг подала голос Галя. - Я вам кашу зварю, у  мэнэ  крупа
е. И Пэтру трэба йисты, бо в нього выразка.
   - Что у него? - переспросил я.
   - Язва по-вашому, - пояснила Галя.
   Я обернулся к Гуле. Мы переглянулись.
   - Я сама сварю, - сказала Гуля строгим голосом. - Где крупа?
   Галя кивнула на сумку возле кострища.
   Солнце начинало прижаривать. Я тоже  проголодался,  и  мысль  о  каше
отвлекла меня от высоких межнациональных материй.
   Потом мы кормили с ложечки  Галю  и  Петра,  а  после  этого  уселись
поудобнее и поели сами. Сварили чаю, и  опять  каждый  работал  "на  два
рта", успевая и сам отхлебнуть, и к  губам  пленников  пиалки  поднести.
Гуля достала сырные шарики и угостила ими Петра и Галю.
   Немного разморенные едой и солнцем,  мы  потеряли  ощущение  утренней
бодрости и, должно быть, готовы были  уснуть,  но  тут  Гуля  решительно
встала на ноги.
   Расправила на себе ярко-салатовое платье-рубаху.
   - Надо идти, - сказала она.
   На лицах пленников прочитывалась усталость.
   - Так что, развязать им ноги? - спросил я Гулю.
   Она задумалась.
   В тишине послышалось мне тишайшее шепотливое движение песка  -  голос
пустыни. Я оглянулся на кромку песка,  сухим  морем  лизавшего  каменный
берег гор.
   Никакого движения видно  не  было,  но  я  уже  знал,  что  медленное
движение песка, как и воздуха, невидимо и неощутимо.
   - Послухай, - услышал я голос Петра. - Можэ, домовымось  якось...  Ну
так, щоб разом? Алэ щоб бэз усякых там москальськых фокусив!
   Я обернулся. Тяжело вздохнул - странным мне показалось, что не я  ему
ставлю условия, при которых он будет развязан, а он мне.
   - Ну так що? - спросил он, выждав минуту.
   - Знаете, что, - еще разок вздохнув, ответил я. - Давайте договоримся
так:  я  вас  развязываю,  но  при  условии,  что  не   только   никаких
"москальськых фокусив" не будет, но и никаких "хохляцких"!
   Петр пожевал губами, словно принимал какое-то очень важное решение.
   - Гаразд, - наконец выдохнул он. - Розвъязуйтэ! Я опять посмотрел  на
Гулю.
   Она кивнула.

Глава 37

   До вечера мы прошли не больше десяти километров.  Шли  молча.  Каждый
тащил свою поклажу, но у нас вещей оказалось намного больше.  Однако  ни
Петр, ни Галя своей помощи не предложили. Петр нес  на  плече  небольшую
лопату, а в левой руке - сумку с длинными лямками, которую при  желании,
тоже можно было забросить на плечо.
   Когда жара спала, мы остановились и положили вещи в одно место.
   - Я пойду за хворостом, - сказала Гуля.
   Когда  Гуля  отошла  метров  на  пятьдесят,  Галя,  бросив  на  Петра
вопросительный взгляд, пошла следом.
   Мы с Петром остались вдвоем. Оба молчали.  У  меня  не  было  желания
заговаривать с ним  первым,  и,  видимо,  это  отсутствие  желания  было
обоюдным.
   Петр закурил свою трубку.
   - Щэ далэко? - неожиданно спросил он.
   - Не знаю. Вы-то сами откуда шли?
   - Вид Форту-Шевченко.
   - А сколько до него?
   - Дэсь дви добы.
   - Два дня, что ли? Петр кивнул.
   - Ну так место ведь как раз у Форта-Шевченко, - сказал я. -  "В  трех
саженях от старого колодца в сторону моря".
   - Цэ я вжэ чув. Алэ ж нэма там ниякого старого колодязя...
   - Раньше ведь был. Надо искать.
   - Ось и будэш шукаты.
   Я посмотрел Петру в глаза. "Зря я его развязал, - подумал.  -  Добром
этот "джоинт вентчер" не кончится".
   Вскоре вернулись Галя и Гуля,  каждая  принесла  по  охапке  скудного
пустынного хвороста.  Разожгли  костер,  поставили  над  ним  треногу  с
котелком.
   Женщины хозяйничали молча, но  сообща,  и  я  этому  очень  удивился.
Заметил я и пару косых взглядов Петра, брошенных на свою подругу.
   Снова ели кашу на ужин. Молча.  Пили  чай.  Уже  темнело,  но  что-то
удерживало нас от сна. То ли бодрость, то ли  боязнь  оказаться  посреди
ночи связанным и снова играть в пленников. Сидели молча,  и  вдруг  Галя
запела украинскую песню.
   Ее голос звучал в  этом  пустынном  месте  странно  и  чужеродно,  но
красиво. Она пела про казака, отправившегося на войну с  турками  и  там
погибшего, и про чернявую красавицу, так и не дождавшуюся своего мужа.
   После украинской  песни  пауза  была  недолгой  -  вдруг,  совершенно
неожиданно для меня, негромким приятным голосом запела Гуля. Она  запела
по-казахски; и мелодия, и голос оказались в тончайшей  гармонии  с  этим
песком и горами. Я вспомнил песню ее сестры Наташи.  Конечно,  у  Наташи
голос был ярче и сильнее, но Гулина песня обладала силой  эмоционального
гипноза. И я замер, слушая и не понимая слов. Она пела  долго,  а  когда
замолчала - тишина словно приобрела другое качество, она стала  белее  и
чище.
   - А про що цэ ты спивала? - спросила Галя.
   - Это песня про две семьи кочевников, встретившиеся на  один  день  в
пустыне. В одной семье был сын, а во второй -  дочь,  которые  влюбились
друг в друга с первого взгляда. Но их  родители  связали  каждый  своего
ребенка и разъехались в разные  стороны.  И  когда  унесли  их  вер