на
куски прозвучавшими выстрелами.
   Я содрогнулся, но остался стоять. А полковник, подняв правую  руку  с
пистолетом и направив дуло в небо, сделал еще несколько выстрелов. Потом
опустил руку и склонил  голову  -  мне  стал  хорошо  виден  его  мощный
затылок.
   Тишина дождалась, пока эхо выстрелов затихло,  и  снова  заняла  свое
место.
   Мы стояли неподвижно.
   Полковник Тараненко медленно обернулся. В его глазах стояли слезы, но
гладковыбритые щеки были сухими. Он посмотрел  сквозь  нас,  словно  нас
рядом не было. Подошел к мумии, постоял Над ней молча. Преклонил колено.
   Мне казалось, эта траурная тишина  никогда  не  будет  нарушена.  Она
словно остекленела, эта тишина. И одновременно росло напряжение.  Тишина
зависла над нами дамокловым мечом, который поднимался все выше и выше, и
при этом увеличивался в  размерах.  Что  будет,  когда  он  упадет?  Чем
взорвется эта тишина?
   Мои  нервы,  накаленные  выстрелами  полковника,   никак   не   могли
успокоиться. И вдруг раздался звонкий голос казаха.
   -   Патроны   купи!   Ведь   кончились?   Полковник   повернулся    к
человеку-магазину.
   Посмотрел на него прищуренно и грустно.
   - Почем твои патроны? - спросил он негромко.
   - Три на доллар... ай, - казах махнул рукой, - тебе четыре на  доллар
дам!
   Полковник вытащил из кармана спортивных штанов  бумажник,  вынул  еще
один зеленый червонец и с купюрой в руках подошел к человеку-магазину. А
тот уже рылся в бауле в поиске нужного товара.
   Странный  дребезжащий  звук  резанул  по   уже   ослабевшей   тишине.
Переливчатая трель зависла в воздухе, затихла и снова повторилась. Казах
поспешно вытащил руки из баула, полез в дальний кармашек и вынул  оттуда
трубку мобильного телефона.
   - Да, да, - сказал он по-русски и тут же перешел на казахский язык.
   Говорил  сначала  спокойно,  потом  нервно  и  отрывисто.  Лицо   его
помрачнело.
   Наконец он спрятал телефон в соответственный карман баула. Пожевал  в
раздумье губами, потом вернулся к  продаже  патронов.  Достал  картонную
коробочку.
   - Слышьте, тут пятьдесят, бери уже все! - сказал он покупателю.
   - Ладно, а позвонить дашь? Я заплачу.
   - Куда звонить хочешь?
   - В Киев, я быстро...
   - Тогда двадцать долларов.
   Полковник согласился и, получив телефонную трубку, отошел  метров  на
двадцать.
   Казах проводил его взглядом, потом вернулись  на  его  лицо  грустные
мысли, вероятно связанные с телефонным разговором. Он сожалеюще  покачал
головой.
   -  Что-то  не  в  порядке?  -  спросил  я.  Хотелось   быть   с   ним
поприветливее.
   - Ай-яй, - человек-магазин кивнул. - Сегодня в Красноводске скачки на
верблюдах... Мой верблюд проиграл, а я  сам  ставки  брал,  нанимаешь...
Платить придется...
   Петр удивленно хмыкнул, услышав, в чем дело.
   - Ходимо зараз, пообидаемо разом, - предложил он казаху.
   Тот посмотрел на Петра с удивленной благодарностью.
   - Галю, - Петр обернулся к своей подруге. - Иды до Гули и  прыготуйтэ
щось на обид! Скажи, що у нас гости!
   Провожая  Галю  взглядом,  я  пытался  расслышать  хоть   что-то   из
телефонного  разговора  полковника.  Но  говорил   он   тихо   и   очень
сосредоточенно. Только губы шевелились на его неподвижном лице.

Глава 48

   Вскоре мы отправились вслед за Галей. Только  казах  решил  чуть-чуть
задержаться - сказал, что ему нужно сделать переучет товара  и  записать
все в товарную книгу.
   На обед нас ждал сюрприз - рисовая каша.  Мы  уселись  вокруг  костра
пошире, чтобы и полковнику Тараненко  хватило  места,  и  казаху,  когда
придет.  Гуля  совсем  не  удивилась,  увидев   полковника.   Мне   даже
показалось, что насыпая рис ложкой в пиалы, она  дала  ему  больше,  чем
остальным.
   Когда  вид  риса  превратился  во  вкус  и  я  катал  приятно-горячие
рассыпчатые рисинки по языку, Петр осторожно спросил Витольда  Юхимовича
о майоре Науменко.
   Полковник задержал у рта ложку, наполненную рисом, потом опустил ее в
пиалу, зажатую между ног. Вздохнул. Оглянулся по сторонам.
   - Я его хорошо знал, - негромко произнес он наконец, сам себе  кивнув
головой. - Хороший был человек. Он занимался секретными исследованиями в
области материальных проявлений национального духа. В каждой  республике
тогда в ГБ открыли по такому отделу. Москва выделила много денег на  эти
исследования.
   Больше всего  досталось  нам,  прибалтам  и  таджикам.  Меньше  всего
белоруссам - там, вроде,  нечего  было  исследовать...  Я  тогда  только
звание лейтенанта получил и был направлен в его отдел...
   Все, даже Галя с Гулей, внимательно  слушали  полковника,  забыв  про
рис. И полковник, заметив это, на мгновение замолчал.
   - Вы кушайте, а то остынет, -  сказал  он  мягко.  Потом,  проследив,
чтобы мы снова принялись за действительно остывавший рис,  продолжал.  -
Отдел  просуществовал  недолго...  Может,  год  -  полтора.  Было  очень
интересно: мы изучали потаенный украинский фольклор,  мифологию,  старые
издания и рукописи.
   Даже архивные материалы царской охранки - оказалось, что и тогда этот
вопрос интересовал тайную полицию. Вызывали из лагерей  националистов  и
беседовали с ними... Следили и за группами безопасных  националистов,  и
за группой Гершовича.
   - Полковник при упоминании этой фамилии  посмотрел  на  меня.  -  Уже
тогда мы вышли на несколько так называемых священных  мест  на  Украине.
Обычно такое место находилось возле одиноко стоящего  старого  дерева  -
липы, вербы или дуба. А на юге, в Херсонской области, в  Николасвской  -
возле  скифских  курганов.  Мы  определили  закономерность:   в   селах,
находящихся вблизи таких мест, преступность была в несколько раз меньше,
чем в среднем по Украине. Средний уровень умственного развития был выше.
Многие другие показатели тоже подчеркивали отличие жителей таких сел  от
остальных... Конечно, все исследования проводились в  строжайшей  тайне.
Все записи и обоснования у нас сразу отбирались и оправлялись в  Москву.
Я в то время еще не понимал важности этих исследований.
   Помню  только,  что  майор  Науменко  что-то  узнал  о   материальных
проявлениях украинского  национального  духа  в  Казахстане.  Он  сделал
запрос в Казахский ГБ и сперва даже получил подтверждение. Казахи готовы
были  сотрудничать.  Но  неожиданно  из  Москвы  пришел   приказ   отдел
расформировать, а всех его сотрудников перевести в разные города,  чтобы
не дать им возможности продолжать  работать  в  команде  по  собственной
инициативе. У меня в то время инициативы не было - я был  исполнительный
молодой офицер, мечтающий о карьере в госбезопасности. Но при этом майор
Науменко не мог не  вызывать  у  меня  восхищения  и  уважения.  Человек
блистательного ума, кристальной честности... После закрытия  отдела  его
затребовала Москва в центральный  аппарат  КГБ,  но  когда  к  его  дому
подъехала служебная машина, на которой он должен был  ехать  на  вокзал,
выяснилось, что он пропал. Напуганная жена показала шоферу записку,  где
он писал, что отправляется в командировку на  две  недели...  Вы  можете
себе представить, что творилось на  Владимирской!  Начальство  сутки  не
могло решить, что сообщить в Москву.
   Областные ГБ буквально прочесывали леса,  села,  все  места,  где  он
бывал  в  связи  с  исследованиями.  Проверялись  все  его  знакомые   и
родственники, но его нигде не было.  В  конце  концов  начальство  стало
перед выбором: или объявить его сбежавшим  за  границу  изменником,  или
сообщить в Москву, что он серьезно болен и раньше, чем через две недели,
не приедет. Но в любом случае было ясно - без неприятностей не обойтись.
   Я вдруг поймал себя на мысли, что полковник очень  четко  и  грамотно
рассказывает о событиях прошлого. Это как-то не вязалось с его  недавним
"шоканьем" и косноязычием.
   Моя пиала была уже  пуста.  Хотелось  чаю,  но  еще  больше  хотелось
узнать, что же случилось дальше с майором Науменко.
   До ушей донеслось фырканье верблюда, и я  оглянулся.  Голова  корабля
пустыни уже поднималась над близким  горизонтом  -  ведь  Новопетровское
укрепление располагалось на возвышенности. Вскоре  показалась  и  голова
человека-магазина.
   Полковник, заметив приближение казаха и верблюда, замолчал.  Пообещал
досказать потом и принялся за свой рис.
   А казах остановил верблюда метрах в трех от нас. Заставил его лечь на
песок, вытащил что-то из баула и присел в наш круг. Протянул  Гуле  свою
миску, две банки крабов и консервный нож. Гуля молча приняла его  взнос,
открыла банки и положила каждому крабьего  мяса.  И  казаху  положила  в
миску риса и крабов.
   Потом она помыла котелок и повесила  его  снова  на  крючок  треноги,
наполнив водой для чая.
   - А тебя как звать? - неожиданно по-русски спросил Петр казаха.
   - Мурат.
   - Далеко живешь?
   - Далеко, в Красноводске...
   - А жена, дети есть?
   - Есть. Жена есть. Три сына...
   Я слушал этот разговор с интересом, но достаточно невнимательно.
   Пораженный внезапным переходом Петра на русский язык, я прислушивался
к его речи, пытаясь уловить акцент. Но он говорил без акцента.
   Забравшийся  мне  на  ногу  хамелеончик  Петрович  отвлек   меня   от
разговора. Я словно провалился в собственные мысли и переживания. Обведя
взглядом собравшихся вокруг костра, я увидел, что  все,  кроме  Петра  и
Мурата, погружены в размышления. Полковник неподвижно  смотрел  в  песок
перед собой - он, наверно, вспоминал сейчас то, что  было  двадцать  лет
назад, и был печально-задумчив.
   "Интересно, - подумал я. - А у него есть жена, дети?"
   Я присмотрелся к нему внимательнее. Опустил глаза  на  его  руки,  на
толстые пальцы,  сцепленные  в  замок.  Он  сидел  по-турецки,  упершись
локтями в ляжки.
   На одном пальце я увидел обручальное кольцо, на другом  -  серебряный
перстень.
   "Женат", - решил я.
   Вода в котелке закипала. Гуля, придвинувшись  к  треноге,  сидела  на
страже.
   Сейчас она заварит для нас чаю. Что будет потом?
   - Канечна, тяжело, - отвечал  Мурат  на  очередной  вопрос  Петра.  -
Налоговая у нас - басмачи! Если держать киоск -  покоя  не  дадут.  Одно
спасение - верблюд.
   Абслуживание качевников... У меня в патенте как написана -  падвижная
тарговая точка...
   - Бачыш, як людыни важко тут! - обернулся ко мне Петр, заметив, что я
прислушиваюсь к рассказу казаха.
   Я кивнул. То, что со мной он говорил по-украински, меня  не  удивило.
Он знал, что я понимаю украинский.
   Гуля уже наливала чай в пиалы.
   - Падажди! - остановил ее вдруг  Мурат.  -  Я  сейчас!  Он  сбегал  к
верблюду и вернулся с коробкой конфет. Снял с нее  целлофан  и  протянул
каждому по очереди.
   Я тоже взял одну - шоколад таял, и я отправил ее целиком в рот. Запил
глотком зеленого чая. Ощущение возникло непривычное, но приятное. Мне  и
раньше нравились контрастные сочетания сладкого и соленого: сладкий  чай
и бутерброд с селедкой. Сейчас все было наоборот: чай соленый, а конфета
сладкая.
   - Чай китайский? - спросил у Гули Мурат. Она кивнула.
   - Падажди! - сказал он, поднимаясь на ноги. Снова сбегал к верблюду.
   Вернулся с большой раскрашенной жестянкой чая.
   - Вот, падарок! -  протянул  он  жестянку  Гуле.  -  Это  вьетнамский
зеленый!
   Савсем бархатный! Как шелк пьешь!
   Хамелеончик слез с моей ноги и медленно  побрел  по  песку,  описывая
аккуратную круглую  линию  вокруг  костра,  словно  соблюдая  безопасное
расстояние.
   Он  добрался  до  Гали  и  стал  взбираться  ей  на  ногу.   Наконец,
устроившись на ноге и посинев под цвет  ее  джинсов,  он  замер.  Только
зрачок его выпученного глаза вращался, время от времени  останавливаясь.
Но понять, на ком он останавливал свой неподвижный взгляд, было трудно.
   Казах, глотнув из пиалки чаю, вдруг словно вспомнил о чем-то и  снова
поднялся на ноги. Снова сходил к верблюду. Возвратившись, протянул Петру
красиво упакованный китайский шелковый галстук.
   - Вазьми, на память! - сказал он, улыбаясь. Удивленный его щедростью,
я вдруг обратил внимание на полковника, который также пристально  следил
за казахом. В глазах полковника прочитывалась тревога.
   -  Мурат,  -  сказал  он  негромко.  -  Тебе   опасно   здесь   долго
оставаться...
   Мурат посмотрел на полковника, улыбнулся и, вскочив  на  ноги,  снова
пошел к верблюду. Возвратился с коробкой патронов.
   - Вазьми! Я вижу - ты хароший человек! Полковник  достал  из  кармана
бумажник, протянул Мурату десять долларов.
   - Ты что, я тебя обидел? - испуганно спросил казах.
   - Это плохое место для тебя, - сказал Тараненко. - Пойми!  Ты  сейчас
весь товар нам подаришь, а чем детей и жену кормить будешь? А?
   Казах задумался. Лицо его постепенно бледнело. Он словно что-то начал
понимать.
   - Спасибо, - сказал он дрожащим голосом. - Все  равно  вазьми,  -  он
протягивал коробку патронов полковнику. - Бальшое  спасибо!  Я...  вижу,
что-то не так... Гаварили мне - не хади сюда, тут место проклятое... без
всего можно остаться... Спасибо!
   Полковник заставил казаха взять десять долларов и только после  этого
принял из его рук картонную коробочку с патронами.
   - Ты лучше иди отсюда, - повторил Витольд Юхимович. - Постой минутку!
- Он достал еще купюру. - Продай два "Сникерса".
   - Пачему "прадай"? - обиженно спросил казах. На  его  лице  произошла
смена  выражений,  он  словно  страдал  от  физической  боли,  губы  его
напряглись, растянулись, он снова их свел вместе.
   - Продай! - повторил полковник. Мурат послушно кивнул  и  принес  два
"Сникерса". Взял у полковника купюру.
   - Сдачи не надо, - сказал  Витольд  Юхимович.  -  А  "Сникерсы"  Гале
отдай!
   Минут через пять, кивнув вместо слов прощанья, Мурат убежал от нашего
костра, таща за поводок упрямившегося и не  желавшего  двигаться  быстро
верблюда.
   Мы провожали его взглядом,  пока  они  оба  не  исчезли  за  песочным
гребнем.
   - Вот, - вздохнул полковник. - Это то, что изучал майор Науменко.
   Материальное проявление национального духа. Украинского национального
духа...
   Слабый казах...
   - Алэ ж звидкы воно тут? - неожиданно спросил Петр.
   - Звидкы? - повторил полковник. - Откуда?.. Это, в общем-то, понятно.
Хотя еще и не доказано. Проба песка  в  этом  месте  показывает  большое
содержание  кристаллизированной  спермы.  Оплодотворенный   песок;   так
сказать. Двадцать пять лет солдатской  службы  в  царской  армии...  без
женщин,  без  радостей...  это   не   просто...   Масса   нерастраченной
человеческой энергии, ушедшей в этот песок... Вы понимаете? -  Полковник
обвел нас вопросительным взглядом.
   - Алэ ж тут булы солдаты нэ тилькы з Украйины?
   - Тут были  всякие,  но  национальный  дух  побеждает  не  массой,  а
интенсивностью, как радиация. Я думаю,  что  Тарас  Григорьевич  передал
этому месту  свою  духовную  силу.  Если  говорить  о  ней  отдельно  от
человека, которому она принадлежит, она и называется национальным духом.
Она и есть как бы корица воздуха. То, чем хочется дышать...
   - А что все-таки случилось с майором Науменко? - спросил я.
   - Боюсь, что мумия - это все, что осталось от майора. Оставив записку
жене, он отправился сюда. Отправился тайно, чтобы проверить свои выводы.
Но уже тогда место это тщательно охранялось, тем более что майор был  не
первым, кто хотел раскрыть эту тайну. Он добрался сюда не обычным путем,
где его могли бы выследить, а через Астрахань. Но здесь его  уже  ждали.
Боюсь, что после пыток его просто убили...
   - А откуда вы знаете про пытки?
   - Его отрезанный член мне о многом говорит, - полковник вздохнул. - У
майора Науменко за год до этого  умер  от  дифтерии  ребенок.  Он  очень
переживал.
   Говорил, что жизнь без детей не имеет смысла.  Они  с  женой  мечтали
завести еше одного ребенка. Видно, тем, кто его  здесь  подстерег,  было
известно, чем можно его шантажировать...
   - Послухайтэ, шановный, - Петр посмотрел прямо в глаза полковнику.  -
Алэ ж чому тоди люды не пэрэходять тут на украйинську мову? Национальный
дух - цэ ж опечатку национальна мова!
   - Нет, - ответил полковник. -  Национальный  дух  выше  национального
языка.
   Он изменяет отношение человека к окружающему, ко  всему  вокруг  и  к
себе самому.
   Дух воздействует на человека любой национальности,  пробуждая  в  нем
только хорошее. А язык - это лишь внешний признак национальности. На нем
одинаково хорошо может говорить и президент, и маньяк-убийца. Если  язык
перевести  в  самое  важное  качество  национального  духа,  он   станет
инструментом  сегрегации,   современной   инквизиции.   Получится,   что
насильник, говорящий по-украински, окажется лучше и  добрее  насильника,
говорящего по-русски. Понимаешь?
   Петр слушал внимательно.  Едва  заметно  он  кивнул  на  "понимаешь?"
полковника.
   - Национальный дух учит любить представителей всех наций, а не только
своей, - добавил Витольд Юхимович и  выжидательно  уставился  на  Петра,
сидевшего неподвижно и задумчиво.
   - Цэ мэни  щэ  трэба  зрозумиты,  -  негромко  произнес  Петр,  потер
пальцами правый висок и стал набивать свою трубку табаком.
   - У тебя еще будет  время  все  это  понять,  -  по-отечески  свысока
проговорил полковник Тараненко и перевел взгляд на меня. - Нам всем  еще
предстоит многое понять...
   - А что будем делать с майором Науменко? - спросил я.
   - Все, что в наших силах... Надо похоронить с почестями...
   Звук рвущейся бумаги отвлек меня от мыслей о майоре  Науменко.  Краем
глаза я увидел, как Галя разорвала упаковку на одном  "Сникерсе",  потом
разделила его пополам и половинку протянула Гуле.

Глава 49

   Вечер наступил незаметно. К месту раскопок мы не возвращались,  да  и
вообще после обеда не разговаривали, словно всякий смысл  нашего  общего
дела пропал.
   Каждый был сам по себе. Петр время  от  времени  подкармливал  костер
скудным пустынным хворостом, хотя  тренога  стояла  с  голым  крючком  -
пустой котелок лежал рядом  на  песке.  Сперва  я  хотел  сделать  Петру
замечание, ведь пустыня уже научила меня  экономить  все  -  и  воду,  и
хворост. Но глаза Петра были настолько задумчивы и  грустны,  что  я  не
решился его беспокоить. Надо мной тоже висело пасмурное облако чувств  и
мыслей - и рассказ полковника о трагической судьбе  майора  Науменко,  и
мое будущее, еще глубже отошедшее в туман - все рождало тревогу. Я вдруг
почувствовал зависть ко  всем  тоскливо  и  однообразно  живущим  людям:
однообразие их жизни,  состоящей  из  рабочей  пятидневки,  родительских
собраний и раз в неделю сваренного  борща,  являлось  как  бы  гарантией
стабильного и такого же однообразного будущего и  спокойной  смерти.  Но
чу! Зачем оно мне, это однообразие! Я  прекратил  нытье.  Я  никогда  не
стремился  к  спокойствию  и  всякий  раз  бывал  вознагражден  за   его
отсутствие. Спокойствие порождает лишь тишину и одиночество.
   Я задумался о Гуле. Хоть я и был подарен ей отцом,  она  стала  самой
дорогой наградой за мое нежелание спокойной жизни.
   Я оглянулся, разыскивая ее взглядом. Она перекладывала что-то в своем
двойном бауле, сидя на песке ко мне спиной. Ее изумрудное  платье-рубаха
в вечернем прогретом воздухе отливало перламутром.
   "Мое будущее теперь с ней, и оно уже не мое, оно - наше, - подумал я,
не сводя глаз с ее спины. - Мы теперь всегда будем вместе, и то, что  мы
такие разные, убережет нас от однообразного спокойствия семейной  жизни.
Где мы будем жить? Конечно, в Киеве... Там, где есть жилье..."
   Мысли о Киеве вернули меня в  состояние  тревоги.  Мне  хотелось  как
можно быстрее вернуться туда, домой, но  одновременно  возник  и  страх,
страх скорее за Гулю, чем  за  себя.  Я  тоже  был  беззащитен,  но  моя
безопасность волновала меня куда меньше. Я собирался возвратиться в Киев
со странно любимой женщиной. Я еще не полностью осознавал, как  я  люблю
ее. Я только знал, что она  -  самое  дорогое,  что  есть  у  меня.  Для
безмятежной жизни во все времена требовал