адонь  была  намазана  сантиметровым
слоем черной икры.
   Поблагодарив своего "кормильца", я отошел от киоска,  еще  не  совсем
понимая, как я буду это есть.
   - Подходи еще! - крикнул мне в спину парень. Я шел по улице, держа на
весу свою намазанную икрой ладонь. Время от времени подносил ее ко рту и
слизывал языком приятные солененькие икринки. Ощущение праздника  города
стало настолько явным, словно праздник этот перенесся внутрь меня. Я уже
не завидовал тем, кто загодя запасся булками - мне тоже было неплохо.  У
случайного встречного я спросил, как пройти к  порту.  Он  сделал  рукой
жест сеятеля и я  понял,  что  порт  здесь  огромен  и  пошел  вслед  за
направлением его жеста, полизывая свой односторонний бутерброд.
   К вечеру, слизав с  ладони  всю  икру  и  обойдя  несколько  огромных
портовых пристаней и не найдя  ни  одного  пассажирского  теплохода,  не
снимая рюкзака, в изнеможении я присел в парке возле  памятника  Кирову.
Было еще светло. Я понимал, что  стоит  поглубже  пообщаться  с  местным
населением, и я найду то, что мне надо. Но так  не  хотелось  ни  с  кем
общаться -  у  меня  уже  имелся  жизненный  опыт  случайных  встреч  со
случайными последствиями. Будь это обычный день, я бы купил  в  газетном
киоске карту города и все бы сам нашел. Но  все  киоски,  кроме  тех,  в
которых граждан намазывали икрой, были закрыты. И я  сидел,  отдыхая  на
зеленой парковой скамейке, тяжелой, с чугунными литыми боковинами. Сидел
в полном одиночестве и даже прогуливающихся горожан вокруг не видел.
   Отдохнув с полчаса, я вышел  из  парка-сквера  и  снова  оказался  на
городской улице. Оглянулся по  сторонам  и  увидел  открытое  кафе.  Над
входом висела широкая деревянная доска, много раз перекрашенная. Подойдя
поближе, понял что перекрашивалась она из-за часто менявшихся  названий.
Сейчас  кафе  называлось  "Моряк".   Внутри   светили   неяркие   лампы,
покрашенные в красный и желтый цвета.
   Без всяких абажуров они торчали из  прикрученных  к  низкому  потолку
патронов. На  прилавке  стояла  батарея  бутылок  водки  -  "Фронтовая",
"Пугачев", "Слезинка", "Каспийская волна"... Выбор названия здесь  точно
присутствовал, но водки мне не хотелось.
   - Чего? - прокуренным голосом спросила меня женщина за прилавком.
   - Вино есть?
   - Портвейн по тыще за стакан.
   Я взял стакан розового  портвейна,  расставшись  с  мятой  российской
тыщей.
   Присел за неустойчивый пластмассовый столик. Прислонил к стенке  свой
рюкзак.
   Отхлебнул из стакана. Вкуса не ощутил, но  ощутил  тепло,  побежавшее
вниз по усталому телу.
   В кафе забежала какая-то бабка.
   - Нюрка, одолжи три  тыщи!  -  крикнула  она.  Буфетчица  дала  бабке
деньги, и та так же быстро выбежала.
   Потихоньку  попивая  портвейн,  я  добрался  до  половины  стакана  и
почувствовал, что пьянею. Надо было чем-то  закусывать,  но  алкогольная
лень уже расползлась по телу. Я машинально поднес ко рту  ладонь  из-под
черной икры и лизнул ее языком. Вкус икры словно  въелся  в  кожу,  и  я
продолжал с удовольствием слизывать невидимые икринки с ладони,  запивая
их портвейном. Пока не заснул там же, сидя,  склонив  голову  на  шаткий
стол и этим сделав его более устойчивым.
   Разбудил  меня  страх,  проникший  в  протрезвевшее,  но  еще  сонное
сознание. Я поднял голову  от  стола  -  в  кафе  было  темно,  хотя  из
единственного зарешеченного окошка пробивался внутрь устойчивый утренний
свет. В голове присутствовала винная тяжесть, но  она  не  очень  мешала
думать. Я огляделся,  подошел  к  двери  -  она  была  закрыта  снаружи.
Естественно, что в кафе я был один. На сумрачном прилавке так же  стояли
водочные бутылки. Я нашел выключатель возле входной двери. Включил свет.
За стойкой бара увидел электрочайник и банку растворимого кофе. Заглянул
в подсобку, нашел там умывальник и умыл лицо. Сделав себе кофе, налил  в
него пару капель "Фронтовой" водки и снова сел за свой столик. Теперь  в
голове прояснилось, да и свежесть как-то понемногу стала возвращаться  в
мое тело. Правда, хотелось есть, но когда  пьешь  кофе  -  мысли  о  еде
отходят в сторону. Мои часы показывали полдевятого.
   В девять скрежетнул  замок  входной  двери  и  в  кафе  хлынул  поток
солнечного света.
   -  А,  проснулся!  -  прозвучал  прокуренный,  но  дружелюбный  голос
хозяйки. - Че эт тебя так от одного стакана вырубило-то?
   Я пожал плечами.
   - А я смотрю, - продолжила она, уже зайдя  за  прилавок  и  натягивая
белую блузку на серую футболку, - взял-то только один стакан,  и  пришел
вроде трезвым, а развезло. Да еще с рюкзаком. Ну, думаю, если вытащу его
на улицу и к стежке прислоню - проснется -  ни  рюкзака,  ни  одежды  не
будет... Взяла тебя, голубчика киевского, и здесь оставила...
   - А откуда вы знаете, что я из  Киева?  -  удивился  я.  Она  открыла
ключиком какой-то ящик под прилавком и опустила на прилавок мой паспорт.
   - Что ж ты думаешь, я буду кого-то без  проверки  в  своем  хозяйстве
оставлять? На!
   Я поднялся, взял свой паспорт и тут же машинально пощупал карман, где
вместе с паспортом лежал бумажник.
   - Да ты что, голуба? - она усмехнулась. - Ничего я там у тебя  больше
не искала. А кабы и искала, то где-нибудь  пониже,  да  у  пьяненьких-то
этого и не найдешь... А ты хозяйственный... Коля... Еще кофе хочешь? Или
похмелиться?
   - Я бы позавтракал... - осмелев от ее же фамильярности, произнес я.
   - Щас, яичницу будешь?
   Минут через пятнадцать я уже жадно ел яичницу, а она сидела рядом  за
столом,  придавив  его  своими  острыми  локтями,  и  смотрела  на  меня
внимательно, как мать или следователь. Ее доброта спровоцировала меня на
откровенность, и я рассказал ей, что хочу добраться Мангышлака.  Правда,
не говорил зачем. Просто, сказал,  хочется  прикоснуться  к  пескам,  по
которым ходил Шевченко.
   - Во времена! - вздохнула она. - Раньше то по Ленинским местам, то по
Брежневским, а теперь у каждой республики свой идол.
   - Ну почему идол? - не согласился я.  -  Нормальный  человек  был,  в
Питере с друзьями гусей воровал и жарил...
   - Ну да! - удивилась она. - Как Паниковский!..
   Покормив меня, она обслужила  "транзитного"  посетителя,  забежавшего
выпить свои утренние сто грамм и тут же умчавшегося дальше.
   - До Мангышлака прямиком тебе отсюдова не добраться, -  сказала  она,
вернувшись к моему столику. - Если хошь, я разузнаю, как лучше.
   - Пожалуйста! - попросил я.
   - Ладно. Поработай здесь пока за прилавком, - деловито сказала она. -
Вся водка по тыще сто грамм, вино - тыща за  стакан.  А  я  через  часик
вернусь... Да, паспорт дай!
   Я протянул ей свой паспорт.
   - И еще, - добавила она. - У тебя чем платить есть?
   - Немного есть...
   Оставшись один в кафе, я стал за  прилавок  и  посматривал  оттуда  в
открытые входные двери, открывавшие мне яркий, весь  в  солнечном  свете
поставленный  в  высоту  прямоугольник   улицы,   изредка   пересекаемый
прохожими.
   Зашел мужик лет пятидесяти, в тельняшке и небритый.
   - А Нюрка где? - спросил он.
   - Через час будет.
   Он кивнул и ушел, ничего не выпив.
   Потом зашли  две  серьезные  и  со  вкусом  одетые  женщины,  тоже  в
возрасте.
   Взяли по сто грамм водки. Тут же, не присаживаясь, выпили и ушли.
   Наконец вернулась Нюра. Я к этому времени так освоился в  кафе,  что,
казалось, смог бы в нем прижиться и обосноваться без трудностей.  Только
хотелось ли мне этого? Нет, мне хотелось на Мангышлак, хотя что там меня
ждет - неизвестно. Но, может, потому так и хотелось туда добраться? Да и
вообще, ждет ли меня там хоть что-то? Не возникни эта глупая ситуация со
складом детского питания, никуда бы я сейчас не поехал. Просто был пункт
А, из которого надо было бежать в пункт Б. Хорошенькая задачка! В  самом
деле, ничто так не зовет в путешествие, как опасность для жизни.
   - Ну что, голуба, через  пару  дней  рыбзавод  пойдет  по  каналу  на
Каспий.
   Хошь, можешь с ними, я договорюсь.
   - А куда он плывет?
   - Рыбзавод же эт, а не корабль. Он будет на Каспии стоять,  потом  то
ли в Гурьев, то ли куда еще на отгрузку консерв пойдет...
   - А как же я до Мангышлака?
   - Там  разберешься,  к  нему  много  суден  подходят...  У  меня  там
подружка, Дашка, работает. Она тебе поможет...
   Этой случайной встречей я остался  доволен.  Даже  прокуренный  голос
Нюры звучал для моих ушей приятно и заботливо.  До  отхода  рыбзавода  я
оставался в ее кафе, помогая ей и подменяя иногда.  И  ночевал  там  же,
отдавая ей на ночь паспорт и оставаясь закрытым снаружи. А через три дня
отвела меня Нюра утром в порт и передала с рук  на  руки  своей  подруге
Даше - круглолицей женщине лет тридцати пяти, похожей издалека  на  ярко
одетую банку сгущенного молока.

Глава 16

   Неуклюжая прямоугольная многоэтажка плавучего рыбзавода  отвалила  от
причала в полдень. Я стоял на палубе третьего этажа, и казалось мне, что
не рыбзавод отвалил от причала, а сам город оттолкнулся от нас и  поплыл
куда подальше. Солнце в этот день было особенно зловредным - висело  оно
вроде бы невысоко и жарило вовсю.  Железо  плавучего  увальня  было  так
раскалено - хоть яичницу жарь. Окружившую рыбзавод духоту мог  разогнать
только волжский ветерок, но воздух был неподвижен. Рыбзавод не  плыл,  а
едва заметно полз по гладкой воде, так медленно полз, что даже  волжская
поверхность не реагировала, оставаясь тревожно неподвижной.
   - Эй котик! Чего стоишь, пошли в каюту! - окликнула меня Даша.
   Я вернулся в каюту, которую до этого и  рассмотреть  не  успел,  лишь
рюкзак закинул и вышел. Каюта была двухместная, маленькая, с  квадратным
окошком, занавешенным  куском  салатовой  материи.  В  углу  у  железной
овальной двери был умывальник, под ним -  мусорное  ведро.  Под  окошком
стоял столик с будильником и тяжелой пепельницей из  литого  стекла.  По
бокам каюты, как в купе поезда, располагались две узкие койки, аккуратно
застеленные, с подушками, стоявшими по-наполеоновски одним углом вверх.
   - Вон та твоя, - указала мне Даша на  правую  койку.  -  Будешь  днем
здесь сидеть, а вечером, когда народ пьяный -  гуляй  себе  по  палубам,
только не заблудись!
   - А плыть долго? - спросил я.
   - Смотря куда, - рассудительно ответила Даша. - Тебе ж до  этого,  до
Комсомольца надо?
   - До какого комсомольца?
   - Ну залив Комсомолец.
   - А зачем он мне?
   - Нюра сказала, что ты на Мангышлак хочешь?  Так  это  самая  ближняя
точка, после Гурьева мы туда пойдем, а потом уже в  другую  сторону,  до
Мумры...
   Я задумался. Залив Комсомолец? И название какое-то не  казахское,  да
еще и неизвестно, как мне оттуда потом выбраться? Что  там  есть?  Порт?
Город? Рыбацкая деревня?
   - Даш, а там что, приставать завод будет? - спросил я.
   - А чего ему там приставать? Нет, рыбу примем от тралеров, покрутимся
денек-два и дальше.
   - А как же я сойду?
   - Договоримся с каким-нибудь судном, -  уверенно  пообещала  Даша.  -
Ладно, сиди тут, если захочешь - водка в тумбочке под столиком,  вода  в
кране. Там же в тумбе консервы, если проголодаешься. А  мне  на  летучку
надо.
   Плавно открылась и закрылась тяжелая овальная дверь. Я остался один.
   Присел на свою кровать. Потянулся к окошку и,  отодвинув  самодельную
салатовую занавесочку, выглянул на волю. Перед окошком, метрах  в  двух,
был виден покрашенный серой краской бортик, за  которым  проплывал  мимо
невидимый берег.
   Только полоска голубого, пропеченного солнцем неба - вот и  весь  вид
из окна на знаменитую волжскую природу.
   Я прилег на койку и прислушался к тишине. Тишина  оказалась  довольно
громкой  -  какие-то  глубинные  жужжания  и  шумы,  казалось,  отовсюду
проникали в каюту. Но отсутствие резких звуков делало эти шумы  мирными,
естественными,  как  шум  природы.  Все  это  было  хорошим  фоном   для
размышлений.
   Мне вспомнился только что отчаливший город  Астрахань.  Вспомнился  с
благодарностью. Я поднес правую руку к носу, понюхал ладонь и  улыбнулся
устойчивому запаху черной икры. Потом автоматически  подставил  под  нос
вторую ладонь, и тут уже крепкий  запах  корицы  победил  соленый  запах
икры. Это меня не  огорчило,  наоборот  -  я  словно  получил  еще  одно
доказательство  разнообразия  жизни  и  ее  запахов.  И  вспомнил  Киев,
Пущанское кладбище, папку с  рукописью,  вытащенную  из  могилы.  Дальше
вспоминать Киев не захотелось, и я снова  понюхал  ладонь  правой  руки.
Меня позабавило, как запах  мог  переключать  воспоминания  и  мысли.  Я
улыбнулся  недавнему  прошлому  ленивой,  немного  сонной   улыбкой.   И
задремал.

Глава 17

   Вечером, вернувшись с работы, Даша отпустила меня  "погулять".  Чтобы
действительно не заблудиться - была у меня такая боязнь  -  я  гулял  по
своему  этажу.  Вышел  на  палубу  и  минут  за   двадцать   не   спеша,
останавливаясь и осматриваясь, обошел по периметру всю махину  плавучего
рыбзавода. По обе стороны от него двигались назад, в сторону  Астрахани,
далекие, но различимые, скудно обсыпанные зеленью  берега.  Покрасневшее
солнце зависло  справа,  и  видно  было,  как  ступает  оно  под  мощной
воздушной волной вечерней  прохлады.  В  воздухе  пахло  рекой,  ветерок
ерошил волосы. Вечерняя свежая влажность бодрила. И  бодрила,  очевидно,
не одного меня. Внутри рыбзавода бурлила жизнь. Из его недр  по  длинным
железным коридорам, через занавешенные окна кают просачивались на палубу
голоса, хохот, крики. И по мере того как солнце, опускаясь под  тяжестью
вечера, пунцовело и слабело, все громче доносились из недр рыбзавода эти
голоса и шумы, и уже не возникало ни малейшего сомнения, что вот-вот они
вырвутся на палубу, выплеснутся за борт и где-нибудь вдалеке,  на  одном
из берегов какой-нибудь рыбак,  сидя  у  костра,  обернется  на  далекое
плывущее чудище, светящееся десятками квадратиков окон  и  разливающееся
по вечерней Волге множеством голосов.
   Стемнело быстрее,  чем  я  ожидал.  Как-то  внезапно  меня  обступила
темнота, и эту темноту тут же подчеркнул квадрат желтого света, выпавший
из окна чьей-то каюты. Я еще стоял, привыкая  к  темноте.  А  рядом  уже
кто-то остановился - две фигуры, два  огонька  сигарет.  Эти  сигаретные
светлячки  то  замирали,  то  описывали  дугу  -  четкую  и  многократно
повторяемую - от бортика палубы ко рту и обратно.
   Я прислушивался, ожидая понять  по  голосам,  кто  это  был.  Но  они
молчали.
   Молчали минут пять.  Вдруг  один  огонек  сигареты  падающей  звездой
полетел за борт и женский приглушенный голос сказал: "Так этому козлу  и
надо!". Второй голос, тоже женский, но позвонче, произнес "Ага!"  и  обе
фигуры начали удаляться от  меня,  оставив  позади  на  поручне  бортика
слабеющий огонек. Я подошел к нему и пальцем спихнул  тлеющий  бычок  за
борт. Посмотрел им вслед. Скрежетнул железный овал двери, выходившей  на
палубу из общего коридора.
   Я решил еще постоять. Номер каюты  я  помнил  и,  находясь  на  своем
этаже, заблудиться уже не боялся.
   Минут через двадцать вернулся в каюту. Даша сидела в ситцевом  халате
на своей койке. На столике стояла початая бутылка водки, два гранчака  и
большая чашка с холодной водой.
   - Нагулялся? - спросила она.
   - Да.
   - Выпьешь?
   - Чуть-чуть...
   Она налила в стаканы граммов по пятьдесят.
   - Паскудный день сегодня, - пожаловалась она, протягивая мне стакан.
   Я взял стакан, уселся на свою кровать в изголовье, поближе к столику.
   Посмотрел  на  Дашу  -  какую  одежду  она  ни  надевала,  все  равно
удивительная округленность ее  тела  словно  выпирала  из  этой  одежды.
Округленность эта была как бы  продольной,  только  большая  приподнятая
грудь нарушала ощущение всесторонней гладкобокости.
   - Ты чего впялился? - с улыбочкой спросила Даша. - Красивой  бабы  не
видел?
   Пей давай!
   Чокнулись и выпили.  Даша  схватила  чашку  с  водой,  запила.  Потом
Протянула ее мне. Я тоже отглотнул.
   - Есть хочешь? - спросила Даша. Я кивнул.
   Она наклонилась, щелкнула дверцей  тумбочки  под  столом  и  вытащила
оттуда банку рыбных консервов.
   - Эт наши, - не без гордости  сказала  она.  -  В  масле.  Она  умело
взрезала  банку  коротким  самодельным  ножом,  каким  обычно   работают
сапожники. Достала из тумбочки две вилки и передала одну мне.
   Ели мы громко и с удовольствием.  Опустошили  банку  за  пару  минут.
Потом она спросила:
   - Еще?
   Я кивнул, и история повторилась. После второй банки на душе наступило
умиротворение. Мы выпили еще грамм по пятьдесят.
   - Паскудный денек сегодня был... - протянула  она,  опустив  на  стол
чашку с водой. - Сначала  конвейер  не  запускался,  потом  замыкание  в
автоклавном цеху, потом этот козел Мазай... инженер по охране труда... с
утра пьяный и всех подряд щупает... Нет, чтоб по-человечески,  вечерком,
на палубе, а то прямо в цеху! И чего ты щупаешь, если он у  тебя  висит,
как покойник? А? Чего щупать?
   Тьфу!
   Я слушал Дашу, и хоть водка немного  расслабила  меня,  но  ее  слова
заставили немного напрячься, словно я оказался перед львицей, готовой  к
прыжку. Однако минуты через три я понял, что мои опасения напрасны. Даша
переключилась с Мазая на укладку каспийской сельди в бочки  и  теперь  с
азартом говорила о вкусе слабозасоленной рыбы.
   - Я тебя туда ночью отведу, когда все пьяные. Возьмем из загашника  и
прямо у бочки - это, как в раю! никогда не забудешь! Ты еще выпьешь?
   Я кивнул. Она доразлила водку по стаканам.
   - Больше сегодня не будем, - сказала Даша, пряча пустую  бутылку  под
стол.
   - Экономика должна быть экономной. Терпеть не могу ходить,  как  тут,
по каютам под утро и выпрашивать по сто грамм... Свое должно быть своим!
   Мы выпили. Она опять запила из чашки,  потом  отошла  к  умывальнику,
набрала еще холодной воды и вернулась к столику.
   - Ты не думай,  я-не  пьющая,  это  так,  для  закалки  и  борьбы  со
временем...
   Делать-то тут нечего. Плывешь, работаешь, пьешь. А как домой  приедем
или где стоим - тут уже можно  и  культурно  пожить.  Книжку  купить,  в
кино... Ты вот сам книжки читаешь?
   - Да.
   - Хорошее это дело - книжки читать... -  Даща  кивнула  и  замолчала,
задумавшись.
   - Только одного этого мало, - минуты через две добавила она, вынырнув
из своих размышлений и уставившись мне в глаза.
   Глаза у нее были карие.
   В окошко каюты кто-то постучал.
   - Чего? - крикнула Даша.
   - К тебе можно? - спросил хрипловатый женский голос. - Поговорить...
   - Нет, нельзя, Катька. Завтра в цеху наговоримся! За окном прозвучали
удаляющиеся не по-женски тяжелые шаги.
   - Поговорить  ей  захотелось!  -  недовольно  мотнула  подбородком  в
сторону окна Даша. - Как Ваську у меня увела - так говорить не хотелось,
а как он ее на хрен послал, так сразу "к  тебе  можно?"  Ты  если  спать
хочешь, не стесняйся меня, можешь раздеваться и ложиться. Я сейчас тоже,
минут через пять.... Выйду, папироску сперва курну...
   Она поднялась с койки.
   Оставшись один, я быстро снял джинсы и футболку и забрался под легкое
одеяло. "Интересно, - подумал я, - а что бы делал Шевченко, окажись он в
моей ситуации? Как бы он отнесся к этой Даше?  Распространилась  бы  его
жалобная  любовь  к  женщинам  и  на  нее,   сильную   и   по-матерински
грубовато-добрую? Ведь и в ней есть что-то от  "родины",  неважно  -  от
какой.  Действительно,  словно  само  собой  сравнение  напрашивается  -
женщина-страна. Самодостаточная, решительная, независимая..."
   За окошком прошел,  негромко  матерясь,  какой-то  мужик.  Когда  его
гулкие шаги затихли, мысли мои побежали  уже  в  другом  направлении.  Я
думал о будущем, о ближнем будущем, навстречу  которому  я  направлялся.
"Было бы славно, - подумал я, - если б мне, русскому  человеку,  удалось
найти эти записи Кобзаря. Чем не вклад в  развитие  дружбы  между  двумя
братскими народами?!.." С этими мыслями я и заснул.

Глава 18

   Весь следующий день мы плыли п