тупать.  Согласно  той  же
легенде, Кладенцев во время решительного  объяснения  запустил  в  соперника
толстенным  томом  трудов  вождя  и  учителя,  разбив  историческое  пенсне.
Лаврентий Павлович помчался ябедничать автору трудов, прозрачно намекая, что
тот, кто нынче швыряется трудами вождя, завтра, чего  доброго,  и  в  самого
вождя швырнет чем-нибудь вроде адской машины. Однако в  те  годы  шантарская
платина была Сталину важнее уязвленного самолюбия Лаврентия,  и  вождь  лишь
посмеялся в усы, изрекши:
   "Оказывается, легкое чтиво я пишу, Лаврентий, - не  то  что  насмерть  не
убило,  даже  синяка  не  оставило..."  И  подарил  Кладенцеву,  тогда   еще
профессору, ту самую вазу.
   Неизвестно, как там обстояло в действительности: мелкие  людишки  обожают
выдумывать  о  титанах  пошлые  историйки,  не  выходящие  за   пределы   их
собственного убогого воображения. Известно лишь, что Кладенцев в самом  деле
враждовал с Берией, но из-за того, что шантарская платина была Сталину  и  в
самом деле необходима, вышел из  схватки  целехоньким.  Происходя  по  обеим
линиям  из  шантарских  крестьян,  он   был   наделен   исконно   дворянским
высокомерием и ненавидел шагать в ногу. А потому после того,  как  Лаврентий
Павлович покончил жизнь самоубийством примерно двадцатью выстрелами в  упор,
Кладенцев повесил в кабинете его портрет, произнеся вошедшую в анналы фразу:
"Мудак  был  невероятный,  но  светлейшая  голова,  а  уж  враг  -  пальчики
оближешь..." И завалил ЦК письмами, требуя освободить Серго Берия.
   Москву ему пришлось покинуть и  из-за  этих  писем,  и  из-за  истории  с
лауреатскими медалями. Когда  у  лауреатов  Сталинской  премии  принялись  в
принудительном порядке изымать медали для обмена на новые (ибо  премию  было
высочайше велено именовать отныне Ленинской),  Кладенцев  был  единственным,
кто публично отказался отдать четыре своих медали, и  в  кругах,  близких  к
Академии наук, долго  кружила  его  крылатая  фраза:  "Из  всего,  чем  меня
награждали, добровольно расставался только с триппером!". Изымать  силой  не
решились, памятуя про объявленную  оттепель,  -  лишь  настрого  наказали  в
общественных  местах  с  регалиями  отмененного  образца  не  появляться.  И
академик, опять-таки публично сравнив  физиономию  Микиты  с  другой  частью
тела, уехал на родину. Потом  Микиту  вышвырнули  по  тридцать  третьей,  но
академик  так  и  остался  на  исторической  родине.  Кто  злословил,  из-за
результатов одной научной дискуссии, закончившейся для  проигравшей  стороны
бесплатными билетами на  Колыму,  кто  вспоминал  знаменитую  фразу  Цезаря.
Должно быть,  ошибались  обе  стороны  -  во-первых,  проигравшие  оппоненты
академика в случае своей победы поступили бы с Мечом-Кладенцом точно так же,
а во-вторых, в Москве он был отнюдь не последним... Истину  не  знал  никто.
Кроме  Раскатникова-деда,  однажды  проболтавшегося  другу  при   малолетнем
Родионе.
   - Ах, вот кто к нам забрел...
   Родион  встрепенулся.  Академик  уже  усаживался  напротив  -  бодрый,  с
приклеившимися к черепу влажными прядочками седых волос, в роскошном (хоть и
потертом уже) халате  с  рубчатыми  обшлагами.  Он  ничуть  не  изменился  -
старики, пройдя некую точку, меняться перестают...
   - Рассказывайте, сокол ясный, - сказал он властно.  -  Давайте  не  будем
тянуть кота за яйца. Уж  если  дело  серьезное,  не  любоваться  Лаврюшкиной
парсуной пришли и не мемуары уговаривать накропать...
   Родион принялся рассказывать. Он не врал, в  общем,  и  даже  не  утаивал
какой-то части истины. Всего-навсего заверял, что он здесь совершенно ни при
чем и никого из тех, кого ему ставят в строку, не убивал. Только и всего.
   Меч-Кладенец слушал внимательнейше, временами вскидывая колючие глаза и в
самых неожиданных местах задавая вопросики типа:
   - Лика не беременна была ли?
   - Куда стреляли Вершину?
   - Сонечка ничего венерического не подцепила на ударной работе?
   - С  Екатеринбургом  серьезно  или  болтовня?  А  выслушав  до  конца,  с
непроницаемым лицом спросил:
   - Без моей поддержки выкарабкаетесь? .
   - Не знаю, - сказал Родион. - Иногда кажется, что нет.  Так  и  смыкается
эта чертова паутина... Я понимаю, им не хочется задевать  те  круги,  где  и
следует искать, из меня удобнейший козел отпущения может получиться...
   - А молодец вы, сокол, - сказал академик. -  Не  скулите.  Не  ссылаетесь
сквозь сопли на мою нежную дружбу с вашим дедушкой. Это мне нравится... - Он
протянул сухую ястребиную лапу за чашкой, отхлебнул и неожиданно спросил:  -
Родион свет Петрович, а скольких  из  этого  длиннющего  мартиролога  вы  не
убивали?
   Взгляды  встретились  -  в  совершеннейшем  молчании.  И   это   молчание
продолжалось невероятно долго.
   - Помню рыженькую, - сказал Меч-Кладенец. -  В  прошлом  году,  когда  ее
чествовали, приглашали меня олицетворять передовую российскую науку. В самом
деле, первобытно хороша. И умна. Хотя у меня осталось  стойкое  впечатление,
что во всей этой истории, яко в айсберге, многое  под  водой  осталось...  -
Вновь смочил губы невероятно слабеньким кофе. - Бене, филиус6.
   Приди вы за деньгами, пришлось  бы  отказать  -  в  нищету  не  впал,  но
беден-с. А что до поддержки - дело другое.  Остались  кое-какие  кнопочки  и
рычажки. Нажмем так, что зазвенит  шумнее  колокольни  Ивана  Великого.  Мое
слово. Не люблю земских ярыжек, каюсь, как бы их ни именовали, -  совершенно
бесполезная  категория,  противоречащая  здоровому  механизму  естественного
отбора... - Он поставил чашку,  откинулся  на  высокую  спинку  неподъемного
кресла. - Вы, Родион Петрович, должно быть, слышали афоризм насчет того, что
Англия-де была владычицей морей? Доводилось? И  к  какому  веку  вы  бы  сие
могущество отнесли?
   -  К  восемнадцатому,  -  уверенно  сказал  Родион.  -  Ну,  еще   начало
девятнадцатого...
   - Ага, ну  конечно...  -  поморщился  старик.  -  Характернейшая  ошибка.
Порожденная тем мнимо значительным фактом,  что  в  восемнадцатом  столетии,
точнее даже, в девятнадцатом. Британская империя была наиболее велика,  если
выражать  в  тысячах  квадратных  километров...  Вздор.  Я   о   могуществе.
Восемнадцатый век - торжество бюрократии. Когда великого  Нельсона  чуть  не
отдали под суд, ибо существовали писаные  инструкции,  запрещавшие  нарушать
установленный порядок следования... Могущество - это век шестнадцатый. Когда
по всем океанам бесшабашно носилась плеяда елизаветинских орлов. Какие  люди
были, Родион  Петрович,  -  Рэли,  Кавендиш,  Дрейк...  В  море  выбрасывали
серебро, чтобы освободить место для  золота,  с  одинаковой  легкостью  жгли
города и писали талантливые стихи, попав в темницу за разбой  в  нейтральных
водах, сочиняли при лучине философские трактаты...  Вон  один  такой,  -  он
указал на портрет человека в пенсне. - Сколько грязи вылили Микиткины холуи,
да не поняли одной простой вещи - великолепный был флибустьер, разве  что  в
костюмчике хаживал... Как выражалась  одна  старушка,  по  другому,  правда,
поводу - ремесло это вымирает и люди такие тоже... - Он уставился на Родиона
холодным, волчьим  взглядом.  -  Тряхнем  стариной.  Отстоим.  Только  чтобы
исчезли из города, как грешный  дух  после  петушиного  крика,  и  более  не
возвращались. Приятно будет последний  раз  в  жизни  тряхнуть  византийским
уменьем... Летите, сокол. Если нет гири на лапе. Мне книжку дочитать нужно -
а ведь я ее, милую, читаю в последний раз...
   Родион понял, что слова не нужны. Встал, поклонился и двинулся к двери.
   - Минуту! Он обернулся.
   - Дедушка говорил?
   - Он и не знал, что я слышал, - без  запинки  ответил  Родион.  -  Решил,
должно быть: мал еще...
   - Понятно. Шагом марш! Что ж, долг платежом красен...
   Родион, не взглянув на старого тиранозавра, вышел из  кабинета.  Не  смог
сдержать довольной улыбки - он все рассчитал точно.
   Тогда, в шестьдесят третьем, на роскошной по  тем  временам  подмосковной
дачке, вызванной соседями милицией был  поднят  труп  покончившего  с  собой
моложавого генерал-майора. Все было честь по чести -  предсмертная  записка,
набросанная рукой покойного, соответствующий  пистолет  в  руке.  Так  бы  и
похоронили, не заводя  дела,  но  вынырнул  шустрый  следователь,  карьерист
молодой.
   Правда, и у него ни черта не  получилось  -  с  очень  уж  заснеженных  и
недосягаемых   вершин   поступил   приказ   считать    смерть    по-прежнему
самоубийством. Лишь узкий круг посвященных знал, что это  была  классическая
дуэль на пистолетах с записками в карманах обоих участников  -  и  вовсе  уж
считанные  люди  слыхали  про  то,  что  более  метким   стрелком   оказался
Меч-Кладенец,  коего,  вцепившись  по-волчьи,  тут  же  попытались   сожрать
Никитины ближние  бояре,  но  зять  Раскатникова-деда,  человек  в  те  поры
влиятельный, по просьбе тестя и  помог  выскользнуть  из  этой  истории  без
повреждений  для  шкуры.  Но  из  столицы  пришлось  исчезнуть,   чтобы   не
возвращаться более...
   Насчет гири на лапе понять было нетрудно - старый тиранозавр, платя долг,
брался помочь, но только в том случае, если у следствия  не  отыщется  улик.
Что ж, улики нет ни единой. "Берлога" так и не засвечена, а на свидетельские
показания пусть Рыжая не рассчитывает - те, из  автобуса,  отца  родного  не
опознали бы, тряслись, как желе...
   Супруга академика проводила его до двери,  великосветски  поклонилась  на
прощанье, и, прежде чем захлопнулась дверь, Родион расслышал хриплый рев  из
кабинета:
   - Фелиция, друг мой, особый блокнотик волоките!
   ...Виталик получил режущий, ослепительный удар  в  лицо,  едва  распахнул
дверь подъезда. Левой Родион  врезал  ему  под  вздох,  быстренько  охлопал,
переправил себе в карман газовый "Вальтер". Глянув на корчившегося  у  стены
парня, легонько пнул под копчик:
   - Встать, сука! Пошел наверх! Я тебя тащить не буду...
   Из уголка разбитого  рта  кровь  текла  на  бордовый  галстук  в  золотую
искорку, Виталик таращился снизу вверх, именно так, как Родион и предвкушал,
- с животным страхом, растоптанный, смятый.
   Потом перед глазами у него сверкнуло лезвие  златоустовского  охотничьего
ножа с рукояткой из лакированной березы - узкое, чуть выгнутое, изящное, как
изгиб волны на картинах Хокусая. Нож Родион без малейших  проблем  купил  на
толкучке еще вчера. Вид у клинка  был  самый  пугающий  -  он,  скорее,  был
предназначен для убийства самого опасного зверя, двуногого.
   - Ну? - выдохнул Родион.
   Виталик потащился наверх, беспрестанно оглядываясь на Родиона, неотступно
сопровождавшего его с ножом наготове. Не сразу попал в скважину  ключом.  От
сильного удара в спину полетел на пол.
   Аккуратно прикрыв дверь, не теряя времени, Родион сказал:
   - Соню заложил ты. Если бы за нами следили, обязательно  принялись  бы  в
первую очередь за меня.  Или  за  обоих  вместе,  когда  мы  приехали...  на
квартиру. Но они меня нашли не сразу. Потому что Соня моего  точного  адреса
не  знала...  Она  тебе  позвонила,  да?  Телефон  у  тебя,   я   помню,   с
автоответчиком. И ты им сказал ее номер...
   - Да нет...
   - Не ври, - сказал Родион устало. - Другого варианта просто-напросто нет.
Ясно? Его не может быть...
   - Ну и сказал! - Виталик тяжело поднялся с пола, упираясь рукой в  стену.
- А ты бы не сказал на моем месте? Вы мне оба кто, папа с мамой  или  родные
братовья? Когда суют дуло в рот... Вас кто просил ко  мне  приходить?  Вы  ж
меня подставили, идиоты...
   - Кто такой этот седой? - спросил Родион, не поддаваясь ярости.
   - Он тебе не по зубам.
   - Это не тебе судить, козлик, кто мне по зубам... - сказал Родион.  -  Ты
на него работаешь?
   - Никогда я на него не работал.
   - Ну, так кто он?
   - Зовут его Князь. Не слышал? Деревня... Да не тряси ты ножиком...  Князь
- это из-за волос. Старинная примета дворянской крови  -  когда  волосы  уже
седые, а брови еще черные. Он, конечно, не из каких не из дворян, но так  уж
прозвали... Не в законе, но авторитет имеет.
   - Где его искать?
   - Ты что, охренел? - с неподдельным удивлением спросил Виталик. - У  него
с полроты одной пехоты...
   - Где - мне - его - искать? - с расстановкой, сквозь зубы спросил Родион,
поднимая к лицу Виталика зеркально сверкнувшее лезвие.
   - Если жизнь надоела - в кафе "Казачья ладья", часиков с пяти вечера. Это
его кафешка, она у него, как штаб. Валяй, иди,  будет  тебе  самая  короткая
русская сказка - зашел Иван-царевич в избушку к Бабе Яге, там ему и  звиздец
пришел... - Виталик немного успокоился, даже попытался, морщась  при  каждом
касании, утереть кровь носовым платком. - Можешь на меня  сослаться,  он  не
обидится - не ему ж тебя бояться...
   Родион ударил его ножом снизу вверх, что есть силы. Лезвие  вошло  легко,
как в воду. Жадно глядя во все глаза, не выдергивая ножа, Родион стоял с ним
лицом к лицу, пытаясь не столько увидеть, сколько ощутить уход.
   Виталик  дернулся,  лицо  на  миг  странно  исказилось  и  тут  же  стало
застывше-спокойным, руки бессильно упали, и он обязательно повалился бы,  не
поддержи его Родион. Еще миг,  еще...  В  широко  раскрытых  глазах  наконец
мелькнуло что-то  долгожданное  -  словно  гасла  искра,  словно  прозрачное
облачко прошло перед солнцем, словно замутилось стекло.
   И тут же все кончилось, Родион так и не обрел желаемого. Перед ним белело
нелепое лицо с  остановившимся,  уже  мертвым  взглядом,  приоткрытым  ртом.
Досадливо отстранившись, он позволил  трупу  обрушиться  на  пол,  тщательно
обтер платком рукоятку и вышел.

   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
   Как ходят в кафе в Шантарске

   На сей раз Дашенька Шевчук, рыжеволосая стерва, гений  сыска,  была  сама
деликатность, так и просилась на многокрасочный плакат с подходящим к случаю
названием типа "Милиция - ваш друг  и  защитник".  Она,  правда,  явилась  в
штатском, как и все, кто  с  ней  нагрянул,  числом  полдюжины,  но  была  в
довольно строгом темно-синем костюме, с  консервативной  юбкой,  достигавшей
колен. И за все три часа, что шел обыск, ни разу не закурила -  хотя,  видно
было  по  глазам,  чертовски  ей  этого  хотелось.  К   Родиону   обращалась
исключительно на "вы", по  имени-отчеству  либо  "гражданин  Раскатников"  -
лишенным малейшей иронии ровным голосом.
   Остальные с ним практически не общались - сноровисто  делали  свое  дело,
проворные, как фокусники. Родион плохо представлял себе их обычную практику,
но сразу заподозрил, что в  его  отношении  приняты  некие  экстраординарные
меры: у высокого очкастого типа в сером костюме с собой оказалось аж  четыре
сложных прибора, которыми он прямо-таки  вынюхал  и  квартиру,  и  гараж,  и
подвал. Безрезультатно, конечно - Родион  не  держал  дома  ничегошеньки  из
второй жизни. Да и "берлога" (на которую они пока что не вышли) была  чиста,
все лежало в подвале, протертое смоченными в спирте и ружейном масле тряпкой
со старательностью английского  дворецкого,  навострившегося  обращаться  со
столовым серебром. Вдобавок, прежде  чем  завалить  железяками,  он  посыпал
землю смесью табака с перцем, подстраховавшись и от металлоискателей,  и  от
служебных собак.
   В качестве понятых они притащили соседей из квартиры напротив -  тишайшую
пару пенсионеров, некогда преподававших в университете. Родиона они знали  с
младенчества, и физиономии до самого конца обыска не утратили  оторопелости.
Родион же чувствовал себя прекрасно.  Для  начала  он  громко  сообщил  двум
божьим  одуванчикам,  что  им  выпала  редкая   честь   присутствовать   при
возрождении бериевских традиций отдельными чересчур прыткими карьеристами  -
и  при  этом  столь  многозначительно  поглядывал  на  Дашу,  что  старички,
воспитанные  на  обычной  интеллигентской  жвачке  из  Солженицына  и   тому
подобных, очень скоро стали коситься  на  Дашу  с  нескрываемым  осуждением,
громко заявляя при каждом удобном случае,  что  помнят  Родиона  с  пеленок,
нисколечко не сомневаются в его порядочности и, когда их освободят  от  этой
тягостной обязанности, немедленно сочинят письмо прокурору города,  а  также
Сергею Ковалеву (кривозащитнику) и Бутросу Гали. "И ведь сочинят, мышки",  -
весело думал Родион, пуская дым в сторону  Даши.  Дашу  отношение  старичков
задевало ужасно, но она держалась изо всех сил.
   Родиону довольно скоро надоело  изводить  их  хамскими  репликами,  и  он
немного унялся - правда, старательно ходил по пятам и вслух беспокоился, как
бы не прилипло к рукам визитеров что-нибудь ценное, а также напоминал иногда
старичкам, чтобы смотрели внимательнее, иначе  наследники  Берии  что-нибудь
подбросят, а потом нахально внесут в протокол...
   После особенно едкой реплики Даша все же не вытерпела - повернулась в его
сторону и тем же ровным голосом бросила:
   - Вы удивительно печальны для человека, потерявшего всех близких...
   Родион пожал плечами, решив, что и в самом деле несколько перегнул. Но на
помощь тут же бросилась добрейшая Татьяна Илларионовна, звенящим от волнения
голосом заявив Даше:
   - Если вы, милочка, не понимаете, что человек в таком положении будет изо
всех сил изображать веселость, чтобы скрыть свои переживания от  ворвавшейся
в дом бесцеремонной орды - вам бы  следовало  переменить  профессию.  Можете
быть уверены, я постараюсь в письме прокурору  должным  образом  отразить  и
ваши циничные реплики.
   "Умри, Денис, лучше не напишешь!" - воскликнул про себя Родион,  мысленно
поаплодировав старушке. Даша спокойно сказала:
   - Постараюсь учесть ваши замечания.
   И вообще перестала смотреть в сторону Родиона. Нужно  отдать  должное  ее
банде - вели себя, в общем, тактично и деликатно, аккуратно ставили назад на
полки пролистанные книги, скрупулезно клали вещи на место,  иногда,  тем  же
безлично-вежливым тоном  спрашивая  у  Родиона,  правильно  ли  они  наводят
порядок. Теперь у него  не  осталось  никаких  сомнений,  что  Меч-Кладенец,
обаятельный тиранозавр ушедшей эпохи, нажал на  все  кнопки,  до  каких  мог
дотянуться, быть может, и не в  одном  только  Шантарске  -  даже  сейчас  в
столице сидели на хороших постах отпрыски его былых  друзей  и  родственники
родственников.  Сталинские   византийцы   искусством   интриги   владели   с
виртуозностью, превышающей понимание потомков...
   В финале  он  заявил,  что  протокола  подписывать  не  будет.  Даша  без
возражений отстала. Старички тоже было решили не оставлять своих  автографов
на гнусной бумаге,  но  Родион  им  заявил:  наоборот,  им,  как  честным  и
беспристрастным   свидетелям   произвола,   надлежит    соблюсти    законные
формальности...
   Интересно, на каком основании рыжей удалось выцарапать у прокурора  ордер
на обыск? Пожалуй, он не возражал бы против долгого допроса  -  не  помешает
узнать, что ей известно. Увы, когда почти все из ее банды  улетучились,  она
принялась надевать плащ с таким видом, словно Родиона не существует вовсе.
   - Я что, опять убил кого-то? - спросил он громко. И невольно  залюбовался
ею -  красавица,  умница,  великолепно  владеет  собой.  Идеальная  была  бы
напарница...
   - Ну что вы, Родион Петрович, - сказала Даша, стоя к нему вполоборота.  -
Строго говоря, к вам этот обыск  не  имеет  отношения.  У  прокуратуры  были
основания подозревать, что смерть вашей жены связана  с  чем-то  незаконным,
хранившимся у вас дома... Извините, я вынуждена изъять принадлежавший  вашей
жене газовый пистолет, поскольку он был зарегистрирован на ее имя, а  у  вас
нет разрешения. Вы можете таковое оформить в установленном порядке, и  тогда
пистолет вам вернут как наследнику...
   - Оставьте себе, - сказал он. - А то еще обидит кто-нибудь...
   - Меня трудно обидеть, Родион Петрович, - отозвалась Даша,  не  глядя  на
него. - Многие  в  этом  убедились...  Кстати,  мы  вчера  задержали  одного
молодого человека, давшего интересные показания...
   - А доказательства у вас есть?