ь,  что они
пришли...
     От еды  они  отказались:  едва их ввели в землянку,  они упали на
нары и мертвецки заснули.
     Командиром партизанского  отряда  был  Антон  Миронович Колесник,
майор,  лет двадцати семи. Он попал под Харьковом в окружение, большая
часть его батальона погибла, а он с группой бойцов стал пробиваться на
восток.  Но все дороги были  перерезаны,  а  по  деревням  расставлены
крупные немецкие гарнизоны.
     Тогда Колесник повел своих людей на север, к Белгороду. По дороге
к ним присоединялись бойцы и командиры,  пытавшиеся поодиночке перейти
линию все удалявшегося на восток фронта,  и  жители  тех  районов,  по
которым пролегал путь Колесника. Несколько раз приходилось пробиваться
с боем.  Были потери.  И все же приток  желающих  идти  вместе  с  ним
оказался   так   велик,  что  вскоре  Колесник  организовал  настоящий
партизанский отряд.
     Достигнув густых  лесов,  партизаны  выбрали  место  для лагеря и
начали действовать.  Вскоре о них узнали в подпольном  обкоме,  и  для
встречи с Колесником прибыл его представитель.
     Так отряд  оказался  связанным  с   Большой   землей,   партизаны
почувствовали,  что  об их действиях знают в Москве,  и это придало им
силы, еще больше сплотило. Обком приказал Колеснику теснее связаться с
подпольем ближайшего города и оказывать ему содействие. Таким образом,
подпольщики и партизаны стали звеньями одной и той же  цепи...  Лагерь
отряда со всех сторон окружали почти непроходимые болота.
     Партизаны жили в  землянках.  В  результате  последнего  дерзкого
нападения  на немецкий обоз отряд был обеспечен продовольствием недели
на две.  Изредка делались вылазки в соседние деревни, где с некоторыми
старостами  уже  давно  были  установлены  надежные  связи.  Партизаны
нагружали подводы мукой,  уезжали,  а старосты тут же  отправлялись  в
соседнее село, где располагалось гестапо, и слезно просили защитить их
от "проклятых партизан". Так они отводили от себя подозрение.
     Природа наградила  Колесника  гигантским  ростом;  все в нем было
огромно:  широченная мускулистая грудь,  тяжелые волосатые кулаки.  На
его ноги нельзя было подобрать ни одной пары обуви казенного пошива, и
партизанские сапожники выстругали для него специальную колодку.
     В Колеснике  удивительно сочетались педантичность и придирчивость
в мелочах с широтой в решении важных вопросов.  Он  до  хрипоты  ругал
нерадивого  партизана,  который,  побоявшись простуды,  целый месяц не
мылся в бане,  и мог поднять  на  ноги  весь  отряд,  если  кто-нибудь
попадал в беду.
     Он никогда не рассказывал, была ли у него семья. И, когда однажды
из  обкома  сообщили,  что  есть  возможность  переправить через линию
фронта письма к родным, он не написал ни слова.
     В отряде его уважали,  но побаивались. Он был дьявольски упрям. И
горе тому,  кто не выполнит его приказа. Таких он судил безжалостно. И
уж если лишал человека доверия,  то делал так,  чтобы все знали, каков
гусь провинившийся.
     Прямо надо сказать, характер у майора Колесника был не из легких.
Но,  может быть,  именно поэтому отряд имел сравнительно мало  потерь.
Всегда  чувствуя  его  твердую  волю,  самые  слабые в решающий момент
держались стойко.
     ...Наутро Колесник  вошел  в землянку,  где рядом с ребятами спал
Геннадий Андреевич,  и безжалостно растолкал его.  Скрипнув зубами  от
страшной  ломоты  во  всем теле,  Геннадий Андреевич сел на краю нар и
сощурился от яркого солнечного света,  ударившего ему в  глаза  сквозь
маленькое оконце.
     - Вставай,  вставай,  Геннадий Андреич,  - гудел  Колесник,  стоя
перед ним в неудобной позе высокого человека,  которому низок потолок.
- Спать на том свете будем.
     Через десять  минут  Геннадий  Андреевич  по скрипучим ступенькам
спустился в землянку командира.
     На столе  стояли  две  миски  с  жирным  дымящимся супом и кружки
терпкого густого чая.
     Колесник широким жестом пригласил Стремянного к столу:
     - Садись, закусим, да и поговорим обо всем.
     Они сели.  Геннадий Андреевич с наслаждением ел суп и ждал,  пока
Колесник заговорит.
     - Подпольный   обком  решил  отозвать  вас  из  города.  Получены
сведения, что гестаповцы вас выследили.
     Геннадий Андреевич внимательно посмотрел на командира отряда,  но
ничего не сказал.
     Колесник вытащил из кармана кисет,  кусок старой газеты и, как он
выразился,  начал "строить папиросу". Через минуту по блиндажу поплыли
голубые волны дыма.
     Геннадий Андреевич передал донесение Борзова.
     - А как вы думаете,  сможем мы проникнуть в укрепрайон? - спросил
Колесник.
     Геннадий Андреевич ответил не сразу.
     - Дело не такое простое.  Туда километров сорок, да все степью...
Дороги охраняются большими гарнизонами.
     Колесник задумчиво кивнул:
     - Да уж,  как поется в песне:  степь широкая!.. Главное, не знаем
дня и часа, когда гитлеровцы отправят людей!..
     - А Борзов может сообщить, - сказал Геннадий Андреевич.
     - Все  равно  дело  это  очень  рискованное,  -  мотнул   головой
Колесник.  - Вокруг шоссе поля, негде заранее укрыться. У них в конвое
наверняка будет  отряд  автоматчиков.  Риск  большой,  а  добьемся  ли
результатов?
     Доводы Колесника звучали убедительно.
     - Что же вы предлагаете? - спросил Геннадий Андреевич.
     - Я предлагаю пойти по другому пути.  Связаться с военнопленными.
Организовать   группу,   которая   давала   бы   нам   информацию  уже
непосредственно со строительства...
     - Предложение   дельное,   -   сказал  Геннадий  Андреевич.  -  В
концлагере у нас есть надежный человек - Алексей Охотников.  Его  жену
повесили гитлеровцы.
     - Как же мы его опознаем?  - озадаченно спросил  Колесник.  -  Не
подойдешь же к лагерю с Никитой Борзовым.
     - Но это может сделать сын Охотникова.
     - А где он?
     - Здесь, в лагере.
     - Вот  это удача!  - воскликнул Колесник.  - Значит,  это один из
двух парнишек? Какой же?
     - Худенький. Он кажется моложе второго, а на самом деле и умнее и
старше...
     Теперь инициатива  разговора  целиком  перешла к Стремянному.  Он
отлично знал расположение  концлагеря.  Несмотря  на  строгую  охрану,
жители  все  же  связывались с военнопленными,  передавали им одежду и
продукты.  Предложение Геннадия Андреевича сводилось к тому, что Коля,
смешавшись  с толпой женщин,  приходящих каждый день к колючей ограде,
передаст узелок с хлебом и картошкой  пленным,  окликнет  отца  и  тем
самым покажет его подпольщику, который будет стоять рядом. А затем уже
партизаны разработают способ передать  Андрею  Охотникову  необходимые
инструкции.
     Этот план не понравился Колеснику.  Нет,  риск чрезмерно велик, а
результаты сомнительны.  Подумав,  они пришли к выводу,  что человека,
который  пойдет  к  лагерю,  надо  найти  в  самом  городе.   Перебрав
нескольких,  остановились  на  Клавдии  Федоровне.  Она  хорошо  знала
Алексея Охотникова.  Ей не обязательно подходить близко к ограде - она
может стоять в сторонке, наблюдать за тем, что будет происходить по ту
сторону проволоки,  и подать знак  Охотникову,  чтобы  он  понял:  его
помнят, им интересуются, он нужен.
     Колесник предложил отправить к Клавдии Федоровне связного,  чтобы
сообщить ей задание.
     Но окончательное решение, оказалось, принять не так-то просто.
     Сутки связной  будет пробираться в город,  день пробудет там.  На
всякие  неожиданности  в  пути  придется  прибавить   сутки.   А   там
потребуется еще два-три дня,  чтобы наконец Алексей Охотников оказался
в поле зрения. Ведь наверняка придется терпеливо ждать, когда он может
пройти  мимо  той  части  ограды,  со  стороны  которой  будет вестись
наблюдение.  День уйдет на то,  чтобы связной сообщил о результатах  в
отряд.  Таким  образом,  на  выполнение  задания наверняка уйдет целая
неделя.
     Черт подери!  Неделя  только  на то,  чтобы высмотреть за оградой
нужного человека!  Сколько же времени потребуется,  чтобы связаться  с
ним,  а  затем  организовать подпольную группу?  Нельзя ли сделать это
побыстрей?..  За неделю ведь многое  может  случиться.  Вдруг  однажды
утром  окажется,  что  лагерь  пуст,  а  все  военнопленные вывезены в
неизвестном направлении.
     Внезапно скрипнула  дверь,  и  в  щель  просунулась взлохмаченная
голова партизана.  Очевидно,  кто-то стоявший за его спиной мешал  ему
войти,  тянул назад.  За дверью шла возня. Однако, вцепившись в дверь,
партизан не давал себя оттолкнуть, лицо его выражало крайнее отчаяние.
     - Антон Мироныч!..  - прохрипел он.  - Выдь на минутку!.. Срочное
дело!..
     Колесник встал и, тяжело ступая, вышел из блиндажа.
     "Где-то заваруха!" - подумал Геннадий Андреевич.
     Из-за тонких  стен блиндажа до них доносились возбужденные голоса
партизан,  среди которых выделялся басовитый  голос  Колесника.  Потом
голоса стали удаляться и наконец совсем смолкли.
     Колесник вскоре вернулся.  В руках он  держал  смятую  записку  и
озадаченно ее перечитывал.
     - Тут важное сообщение,  - сказал он.  - Вчера я поручил Куликову
проникнуть в Стрижевцы, выяснить, есть ли там каратели. А он сообщает,
что в деревне появились  два  подозрительных  человека.  Говорят,  что
бежали  из  концлагеря...  Сами  же средь бела дня спрятались в сарае,
невдалеке от дома полицая. Его жена украдкой им обед носила.
     - А кто такой этот полицай? - спросил Геннадий Андреевич. - Может
быть, он сочувствующий? Вы его проверяли?..
     - Проверяли,  -  угрюмо  взглянул на него Колесник.  - Это хитрая
лиса!..  Одно обещает,  другое делает.  При первой возможности мы  его
уберем...  Ну  что  ж...  -  Он  подумал.  -  Пусть  Куликов их ведет.
Допросим, и все станет ясно...
     - Все станет ясно, - повторил Геннадий Андреевич.
     Колесник вынул из планшета  потрепанный  блокнот  и  стал  писать
ответ Куликову.


Глава тринадцатая
                           ЛАГЕРЬ "ОСТ-24"

     Побег двух ребят вывел Курта Мейера из себя не  потому,  что  они
так уж были ему нужны.  Это был непорядок. Плохо, стало быть, работает
полиция. Сегодня бегут подростки, а завтра побегут взрослые.
     На всякий  случай  он  послал  в  сторону Малиновки отряд на трех
машинах и выставил на дороге усиленные посты. Это ничего не дало.
     В последнее  время Мейер вообще не мог поздравить себя с успехом.
Едва только он установил имя руководителя подполья,  как  тот  ушел  к
партизанам.  Теперь  приходилось  искать  другие  пути.  Один из них -
засылка к партизанам двух человек, якобы бежавших из концлагеря.
     В течение  нескольких  дней  после того,  как двое агентов ушли в
лес,  он непрерывно требовал сообщений,  какова их судьба. И, когда на
пятый  день  наконец  ему  доставили  секретный  пакет  с партизанской
листовкой,  он,  прочтя ее, долго сидел в тяжелом раздумье, решая, что
же делать дальше: засылка не удалась - оба пойманы и расстреляны!
     В инсценировке расстрела Юренева теперь необходимость отпала.  Он
не мог рисковать и этим ценным агентом.
     Юренев принесет   больше   пользы   в   концлагере:   он    будет
информировать  о  настроениях  заключенных.  Там нужно иметь надежного
человека.  До начала работ в укрепрайоне остаются считанные дни. Скоро
начнется переброска рабочей силы. Возможны всякие неожиданности.
     Узнав о новом решении  Мейера,  Юренев  взмолился.  Жить  рабской
жизнью заключенных,  работать вместе с ними,  питаться скудной пищей -
он этого не выдержит.  Не таким он представлял себе  сотрудничество  с
Куртом  Мейером.  Его  заставляют  делать самую мерзкую,  самую черную
работу. А что, если он выбьется из сил и надсмотрщик, который не будет
знать о том,  кто он такой,  пристрелит его?  Нет,  нет,  куда угодно,
только не на строительство укрепрайона!
     Но Курт  Мейер остался глух к его мольбам.  Единственное,  что он
сделал для Юренева,  - приказал накормить его в последний раз получше.
К нему в одиночку принесли ужин из офицерской столовой и бутылку вина.
Он выпил ее,  а потом в припадке пьяного отчаяния долго ругался и  бил
ногами  в  дверь,  требуя,  чтобы  его выпустили.  Но тюремщик даже не
заглянул в глазок.
     Утром его  под конвоем отправили в концлагерь.  Как только за ним
закрылись  двери  барака,  все  привилегии  его  окончились.  Он  стал
заключенным без имени,  под номером 564.  Все свои донесения он должен
был передавать начальнику лагеря капитану Бергу, не вступая, однако, с
ним в личный контакт. Для этого ему сообщили систему конспирации.
     Сидя на нарах,  покрытых прелой соломой,  он проклинал  тот  час,
когда  предложил  свои  услуги гестапо.  Он стал убийцей и предателем.
Теперь его послали почти на верную гибель.  Он будет вместе  со  всеми
рыть землю, таскать мешки с цементом, страдать от голода. А если с ним
поступят особенно несправедливо,  он не сможет  даже  пожаловаться  из
боязни,  что  окружающие  заподозрят его в связи с гестапо.  Он станет
таким же рабом,  как и все,  кто сейчас вокруг  него,  но  к  тому  же
бесчестным  и  подлым.  Он  будет  предавать  своих товарищей и каждую
минуту ждать разоблачения и кары.  Подпольный суд  суров  и  неумолим,
приговор только один - смерть.
     Да, он попал в мышеловку,  из которой  нет  выхода.  Он  обречен.
Только  чудо  может  спасти его.  В отчаянии он упал ничком на грязные
нары и закрыл лицо руками. Так он долго лежал, словно в забытьи.
     - Не падай духом, товарищ, - услышал он низкий, чуть хрипловатый,
спокойный голос, - через все нужно пройти.
     Он поднял  голову  и открыл глаза.  Рядом с ним на краю нар сидел
высокий,  худощавый человек  в  тщательно  залатанном  красноармейском
обмундировании.   Его   узкое,   длинное   лицо  с  выдающимся  вперед
подбородком выглядело изможденным,  но в то же время было в нем что-то
подкупающее  -  сильное и волевое.  Такой человек знает цену и слову и
поступку.  Он  с  участием  смотрел  на  Юренева  прищуренными  серыми
глазами.
     Юренев приподнялся и оперся на локоть.
     - Это просто так, - сказал он смущенно, - блажь нашла.
     Барак, в котором они  находились,  был  совсем  недавно  построен
самими заключенными из больших камышовых плит. Он защищал от ветра, но
не от холода.  Вокруг были устроены двухэтажные  деревянные  нары,  на
которых,  тесно прижавшись друг к другу, на ночь ложились заключенные.
Места для каждого оставалось ровно столько, чтобы лежать на боку.
     Ночью через каждые два часа дежурный командовал:
     - Повернись на правый бок!.. Повернись на левый бок!..
     И все поворачивались. На одном боку всю ночь не проспишь.
     Кормили два раза в день:  в семь утра и  в  пять  вечера.  Каждый
получал по куску хлеба и половину котелка пшенного супа.  Иногда в нем
можно было обнаружить маленькие кусочки мяса.
     Кухня находилась в другом конце лагеря,  и за супом туда посылали
дежурных.
     При раздаче  пищи  всегда присутствовал ефрейтор Гундер,  высокий
тучный человек.  Он стоял,  широко расставив  ноги,  заложив  руки  за
спину,  и надменно поглядывал на заключенных. Ритуал раздачи обеда был
разработан им во всех тонкостях.  Взмах черпака,  и  человек  отходит.
Следующий  делает  шаг  вперед  и  протягивает  котелок.  Опять  взмах
черпака...  Если досталось меньше,  жаловаться нельзя. Рядом - большой
медный таз с нарезанным хлебом. Бери кусок - отходи!
     В лагере содержалось около шестисот заключенных. Среди них были и
военнопленные,  и мужчины призывного возраста,  и те,  кого гитлеровцы
просто считали  подозрительными.  Большую  часть  людей  разместили  в
бараках.  Но  мест  для  всех там не хватало,  и остальных заключенных
поселили в деревянных домах  на  близлежащих  улицах.  Всю  эту  часть
города обнесли высокой колючей изгородью.  Часовые стояли через каждые
сто метров.
     Юренев оглядел  желтые  стены,  свитые из сухих и тонких прутьев.
Если в бараке что-нибудь загорится,  стены вспыхнут  мгновенно,  огонь
начнет  пожирать  их со страшной быстротой.  Никто отсюда не выскочит.
Да, на хорошенькое дельце послал его Курт Мейер, будь он проклят!
     Вскоре Юренев познакомился с окружавшими его людьми.
     С одной стороны соседом по нарам оказался Алексей Охотников,  тот
самый   человек,   который  так  дружески  обошелся  с  ним  в  минуту
охватившего его отчаяния,  с другой - молчаливый, страдающий от старой
раны  в  ноге  боец  Еременко.  Его еще в июле взяли в плен где-то под
Воронежем,  и он до сих пор не мог привыкнуть к заключению:  по  ночам
кряхтел,  стонал и глухо ругался.  Юренев рассказывал им,  как пытался
бежать,  какие тяжелые допросы выдержал в гестапо,  намекал на то, что
связан с подпольем.  Его молодое,  открытое лицо с усталыми глазами, в
которых отражалось пережитое  страдание,  вызывало  к  себе  невольную
симпатию.  Ему поверили. Он близко сошелся с Алексеем Охотниковым. Оба
были  из  одного  города.  Юренев  подробно  рассказал  Охотникову   о
событиях,  связанных  с  гибелью  Кати.  Он  ведь хорошо ее знал.  Они
виделись в студии, когда Юренев выступал по радио.
     Одно лишь   обстоятельство   удерживало   Охотникова   от  полной
откровенности со своим новым знакомым.  Что бы Юренев ни говорил,  что
бы  ни  делал,  чувство  постоянного беспокойства никогда не оставляло
его.  То  он  вдруг  начинал  озираться,   словно   боясь,   что   его
подслушивают,  то внезапно нагибался к уху своего собеседника, говорил
шепотом о вещах,  о которых вполне можно было сказать вслух, то часами
сидел  задумавшись,  с  помрачневшим лицом,  а иногда вдруг становился
удивительно оживленным и общительным.  Временами  без  всякой  видимой
причины  он приходил в ярость,  и тогда лицо его искажалось,  он долго
ругался.  Выражение  его   глаз   при   этом   становилось   тупым   и
бессмысленным.   Так  собаки  лают  на  луну...  Эти  частые  перемены
настроения,  настороженность  во  взгляде,  странности   в   поведении
невольно  заставляли  Охотникова  внимательнее приглядываться к своему
новому соседу.
     В первое  время  артисту  Юреневу  удавалось перевоплощаться,  но
потом, потеряв веру в будущее, раздавленный духовно, он уже не находил
в себе нужных сил.
     Охотников стремился   понять   его   состояние.   Он   всегда   с
преклонением  относился  к  людям  искусства.  Каким счастьем для него
было,  когда Катя,  молодая актриса,  согласилась выйти замуж за него,
мастера   паровозного   депо!   Большинство   друзей  у  нее  были  из
артистического мира.  Как же не понять ему состояние молодого  актера,
который оторван от театра, от искусства. Юренев невольно напоминал ему
о Кате,  и он стремился помочь ему.  Как  далека  и  как  невозвратима
прошлая жизнь!  А ведь дом,  в котором жили Охотниковы, в каких-нибудь
пяти минутах ходьбы от этого барака,  если шагать напрямик  через  все
преграды!
     Однажды Юренев рассказал ему о мальчике,  который  укрыл  его  от
погони.  Юреневу  ведь  нужно  было  утвердить  свое  право называться
подпольщиком.  Но,  когда он назвал имя мальчика,  а потом, по просьбе
Охотникова,  подробно  описал  его  внешность,  то  сам  поразился той
мгновенной перемене, которая произошла в его собеседнике. У Охотникова
побледнело  лицо,  руки судорожно вцепились в гимнастерку,  словно ему
перестало хватать воздуха.
     - Так ведь это был мой сын! - выдохнул он. - Коля! Колечка.
     Когда Юренев сказал,  что все это произошло  во  дворе  у  Никиты
Борзова,  у  Охотникова исчезли последние сомнения.  Он начал смеяться
так весело,  что  все  в  бараке  притихли.  Люди  отвыкли  от  такого
веселого,  идущего от души смеха.  Здесь, среди страданий и несчастия,
он казался кощунственным.
     - Да замолчите вы!  - крикнул кто-то высоким, сорвавшимся голосом
с другой стороны барака.
     Охотников оборвал смех, взглянул на Юренева и невольно отшатнулся
- таким пронзительным взглядом смотрел тот на него.
     Некоторое время  они  сидели молча,  и чувство т