Александр Воинов
   Отважные

---------------------------------------------------------------
     OCR: Андрей из Архангельска
---------------------------------------------------------------

     Библиотека Приключений И Научной Фантастики.


                                Роман

                           Рисунки А. Лурье

                             МОСКВА 1961
           ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО ДЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
                    МИНИСТЕРСТВА ПРОСВЕЩЕНИЯ РСФСР



     Весной 1943  года,  во  время   наступления   наших   войск   под
Белгородом,  дивизия,  в которой находился Александр Воинов, встретила
группу партизан.  Партизаны успешно действовали в тылу врага, а теперь
вышли  на  соединение  с  войсками  Советской  Армии.  Среди  них было
несколько ребят - мальчиков и девочек - лет двенадцати-тринадцати.
     В те  суровые  годы  немало подростков прибивалось к партизанским
отрядам.  Когда возникала возможность их отправляли на Большую  землю.
Однако  сделать это удавалось не всегда,  и ребятам приходилось делить
трудности партизанской жизни  наравне  со  взрослыми.  Самые  крепкие,
смелые  и  смекалистые  из  них  становились  разведчиками,  связными,
участвовали в боевых операциях партизан.  Такими  были  и  те  ребята,
которых  встретил  Александр  Воинов  под  Белгородом.  Он  записал их
рассказы,  а впоследствии создал роман  "Отважные",  посвященный  юным
партизанам.
     Кроме этого романа,  А.  Воиновым написаны "Рассказы  о  генерале
Ватутине", повесть "Пять дней" и другие произведения.


                                        Светлой памяти пионера
                                        Героя Советского Союза
                                             Вали Котика



Глава первая
                      КАЗНЬ НА БАЗАРНОЙ ПЛОЩАДИ

     - Мальчик, посторонись!..
     Звякнул приклад.  Коля  вскрикнул,  свалился в канаву,  но тут же
вскочил на ноги,  проскользнул между охранниками и судорожно повис  на
шее  матери.  Она  отчаянным  движением  обняла  его  за щуплые плечи,
прижала к своей изодранной кофте и быстро, надрывно зашептала:
     - Иди к дяде Никите!.. К дяде Никите!..
     Он чувствовал прикосновение горячих,  воспаленных  губ  к  своему
уху.  Он почти задыхался от тяжелого, едкого тюремного запаха, которым
за эти несколько дней пропитались ее одежда и волосы.  Прямо перед его
глазами  бугрилась  синяя  полоса,  пересекавшая  ее  щеку от глаза до
подбородка.
     Кто-то сзади резко крикнул:
     - Прекратите это!.. Быстро!..
     Чужие цепкие  руки  впились  в его плечи.  Он вскрикнул от острой
боли, но не выпустил матери.
     В толпе раздались женские голоса:
     - Дайте проститься!..
     - Это ее сын!..
     Мать не отпускала его.
     - Прощай, прощай, мальчик мой!.. - шептала она.
     Но через мгновение полицай уже волочил его в сторону, к толпе, из
которой  навстречу  ему  тянулись  руки.  Коля  не кричал,  не рвался.
Полицай толкнул его через канаву, а сам быстро заторопился к виселице,
которая была сооружена посреди базарной площади.
     О том,  что днем состоится казнь,  в городе знали еще с  утра.  В
объявлениях,  расклеенных на углах улиц и на столбах,  сообщалось, что
будет повешена шпионка.  Комендант города Мейер приказал всем  жителям
присутствовать при экзекуции. (Экзекуцией гитлеровцы называли смертную
казнь.)
     Огромная площадь  была переполнена согнанным сюда народом.  Взвод
эсэсовцев,  образуя  замкнутый  квадрат,  окружал  виселицу,  где  под
охраной конвоя стояла молодая женщина лет тридцати. Ее измученное лицо
хранило  сосредоточенное  и  в  то  же  время   какое-то   безучастное
выражение. Прядь светлых волос выбилась из-под платка и развевалась по
ветру.  Она спокойно смотрела прямо перед собой, заложив руки за спину
и чуть развернув плечи.
     Много людей уже было казнено  на  этой  виселице,  и  всякий  раз
комендант  города  Курт  Мейер,  заставлял  жителей присутствовать при
экзекуциях.
     Вот и сейчас он прохаживался за солдатами, широкоплечий, в черном
кожаном плаще,  в фуражке с высокой тульей.  Тут же  стоял  бургомистр
города Блинов,  человек средних лет,  с косматыми,  вечно нахмуренными
бровями.  Бургомистр старался  не  смотреть  ни  на  виселицу,  ни  на
осужденную.  В  городе  говорили,  что  он не любит присутствовать при
казнях.
     Женщину, которую  через  несколько минут должны были повесить,  в
городе знали почти все.  До войны она была диктором  на  радиостанции.
Голос  Екатерины  Охотниковой,  с  мягким грудным тембром,  узнавали в
каждой семье.  А вот теперь, когда она молча стояла у виселицы, многие
увидели ее впервые.
     Коля оставался  в  толпе,  заслоненный  от  виселицы   сомкнутыми
спинами. Две незнакомые женщины в платках держали его за руки. Одна из
них торопливо гладила его по голове.
     - Уведите  его,  - сказал какой-то старик,  протиснувшийся сквозь
толпу, - зачем ему все это видеть?.. Пожалейте мальчика!..
     Старик постоял   перед   Колей,   держа   в   руках   треногу  от
фотоаппарата, и потом двинулся дальше, медленно переставляя свои тощие
ноги. Это был фотограф Якушкин. Его фотография помещалась здесь же, на
базарной площади,  в старой,  покосившейся  будке.  Гитлеровцы  всегда
заставляли   Якушкина  фотографировать  казни.  С  довоенного  времени
Якушкина знала вся детвора.  "Посмотри,  посмотри сюда,  - говорил  он
своему  маленькому  клиенту,  снимая  с  объектива черный колпачок,  -
отсюда вылетит птичка". И сколько широко раскрытых, удивленных детских
глаз запечатлелось на его снимках! Да, Якушкин был добрый, приветливый
старик!..
     Женщина притянула Колю к себе:
     - Пойдем, пойдем, мальчик...
     Он покорно пошел за ней,  не спрашивая, кто она и куда его ведет.
Свершилось что-то ужасное.  Сейчас убьют его мать,  и никто,  ни  один
человек, не бросится на палача, не помешает этому.
     Измученный бессонными ночами,  которые он  провел  один  в  своей
пустой,   холодной   комнате,  Коля  уже  не  плакал,  а  только  тихо
всхлипывал.
     Когда они подошли к углу переулка,  Коля обернулся и вдруг увидел
мать, возвышавшуюся над толпой. Рядом с ней стоял широкоплечий румяный
палач  и  как  будто мирно о чем-то беседовал,  а его руки неторопливо
затягивали на ее шее веревку. Несколько прядей волос попали под петлю.
Палач осторожно вытащил их,  словно заботясь о том, чтобы не повредить
прическу.
     И вдруг мать рванулась вперед.
     - Товарищи!.. - закричала она. - Будьте мужественны!.. Будь...
     Палач мгновенно  соскочил,  и  в  ту  же  секунду  голова  матери
провалилась вниз.
     - Мама!.. - дико закричал Коля на всю площадь.
     Кто-то в толпе ахнул. Кто-то истошно завопил.
     Женщина крепко сжала Колину руку и потянула его за собой:
     - Пойдем!.. Пойдем!..
     Толпа схлынула с площади, и Коля оказался зажатым со всех сторон.
Женщина  на  мгновение  выпустила  его  руку.  Коля  бросился   назад.
Расталкивая людей локтями,  он пытался выбраться на площадь, к матери.
Но это ему не удалось. Кто-то крепко схватил его за рукав:
     - Стой, мальчик, стой!..
     Не помня себя, Коля рванулся. Но Якушкин держал его цепко:
     - Не надо туда идти... Не надо.
     И он повернул упиравшегося мальчика за собой,  держа в одной руке
треногу,  а другой крепко сжимая его ладонь. На перекрестке их нагнала
женщина в платке. Она бросилась к Коле:
     - Ну вот!.. А я тебя потеряла... Пойдем!..
     - Нет,  - строго сказал Якушкин, - у меня, Клавдия Федоровна, ему
будет лучше...  Я один,  да и заработки у меня побольше ваших... Будет
мне внучонком...
     Клавдия Федоровна не хотела уступать:
     - Иван Митрич,  так не годится - мальчику нужна женская ласка.  У
меня  уже  есть  один  воспитанник.  Вдвоем  им  будет  легче...  Да и
родителей его я знала...
     Якушкин вдруг  рассердился,  выпустил руку Коли и стал поправлять
резавший плечо ремень фотоаппарата.
     - Откуда  вам  двоих  содержать!  -  крикнул он.  - По теперешним
временам вы и себя-то,  верно,  прокормить не можете.  Я тоже знал его
отца.  Чудесный был человек...  Пойдем,  Коля!.. - Якушкин оглянулся и
ахнул: Коли не было.
     - Он  только  что  стоял  здесь,  -  растерянно  сказала  Клавдия
Федоровна.
     И они кинулись в разные стороны искать мальчика.


Глава вторая
                                 НОЧЬ

     Всю эту  страшную  ночь  после  казни  матери   Коля   провел   в
одиночестве.  Он  лежал  на неубранной кровати,  в пальто,  нахлобучив
глубоко на лоб старую ушанку,  и широко раскрытыми глазами  смотрел  в
темноту,  куда-то в угол, где тускло поблескивал кафель остывшей печи.
В комнате было холодно,  и от этого  мальчик  еще  сильнее  чувствовал
одиночество.  Вместе с матерью отсюда ушло тепло,  и дом перестал быть
домом.
     "Что теперь  будет?  Что делать?.." - думал Коля.  Сколько раз он
видел в кино, как в самый последний момент в город врывались красные и
спасали  приговоренных  к  смерти.  Не  успев  выбить  из-под  их  ног
скамейку,  палач падал,  сраженный меткой  пулей,  а  остальные  враги
разбегались. Да, в кино бывало так... А в жизни...
     Еще совсем недавно в этой  комнате  были  и  отец  и  мать.  Отец
работал  в паровозном депо.  Иногда он брал сына с собой.  В депо было
очень интересно.  Коле особенно нравилось  смотреть,  как  на  большом
кругу  разворачиваются паровозы.  Огромные,  пыхтящие,  они по очереди
въезжали на помост и,  словно игрушечные,  начинали  кружиться  вокруг
собственной оси.
     Отец был  высокий,  усатый,  всегда  немножко  хмурый.  Соседские
мальчишки  его боялись.  Иногда он выходил во двор,  чтобы посмотреть,
как ребята гоняют голубей. Постоит, постоит и всунет в рот два пальца,
озорно  и  пронзительно свистнет.  Голуби испуганно взвивались в небо.
Как Коля ни старался,  но так молодецки свистеть он не мог...  Отец ни
слова не говорил Коле, когда тот прыгал вниз с крыши сарая. Не замечал
он и других его шалостей.  Мать была гораздо строже.  Она  всегда  все
запрещала.  "Алексей,  -  говорила  она  отцу,  -  ты сделаешь из сына
настоящего басурмана..." - "Всякое бывает в жизни,  - отвечал  тот.  -
Вдруг  Коля  останется  один  - пусть ничего не боится..." - "Какие ты
глупости говоришь!" - обижалась мать и уходила на кухню.  Коля  слышал
эти разговоры и тоже в душе считал,  что отец говорит глупости. Почему
вдруг он может остаться один?  Все соседи говорят,  что у него молодые
родители.  Да  и  в  магазине  однажды  старый продавец сказал матери:
"Нехорошо - себе ветчину покупаете,  а младшему братишке конфет купить
не хотите". Мать улыбнулась, зарделась, встряхнула светлыми волосами и
купила Коле плитку шоколада.  "Получай, братик", - сказала она весело.
А Коля повернулся к продавцу и серьезно ответил:  "А мама вовсе мне не
сестра,  а мама".  Все засмеялись.  "Ты зачем меня выдал?"  -  смеясь,
сказала мать.
     Возвращаясь вечером из школы, куда Коля ходил во вторую смену, он
знал,  что  отец  в  это  время ужинает.  Отец любил подолгу сидеть за
столом, положив на скатерть свои большие руки, и рассказывать матери о
своих  делах.  А  мать  в это время или шила,  или перемывала посуду и
слушала не перебивая.  "Ну, что принес?" - обычно спрашивал отец, едва
Коля переступал порог.  Это означало - какие новые отметки появились в
дневнике.  И,  если там встречалась тройка,  отец  мрачнел  и  начинал
крутить свой ус,  что выражало его глубокое недовольство. Коля начинал
лепетать о том,  что учительница Мария Павловна поставила ему  отметку
вовсе не за незнание, а потому, что у него в тетради была клякса...
     "Береги мать,  - сказал отец,  когда,  уже одетый в новую военную
форму,  в последний раз обнял и поцеловал его в щеку.  - Береги ее. Ты
ведь теперь один в доме мужчина".
     Отец сказал это с улыбкой, но Коля видел, что в его глазах что-то
дрогнуло.  Мать долго целовала отца и что-то  тихо  говорила,  а  отец
гладил ее по волосам своей большой ладонью.
     "Так помни,  - как-то очень серьезно сказал отец, - это трудно...
Надо быть умной...  держи себя в руках...  - На пороге он обернулся: -
Может быть, все-таки уедешь?.."
     "Нет, нет, - быстро ответила мать, - я останусь..."
     Тогда отец вернулся и опять попрощался с ней и  с  Колей.  В  его
движениях было что-то такое порывистое,  такое отчаянное,  что Коля не
выдержал и зарыдал.
     Отца ждала машина. Она увезла его надолго...
     Через неделю  пришли  немцы.  И  с  тех   пор   началась   новая,
непривычная жизнь.  Голубей приказали уничтожить.  И,  если бы Коля не
подчинился,  немцы  расстреляли  бы  всех,  кто  живет  в  доме.   Как
разрывалось  его  сердце,  когда  голуби  теплыми  комочками падали на
крыльцо! Полицай отрывал им головы.
     Теперь мать стала еще строже, не разрешала ему выходить со двора,
боялась, как бы с ним чего-нибудь не случилось...
     В доме  по соседству поселился немецкий офицер.  Он ходил в сером
мундире  со  множеством  нашивок  и  в  фуражке  с  черным   блестящим
козырьком.  У офицера было крупное веселое лицо, и, одеваясь по утрам,
он любил напевать песенки.  Особенно странно было слушать,  как он пел
по-немецки "Катюшу".
     Однажды офицер в расстегнутой рубашке,  из-под которой была видна
волосатая грудь,  высунулся из окна,  заметил Колю,  который,  сидя на
заборе,  старался снять с дерева мяукавшего рыжего котенка,  и поманил
сердитым движением руки:
     - Юнге!.. Юнге!.. (Мальчик!.. Мальчик!.. (нем.))
     Коля испуганно спрыгнул,  пошел было к крыльцу,  но опомнился,  -
нельзя ослушаться немецкого офицера, - и робко подошел к окну. Офицер,
прищурившись,  посмотрел на него, добродушно покачал головой: "Не надо
баловаться",  а  затем  вдруг  небрежно  бросил  ему  большую   плитку
шоколада. Коля попробовал отказаться, но офицер нахмурился и захлопнул
окно.
     Коля опрометью   бросился   домой   и   с  волнением  стал  ждать
возвращения матери.  Она пошла  в  городскую  управу  устраиваться  на
работу...
     Коля посматривал на плитку, которая блестела на комоде серебряной
бумажкой. Нет, не мог же он отказаться! И так офицер рассердился...
     Ведь он,  Коля,  отвечает за семью,  он должен быть осторожным  и
осмотрительным.
     А потом случилось то,  чего Коля никак не мог понять. Офицер стал
часто приходить к ним. Он был веселый и всегда угощал Колю сладостями.
Перед тем как офицер должен был прийти,  мать говорила Коле,  чтобы он
сидел в комнате и никуда не уходил. Офицера звали Карл Вернер. Он умел
немного говорить по-русски.
     Его речь  представляла собой причудливую смесь немецких и русских
слов.  Русские слова он коверкал на свой  манер  -  вместо  "работать"
произносил "работен", цыпленка называл "курки".
     Когда Вернер впервые пришел в их дом,  неся  под  мышкой  большой
сверток  с угощением,  Коля с любопытством разглядывал его из-за спины
матери,  которая смущенно и приветливо приглашала гостя снять шинель и
присаживаться к столу.
     Вернер тщательно вытер ноги о мешок,  брошенный  у  порога,  снял
шинель  и,  вежливо поклонившись матери,  сел на то место,  где обычно
сидел отец.
     В этот первый вечер Вернер был вежлив и внимателен. Он приветливо
угощал Колю,  а тот  ел  конфеты,  мало  говорил  и  изредка  смущенно
посматривал  на  мать  -  она  была одета в блестящее шелковое платье,
сшитое к Новому году. Длинные светлые волосы завитыми прядями лежали у
нее  на плечах,  и она казалась более молодой,  чем обычно.  Мать пила
вино и много смеялась...
     Постепенно в  сердце  Коли закрадывалось чувство щемящей тревоги.
Почему этот немец сидит  на  месте  отца?  Почему,  ожидая  его,  мать
оделась  так красиво?  Почему она пьет вино и смеется?  Почему она все
время смотрит на немца? Коля невольно поднял глаза на стену, туда, где
всегда  в  светлой рамке висел портрет отца.  И вдруг он увидел темный
квадрат обоев и погнутый гвоздь - рамка с портретом исчезла.
     Это было последней каплей.  Он проникся такой злобой и к матери и
к гостю, что не смог сдержаться, слезы хлынули из его глаз, он вскочил
и метнулся в сени.
     - Коля! - крикнула ему вдогонку мать.
     Он хлопнул дверью и быстро забрался в опустевшую голубятню. Здесь
все напоминало о недавней жизни:  в решетке торчали маленькие пушистые
перья, а в углу стояла ржавая консервная банка, наполовину наполненная
водой,  остро пахло голубями,  и казалось,  здесь все еще раздается их
тихое воркование.
     Коля забился в угол,  под жердочку,  и сжался  в  комочек,  внизу
хлопнула дверь, мать тихо позвала:
     - Коля!.. Коля!..
     В душе  его  шла  борьба.  Что-то  сложное и непонятное творилось
вокруг него. Все перемешалось. Он остро ненавидел мать... Был бы отец!
Как посмел этот немец сесть на его стул! Как смела мать снять со стены
портрет!  Никогда она не одевалась так при отце. Только под Новый год.
А сейчас надела это платье для немца. И пила с ним вино, и смеялась...
Нет,  нет,  надо бежать.  Перебежать через фронт,  найти отца, все ему
рассказать...
     Мать не уходила,  она стояла внизу,  на крыльце,  и  звала  Колю.
Опять  хлопнула  дверь;  это из комнаты вышел Вернер и тоже стал звать
его.
     - Коля! Коля! - кричал он низким басом.
     Коля не отзывался.  Во дворе было  уже  совсем  темно,  и  сквозь
решетку  он  видел  две  темные фигуры,  стоявшие на верхней ступеньке
крыльца. Вернер и мать о чем-то тихо говорили.
     -Думмер кнабе,- услышал Коля голос немца. (Глупый мальчик(нем.).)
     - Глупый, совсем глупый, - соглашалась мать.
     И это  согласие,  установившееся  между  ней и Вернером,  еще раз
убедило Колю, что она предала его, и отца, и всех.
     Коля до  боли впился пальцами в решетку.  Пусть только они уйдут,
он пойдет и бросится в реку.  Он умрет,  раз мать могла так поступить.
Нет,  раньше он убьет Вернера. Влезет к нему в окно и ударит по голове
топором.
     Мать и Вернер поговорили еще о чем-то,  потом заскрипели ступени,
Вернер спустился вниз и пошел по дорожке к воротам.  Стукнула калитка,
и все стихло.
     Впервые в жизни Коля почувствовал себя одиноким и беспомощным. Он
не  знал,  что  ему  делать...  Мать  продолжала  неподвижно  стоять в
темноте.  Она думала о чем-то своем и,  казалось, забыла о том, что он
здесь, рядом.
     На небе ярко сияла россыпь звезд.  С Дона  дул  теплый  ветер.  В
такие вечера они всей семьей ходили к обрыву. Мать с отцом садились на
скамеечку, а Коля, примостившись у их ног, слушал, как в траве верещат
поздние кузнечики, и не отрываясь смотрел на таинственную темную гладь
реки.
     Думал ли  он  когда-нибудь,  что  может  настать час такого горя,
которое разъединит его с матерью, час, когда, сидя в пустой голубятне,
он будет чувствовать, что какая-то жестокая, непреодолимая сила встала
между ними!
     Вдруг мать  сошла  со  ступеньки.  Ее темный силуэт приблизился к
голубятне. Коля затаил дыхание.
     - Коля, спустись! - сказала она.
     Он молчал.
     - Спустись,  -  повторила  мать  тем строгим,  негромким голосом,
каким она обычно говорила с ним,  когда он бывал в чем-нибудь виноват.
- Сейчас же выходи оттуда! Слышишь?..
     - Не выйду!  -  хрипло  ответил  Коля,  прижимая  лицо  к  ржавой
решетке.
     Тогда мать с быстротой,  которой Коля от нее не ожидал,  схватила
лестницу, подвинула ее ближе к центру голубятни и быстро взобралась по
ней.  Когда ее лицо оказалось на уровне его блестящих от напряжения  и
обиды глаз, она тихо проговорила:
     - Ты должен верить своей матери,  Коля!  Так приказал  отец!  Это
нужно. Когда-нибудь ты поймешь...
     Голос ее был таким взволнованным,  таким серьезным...  Впервые  в
жизни мать говорила с ним, как со взрослым. И Коля поверил...
     Да, мать не солгала.  Но лучше бы он  задушил  Вернера  тогда,  -
может быть, она была бы жива.
     Неделю назад Вернер поехал в штаб своей армии,  который находился
в Белгороде.