в  этот момент дверь блиндажа распахнулась,  и на пороге
появился сам командир дивизии полковник Ястребов, маленький, сухощавый
человек,  которому  удивительно  подходила  его  фамилия.  У  него был
резкий, даже острый профиль, нос клювом и почти вертикальные брови над
круглыми карими глазами, веселыми и сердитыми одновременно.
     Солдаты в дивизии называли его "наш ястребок".  Они и  не  знали,
что с этим прозвищем он окончил школу, военное училище и даже академию
и что так же,  как они,  называет его и командующий армией,  в которую
входит их дивизия.
     Завидя гостей,  Ястребов сделал приветственное движение  рукой  и
крикнул звонким на морозе голосом:
     - Прошу, товарищи!
     Худощавый круто  повернулся  и  быстро  пошел  к  нему  навстречу
широким, легким шагом.
     За ним  чуть  вразвалку,  оставляя  на  снегу  отчетливые  следы,
зашагал его неторопливый спутник.
     - Здравствуйте,  товарищи,  - приветливо сказал командир дивизии,
сильно пожимая гостям руки  своей  маленькой  крепкой  рукой.  -  Ждал
вас!..  Веселее воевать будет,  зная, что вместе с нами в город войдет
советская власть.  Вы,  если не  ошибаюсь,  секретарь  горкома  партии
Громов? Артем Данилович?
     - Он самый!  - ответил худощавый человек.  - А это Морозов Сергей
Филиппович, председатель горсовета.
     Морозов слегка   поклонился,   сохраняя   строгое,    чрезвычайно
серьезное  выражение  лица,  а потом спросил деловито и требовательно,
так, словно ехал в поезде и случайно задержался в пути:
     - Когда будем на месте?
     - Точно по расписанию,  - с  улыбкой  ответил  Ястребов,  -  хотя
возможны и некоторые непредвиденные задержки...
     Громов засмеялся,  а Морозов  вопросительно  посмотрел  на  него,
потом на Ястребова и слегка пожал плечами.
     - Вот  всегда  так  с  военными,  -  вздохнул  он,  садясь  перед
столиком,  на  котором лежала карта:  - без оговорок не могут.  А нам,
товарищ  полковник,  во  как  надо,  чтобы  дивизия  овладела  городом
поскорей и, главное, как можно внезапней!..
     - Почему?  - спросил Ястребов и, пододвинув Громову скамейку, сел
напротив   председателя   горсовета,   но   тут   же   спохватился:  -
Раздевайтесь,  товарищи! Ужинать хотите?.. Впрочем, я и спрашивать вас
не буду...  Сергушкин!  Слетай к повару,  передай, чтобы сюда принесли
ужин,  - приказал он своему ординарцу. - Побыстрее... на троих... нет,
на четырех человек - и начальнику штаба.
     Сергушкин побежал выполнять приказание.  У дверей он посторонился
и пропустил в блиндаж высокого командира.  В белом овчинном полушубке,
опоясанный широким ремнем с портупеей, с большим планшетом на боку, он
казался огромным и занял собой всю ширину двери.
     - А вот и наш начальник штаба.  Подполковник Стремянной. Легок на
помине! - сказал Ястребов. - Ну, теперь, Егор Геннадиевич, нам с тобой
надо держаться,  нам во что бы то  ни  стало  брать  город  надо.  Сам
понимаешь: с нами идет партийное и советское руководство!..
     - Ах,  вот как!  Ну,  значит,  постараемся,  - чуть усмехнувшись,
сказал Стремянной.
     Он сбросил свою курчавую белую ушанку,  снял толстый полушубок  и
от  этого  сразу  чуть  ли не вдвое уменьшился в объеме.  Теперь стало
видно,  что это человек лет  двадцати  семи,  двадцати  восьми,  очень
худой,  но, должно быть, сильный и выносливый. В поясе он был тонок, а
в  плечах  широк.  В  каждом  движении  его  чувствовалась   уверенная
четкость.  "Наверное, он на лыжах хорош, - невольно думалось, глядя на
него.  - А может,  футболист или бегун?  Что-нибудь такое,  во  всяком
случае..."
     У Стремянного были  белокурые,  пшеничные  волосы.  Такие  же,  с
золотинкой, небольшие усы вились над углами рта.
     Бледное узкое  лицо  его  трудно  было  даже   представить   себе
раскрасневшимся от жары или мороза.
     Когда Стремянной вошел в блиндаж,  Громов заметил,  что  командир
дивизии  и начальник штаба обменялись привычно-понимающим взглядом,  и
подумал, что им, должно быть, хорошо работается вместе.
     И в  самом  деле,  за  те  нелегкие  месяцы,  которые  Ястребов и
Стремянной провели в боях  (Стремянного  назначили  начальником  штаба
дивизии   всего  за  неделю  до  памятного  июньского  сражения),  они
научились с одного слова понимать друг друга.
     Каждый оценил  в  другом  его  способности,  мужество,  уменье  в
трудной обстановке находить верное решение.
     Здороваясь с   гостями,   Стремянной   несколько   задержал  руку
председателя горсовета и сказал, лукаво прищурив один глаз:
     - Вы,  я вижу, товарищ Морозов, меня совсем не узнаете... А вот я
вас сразу узнал.
     - Да вы разве знакомы? - удивился Громов.
     - Нет, - коротко ответил Морозов.
     - Ну, это как сказать! - Стремянной засмеялся. - У вас, наверное,
таких знакомых было много, а вот вы у нас один...
     В глазах у Морозова появилось нечто похожее на беспокойство.
     - Что-то не  припомню...  -  сказал  он.  -  Где  же  мы  с  вами
встречались?
     - Да нигде,  кроме как у вас в приемной.  Неужто совсем забыли? А
ведь я там порядком пошумел.
     - Зачем же было шуметь?  -  наставительно,  с  упреком  в  голосе
сказал Морозов. - И без шума бы все сделалось.
     - Ни с шумом,  ни без шума не сделалось. - Стремянной вздохнул. -
Ходил я к вам,  ходил,  просил-просил,  ругался-ругался,  а вы крышу в
домике,  где я жил,  так и не починили.  Разве  что  теперь  заявление
примете? Севастьяновский переулок, два...
     - Он ведь здешний уроженец,  - указывая на Стремянного  движением
бровей,  сказал Ястребов, обратившись к Громову. - Не куда-нибудь идет
- домой!
     - Да,  верно,  домой,  -  повторил Стремянной,  и лицо его как-то
сразу помрачнело. - Тут я и родился, и школу окончил, и работать начал
на  электростанции.  Монтером...  А  потом,  после института,  сюда же
вернулся - сменным инженером.  Да недолго проработал - около двух  лет
всего. Больше не дал немец.
     - А в городе кто-нибудь из ваших  остался?  -  осторожно  спросил
Громов.
     Стремянной покачал головой:
     - Отец!.. Не знаю!
     Морозов вытащил из кармана записную книжку.
     - Так какой,  ты говоришь,  адрес у тебя?  Севастьяновский,  два?
Перекроем тебе крышу, обязательно перекроем! Дай только в город войти.
А тогда, конечно, недосмотр был... Уж ты извини, брат, недосмотр.
     Громов хлопнул себя по коленям ладонями:
     - Ай да Сергей Филиппыч! Как разошелся! Да ты бы сперва поглядел,
цел ли дом-то. Может, и крышу ставить не на что...
     Морозов поднял на него свои светло-голубые глаза.
     - А ведь это верно,  - сказал он задумчиво.  - Ну что  ж,  сперва
посмотрим, стоит ли дом. Если цел, крышей его накроем.
     Он достал из кармана маленькую записную книжечку и что-то написал
в  ней бисерно-мелким,  но четким почерком.  Громов заглянул ему через
плечо и прочел вполголоса:
     - "Севастьяновский,  два.  Подполковник  Стремянной.  Если  цел -
покрыть железом".  Побойся бога,  Сергей Филиппыч!  Да разве так можно
писать? - Он громко расхохотался.
     Ястребов и Стремянной невольно вторили ему.
     Морозов слегка   пожал   плечами.   Лицо   его   было  совершенно
невозмутимо.
     - А  что  такое?  Коротко  и  ясно.  Даже  не понимаю,  что здесь
смешного.
     - Это потому, что у тебя чувства юмора нет.
     - Нет,  - спокойно согласился Морозов. - Вот и жена мне постоянно
говорит:  "Скучный ты человек, Сережа, юмора у тебя ни на грош". А что
я ни скажу - смеется.
     Все вокруг опять засмеялись.
     Морозов махнул рукой:
     - Смейтесь, смейтесь, я привык!
     Дверь снова отворилась,  и в блиндаж вошел повар - молодой парень
в белом халате,  надетом поверх шинели.  В больших,  красных от мороза
руках он осторожно нес котелок,  несколько алюминиевых мисок,  ножи  и
вилки.  В  блиндаже  сразу  вкусно  запахло  жареным  мясом,  перцем и
лавровым листом.
     Ястребов сам  разложил  жаркое по мискам и налил гостям по стопке
водки.
     - Ну,  товарищи, - сказал Громов, - за то, чтобы по второй выпить
уже в городе!
     - Правильный тост!  - поддержал Ястребов и приподнял свою стопку.
- Но объясните мне сперва,  что у вас за особое дело  в  городе...  Мы
ведь и сами медлить не собираемся.
     - Это,  конечно,  ясно.  - Громов налег грудью на  край  стола  и
придвинулся   поближе  к  Ястребову:  -  Нам,  видите  ли,  достоверно
известно,  что гитлеровцы собираются вывезти из города все,  что можно
поставить на колеса,  и угнать всех,  кто способен работать. Хорошо бы
этому помешать, а? Как вы думаете?
     - Да так же,  как и вы,  - усмехаясь,  ответил Ястребов. - Должен
сознаться,  что и у нас с товарищем Стремянным есть кое-какие сведения
об этом... Ну, и свои соображения, естественно...
     - Естественно! - подхватил Громов. - Вы уж меня извините, товарищ
Ястребов,  мы с Сергеем Филиппычем люди не военные,  гражданские, а по
дороге сюда тоже различные оперативные задачи решали...  Вот,  думаем,
если  бы удалось быстро обойти город и перерезать дорогу на запад,  то
они бы оказались словно в мешке.  Впору было  бы  думать,  как  головы
унести...
     - Придумано  неплохо,  -  сказал  Ястребов,-   если   бы   только
предстоящая нам задача исчерпывалась взятием города.  Но, к сожалению,
это только первая ее часть.  Главные трудности нас поджидают впереди -
и  как  раз  за  городом.  Западнее - так,  километрах в пятидесяти от
города - гитлеровцы построили укрепрайон. - Он встретил вопросительный
взгляд  Громова и кивнул головой.  - Сейчас объясню.  - Его маленькая,
суховатая,  крепкая рука привычным движением взялась  за  карандаш.  -
Расчет  противника  таков:  в  случае  нашего  прорыва  на  Белгород -
остановить наступление вот здесь,  километрах в семидесяти на  восток.
По  имеющимся  данным,  укрепления  построены довольно солидно - доты,
надолбы,  противотанковые  рвы,  минные  поля,  колючая   проволока...
Словом,    все,   что   полагается.   Проселочные   дороги   и   шоссе
простреливаются  многослойным  огнем...  -  Повозиться  нам   придется
основательно.  -  Ястребов озабоченно постучал карандашом по столу.  -
Заметьте,  что расположение района выбрано не случайно... Гитлеровское
командование стремится перекрыть узел дорог и заставить нас идти прямо
по занесенным снегом полям. А поля в этом районе, как вы знаете, густо
изрезаны балками, овражками, на холмах раскинуты рощи. Местность очень
удобная для обороны...  - Ястребов помолчал.  - Так что нам есть о чем
подумать...
     - Да,  действительно,  дело серьезное, - сказал Громов. - Но если
вы  знаете,  что  существует укрепрайон,  то,  очевидно,  у вас есть и
данные о нем.
     - Конечно,  мы знаем довольно много,  - согласился Ястребов, - но
надо бы знать еще побольше.  Представляете, сколько мы сил, а главное,
жизней   сбережем,  если  будем  брать  укрепрайон,  располагая  всеми
данными.  Могу вам сказать,  товарищи, только одно: сделаем все, что в
наших  силах  и  даже  свыше  сил.  Дивизия будет действовать по плану
командования.  Естественно,  что и в наших интересах освободить  город
как можно скорее. Так что будем надеяться скорее завершить операцию! В
городе нас уже ждут!..
     Морозов внимательно   слушал,   на  его  круглом  лице  появилось
сосредоточенное выражение.
     - Да,  - проговорил он,  - наше подполье серьезно поработало! Как
жаль,  что многих уже не увижу!  Погибли...  Вот недавно  -  партизаны
радировали  - убит в бою один хороший человек.  Руководил подпольем...
Кстати, товарищ Стремянной, ваш однофамилец... Может быть, вы даже его
знали?
     Стремянной побледнел и тяжело оперся руками о стол.
     - Стремянные  в  городе были только мы одни,  - проговорил он.  -
Только наша семья!..
     Морозов растерянно взглянул на Громова.
     - Артем Данилыч, - спросил он, - может быть, я перепутал фамилию?
     - Его звали Геннадием Андреевичем, - сказал Громов.
     Подполковник медленно поднялся,  провел рукой по  голове,  словно
приглаживая волосы, и, отойдя в угол, долго стоял отвернувшись...
     Через пятнадцать  минут  Сергушин  проводил  гостей  в   соседний
блиндаж.  Едва  они вышли,  как дверь снова хлопнула,  и по ступенькам
вниз быстро сошел начальник особого отдела дивизии майор Воронцов. Его
круглое, румяное от мороза лицо казалось взволнованным. Он остановился
посредине блиндажа и несколько мгновений глядел куда-то в  угол,  щуря
глаза  от  яркого  света.  Руки  его  были  глубоко засунуты в карманы
полушубка. На ремне висел пистолет в новой светло-желтой кобуре.
     Стремянной подвинул табуретку:
     - Садись, товарищ Воронцов!
     Воронцов досадливо махнул рукой, снял шапку и сел.
     - Вот что,  товарищи,  - сказал он, смотря то на Ястребова, то на
Стремянного,  -  час  назад  линию фронта перешел один наш подпольщик,
Никита Борзов.  Когда он  приближался  к  нашим  позициям,  немцы  его
обстреляли  и  смертельно  ранили...  Я  успел  с  ним поговорить.  Он
сообщил,  что вчера  в  ночь  гестапо  расстреляло  в  городе  пятерых
товарищей. Видно, какая-то сволочь их предала.
     Ястребов хмуро  смотрел  на  Воронцова  из-под  своих   кустистых
бровей.
     - И никаких подробностей?  Никаких подозрений?  - быстро  спросил
он.
     - Никаких... Кто предал, так и не установлено.
     Стремянной порывисто встал:
     - Но хоть какие-нибудь данные у Борзова были?
     Воронцов развел руками:
     - Нет. Он не мог сказать ничего определенного.
     Все трое помолчали.
     Потом Воронцов встал, надел шапку и быстро вышел.
     Когда командир   дивизии  и  начальник  штаба  остались  наедине,
Ястребов вновь разложил карту  на  столе  и  стал  отдавать  последние
распоряжения...
     Времени оставалось немного. Из штаба армии уже был получен боевой
приказ  ровно  в  шесть ноль-ноль начать артподготовку и в шесть сорок
перейти в наступление.
     В блиндаже   то  и  дело  гудели  телефоны.  Ястребов  говорил  с
командирами полков, называя номера квадратов, на которые надо обратить
внимание артиллеристам,  кого-то ругал,  кого-то хвалил, кому-то делал
строгие внушения...
     Так прошла  вся ночь.  Ровно в шесть ноль-ноль ударил первый залп
из десятков орудий.  События развивались стремительнее, чем ожидал сам
Ястребов.  Хорошо пристрелянная артиллерия в первые же минуты подавила
огневые точки врага, разрушила блиндажи и укрытия, в которых прятались
минометчики,    нарушила    всю   систему   связи   между   вражескими
подразделениями.   Гитлеровцы,    застигнутые    врасплох,    пытались
отстреливаться,   но   интенсивный   огонь  дивизионной,  армейской  и
фронтовой артиллерии не давал им поднять  голову.  Появились  "Илы"  и
"Петляковы",  на  врага  полетели бомбы.  А когда "катюши",  скрытые в
кустах тальника, подали и свой голос, передний край обороны противника
замолчал окончательно
     Минеры быстро сделали свое дело,  и первые танки,  с  хода  ломая
гусеницами  лед,  ворвались на правый берег и поползли вверх,  взметая
снежные вихри и оставляя за собой широкую колею,  по которой сразу  же
двинулась пехота.
     Через полчаса солдаты уже вели бой в глубине обороны  противника.
Они теснили его все дальше от берега,  и гитлеровцы стали беспорядочно
отступать по шоссе в сторону города О.,  где находился их штаб  и  где
они надеялись укрепиться.
     Но в это время один из  танковых  батальонов,  совершив  обходный
маневр,  проник  в  тыл отступающих немецких частей.  Увидев опасность
полного окружения,  немцы изменили направление и,  не  дойдя  двадцати
километров до города О.,  резко повернули на запад, стремясь избегнуть
дальнейшего преследования...
     Гитлеровцы отступали прямо по снежной целине,  бросив все, что не
могли унести с собой  человек.  На  шоссе  стояли  подбитые  автобусы,
орудия,  минометы,  грудами валялись снаряды в футлярах,  плетенных из
рисовой соломы.
     Во вражеских штабах,  расположенных в городе О., началась паника.
Чемоданы летели в машины, хозяева их почти на ходу вскакивали вслед за
ними  и  устремлялись  вперед по шоссе,  пока еще можно было проехать.
Части,  оставленные для прикрытия отступающих войск,  быстро  занимали
позиции  вдоль  северо-восточной  окраины города.  Но солдаты уже были
деморализованы сообщениями о прорыве фронта и  думали  не  столько  об
обороне, сколько о спасении собственной жизни.
     В десять часов утра  на  подступах  к  городу  показались  первые
советские танки, и начался стремительный бой на коротких дистанциях.
     Полковник Ястребов установил свой командный пункт  среди  густого
кустарника, на склоне холма, откуда хорошо проглядывались и поле боя и
окраинные улицы города.
     Рядом с ним на командном пункте находились Морозов и Громов.  Они
наблюдали в стереотрубы,  как танки,  разрывая гусеницами  проволочные
заграждения,  утюжили вражеские окопы,  как наша пехота под прикрытием
танков подбиралась все ближе и ближе к городу.
     За последние  несколько  часов  Ястребов  увидел  в  председателе
горсовета нечто новое.  Ему понравилось,  что  Морозов  и  здесь,  под
артиллерийским огнем,  остается таким же невозмутимо спокойным,  каким
был в жарко натопленном блиндаже под тремя накатами толстых бревен.
     А в  это  время  Морозов,  не  отрываясь  от бинокля,  пристально
рассматривал далекие дома, башни, остатки взорванного железнодорожного
моста.  Приближался час,  когда они с Громовым войдут в город,  где им
предстоит много и трудно поработать.  Он думал о том,  как  накормить,
одеть,  снабдить  дровами  всех этих людей,  которые ждут их и которые
столько вытерпели за это  время.  Ведь  что  там  ни  говори,  дивизия
Ястребова сделает свое дело и двинется дальше, а они останутся...


Глава тридцать четвертая
                             ВОЗВРАЩЕНИЕ

     Ровно в два часа  дня,  или,  говоря  языком  военной  сводки,  в
четырнадцать ноль-ноль,  город был полностью освобожден от противника.
На  окраине  утихли  последние   выстрелы,   и   полковник   Ястребов,
расположившись в небольшом, сравнительно хорошо сохранившемся особняке
на центральной улице,  докладывал по телефону командующему армией, что
приказ дивизией выполнен: город освобожден.
     Довольно было  самого  беглого  взгляда,  чтобы  увидеть,   какой
огромный  урон  нанесли  гитлеровцы  городу.  Самые  лучшие  дома  они
уничтожили - взорвали или  сожгли.  Белое  здание  городского  театра,
когда-то  ярко  освещенное  по  вечерам,  чернело  впадинами окон,  за
которыми виднелись груды обгорелого кирпича и причудливо  изогнувшихся
ржавых   балок;   большой,   в   два  пролета,  железнодорожный  мост,
подорванный  в  центре  взрывчаткой,  опрокинулся  в  реку,  и  издали
казалось,  что  два  огромных  животных  с круглыми слоновыми спинами,
упершись в каменные устои задними ногами и опустив  передние  в  воду,
пьют,  пьют  и  никак  не  могут  напиться.  На холме,  возвышаясь над
городом,  темнел огромный разрушенный элеватор,  похожий на  старинную
крепость  после  жестокого  штурма.  Взорваны  были  и  старое  здание
вокзала,  и напоминающая шахматную туру красная кирпичная водокачка, и
электростанция.  Тяжелой  потерей  для  города было также исчезновение
лучших картин из музея.
     Когда Морозов узнал, что до вчерашнего вечера картины еще были на
месте, он крякнул от досады и даже как-то потемнел лицом.
     - Нет,  подумать только - перед самым носом увезли, мерзавцы!.. -
пробурчал он.
     Громов и в эти трудные минуты сохранял свою живость, подвижность,
общительность.
     С тех  пор  как  они  очутились с Морозовым на улицах города,  их
непрестанно окружали люди -  всем  хотелось  узнать,  что  делается  в
Москве, в стране, на фронтах... Громов не успевал отвечать на вопросы,
пожимать руки, утешать, успокаивать и в свою очередь расспрашивать без
конца.  Ему хотелось знать обо всем, что касалось города, - о том, как
здесь жили люди,  что разрушили гитлеровцы и что не успели  разруши