м у
обычного бургомистра. Вы это, наверное, поняли?..
     - Я убедился в этом, - серьезно сказал Мейер.
     - Почему я приехал сюда,  в этот город? Таскать из музея картины?
А может быть, с целью интриговать против вас?
     По тени, которая прошла по лицу Мейера, Блинов понял, что попал в
цель. Мейер откинулся к спинке кресла и не мигая, пристально смотрел в
глаза своему собеседнику.
     Блинов отпил из рюмки.
     - Да, - сказал он тихо, и голос его доверительно прозвучал в этой
небольшой  комнате,  слабо освещенной лампой под синим абажуром,  - вы
думали обо мне очень плохо, Мейер. Но, к сожалению, я не могу вам пока
многого раскрыть... Не знаю, что будет со мной дальше, ведь моя судьба
решается не здесь.
     - Где же? - подался вперед Мейер.
     - В Берлине,  -  оказал  Блинов.  -  Ни  о  чем  больше  меня  не
спрашивайте.  Поверьте,  интересы  дела требуют,  чтобы мы шли к общей
цели,  но каждый своим путем.  Необходимо,  чтобы  жители  города  мне
доверяли.  -  Он  нагнулся к Мейеру и понизил голос до шепота:  - Была
идея создать партизанский отряд.  Я должен был вместе  с  ним  уйти  в
лес...
     Мейер понимающе кивнул.
     - Ну, и что же? - быстро спросил он.
     - Сейчас уже некогда: назревают события на Дону.
     Мейер глубоко  затянулся  дымом  сигары.  Он  был  разочарован  -
бургомистр не сказал ничего лишнего.


Глава девятнадцатая
                               ЗАДАНИЕ

     Ночью Колеснику не спалось:  болела поясница,  одолевали нелегкие
мысли.  Что будет с  отрядом,  если  Геннадий  Андреевич  не  достанет
продовольствия?
     Крестьяне сообщили, что в Малиновке спрятан хлеб. Он зарыт в яме.
Но подобраться к нему трудно.  Яма находится рядом с домом, где раньше
был сельсовет,  а теперь обосновались полицаи.  Без боя хлеб не взять.
Ну и что ж? В конце концов, полицаев там не так уж много. Важно только
внезапно напасть на них.
     Колесник с  благодарностью  подумал  о  тех многих простых людях,
которые,  пренебрегая  опасностью  и  пробираясь   дальними   тропами,
приносят  партизанам  важные  вести.  Их  глазами  партизаны следят за
каждым шагом гитлеровцев в самых отдаленных деревнях и селах...
     Именно благодаря  доставленным  сведениям  партизаны за последние
недели трижды громили обозы,  которые гитлеровцы направляли к  фронту.
Они  сожгли  и  взорвали  больше тридцати груженных минами и снарядами
"Круппов"...
     Колесник понимал,  что  это не может не вызвать ответные действия
со стороны гитлеровцев.  Надо ждать карательных отрядов. Сейчас, после
удачной  диверсии на станции,  гитлеровцы особенно обозлены.  Придется
партизанскому отряду перебазироваться на новое место.
     Но главное, что тревожило Колесника, - это как разведать район, в
котором фашисты будут строить систему укреплений.  Уже  несколько  раз
штаб фронта по радио запрашивал об этом партизан. До сих пор, по сути,
сообщить нечего...
     "Что же  теперь делать?  - думал Колесник.  - Пробиваться в район
работ? Ну хорошо, отряд пробьется, хотя это и будет стоить ему больших
жертв  и  потерь,  однако  главного все равно не узнать.  Где строятся
доты?  Сколько их?  Какие дороги они простреливают?  Как  организована
система  их  огня?"  Именно  это важно узнать,  для того чтобы будущее
наступление было успешным.
     На прошлой  неделе  Колесник  ходил  на  явку с Борзовым.  Никита
Кузьмич узнал,  что Блинов хранит у себя важные  бумаги,  связанные  с
укрепрайоном.  Мейер  дал  ему  их  для  того,  чтобы  бургомистр  мог
правильно распределить рабочих.  Да и  вообще,  как  известно,  Блинов
пользуется полным доверием гестапо.
     Никита Кузьмич своими глазами видел, как бургомистр запер карту в
кованый  сундук,  который  стоит  у  него в кабинете...  Какая была бы
удача,   если   бы   удалось   его   взломать!    Достаточно    только
сфотографировать документ.
     Но Борзов не знал,  каким образом открыть этот проклятый  сундук.
Никто,  кроме самого бургомистра, не может к нему подступиться. Блинов
уверен в том,  что секрет замка невозможно разгадать, и даже отказался
от специальной охраны.
     По словам Борзова,  у этого странного сундука нет  даже  скважины
для  ключа,  а стальные стенки настолько толсты,  что их не расплавить
автогеном.
     Остается одно   -   разведать  сам  укрепрайон.  Установить,  где
строятся доты, и нанести их расположение на карту.
     Но как туда проникнуть?  Там,  где идет работа, каждый человек на
учете.  Появись кто-нибудь посторонний, его сразу же задержат. Если не
расстреляют, то заставят работать, а убежать оттуда почти невозможно.

     На рассвете Колесник зашел к Дудникову,  разбудил его,  присел на
топчан в углу землянки и,  нахохлившись,  зябко протянул руки  к  едва
тлевшей печке.
     - Чего бродишь? - спросил Дудников, закуривая папиросу.
     - Не спится...
     Помолчали. Дудников смотрел на  маленькое  оконце  над  потолком,
составленное   из   нескольких   осколков   стекла,  на  светлые  лучи
поднимающегося  из-за  леса  солнца.  В  городе  до  войны  ему  редко
приходилось видеть, как встает солнце. А теперь он уже к этому привык,
но все же иногда нет-нет да и залюбуется сиянием нарождающегося дня.
     Колесник вдруг  вскочил,  стукнулся  головой  о  перекладину  под
потолком и пришел от этого в еще большую ярость.
     - Неужели  же  мы ничего не придумаем!  - крикнул он.  - Не может
быть!  Не может быть!  Надо  найти  какой-то  выход!  Мы  должны  туда
проникнуть!  Я  бы  сам  пошел,  да  при  моем  росте меня за километр
видно...
     Дудников курил и молча наблюдал за Колесником.  В детстве он был,
наверное,  вроде Коли Охотникова - смелый,  сообразительный  парнишка.
Вырос - дядя будь здоров!  Пять пудов играючи выжимает. А вот сохранил
в себе какую-то детскую непосредственность.
     Вдруг он   вспомнил   вчерашний  разговор  с  Колей  Охотниковым.
Рассказав,  как он увидел отца в машине,  мальчик стал просить,  чтобы
ему   разрешили  отправиться  туда,  куда  повезли  пленных.  Конечно,
Дудников  отказал.  "Нет,  нет,  глупости,  -  подумал   он.   -   Это
невозможно".
     Но позднее,  проходя мимо коновязи,  он  увидел  Колю,  в  чем-то
горячо убеждавшего Колесника.  Мальчик размахивал скребницей, указывая
куда-то в сторону,  а Колесник, чуть сгорбившись, слушал внимательно и
хмуро
     Заметив Дудникова,  Коля смутился и отвернулся к  коню,  медленно
жевавшему листья.
     - Дудников,  поди-ка сюда!.. - крикнул Колесники помахал рукой. -
Ты слышал, о чем он просит?
     - Уже слышал и возражаю!..- ответил Дудников.
     Коля порывисто отвернулся, в его глазах блестели слезы.
     - И вы очень нехорошо поступаете...  Очень нехорошо!..  Я бы хоть
посмотрел, что они с отцом делать будут!..
     - А  куда  бы  ты  один  добрался,  спрашивается?  -  рассердился
Дудников. - Дуришь!
     - Не один,  а с Витей,  - возразил Коля.  - И ничего  с  нами  не
случится.  Я  тут  все  места  исходил.  Мы с отцом много бродили.  На
рыбалку везде вместе...
     Колесник взглянул на Дудникова.
     - Ну хорошо,  дочищай коня,  - сказал он Коле,  - а я  подумаю...
Пойдем-ка, Дудников.
     Когда они отошли подальше и Коля уже не мог их слышать,  Колесник
сказал:
     - Боюсь, сбежит парень. Видно, очень любит отца!..
     Дудников вздохнул:
     - Да-а... Вполне может быть...
     Они уединились в землянке и долго обсуждали возникший у Колесника
план, стараясь предусмотреть, какие могут возникнуть трудности.
     Уже совсем  стемнело,  когда  Колесник  выглянул  из  землянки  и
приказал проходившему мимо партизану прислать к нему Колю и Витю.
     Мальчики прибежали.  Колесник  пригласил  их  сесть и подвинул на
край стола открытую банку сгущенного молока -  единственное  угощение,
которое ему удалось раздобыть.
     Коля вежливо отказался,  а Виктор присел на табуретку подальше от
стола,  хотя  больше  всего  в  жизни  из  сладкого он любил сгущенное
молоко.
     Усевшись, ребята притихли. Колесник сказал:
     - Вот что,  ребята! Мы позвали вас сюда, чтобы поговорить с вами.
Даже  не  поговорить,  а  вместе  подумать...  Дело,  которое мы хотим
поручить вам,  серьезное.  Скажи,  Коля,  значит,  если километров  за
тридцать отсюда уйдешь, не заблудишься?
     - Нет. Хоть глаза завяжите!
     Колесник улыбнулся.
     - А задание такое... Вам нужно как можно ближе добраться до мест,
где разместили пленных.  Выяснить, какой это район. Издали посмотреть,
хорошо ли его охраняют. Понятно?
     - А  как  же отец?  - спросил Коля,  и его бледное лицо покрылось
румянцем. - Значит, я его не увижу?
     Дудников покачал головой:
     - Нет,  тебе это не удастся. И давайте, ребята, договоримся: если
к   месту,  где  размещены  пленные,  приближаться  опасно,  сразу  же
возвращайтесь назад. Не рискуйте!
     - Пойдете с котомками,  - продолжал Колесник. - Будут задерживать
- говорите,  что идете к родственникам в Белгород. И справки вам дадим
по всей форме,  никто не подкопается.  - Он поднялся. - Ну, вот пока и
все.  А сейчас идите спать.  Такие дела с ходу не  делаются.  Тут  все
обдумать надо.
     Ребята ушли,  но почти всю ночь от волнения не могли уснуть.  Они
дали друг другу клятву держаться вместе до последнего и выручать, если
один из них попадет в беду.
     Рядом с  Витей  стояла  банка  со  сгущенным  молоком  -  подарок
Колесника,  угадавшего в Вите великого любителя сладкого. Но банка так
и осталась нетронутой...


Глава двадцатая
                             ПЛАН ПОБЕГА

     Сначала Алексей Охотников решил, что их везут в город, ко рву, на
расстрел.  Так  было  с  пленными соседних бараков.  Это у гитлеровцев
называлось "очистительной" операцией.
     Но машины,  миновав окраину города, стремительно мчались степными
дорогами.
     Значит, смерть пока прошла стороной.  Куда же их везут? Переводят
в другой лагерь?  Отправляют в Германию?..  Прижавшись друг  к  другу,
пленные тихо переговаривались, строя разные предположения.
     Их всех подняли рано утром,  по тревоге.  У  бараков  уже  стояли
наготове  большие машины.  Не прошло и четверти часа,  как в лагере не
осталось ни одного человека.
     Справа, тесно  прижавшись  к  плечу  Алексея,  дрожал  от  холода
Еременко.  Он еще не оправился  от  контузии.  Тяжелые  работы  совсем
изнурили его.  В переднем ряду сидел Юренев. Он, прищурившись, смотрел
на проносившиеся мимо поля и о чем-то напряженно думал.  В его  темных
глазах горел мрачный огонек.
     У Алексея с ним сложились странные отношения.  Юренев  как  будто
стремился  к  дружбе,  но  в то же время иногда становился замкнутым и
нелюдимым.  Несколько раз он в самый неподходящий момент заговаривал с
Алексеем о побеге.
     Алексей нередко подтрунивал:
     - Артистическая натура!..  Нежная душа... Вот будешь когда-нибудь
играть  заключенного,  ничего  придумывать  не  надо  будет:  все  сам
пережил!..
     Юренев вздыхал и отмалчивался.
     И все  же их связывало многое:  общие лишения,  жесткие нары,  на
которых они лежали рядом, воспоминания о прошлом, об общих знакомых...
     Курт Мейер  словно забыл о существовании Юренева.  В этом был его
тайный замысел,  хитрая тактика:  он давал своему  агенту  возможность
обжиться  среди  заключенных,  расположить к себе окружающих.  Если бы
Юренев начал действовать сразу,  его быстро разоблачили бы.  Мейер вел
свою игру осторожно, а Юренев, разделявший все тяготы заключенных, все
сильнее ожесточался.  К нему относятся,  как к последней  собаке,  его
сделали мелким шпиком, и будущее не сулит ему ничего радостного...
     "Хорошо, что никто здесь  обо  мне  не  знает.  Если  Мейер  меня
забудет,  то  для всех,  кто сейчас меня окружает,  я останусь честным
человеком..." - так думал Юренев в минуты отчаяния, которое все чаще и
чаще им овладевало.
     Но вслед за этим он начинал обвинять себя в слабости.  Нет, он не
должен,  не  имеет  права изменять своей цели.  Нужно вырваться отсюда
любой  ценой.  Вот  тогда-то  он  и  замыкался  в  себе,  озлобленный,
внутренне ощерившийся, готовый на все.
     Дни тянулись,  а ему не удавалось  узнать  ничего  значительного,
чтобы  донести  Мейеру.  Он  решил подбить группу пленных на побег,  а
затем предать их.  Но лагерь усиленно охранялся,  и все понимали,  что
побег пока обречен на неудачу.
     Теперь, сидя в машине,  Юренев размышлял, повезет ли ему на новом
месте.  Разные  люди  окружали  его.  Одни  были сломлены несчастьями,
истощены ранами,  недоеданием,  тяжелыми работами;  другие  держались,
несмотря  ни  на  что.  К  таким относился и Алексей Охотников.  Он не
жаловался,  а когда бывало особенно трудно, только крепче сжимал зубы.
Юренев его ненавидел.  Ему казалось, что Охотников подозревает его. И,
чтобы не мучиться,  он твердо решил  при  первом  же  удобном  моменте
уничтожить Алексея.
     Поплутав по  проселочным  дорогам,  машины  в  полдень   достигли
деревни,  названия которой никто не знал, а спросить было не у кого: в
ней не осталось ни одного местного жителя.  Но Алексей, хорошо знавший
эти места, прикинул, что отсюда недалеко до Обояни.
     Выйдя из  машины,  он  быстро  огляделся.  К   их   приезду   уже
подготовились.  По тылам домов вокруг всей деревни в два ряда тянулись
густые проволочные заграждения.  На углах  стояли  вышки  с  часовыми.
Здесь было не лучше, чем в городе.
     Пленных развели по хатам и выдали им по  куску  хлеба.  Это  была
единственная еда за целый день.
     Алексей старался  держаться  вместе  с  Еременко.   Нельзя   было
оставлять его без поддержки.
     Еременко, помимо своей воли, располагал к себе людей. На вид было
ему лет около пятидесяти. Невысокий, худощавый, с простым крестьянским
лицом,  он говорил неторопливо,  и в  его  светлых,  выцветших  глазах
всегда жило спокойствие.
     С первых же дней Еременко  невзлюбил  "актера",  как  он  называл
Юренева.  А  почему,  сам не мог объяснить.  Может быть,  потому,  что
Юренев держался с ним сухо и даже высокомерно. Так получилось, что два
человека,  с  которыми  был  дружен  Алексей,  относились друг к другу
недоверчиво.
     Когда начало  смеркаться,  хаты заперли.  Пленные лежали прямо на
холодном полу,  подстелив охапки прошлогодней соломы. Затопить печи им
не разрешили.
     Алексей прикрылся шинелью. Он лежал и думал о Коле. Где-то сейчас
его  мальчик  -  единственное,  что  у  него  осталось в жизни.  Какой
страшной  была  их  последняя  встреча  на  дороге!  Как  исковеркана,
наверное,  его душа...  Ах, Катя, Катя! И зачем она осталась в городе!
Она погибла одной из первых и так мало, наверное, успела сделать!
     Была уже глухая ночь,  когда кто-то осторожно дотронулся до плеча
Алексея.
     - Кто это? Что тебе? - открыв глаза, тревожно спросил он.
     - Тише, - услышал он шепот, - это я...
     Алексей узнал голос Юренева.
     - Ну что?..
     - Нам надо поговорить. О важном деле. Сейчас...
     На окно навалилась непроглядная темень.  Рядом тяжело  храпели  и
стонали  во сне измученные люди.  У порога кто-то бредил и звал к себе
неведомую Анну...
     Алексей придвинулся  поближе  к  Юреневу,  но  тот потянул его за
рукав:
     - Выйдем в сени...
     Стараясь не наступить на лежащих,  Алексей вслед  за  Юреневым  с
большим  трудом добрался до порога.  В сенях его охватил ночной холод,
сжал плечи, забрался под гимнастерку и ледяной лапой лег на грудь.
     - Сюда, - позвал Юренев из дальнего угла. - Прикрой дверь!..
     Алексей ощупью нашел Юренева. Под его ногой скрипнула половица.
     - Тише! - прошептал Юренев и прислушался.
     На дороге перед домом  разговаривали  немецкие  часовые.  Вдалеке
завывала  покинутая  хозяевами  собака.  Боец,  лежавший  у  порога за
дверью, по-прежнему звал Анну.
     - У меня есть план,  как бежать отсюда, - быстро зашептал Юренев.
- Ты слышишь?..  - Алексей кивнул головой,  и Юренев продолжал:  -  Ты
должен  повлиять  на  людей...  Нас  используют  здесь на работах.  Мы
обезоружим конвойных. Не в лагере, конечно, а там, в поле...
     Алексей почти  оглох  от  жаркого  шепота.  Половины  слов  он не
разобрал. Юренев шептал сбивчиво, истерично.
     - Давай думать, - сказал Алексей, когда Юренев замолк. - Это дело
серьезное.
     - Долго думать нельзя! Нас могут распределить по разным группам.
     - А бежать без подготовки  -  все  равно  что  пулю  себе  в  лоб
пустить. Нас всех перебьют!
     - Что же делать? Ждать?
     - Осмотреться, по крайней мере.
     Юренев помолчал, сжавшись в темноте.
     - Зря тянешь ты, Охотников, - зло сказал он. - Не чувствую в тебе
горения.
     - Не говори глупости,  Миша! - ответил Алексей.- Мне жить хочется
не меньше,  чем тебе.  - Он в темноте нашел  его  руку  и  пожал  ее.-
Успокойся! Будь осторожен! Об этом пока ни с кем ни слова...
     По дороге, стуча сапогами, проходил дозор.
     Они вернулись  на  свои  места.  Разговор  с  Юреневым взволновал
Алексея.  Хорошо,  что  рядом  такие  смелые  люди,  как  Михаил.   Он
нетерпелив, но лучше действовать, чем медленно умирать, с каждым днем,
с каждым часом теряя надежду на спасение...
     На расстоянии  протянутой  руки  от него лежал Юренев и улыбался,
смотрел в окно,  за которым ему уже мерещился рассвет. Он будет ждать!
У  него  хватит  терпения!  А потом всех расстреляют,  и свидетелей не
останется.  И тогда он  потребует,  чтобы  Курт  Мейер  выполнил  свои
обязательства. Да, близок день, когда он начнет новую жизнь!..
     Юренев тихо засмеялся.  Алексей услышал этот смех,  но решил, что
Михаил смеется во сне...


Глава двадцать первая
                                В ПУТИ

     На рассвете  из  партизанского  лагеря  вышли  два   крестьянских
мальчика. Один из них, высокий, крепкий, со светлыми озорными глазами,
которые невольно привлекали внимание к его загорелому открытому  лицу,
был  одет  в  домотканую  синюю  рубашку,  подпоясанную тонким кожаным
ремешком,   и   в   черные,   обтрепанные   снизу    штаны.    Старые,
латаные-перелатанные и потерявшие уже свой первоначальный цвет ботинки
были надеты на портянки.  За плечами у мальчика висела тощая котомка с
хлебом.
     Рядом вперевалку шагал коренастый толстячок, одежда которого была
не  лучше,  чем у товарища.  Только поверх рубашки был наброшен старый
пиджачок с заплатами на рукавах да на ногах не ботинки,  а  стоптанные
кирзовые сапоги.  У него также за плечами был мешок с хлебом.  У обоих
мальчиков серыми блинами лежали на головах кепки.
     Ребята молча  шли по тропинке.  Только что они были среди близких
им людей,  выслушивали теплые,  ободряющие слова, запоминали советы, а
теперь остались наедине со своими думами и тревогами.
     Со многих деревьев листья уже опали. А те, что еще сопротивлялись
порывам  ветра,  стали  багряными,  ярко-желтыми;  издали они казались
сделанными из меди.  Лес глухо шумел.  Под ногами с  хрустом  ломались
сухие ветки.
     - Мальчики!
     Оба невольно  вздрогнули  и  остановились.  На  повороте тропинки
стояла Мая.  В военной гимнастерке и синей  юбке,  с  подобранными  на
затылке в пучок волосами, она выглядела старше своих лет.
     - Чего тебе? - сурово спросил Коля.
     Мая протянула ребятам небольшой сверток:
     - Возьмите!
     Витя взял сверток в руки и стал с любопытством его разглядывать.
     - Что здесь? - спросил он.
     - Сахар, - ответила Мая.
     - Верни!  Слышишь?  - строго приказал Коля.  -  Откуда  сейчас  у
крестьянских ребят возьмется сахар?
     Витя вздохнул и с сожалением вернул сверток.
     - Да вы хоть по кусочку возьмите!  - взмолилась Мая. - Ну хоть по
одному!
     Витя просяще взглянул на Колю, и тот неохотно согласился
     - Ну, по одному, пожалуй, можно. Давай!..
     Мая быстро развернула сверток.
     - Берегите себя, - сказала она, - и возвращайтесь вместе.
     В груди у ребят защемило.
     - Ладно, - сказал Коля, - уж как-нибудь! Скоро вернемся..