и приказал немедленно выстирать.  "И выбрось  из
головы  эти  глупости!  -  ворчливо  прибавил он.  - Тебе и здесь дела
хватит".
     Ребята любили  Геннадия Андреевича и верили ему,  но он оставался
для них учителем,  а молодой партизан  Федор  Куликов  сразу  стал  их
товарищем.  Он  держался  с ними как равный.  Человек он был храбрый и
находчивый.  Когда они ехали к станции,  конь,  на котором сидел Коля,
оступился,  метнулся к тропинке в сторону и угодил по живот в трясину.
Коля очень испугался,  схватился обеими руками за гриву,  не зная, что
ему  делать.  Федор  быстро соскочил со своего коня,  острой лопаткой,
которая у него висела на поясе,  срубил несколько  тонких  деревьев  и
сбросил их под ноги коню,  который бил копытами,  тщетно пытаясь найти
опору.  И эта быстрая помощь Феди спасла и коня, и, может быть, самого
Колю. Подмяв под себя деревья, конь выбрался на тропинку.
     С тех пор Коля крепко привязался к своему спасителю.
     Ребят привлекали  в  Федоре Куликове сила,  постоянная готовность
идти туда, куда ему прикажут. Нравилось им и то, как он ходил - быстро
и  легко,  покуривая  самокрутку,  как  с  готовностью брался за самые
трудные дела и никогда не унывал.
     Феде Куликову  недавно  исполнилось  двадцать лет.  В Белгороде у
него остались двое младших братишек,  о судьбе которых  он  ничего  не
знал. Отец его пропал без вести, а мать погибла от шальной пули, когда
полицаи на улице,  завидев какого-то человека,  вдруг открыли по  нему
стрельбу.  Всю  неистраченную  нежность,  которую носил в своем сердце
Федя,  он обратил на Колю и Витю.  Они тоже потеряли  всех  близких  и
остались совсем одни.
     После того как стало известно,  что мальчики включены  в  группу,
которая  отправится  на  поиски  хлеба,  Федор  раздобыл два трофейных
автомата и стал обучать ребят стрельбе.  Когда Коля нажал на спусковой
крючок  и  автомат  затрясся  в его руках,  словно в припадке страшной
ярости,  выпуская одну пулю за другой в старый,  почерневший пень,  он
вздрогнул от неожиданности. Коля много раз видел, как стреляют другие,
но сейчас пережил новое,  острое ощущение.  Тяжелый  автомат,  широкий
ремень которого резал ему плечо, послушно выполнял его волю. Витя тоже
стрелял, но это на него не произвело столь сильного впечатления; может
быть,  потому,  что стрелял он вдаль и не видел,  куда летят его пули.
     Отряд выступал в полдень.
     Четырнадцать партизан,  вооруженных автоматами и винтовками,  два
связных и командир группы. Всего семнадцать человек. Позади них стояла
подвода, на которой находился ездовой. Геннадий Андреевич, затянутый в
ремни,  держал в руках  автомат.  Перед  самым  выходом,  когда  отряд
выстроился перед штабным блиндажом,  вдруг прибежала Мая и сунула Коле
и Вите пакеты с бинтами.
     - Счастливого возвращения!.. - шепнула она.
     Колесник произнес небольшую напутственную  речь  и  крепко  пожал
руку   Геннадию  Андреевичу.  Осевшим  от  волнения  голосом  Геннадий
Андреевич скомандовал: "Напра-во!.. Шагом марш!" - и отряд тронулся.
     Из лагеря  вышли  строем,  а  затем,  когда  вступили  на  лесную
тропинку,  пошли гуськом,  в затылок друг другу.  Небольшая группа, из
трех человек,  шла впереди,  старшим в ней Геннадий Андреевич назначил
Федю.  В случае  внезапного  столкновения  с  противником  это  боевое
охранение примет на себя первый удар.
     Мальчики шли вместе с  основной  группой.  Геннадий  Андреевич  в
глубине души был недоволен тем,  что ребята идут с ними.  Вполне можно
было обойтись без их участия.  Одно задание выполнили,  и хватит. Не к
чему вводить это в систему. Он решил по возвращении поговорить об этом
с Колесником.
     Отряду предстояло  пересечь  шоссе,  которое усиленно охранялось.
Днем и ночью там курсировали автомашины с солдатами, бронетранспортеры
и  даже  броневики.  Часто  фашисты  открывали  по  лесу огонь,  чтобы
припугнуть партизан, если они где-нибудь поблизости.
     Коля и Витя устали,  но старались не показывать виду. Они даже ни
разу не взглянули в сторону телеги,  на которой,  привычно зажав вожжи
между коленами, покуривал ездовой.
     Время от времени колеса телеги увязали в болотной грязи,  и тогда
все спешили на помощь лошадям.
     Коля поотстал и нарочно пропустил Витю вперед.  Ему не  хотелось,
чтобы  кто-нибудь заметил,  как им трудно.  Оставь Витю без присмотра,
неизвестно, что из этого получится: вдруг еще захнычет.
     Но Витя, словно чувствуя Колино недоверие, старался шагать бодро,
крепко прижимая к груди свой автомат.
     Солнце поднялось над лесом.  Его по-осеннему холодные лучи падали
на оголенные ветви деревьев.  На тополях и березах листья уже опали, и
только темная зелень елей не пострадала от холода. В приготовившемся к
зимнему покою лесе было свое очарование.
     Вскоре болото кончилось,  двигаться стало легче. Коля по-прежнему
шел позади Вити.  Витя волочил ноги и часто  спотыкался.  Его  круглое
лицо покрылось потом,  он то и дело оглядывался на Колю,  как бы ища у
него поддержки.
     - Давай понесу твой автомат, - тихо предложил Коля.
     Но Витя уже знал строгий закон войны.
     - Разве  оружие  отдают!  -  сказал  он  сердито и упорно зашагал
вперед.
     - Эй, ребята! - крикнул ездовой Егоров. - Садись, подвезу!
     Партизаны засмеялись:
     - Садитесь, ребята! А то ему поговорить не с кем.
     Витя нерешительно взглянул на Колю, схватился за телегу и неловко
перевалился через край.  За ним вскочил в телегу и Коля. Он бы мог еще
идти, но не хотел, чтобы Витя чувствовал себя слабее.
     - Ну,  орлы, все про вас говорят, что вы храбрые ребята, - сказал
ездовой Егоров,  который славился тем,  что у него  ни  на  минуту  не
переставал работать язык.  - Что касается меня,  то я только храбрых и
уважаю.  Трусам у нас делать нечего.  Трус,  ребята,  - это  первейший
негодяй.  Был  у  нас  на заводе кладовщик Митряев.  Он вместе со мной
работал...  Такие речи любил вызванивать!  Первейший оратор!.. Его и в
завком выбирали,  и чуть конференция - делегатом...  А началась война,
где сейчас этот оратор? Где, вы думаете? В полицаях служит! Шкуру свою
спасает...  Придет  время,  уж  я  до  него доберусь...  - Он хлестнул
пристяжную лошадь,  которая вдруг потащила влево.  -  Но...  но...  не
балуй!..
     Поскрипывали колеса.  Телега медленно покачивалась на неровностях
дороги,  и было в этом что-то мирное.  Если бы не автоматы, можно было
бы представить себе,  что это крестьяне возвращаются  по  домам  после
трудового дня.
     Вдруг издалека донеслась команда Геннадия Андреевича:
     - Сто-ой!..
     Партизаны приостановились. Егоров натянул вожжи,
     - Тпр-р-ру!.. Приехали! Чего там? - закричал он кому-то впереди.
     - Шоссе! - ответил приглушенный голос.
     - Ну  вот,  уперлись!  - пробурчал недовольным голосом Егоров.  -
Теперь полдня будут решать,  как полтора шага сделать.  С ходу надо! С
ходу! Рвануть, и все.
     Он слез  и  с  недовольным  видом  ходил  вокруг  телеги.  Ребята
невольно с ним согласились.
     - Дождемся, пока сюда полицаи придут, - поддакнул Коля.
     - И   дождемся!   -   Егоров  сплюнул  от  досады.  -  При  таком
командире!..
     - Ну,  Геннадия  Андреевича  ты  не  трогай,  -  вдруг  серьезно,
по-взрослому сказал Коля.
     - А  какой он такой особенный,  что его трогать нельзя?  - Егоров
подошел к телеге.  - Нечего мне  рот  затыкать!  Ты  еще  передо  мной
щенок!..
     Коля обиделся:
     - А  я  с  тобой,  дураком,  и  говорить  не хочу!  - сказал он и
спрыгнул с телеги. - Пойдем, Витя!..
     - Эй,  вы!  -  крикнул  Егоров им вдогонку.  - К телеге теперь не
подходите, не повезу!..
     - Ну и не вези! - оглянулся Витя и показал ему язык.
     Геннадий Андреевич и Федя притаились в кустах невдалеке от шоссе.
По шоссе то и дело проезжали машины, одни из них были с грузом, другие
везли солдат,  каждые пять - десять минут на  мотоциклах  проскакивали
вооруженные пулеметами эсэсовцы.
     - Да,  дело трудное!  - проговорил Геннадий  Андреевич,  проводив
настороженным взглядом двух мотоциклистов в стальных касках.
     Как только они  скрылись  за  поворотом  дороги,  оттуда  с  ходу
выскочила встречная машина с солдатами.
     - Придется, Федя, ждать ночи.
     За эти  несколько  часов  Геннадий Андреевич убедился в том,  что
молодой партизан опытен и осторожен;  он свыкся с партизанской жизнью,
и  лес для него стал привычной стихией.  Если бы он сейчас отвечал сам
за  себя,  то  гитлеровцы  наверняка   недосчитались   бы   нескольких
мотоциклистов,  но  он  понимал,  что главное - это выполнить задание:
любыми путями достать хлеб. Он не может и не должен рисковать.
     - Сидеть,  конечно,  здесь  можно  и  до  ночи,  -  сказал  Федя,
внимательным взглядом разведчика окидывая дорогу, - только когда же мы
доберемся   до  хлеба?  К  утру,  не  раньше.  А  там  опять  придется
отсиживаться дотемна. Не войдешь же в деревню засветло. Потеряем целые
сутки!..
     - Что ты предлагаешь?..
     - Давайте  разделимся  на  две  группы и перескочим дорогу в двух
местах.  Если одну группу заметят,  она примет бой,  а  другая  пойдет
дальше.
     - Бросить товарищей? - нахмурился Геннадий Андреевич.
     - Зачем же бросать? Группа отойдет в лес - гитлеровцы туда боятся
нос сунуть - и кружным путем пойдет на соединение...
     - Это нас не задержит?
     - Может быть, задержит, а может, и нет, - уклончиво ответил Федя.
     - А  как  же с подводой?  Ее ведь в карман не спрячешь.  Издалека
увидят!..
     Федя пригляделся  к лесу,  который плотной стеной стоял по другую
сторону дороги.  Да,  пожалуй подводе здесь  не  пройти  -  она  сразу
застрянет  в  ближайших  придорожных кустах.  Надо найти хотя бы узкую
тропинку. Он помнил: метрах в двухстах левее должна быть просека. Она,
правда,  заросла молодыми елками,  трудно будет по ней пробираться,  и
все же  меньше  риска,  чем  искать  путь  ночью.  Геннадий  Андреевич
согласился. Они углубились в лес и вскоре вновь подошли к шоссе, в том
месте,  где,  по  мнению  Куликова,  удобно  было  его   перейти.   На
противоположной стороне шоссе открывалась узкая просека.
     - Разрешите мне пойти с одной из групп здесь,  - сказал Федя, - а
вы  с  другой  группой  переходите у поворота дороги.  Вас будет видно
только с одной стороны.  Пойдем одновременно, как прокукует кукушка. -
И он трижды прокуковал: - Ку-ку!.. Ку-ку!.. Ку-ку!..
     - Художественно у тебя получается,  не отличишь от  настоящей,  -
улыбнулся Геннадий Андреевич.  - Только осенью-то кукушки молчат... Ну
ладно,  договорились.  Забирай подводу и еще пять человек с  собой,  с
остальными пойду я. Встречаемся вон там, в глубине просеки.
     - Я и ребят возьму с собой.
     - Хорошо,  только  смотри за ними,  береги их,  - сказал Геннадий
Андреевич.
     Никто из  них  не  предполагал,  что  решение  это окажется таким
важным для исхода событий, которые произойдут в ближайшие полчаса.
     Группы разошлись.  Федя остановил своих людей в кустах и приказал
замаскироваться, особенно тщательно прикрыв ветвями подводу.
     Как назло,  по  шоссе  двинулась  бесконечная колонна автомашин с
ящиками мин и снарядов.  Федя насчитал сорок семь машин  и  сбился  со
счета.  Несомненно,  где-то  готовилась  операция.  За машинами прошли
танки...
     Федя до  боли в глазах рассматривал каждую точку на черном шоссе,
которое,  как змея,  извивалось по  холмам.  На  несколько  минут  оно
очистилось.  Казалось,  самое  время  действовать.  Но  он еще немного
выждал, и эта предосторожность спасла отряд от серьезной опасности.
     Внезапно из-за  большого  камня,  лежавшего  метрах в трехстах от
того места,  где притаился  Федя,  поднялся  мотоциклист-эсэсовец.  Он
потянулся,  размялся,  потом  скрылся  на  минуту  в  кустах,  а затем
появился снова,  ведя мотоцикл с укрепленным впереди пулеметом.  Вслед
за  ним из кустов вышли еще три мотоциклиста.  Очевидно,  они устроили
здесь небольшой привал.  Все четверо вывели  свои  машины  на  дорогу,
долго   о   чем-то   говорили,   оживленно  размахивая  руками,  затем
попрощались и по двое разъехались  в  разные  стороны.  Когда  стрекот
мотоциклетных  моторов  умолк  вдали,  Федя  выполз на обочину,  чтобы
внимательнее осмотреть дорогу.  Вдалеке, удаляясь, ныряли с подъема на
подъем две темные точки. Наконец мотоциклисты исчезли из виду.
     Федя взглянул на низкие клочковатые тучи,  медленно  ползшие  над
лесом.  Он не заметил,  как они закрыли солнце и от этого как-то сразу
померкли краски.  Только что,  казалось,  лето еще жило,  а вдруг  уже
глубокая  осень.  Так  бывает  и  с  человеком:  он  упорно борется со
старостью,  и вдруг однажды утром ему становится ясно,  что эта борьба
безнадежна.
     Федя был слишком молод для того,  чтобы представить себе, что и у
него когда-нибудь будут седые волосы, но и он, глядя на сникшие ветви,
на сморщенные листья,  которые только издали были красивы, вглядываясь
в  безрадостно-серую  даль  просеки  с  зелеными пятнами елей,  ощутил
какое-то тревожное, щемящее чувство...
     Он любил  лес,  свыкся  с ним,  он знал и тропы,  и повадки птиц,
разгадывал таинственные шумы;  глубокой ночью он  мог  пробираться  по
чаще,  чутьем находя верный путь.  Лес защищал его. Каждое дерево было
дотом с подвижной броней...  А сейчас  лес  словно  понурился,  устал.
"Скоро  зима,  -  подумал  Федя,  -  трудно  станет:  след на снегу не
утаишь"...
     Шоссе было пусто. Нельзя терять времени...
     Трижды прокуковала кукушка.  И тотчас же в кустах свистнул  кнут;
раздался приглушенный говор, кто-то выругался.
     Мимо Феди  стремглав  пронеслась  подвода,  на  которой  тряслась
щуплая фигурка Егорова, и скрылась за деревьями...
     - По одному!.. По одному!.. - командовал Федя.
     Как будто  простое  дело  -  перейти  дорогу.  А  сколько  сил  и
напряжения это стоит!
     Взглянув направо, на шоссе, Федя вздрогнул и отпрянул за дерево.
     - Ложись! - закричал он. - Подводу в сторону!
     Никто не   успел  сообразить,  в  чем  дело  и  с  какой  стороны
опасность.  Не добежав до  шоссе,  одни  бросились  на  землю,  другие
спрятались за деревьями. Егоров так гикнул на лошадей, что они занесли
его вместе с подводой в самую гущу кустов.  Коля и Витя разом кинулись
в  канаву,  Федя  остался стоять за деревом,  напряженно вглядываясь в
шоссе.
     Не прошло  и минуты,  как послышался нарастающий шум моторов;  из
своего укрытия Коля и Витя увидели  длинную  колонну  грузовых  машин,
которая появилась из-за поворота.
     На передней  машине,  по  четыре  человека  в  ряд,   в   касках,
надвинутых  низко  на глаза,  сидели вооруженные немецкие солдаты.  На
других машинах ехали люди,  одетые по-разному, но одинаково бедно: кто
в ватниках,  кто в старых шинелях,  а кто и просто в гимнастерках.  По
бокам колонны, конвоируя ее, мчались мотоциклисты.
     Одного взгляда   было  достаточно,  чтобы  понять:  в  машинах  -
пленные. Их, очевидно, перебрасывают в район строительства.
     Сидя за   кустом,  Геннадий  Андреевич  считал  машины.  Насчитал
тридцать две.  В них было не меньше четырехсот человек.  Возможно, это
не первая партия.
     События обгоняли.  Нужно было немедленно сообщить в  партизанский
отряд, что Мейер уже начал переброску пленных...
     В это время Коля и Витя пристально рассматривали проезжавшие мимо
машины.
     - Отец! - вдруг вскрикнул Коля и вцепился руками в землю.
     - Кто? - не понял Витя.
     - Отца повезли!.. Вот он, в той машине!..
     Витя взглянул  -  над  длинным  зеленым бортом возвышались головы
людей:  одни были обвязаны старыми бинтами,  у других  ветер  развевал
неприкрытые волосы.  Давно небритые, изможденные лица казались схожими
между собой.
     Из-за деревьев показался Егоров.
     - Ребята! - тихо позвал он. - Начальник зовет... Быстро!..
     - Где он? - спросил Коля.
     - В кустах у поворота дороги.
     Машины прошли.  Шоссе  вновь  опустело.  Но  отряд  не двигался с
места.
     Ребята разыскали   Геннадия   Андреевича.  Пристроив  на  коленях
планшет,  он что-то писал.  Закончив,  быстро перечитал,  поправил  и,
сложив бумагу, поднялся с места.
     - Вот что,  Коля,  - сказал он строго,  - ты  дальше  с  нами  не
пойдешь.  И ты,  Витя,  тоже...  Вам надо вернуться в отряд вот с этим
донесением...  - и,  увидев растерянное  и  взволнованное  лицо  Коли,
спросил: - Что с тобой?
     - Я отца видел, Геннадий Андреевич.
     - Отца? Ты не ошибся?
     - Он сидел около борта... Смотрел в нашу сторону...
     - Значит,  ошибки  нет,  это  действительно пленные...  Тогда тем
более торопитесь! Дорогу помните?..
     - Помним,  -  ответил  Коля,  принимая из рук Геннадия Андреевича
пакет.
     - Спрячь подальше,  - сказал Геннадий Андреевич. - Лучше всего на
грудь...  А в случае опасности изорви... Ну, идите, ребята. Передайте:
через сутки-двое вернемся. Как позволит обстановка...
     Коля и Витя добежали до Феди,  сказали ему,  что получили приказ.
Федя огорчился, но не подал виду; ему не хотелось с ними расставаться.
     - Ну,  катите быстрее,  - сказал он грубовато.  - Да смотрите  не
заплутайтесь.
     - Не заплутаемся,  - ответил Коля и пошел по  тропинке  назад,  к
лагерю.
     За ним вперевалку двинулся Витя.
     К вечеру ребята уже были в отряде.


Глава восемнадцатая
                             ОПАСНАЯ ИГРА

     Вечером Блинов приехал к Курту Мейеру.  По  этому  случаю  хозяин
дома   открыл  самую  лучшую  бутылку  старого  французского  коньяка.
Соглашение наконец было достигнуто - они объединились.  Блинов  обещал
прекратить свою игру в демократию и больше с населением не заигрывать.
Ответные обязательства  были  реализованы  немедленно.  Мейер  тут  же
разорвал  и  сжег в большой серебряной пепельнице акт с описью картин.
Отныне никто не сможет установить, какие ценности сохранялись в музее.
     Блинов, прищурившись,   наблюдал,   как   яркое   пламя  пожирает
документ,  который так обострил  их  отношения.  Мейер  концом  сигары
шевелил пепел, чтобы дать пламени уничтожить все до конца. Как опытный
игрок,  он знал:  прежде всего нужно убедить противника в честности  и
искренности своих помыслов.
     - Очень рад,  Илья Ильич, - сказал он, разливая по рюмкам коньяк,
-  что  вы  оказались  умным  человеком,  Зачем  нам  ссориться?  - Он
усмехнулся и покачал головой.  - У нас чертовские характеры, не правда
ли?..
     - Да,  -  улыбнулся  Блинов,  -   надо   отдать   должное   нашим
родителям...
     - Хорошо сказано!  - подхватил Мейер.  - Выпьем в их память! Хотя
вы и русский,  Илья Ильич, но в вас есть что-то истинно немецкое. Я бы
сказал - твердость и величие  духа!..  -  Он  нагнулся  к  Блинову:  -
Признайтесь вы ведь немец!..
     Блинов шутливо поднял руки:
     - Хотел бы, но не могу!.. Я истинно русский, господин Мейер.
     Мейер пожал плечами, отставил рюмку и поднялся:
     - Вы так же таинственны, черт подери, как ваш кованый сундук. Где
вы только его достали?
     - О,  это давняя история,  - ответил Блинов, - когда-нибудь я вам
расскажу.
     Мейер снова  сел  в  кресло  и  долго раскуривал потухшую сигару,
испытующим взглядом ощупывая Блинова.
     - Вот  видите,  -  сказал  Мейер,  -  вы  сами возбуждаете во мне
интерес.  А уж если я чем-нибудь заинтригован, то иду по следу, словно
борзая...  Иногда я думаю: на кой дьявол я трачу столько сил? Какая от
этого польза?..  Но не  могу  удержаться.  Натура!..  -  И  он  весело
засмеялся.
     Блинов положил руку на его колено.
     - Дорогой друг,  - сказал он с той подкупающей простотой, которая
всегда настораживала  Мейера,  -  мы  ведь  собрались  сегодня,  чтобы
отпраздновать   наш   союз...  Признаюсь,  я  доставил  вам  некоторые
неприятности.  Мне казалось, что вы чрезмерно пристально интересуетесь
моими  делами.  А  между  тем  мои  полномочия  несколько иные,  че