ко людей,  Медынский смущенно отступил за
порог, но Стремянной тотчас же вышел в соседнюю комнату:
     - Что случилось, товарищ Медынский?
     Врач отвел Стремянного в сторону и так,  чтобы никто  не  слышал,
тихо сказал:
     - Удивительная новость,  товарищ  подполковник!  Капитан  Соколов
объявился.
     - Соколов?! Да что вы говорите! Бывший начфин?
     - Он самый!..
     - Где же он?
     - У нас в госпитале.
     - А как он к вам попал?
     - Бежал с дороги из эшелона с военнопленными.  Гитлеровцы увозили
их на запад.  Ну,  он как-то сумел от них уйти. Охранники ему стреляли
вслед,  ранили в правую руку. Посмотрели бы вы, во что он превратился!
Какая шинелишка,  какие  сапоги!  Весь  оборванный!  Чудом  от  смерти
спасся...
     - В каком он состоянии?
     - Слаб,  но бодр. Шутит даже. Сказал, чтобы я вам передал от него
привет. Он говорит, что хотел бы увидеться с вами.
     Стремянной на минуту задумался.
     - Хорошо.  Я сейчас приду.  - Он шагнул к двери, за которой висел
его  полушубок,  и  обернулся:  -  А  как  здоровье  солдата Еременко,
которому сегодня ноги ампутировали? Знаете, того - из концлагеря.
     - Еременко?..  Еременко  полчаса  назад  умер.  Так и не пришел в
сознание,  бедняга.  Операция была слишком тяжелая,  а сил  у  него  -
никаких. Сами понимаете...
     Стремянной невольно остановился на пороге.
     - Умер, говорите... Так, так... Ну что ж, я сейчас приду.
     Он быстро  накинул  полушубок  и,  отдав  дежурному   необходимые
распоряжения, вышел из штаба...


Глава сороковая
                               ВСТРЕЧА

     Когда Стремянной вошел во двор госпиталя, двое санитаров выносили
из  дверей  носилки.  По  тяжелой  неподвижности  плоского,  как будто
прилипшего к холсту тела сразу  было  видно,  что  на  носилках  лежит
мертвый.  Еременко!..  Стремянной  взглянул  в  темное  лицо с глубоко
запавшими закрытыми глазами.  "Ах, будь они прокляты, сколько вытерпел
этот человек! И вот - все..."
     Стремянной снял шапку и,  пропустив мимо себя санитаров,  смотрел
им вслед,  пока они не скрылись за углом дома.  Потом он рывком открыл
тяжелую, обмерзшую снизу дверь и вошел в госпиталь.
     В лицо  ему  ударил знакомый теплый госпитальный запах только что
вымытых полов,  эфира,  сулемы.  Неярко  горели  редкие  электрические
лампы.  В  дальнем  углу коридора громоздились одна на другой школьные
парты.  Двери классов, превращенных в палаты, были широко открыты. Там
тесно, чуть ли не вплотную друг к дружке, стояли койки. Койки стояли и
в коридоре.  Только одна дверь была плотно  закрыта.  "Уж  не  тут  ли
кабинет Медынского?" - подумал Стремянной и приоткрыл дверь.
     Он увидел  стены   и   шкафы,   завешенные   белыми   простынями,
никелированные  столики  для  инструментария  и на них - в ярком свете
подвешенной к потолку прожекторной  лампы  -  флаконы,  чашки,  щипцы,
разной формы ножи и пилки.
     Середину комнаты занимал операционный стол на высоких ножках,  на
нем лежал раненый, по грудь покрытый простыней. Женщина в белом халате
и маске, чуть подавшись вперед, быстрыми и точными движениями зашивала
рану.
     Услышав скрип двери,  она повернула закрытое до самых глаз лицо и
вопросительно посмотрела на Стремянного.
     Он смущенно улыбнулся, махнул рукой и поскорей прикрыл дверь.
     Где же все-таки Медынский? Куда он запропастился?
     Как раз в  эту  самую  минуту  начальник  госпиталя  появился  на
верхней площадке лестницы.
     - Соколов не здесь,  товарищ подполковник,  он наверху - в палате
для легкораненых,  - говорил он,  перегибаясь через перила.  Медынский
был уже без шинели,  в выглаженном  халате  с  тесемочками,  аккуратно
завязанными  сзади  на шее и у кистей рук,  и это придавало его облику
какую-то спокойную деловитость. - Я ему сказал, что вы сейчас придете.
     - И что же он?
     - Он  даже  весь  загорелся  от  радости.  Вы  не   можете   себе
представить, как измучен этот человек!
     Медынский повел Стремянного  на  второй  этаж.  Они  прошли  мимо
перевязочной, из которой сквозь плотно закрытые двери доносились стоны
раненого и молодой женский голос: "Ну миленький, хороший мой, потерпи!
Ну минуточку еще потерпи, мой дорогой".
     - Это что,  Анна  Петровна  перевязывает?  -  спросил  Стремянной
прислушиваясь.
     - Да, она. А что, сразу узнали?
     Стремянной кивнул головой:
     - Как не узнать!  Много она со мной повозилась... На всю жизнь ее
запомнил...
     Они прошли в конец длинного широкого коридора, в который выходили
двери из пяти классов. У самой последней Медынский остановился:
     - Здесь... Я вам нужен?
     - Нет,   не  беспокойтесь,  занимайтесь  своими  делами,  товарищ
Медынский. Если будет надо, я попрошу вас зайти или сам зайду.
     - Слушаю!
     Медынский ушел,  но Стремянной не сразу открыл дверь.  Он постоял
немного,  держась  за  железную  ручку.  Ему с необыкновенной ясностью
вспомнилась вдруг всклокоченная голова Еременко в глубине темных  нар,
а  потом  -  провалившиеся  мертвые  глаза  с  почти черными веками...
Каким-то он увидит Соколова?
     Стремянной толкнул дверь и вошел в палату.
     Соколова он увидел сразу.  Тот лежал на крайней койке у  окна.  В
палате громко разговаривали и смеялись.  Увидев Стремянного, все разом
затихли.  С ближайшей койки  на  него  смотрели  большие  серые  глаза
лейтенанта    Федюнина,   накануне   попавшего   под   бомбежку.   Ему
посчастливилось: он остался жив - взрывная волна прошла стороной, - но
он  получил  три  осколочных  ранения  в ноги.  Стремянной хорошо знал
Федюнина и был рад, что тот легко отделался.
     - Здорово,  Федюнин!  -  сказал  он проходя.  - Надеюсь,  недолго
залежишься?
     - Зачем  долго?  Через  две  недели вернусь,  - ответил Федюнин и
широко улыбнулся.
     Остальных, кроме Соколова,  Стремянной не знал - это были солдаты
из разных частей, но они его встретили, как старого знакомого.
     - Здравствуйте,  товарищ  подполковник!  Проведать нас пришли?  -
сказал усатый немолодой солдат с перевязанным плечом.
     - Проведать, проведать...
     - В палате номер девять все в  порядке,  товарищ  начальник!  Все
налицо.  Никого  в  самовольной  отлучке  нет,  - шутливо отрапортовал
солдат.
     Стремянной улыбнулся:
     - Вижу, настроение здесь боевое.
     - Самое  боевое,  -  подал  из  другого  угла голос артиллерист с
широкой повязкой вокруг головы. - Тут у нас полное взаимодействие всех
родов войск - от артиллерии до походной кухни. Хоть сейчас наступай!..
     - Вот и хорошо,  - отозвался Стремянной, с удовольствием поглядев
на  его  широкое,  чуть  рябоватое лицо со смелыми,  очень черными под
белой повязкой глазами.  - Подремонтируйтесь тут, подвинтите гайки - и
айда, пошли!..
     Он миновал койку артиллериста и остановился у занавешенного окна,
в том углу, где лежал бывший начфин.
     - Здравствуйте, товарищ Соколов!
     Соколов с усилием приподнялся с подушек. Его забинтованная правая
рука была тесно прижата к груди.  Он подал Стремянному  левую  руку  и
крепко сжал его ладонь.
     - Я так рад, так рад... - сказал он, слегка задыхаясь от волнения
и  не выпуская руки Стремянного из своей.  - Ведь я уже потерял всякую
надежду  когда-нибудь  вас  всех  увидеть...  Потерял  всякую  надежду
остаться в живых...
     По его бледным,  небритым щекам катились слезы радости. С тех пор
как  Стремянной видел его в последний раз,  Соколов,  конечно,  сильно
переменился.  Но никак нельзя было понять,  в  чем  же  эта  перемена.
Постарел,  похудел?  Да,  конечно...  Но не в этом дело. Бороды нет?..
Это,  разумеется,  очень меняет человека,  но  опять-таки  не  в  этом
дело...  Стремянной напряженно вглядывался в какое-то отяжелевшее, как
будто отекшее лицо  Соколова.  А  тот  улыбался  дрожащими  губами  и,
усаживая  Стремянного  у себя в ногах - в комнате,  тесно заставленной
койками,  не оставалось места даже для  табуретки,  -  все  говорил  и
говорил,  торопливо,  обрадовано и взволнованно, словно опасаясь, что,
если он замолчит, гость его встанет и уйдет.
     - Нет,  какая  радость,  какая  радость,  что я вас вижу!..  - Он
прикоснулся  дрогнувшими  пальцами  к  локтю  Стремянного:  -  Вы  уже
подполковник,  а помнится,  когда вас назначили к нам,  вы еще майором
были.  Это каких-нибудь  восемь  месяцев  назад...  Каких-нибудь  семь
месяцев...  -  Он  откинулся  на  подушку  и прикрыл глаза рукой.  - А
сколько за эти месяцы пережито... Боже ты мой, сколько пережито!..
     - Вы только не волнуйтесь,  товарищ Соколов, - сказал Стремянной,
стараясь самым звуком голоса успокоить его.  - Не надо вам сейчас  все
это вспоминать.
     - Да не могу я не вспоминать! - почти закричал Соколов, и в горле
у  него  как-то  задрожало  и  хлипнуло.  - Я сейчас,  немедленно хочу
рассказать вам, как я попал в плен. Вы можете меня выслушать?
     - Ну ладно,  ладно, рассказывайте, - ответил Стремянной, - только
спокойнее. Прошу вас. Товарищи вам не помешают?
     - Нет,  нет, - горячо сказал Соколов, - пусть слышат все. Какие у
меня  секреты!..  Вы  помните,   товарищ   подполковник,   при   каких
обстоятельствах я попал в плен?
     Стремянной кивнул головой.
     - Ну  так  вот,  - продолжал Соколов,  - кроме шофера,  со мной в
машине ехали два автоматчика - Березин и Еременко.  Когда мы уже  были
на полпути к Семеновке - вы помните, там должен был расположиться штаб
нашей дивизии,  - из-за облаков выскочило звено "Юнкерсов".  Они стали
бомбить  дорогу...  Мы  остановили машину и бросились в канаву...  Тут
невдалеке хлопнулась стокилограммовая  фугаска.  Осколки  так  хватили
нашу  машину,  что  уже ехать на ней никуда нельзя было.  Разве что на
себе тащить... Что тут было делать?
     - Ясное  дело  - брать машину на буксир и тянуть,  - сказал сосед
Соколова,  шофер Гераскин,  у которого от взрыва бака с бензином  было
обожжено  все  лицо.  Сейчас  оно  уже  подживало  и почти сплошь было
покрыто густой зеленой мазью;  от этого он казался загримированным под
лешего.
     - Легко сказать,  -  отозвался  Соколов,  быстро  оборачиваясь  к
Гераскину.  - Мы,  наверное,  сто раз пробовали остановить проезжавшие
машины. Куда там! Никто не остановился, как мы ни кричали...
     - Бывает, - как-то виновато согласился Гераскин.
     - Что же мне было делать,  товарищ Стремянной?  - Соколов схватил
Стремянного за руку.  - Ну, скажите хоть вы! На машине у меня сундук с
деньгами, я отвечаю за них головой...
     - Дело сурьезное, - сказал усатый солдат.
     - То-то и есть.  - Соколов на лету поймал сочувственный взгляд  и
ответил  на  него  кивком головы.  - Очень серьезное...  Тогда я решил
послать одного из автоматчиков,  Еременко,  пешком в штаб  дивизии  за
помощью,  а  сам  с  другим  автоматчиком  и  шофером остался охранять
денежный ящик.
     - Правильное решение, - поддержал Федюнин.
     - Ну вот,  - продолжал Соколов,  подбодренный  общим  дружелюбным
вниманием,  -  тут  и  началось...  Проходит час,  два...  Еременко не
возвращается.  Помощи нет.  И вдруг снова бомбежка. Мы опять залегли в
канаву...  -  Соколов  помолчал.  -  А  дальше  я  ничего  не помню...
Контузило меня...  Очнулся в плену...  в каком-то бараке.  Лежал целый
день на охапке гнилой соломы. Пить даже не давали...
     - Сволочи! - послышалось из другого конца палаты.
     - Но хуже всего стало потом, - угрюмо сказал Соколов, - когда они
по документам выяснили,  что я начфин.  Тут уж такое началось...  - Он
провел ладонью здоровой руки по лбу и на секунду зажмурился.
     - Ну,  а знаете ли вы что-нибудь о судьбе тех,  кто был с вами? -
спросил  Стремянной.  Ему  хотелось хоть ненадолго отвлечь Соколова от
особенно мучительных воспоминаний.
     Соколов поднял припухшие веки и посмотрел на Стремянного.
     - Только об одном, - медленно ответил он и опять прикрыл глаза.
     - О ком же?
     - Об одном из автоматчиков, Еременко. Переводчик мне говорил, что
он был в концлагере, но как будто погиб.
     - А где же были вы?
     - Я?  -  Соколов  криво  усмехнулся.  - Я почти все время сидел в
гестапо,  в подвале.  Меня то допрашивали три раза в день, то забывали
на целые недели...
     Стремянной придвинулся поближе:
     - А на строительстве укрепрайона вы не были?
     - Да вот неделю назад и туда послали,  - сказал  Соколов,  -  как
же!..  Там такие укрепления!  Такие укрепления!.. - Он сжал зубы, и от
этого на скулах у него заходили желваки.  - Можно всю дивизию положить
и не взять!..
     - Это вы уж слишком,  товарищ Соколов. Напугали вас!.. Не так все
страшно,  как вам кажется,  - ответил Стремянной. - Однако это хорошо,
что вы там побывали...  Как видите,  не было бы счастья,  да несчастье
помогло.  Попозже я к вам зайду с картой,  и мы подробно поговорим.  А
пока припомните, как в укрепрайоне организована система огня.
     - Конечно,  обо  всем  укрепрайоне я не могу сказать,  - произнес
Соколов подумав, - ведь я только несколько укреплений и видел.
     - Где?
     - Да вот доты в районе одной деревни.  Там их штук пять.  О них я
могу рассказать подробно.
     - Что ж, о чем знаете, о том и расскажете.
     Наступило короткое молчание.
     - А знаете,  товарищ Соколов, - сказал Стремянной, чтобы прервать
тишину, - Еременко-то ведь мы нашли!.. Я сам привез его в госпиталь. У
него были обморожены обе ноги...
     Он не  успел  договорить.  Соколов изменился в лице.  Челюсти его
сжались. Глаза расширились.
     - Вы  нашли  Еременко?  Это  очень  хорошо!..  Теперь  будет кого
расстрелять!..  Я хотел об этом сказать дальше.  Это ведь он привел те
немецкие  бронемашины,  на  одну  из  которых  был  переложен сундук с
деньгами.  Он!.. Негодяй!.. Из-за него меня в плен взяли... Из-за него
погиб шофер и Березин!..
     - Откуда вы знаете? - спросил Стремянной.
     - Узнал во время допроса в гестапо... У нас была с ним даже очная
ставка...  Где он?..  Скажите мне,  где он, - я уничтожу этого труса и
подлеца! Задушу собственными руками!
     Соколов вскочил с койки,  лицо у него горело.  В  исступлении  он
ударил больной рукой по железной спинке кровати и тяжело застонал.
     - Да успокойся,  успокойся, товарищ Соколов! - закричали с других
коек.
     Стремянной взял его за плечи и посадил на одеяло.
     - Ложитесь, ложитесь, без разговоров!.. Еременко нет. Он умер. Не
выдержал операции.
     Соколов обессилено   откинулся  на  подушку.  Его  лицо  и  грудь
покрылись потом. Несколько минут он лежал с закрытыми глазами.
     Стремянной с  тревогой  смотрел на это тяжелое,  чуть одутловатое
лицо.  И вдруг  он  склонился  еще  ниже:  что-то  по-новому  знакомое
мелькнуло в складке губ, в повороте головы...
     В ту же секунду,  словно почувствовав его взгляд,  Соколов открыл
глаза и прямо, в упор посмотрел на Стремянного.
     - Так умер,  говорите? - сказал он тихо. - Что ж, туда мерзавцу и
дорога.
     - Собака!  - с ненавистью  произнес  усатый  солдат.  -  Повесить
такого мало... Жаль, что сам помер.
     Стремянной искоса поглядел на усатого солдата и вдруг поднялся  с
места.
     - Куда вы,  товарищ Стремянной?  - с  тревогой  в  голосе  сказал
Соколов. И добавил просительно: - Побудьте еще хоть немного!
     - Да я сейчас вернусь,  - уже на ходу,  оглядываясь через  плечо,
ответил Стремянной.  - Гостинец я для вас захватил, да забыл - внизу в
полушубке оставил. Сейчас принесу. А вы пока отдохните немного. Вредно
вам так много говорить.
     Стремянной быстро вышел  из  палаты,  спустился  вниз  достал  из
кармана полушубка плитку шоколада и,  шагая через две ступеньки, опять
побежал наверх.  По пути он зашел в  кабинет  к  Медынскому,  дал  ему
кое-какие распоряжения и снова вернулся в палату.
     Соколов ждал его,  приподнявшись на локте и беспокойно  глядя  на
дверь.
     - Что же было дальше?  - спросил Стремянной,  подавая ему шоколад
и, как прежде, усаживаясь в ногах. - Рассказывайте!
     - Дальше? - Соколов махнул рукой. - Что ж дальше... Они все время
требовали,  чтобы я открыл им сундук.  Им казалось, что в нем спрятаны
какие-то важные документы...  Я-то знал,  что,  кроме денег,  там  нет
ничего.  Но  открывать сундук мне не хотелось.  Хотите верьте,  хотите
нет,  просто честь не позволяла.  Так тянулось больше трех месяцев.  А
потом...
     Все в палате  затихли,  ожидая,  что  скажет  Соколов.  Лейтенант
Федюнин,  приподнявшись  на подушках и вытянув шею,  в упор,  не мигая
смотрел на него.  Старый солдат нетерпеливо  крутил  свой  темный  ус.
Гераскин  схватил  себя  за подбородок,  не замечая,  что измазал руку
мазью.  Стремянной  сидел  неподвижно,  положив  на  колени  руки,   и
внимательно слушал.
     - А потом,  - смущенно,  чуть  запинаясь,  продолжал  Соколов,  -
однажды ночью меня вывели во двор,  поставили у стены сарая, навели на
меня автомат и сказали:  или ты сейчас умрешь,  или открой  сундук.  -
Соколов повернулся в сторону Стремянного:  - Ну,  я и подумал, товарищ
подполковник,  - черт с ними, с деньгами!.. Все равно они им пользы не
принесут... а меня убьют ни за что.
     - И вы им открыли? - спросил Стремянной.
     - Да, открыл. А вы откуда знаете? - Соколов с удивлением взглянул
на него.
     - Во-первых,  потому, что вы живы, - ответил Стремянной под общий
смех.  - А во-вторых,  я этот сундук сегодня видел своими глазами, Я и
подумал: если он цел, может быть, и вы живы...
     Соколов пожал плечами.
     - Судите  меня  как  хотите,  товарищ  подполковник...  - покорно
склонив голову, сказал он, - я, конечно, виноват... Но подумайте сами,
я  бы  погиб,  зарыли  бы они меня,  ведь все равно сундук-то взорвали
бы...
     Раненые молча   переглядывались.   Каждый   по-своему  расценивал
поступок Соколова.
     - И  верно,  - сказал кто-то вполголоса,  - если бы там секретные
документы были... А то деньги. Не погибать же из-за них человеку.
     Соколов с благодарностью посмотрел в тот угол,  откуда прозвучали
эти слова.
     - А  потом  они  меня  отправили  в  тюрьму,  - сказал он,  опять
поворачиваясь к Стремянному.  - Тут вот,  на окраине города.  Пробыл я
там до самых последних дней. Сегодня ночью нас вдруг внезапно подняли,
построили и посадили в эшелон.  Я понял,  что,  очевидно,  наши начали
наступление. Решил бежать... Когда поезд переезжал через мост, прыгнул
вниз...  Заметили...  Стали  стрелять...  Ранили...  Но  мне   удалось
скрыться в прибрежных кустах. А затем я вернулся. Вот и все.
     - Все, значит? - задумчиво переспросил Стремянной.
     - Все.
     В палате на минуту сделалось совсем тихо.
     Дверь слегка  приоткрылась,  и  в  щель  просунулась лысая голова
Медынского:
     - Товарищ подполковник, вас спрашивают!
     - Сейчас приду, - сказал Стремянной и вышел из палаты.
     Он пробыл за дверью не больше минуты и вернулся назад,  как будто
чем-то озабоченный.
     Соколов это заметил сразу.
     - Что случилось? - спросил он.
     - Неприятная  история,  - ответил Стремянной,  прохаживаясь между
койками. - Ну, да это потом. Так на чем мы остановились?
     - Ни на чем.  Я все рассказал. Больше прибавить нечего. - Соколов
поглядел на Стремянного спокойным,  доверчивым взглядом.  Только левая
рука его то судорожно сжималась, то разжималась, теребя складки одеяла
и выдавая скрытую тревогу.
     Вдруг погас свет. Палата погрузилась в полную темноту.
     - Движок испортился, - сказал голос усатого солдата.
     - Моторист, наверное, заснул, - насмешливо процедил Гераскин.
     - Горючего не хватило!
     Раненые засмеялись.
     Стремянной вышел в  коридор,  такой  же  темный,  как  палата,  и
крикнул:
     - Почему нет света?
     Чей-то голос ему ответил:
     - Сейчас узнаем!
     - Принесите сюда керосиновую лампу!
     - Есть! Сейчас!
     За дверью   послышались   чьи-то   быстрые  шаги.  Кто-то,  стуча
каблуками,  быстро спускался по лестнице, кто-то поднимался. Мелькнула
полоска