.  Эта кроткая женщина с терпением и
любовью растила своего единственного сына,  но он,  не внимая ее советам, ее
уговорам,  пошел по стопам деспотичного,  жестокосердого отца,  рано покинул
материнский кров и отправился искать счастья в море.
     С  тех пор Саймон побывал дома только раз.  И  мать,  не  перестававшая
любить свое беспутное детище,  сделала все, чтобы отвратить его от греховной
жизни и наставить добру.
     Легри колебался, готовый склониться на ее мольбы, но порочность взяла в
нем верх.  Он стал пьянствовать и однажды ночью,  когда несчастная женщина в
порыве отчаяния упала перед ним на колени,  ударил ее ногой,  с  проклятиями
выбежал из дому и вернулся на свой корабль.
     Прошло  немало времени,  прежде чем  Саймон снова  вспомнил свою  мать.
Как-то раз в  самый разгар кутежа ему подали письмо.  Он распечатал конверт;
оттуда выпал длинный локон -  выпал и обвился вокруг его пальцев. А в письме
было сказано, что мать Саймона Легри умерла и что, умирая, она простила сына
и послала ему свое благословение.
     Легри сжег и  письмо и  локон,  но  глядя,  как  огонь пожирает их,  он
внутренне содрогался,  думая об адском пламени.  С  тех пор чем он только ни
пытался  заглушить  в  себе  воспоминания об  этом  -  попойками,  разгулом,
богохульством,  -  ему ничто не помогало.  И по ночам,  когда среди глубокой
тишины Саймон оставался наедине со  своей  неспокойной совестью,  перед  ним
вдруг вставал бледный призрак матери,  он  чувствовал,  как  ее  локон мягко
обвивается вокруг его пальцев, и, весь в холодном поту, вскакивал с постели.
     - Проклятый негр!  -  бормотал Легри  между глотками пунша.  -  Где  он
достал эту штуку?  Ни дать ни взять тот самый... Уф! Я думал, все забыто, да
где тут забыть!  Ох, тоска какая! Эмми, что ли, позвать? Она ненавидит меня,
да я на это не посмотрю, заставлю ее спуститься вниз!
     Он  вышел  в  большой  вестибюль,  в  дальнем конце  которого виднелась
лестница во второй этаж.  И  лестница и вестибюль,  когда-то пышно убранные,
были  теперь  завалены всяким хламом,  заставлены ящиками.  Голые  ступеньки
уходили во тьму.  В разбитое полукруглое окно над дверью лился слабый лунный
свет.  Воздух здесь был затхлый,  в  нем чувствовалась пронизывающая сырость
словно в склепе.
     Легри остановился у  лестницы и  прислушался.  Наверху кто-то пел.  Как
странно и жутко было слышать пение в этом запущенном старом доме! А может, у
него просто нервы разгулялись? Тсс!..
     Сильный и нежный голос пел песню, излюбленную рабами:

                Слезы, слезы,
                Плач и слезы у престола господня.

     - Вот проклятая! Придушить ее мало! - пробормотал Легри. Потом крикнул:
- Эмми! Эмми!
     Но ответом ему послужило эхо, насмешливо повторившее его зов. А звонкий
девичий голос продолжал:

                Расстаются навеки,
                Расстаются навеки
                Мать и сын у престола господня.

     Легри  поднялся на  одну  ступеньку и  снова  замер.  Он  постыдился бы
признаться в  этом самому себе,  но  крупные капли пота выступили у  него на
лбу,  сердце екнуло от страха.  Ему показалось даже, будто во тьме перед ним
мелькнуло что-то белое. Уж не призрак ли это покойной матери?
     - Теперь мне ясно одно, - прошептал он, нетвердыми шагами возвращаясь в
гостиную,  -  этого  негра надо  оставить в  покое.  Тут  без  колдовства не
обошлось. Иначе с чего бы меня так знобило и прошибало потом! Откуда он взял
этот локон?  Неужто тот самый?  Да нет, не может быть! Ведь тот я сжег, сжег
собственными руками.  Не из пепла же он возродился!..  Довольно вам спать! -
Легри засвистал и топнул ногой на собак.
     Но те сонно повели на него глазами и не двинулись с места.
     - Сэмбо и Квимбо,  что ли,  позвать?  -  продолжал Легри говорить сам с
собой. - Пусть спляшут, повеселят меня, разгонят эти черные мысли.
     Он надел шляпу,  вышел на веранду и  затрубил в  рог,  призывая к  себе
своих верных приспешников.
     Когда Легри бывал в хорошем расположении духа, он часто призывал к себе
Квимбо и  Сэмбо и,  предварительно напоив этих  головорезов,  развлекался их
пением, плясками или дракой - в зависимости от настроения.
     Возвращаясь от Тома около двух часов ночи,  Касси услышала несущиеся из
дома  дикие  крики,  посвист  и  улюлюканье вперемешку с  оглушительным лаем
собак.
     Она  поднялась на  веранду и  заглянула в  окно гостиной.  Легри и  оба
надсмотрщика, вдребезги пьяные, горланили песни, орали, метались по комнате,
опрокидывая стулья, и строили друг другу нелепые и страшные рожи.
     Касси отвела рукой створку ставни и долго смотрела на то, что творилось
в гостиной. Ее темные глаза горели страхом, презрением и яростной злобой.
     - Неужели грешно избавить мир от такого мерзавца? - прошептала она.
     Потом круто повернулась,  вошла в  дом с черного хода и,  поднявшись по
лестнице, постучалась к Эммелине.


        "ГЛАВА XXXVI"

                              Эммелина и Касси

     Касси открыла дверь и увидела,  что Эммелина, бледная от страха, сидит,
забившись в  дальний угол  комнаты.  Девушка вздрогнула,  но,  узнав  Касси,
бросилась к ней, схватила ее за руку и сказала:
     - Касси!  Как я рада!  Я думала,  что... Боже мой, если б ты знала, что
там делается весь вечер!
     - Мне ли не знать! - сухо сказала та. - Я не в первый раз это слышу.
     - Касси! Если бы убежать отсюда! Все равно куда: на болота, где змеи, -
куда угодно! Неужели нам отрезаны все пути?
     - Отсюда только один путь - в могилу, - сказала Касси.
     - И ты никогда не пробовала убежать?
     - Другие пробовали, а я видела, чем это кончалось.
     - Я  готова скитаться по  болотам,  глотать древесную кору.  Пусть  там
змеи!  Лучше жить среди змей, чем около этого человека! - волнуясь, говорила
Эммелина.
     - Многие так думали,  -  ответила ей  Касси.  -  Но на болотах долго не
пробудешь: выследят с собаками, приведут обратно, а потом... потом...
     - А что он сделает,  если поймает?  -  Девушка жадно всматривалась ей в
лицо, дожидаясь ответа.
     - Спроси лучше,  чего он не сделает,  -  сказала Касси.  - Этот человек
изучил свое  подлое ремесло среди пиратов в  Вест-Индии.  Ты  потеряешь сон,
если  послушаешь,  что  мне  приходилось видеть здесь,  и  узнаешь,  как  он
похваляется своими подвигами. У меня, бывало, по неделям стояли в ушах вопли
его жертв.  Ты  еще не видела пустырь за поселком,  не видела сухое дерево с
обуглившимся стволом,  а  под ним горы золы.  Спроси,  кого хочешь,  что там
делалось, и тебе никто не посмеет сказать правду.
     - Какую правду?
     - И  я тебе не скажу.  Мне даже вспомнить об этом страшно.  А что будет
завтра, если Том не покорится ему?
     - Боже мой!  -  прошептала Эммелина, и лицо ее побелело от ужаса. - Что
же делать, Касси?
     - То,  что  делаю я:  пить!  Сначала мне  тоже было трудно привыкнуть к
этому,  а  теперь не могу без вина.  Надо же иметь какую-то радость в жизни.
Выпьешь, и кажется, что не так уж все страшно вокруг.
     - Моя мать предостерегала меня: никогда не пей, - сказала Эммелина.
     - Мать тебя предостерегала! - с горечью воскликнула Касси. - Кому нужны
материнские наставления!  Нас  покупают,  за  нас  платят деньги,  и  мы  не
принадлежим самим себе.  Вот так-то!  Пей, Эммелина, пей, сколько сможешь, и
тебе станет легче.
     - Касси, Касси, пожалей меня!
     - Пожалеть?  А разве я не жалею?  Ведь у меня тоже была дочь!  Где она?
Кто над ней сейчас властвует, одному богу известно. Наверно, пошла по стопам
своей матери.  И ее детей ждет та же участь. И не будет этому конца, ибо над
нами тяготеет вечное проклятие!
     - Лучше бы мне не родиться на свет божий! - воскликнула Эммелина.
     - Я  тоже не раз говорила это и давно наложила бы на себя руки,  да вот
только решимости не хватает,  -  сказала Касси,  устремив в темноту тяжелый,
полный отчаяния взгляд.
     - Это большой грех, - прошептала Эммелина.
     - А разве не грех жить так, как мы живем?
     Эммелина отвернулась от нее и закрыла лицо руками.
     Пока обе женщины разговаривали наверху, попойка в гостиной кончилась, и
мертвецки пьяный Легри успел заснуть.
     Сон  у  него был  неспокойный,  полный странных видений.  Вот перед ним
вдруг  выросла  женская  фигура,  закутанная в  саван.  Холодная рука  легко
коснулась его лба.  Он узнал,  кто это, узнал, не видя лица, и задрожал всем
телом.  Потом все тот же локон обвился вокруг его пальцев, скользнул выше и,
словно петлей,  сдавил ему шею,  не давая дышать. Послышался леденящий кровь
шепот.  И вдруг перед ним разверзлась бездна,  чьи-то руки толкали его туда,
он отбивался от них,  не помня себя от ужаса,  и, оглянувшись, увидел Касси.
Она  смеялась и  тоже протягивала к  нему руки,  а  за  ее  спиной стоял тот
призрак...  но уже без савана, и это была его мать. Она медленно отвернулась
от  своего сына,  и  он,  не  удержавшись на  краю бездны,  полетел вниз под
дьявольские визги, крик и хохот.
     Ночь  миновала.  Розовый свет  спокойной утренней зари  уже  проникал в
окна. Легри открыл глаза и прежде всего выругался. Разве для него свершалось
ежедневное чудо  утра,  разве  для  него  играли  золотом  и  пурпуром  лучи
восходящего солнца? Не замечая всего этого, он встал, пошатываясь, со своего
ложа, налил себе стакан коньяку и опорожнил его до половины.
     - Ну и  ночка выдалась!  -  пожаловался он Касси,  которая в эту минуту
вошла в гостиную.
     - Это не последняя.  Таких ночек у тебя еще много будет, - сухо сказала
она.
     - Почему это?
     - Скоро узнаешь почему,  -  тем же тоном ответила Касси.  -  А  теперь,
Саймон Легри, послушайся моего совета.
     - Очень они мне нужны, твои советы!
     - Послушайся меня и оставь Тома в покое,  -  продолжала Касси, прибирая
комнату.
     - А почему ты о нем заботишься?
     - Почему?  Да  я  сама  не  знаю  почему.  Если  тебе  ничего не  стоит
искалечить в  самое  горячее время  работника,  за  которого уплачено тысяча
двести долларов,  то меня это и подавно не касается.  Я все,  что могла, для
него сделала.
     - Вот как! А кто тебя просит вмешиваться?
     - Никто не просит.  Я не первый раз выхаживаю твоих невольников, спасаю
тебе немалые деньги, и вот какая меня ждет благодарность! Проиграешь ты свое
пари, еще как проиграешь!
     У  Легри,  подобно многим из  его  собратьев,  была  только одна цель в
жизни:  снять как можно больше хлопка со  своих полей,  и  он  держал пари с
другими плантаторами,  что  у  него будет самый богатый урожай в  этом году.
Таким  образом,  Касси  с  чисто  женской  хитростью затронула в  нем  самую
чувствительную струнку.
     - Ну ладно,  на сей раз с него хватит,  -  сказал Легри, - только пусть
попросит у меня прощения и даст слово больше не дурить.
     - Этого он не сделает, - сказала Касси.
     - Не сделает?
     - Нет.
     - А позвольте узнать почему? - с величайшим презрением спросил Легри.
     - Потому что  он  поступил правильно и  прекрасно знает  это.  Выходит,
каяться ему не в чем.
     - А какое мне дело,  знает он или не знает?  Негру как велено, так он и
должен говорить, не то...
     - ...не то этот негр не сможет работать, и ты проиграешь пари.
     - Да  он  живо пойдет на попятный!  Что я,  негров не знаю?  Сегодня же
утром будет скулить, как собака.
     - Не будет, Саймон. Таких людей ты еще не встречал. Том умрет медленной
смертью, а не покается.
     - Посмотрим. Где он? - спросил Легри, выходя из гостиной.
     - В чулане при мастерской, - ответила Касси.
     Легри хоть  и  хорохорился в  присутствии Касси,  но  ее  благоразумные
советы,  а также кошмар,  не дававший ему покоя ночью, возымели на него свое
действие.  Он решил повидаться с  Томом без свидетелей и отложить расправу с
ним на более подходящее время в том случае,  если этот непокорный негр будет
стоять на своем.
     Торжественная  провозвестница дня  -  утренняя  звезда  -  заглянула  в
маленькое оконце чулана,  и,  подняв на нее глаза,  Том спокойно,  без дрожи
услышал шаги своего мучителя.
     - Ну,  друг мой любезный,  как поживаешь?  -  начал Легри и ударил Тома
ногой. - Хороший урок получил? Небось, не понравилось! Ты будто присмирел со
вчерашнего дня! Проповеди бедным грешникам больше читать не будешь?
     Том молчал.
     - Встань, скотина! - крикнул Легри, снова пиная его ногой.
     Трудно было  избитому,  ослабевшему Тому выполнить это  приказание,  и,
глядя на его тщетные попытки подняться, Легри громко захохотал.
     - Что это ты такой вялый? Уж не простудился ли вчера?
     Том наконец встал и замер в неподвижности, глядя на хозяина.
     - Вот  дьявол!  Да  ты  еще  держишься на  ногах?  -  Легри  смерил его
взглядом.  - Значит, мало тебе всыпали! Ну, Том, становись на колени и проси
у меня прощения за вчерашнее.
     Том не шелохнулся.
     - На колени, собака! - крикнул Легри, стегнув его плетью.
     - Хозяин,  - сказал Том, - мне не в чем каяться. Я поступил по совести.
И в следующий раз поступлю точно так же, что хотите со мной делайте.
     - Ты еще не знаешь,  что я могу с тобой сделать, любезнейший. Вчерашнее
- пустячки.  Это даже в счет не идет.  Ну, а что ты, например, скажешь, если
тебя  привяжут к  дереву и  будут  поджаривать на  медленном огне?  Приятно,
правда?
     - Хозяин,  -  ответил Том,  -  вы  купили меня,  и  я  буду вам верным,
работящим слугой.  Мои силы,  мое время - это все ваше. Но над моей душой вы
не властны. Вы можете запороть меня, уморить голодной смертью, сжечь заживо.
Ну что ж, мне умирать не страшно!
     - Собака! - крикнул Легри, одним ударом сбив его с ног.
     Чья-то  холодная мягкая ладонь легла на руку Легри.  Он оглянулся.  Это
была Касси.  Но ее прикосновение напомнило ему кошмар, мучивший его ночью, и
прежние страхи снова овладели им.
     - Не строй из себя дурака,  -  сказала она по-французски.  - Что я тебе
говорила? Оставь его. Поручи мне уход за ним, и он снова сможет работать.
     Легри подумал и решил оставить Тома в покое - на время.
     - Ладно,  делай,  как знаешь, - буркнул он. Потом взглянул на Тома. - А
ты запомни:  сейчас мне некогда с тобой возиться -  рабочие руки нужны, но я
ничего не забываю.  Когда-нибудь мы с тобой расквитаемся.  Я на твоей черной
шкуре все вымещу. Так и знай!
     Он повернулся и вышел из чулана.
     - Подожди,  -  зловеще бросила ему вслед Касси,  - придет и твой час!..
Ну, как ты, бедняга?
     - Ангел господень усмирил льва до поры до времени, - ответил Том.
     - Да,  только до поры до времени,  - сказала она. - Но теперь берегись,
он  злопамятный.  Он,  как собака,  будет преследовать тебя изо дня в  день,
будет капля по капле пить твою кровь. Я его знаю!


        "ГЛАВА XXXVII"

                                  Свобода

     А  теперь оставим нашего Тома в  руках его мучителей и займемся судьбой
Джорджа и Элизы, которых мы видели в последний раз на чистенькой придорожной
ферме в штате Огайо.
     Том Локкер,  если вы помните,  стонал,  лежа в белоснежной постели, под
материнским оком тетушки Доркас,  не замедлившей убедиться, что ухаживать за
таким пациентом так же легко, как за больным бизоном.
     Представьте себе дородную,  полную достоинства женщину в белом чепце на
серебристых волосах,  разделенных пробором и обрамляющих высокий чистый лоб,
- это и есть тетушка Доркас. Взгляд ее серых глаз умный, сосредоточенный; на
груди  крест-накрест повязана белая косынка;  коричневое платье уютно шуршит
при каждом ее движении.
     - Фу ты, черт! - рычит мистер Локкер, сбрасывая с себя простыню.
     - Слушай,  Томас,  очень тебя прошу - не бранись! - говорит ему тетушка
Доркас и спокойно оправляет его постель.
     - Ладно,  бабушка,  постараюсь. Только как тут не ругаться - жарко мне,
дышать нечем!
     - А этот мулат с женой тоже здесь? - сердито спрашивает он после паузы.
     - Здесь, здесь, - отвечает тетушка Доркас.
     - Им надо скорее добираться до озера,  - продолжает Том. - Нечего время
терять.
     - Они,   наверное,  так  и  сделают,  -  говорит  тетушка  Доркас  и  с
безмятежным видом принимается за вязанье.
     - И слушай,  что я тебе скажу,  -  говорит Том.  - Теперь уж мне нечего
скрывать. Наши подручные в Сандаски следят за посадкой на пароходы. Надеюсь,
что  они прозевают этого Гарриса со  всей его компанией.  И  пусть прозевают
назло Мэрксу, будь он проклят!
     - Томас Локкер! - останавливает его Доркас.
     - Э-э,  бабушка!  Если  ты  будешь затыкать мне  рот,  меня разорвет на
части,  как засмоленную бутылку...  А  насчет его жены вот что скажу:  пусть
оденется как-нибудь по-другому,  так, чтобы и узнать было нельзя. Ее приметы
известны в Сандаски.
     - Мы об этом подумаем, - с полной невозмутимостью говорит Доркас.
     Прощаясь с  Томом  Локкером,  скажем напоследок,  что  раны  и  горячка
продержали его в  квакерском домике около трех недель,  после чего он  встал
значительно поумневшим и  остепенившимся и,  бросив охоту на  беглых негров,
обосновался в одном из отдаленных поселков, где его таланты нашли себе такое
прекрасное применение в  ловле медведей,  волков и  других обитателей лесных
чащ, что это принесло ему немалую славу.
     Предупрежденные Томом об  опасности,  грозящей им в  Сандаски,  беглецы
решили  разделиться.  Первыми  выехали из  поселка Джим  со  своей  старухой
матерью,  а  на  третью  ночь  отправились в  Сандаски и  Джордж с  Элизой и
ребенком. Там их приютила одна гостеприимная семья, и они стали готовиться к
последнему этапу своего пути - переезду через озеро.
     Ночь близилась к  концу,  утренняя звезда -  звезда их свободы -  сияла
высоко в  небе.  Свобода!  Заветное слово!  Что  такое свобода для  молодого
человека,  который сидит сейчас,  скрестив руки на  груди,  устремив куда-то
вдаль  сосредоточенный взгляд горящих глаз?  Что  такое свобода для  Джорджа
Гарриса?  Свобода для него -  это право быть человеком, а не рабочим скотом;
право  называть любимую женщину своей  женой  и  ограждать ее  от  насилия и
беззакония;  право защищать и воспитывать своего ребенка;  право жить с ними
под одной кровлей, жить по своей воле, независимо от воли другого.
     Джордж  склонил  голову  на   руку  и   задумчиво  посмотрел  на  жену,
переодевавшуюся в  мужское платье,  которое должно было изменить ее  хрупкую
фигурку до неузнаваемости.
     - И  теперь последнее,  -  сказала Элиза,  глядя на  себя  в  зеркало и
распуская свои волнистые иссиня-черные волосы.  -  Жалко Джордж, правда? - И
она  подняла  на  ладони  густую  шелковистую прядь.  -  Да,  жалко  с  ними
расставаться.
     Джордж грустно улыбнулся и ничего не ответил.
     Элиза  снова  повернулась к  зеркалу.  Ножницы блеснули в  ее  руке,  и
тяжелые пряди одна за другой упали на пол.
     - Вот и все!  -  сказала она, берясь за головную щетку. - Теперь я буду
прихорашиваться...  Ну,  как  тебе  нравится этот молодой человек?  -  Элиза
повернулась к мужу, смеясь и заливаясь румянцем.
     - Твоей красоте ничто не страшно, - сказал Джордж.
     - Почему ты такой грустный? - Опустившись перед Джорджем на колени, она
коснулась его руки.  - Еще сутки, и мы будем в Канаде. Один день и одна ночь
на пароходе, а потом... потом...
     - В том-то и дело,  Элиза!  -  сказал Джордж,  обнимая ее. - Теперь все
висит на волоске.  Подумай только: быть так близко, почти видеть перед собой
берега Канады, и вдруг потерять все! Я не перенесу этого!
     - Не бойся! - с надеждой в голосе прошептала его жена.
     - Да  благословит  тебя  бог,  дорогая!  -  воскликнул  Джордж,  крепко
прижимая ее к груди.  - Но неужели эта горькая жизнь скоро кончится? Неужели
мы будем свободны?
     - Я  уверена в этом,  Джордж.  -  Элиза подняла на него глаза,  и слезы
восторга блеснули на ее длинных темных ресницах.
     - Ты меня убедила,  Элиза!  -  Джордж быстро встал с кресла.  -  Я верю
теб