мужчин.  Один из них назвался Джорджем Гаррисом,  и,  судя по
тому,  что он  о  себе рассказывал,  это и  есть муж Элизы.  Питеру он очень
понравился.  Неглупый,  говорит,  и  красивый.  Как  ты  думаешь,  сейчас ей
сказать?
     - Посоветуемся с нашей Руфью,  -  предложила Рахиль.  -  Руфь,  поди-ка
сюда!
     Та отложила вязанье и мигом очутилась на крыльце.
     - Руфь,  ты только подумай!  -  сказала Рахиль. - Отец говорит, что муж
Элизы прибыл с последней партией и ночью будет у нас!
     Эти  слова были встречены взрывом восторга.  Молоденькая женщина так  и
подпрыгнула на месте,  громко захлопав в ладоши, и два локона опять выбились
у нее из-под чепчика.
     - Тише, дорогая, тише! - мягко остановила ее Рахиль. - Посоветуй лучше,
сказать ей об этом или повременить?
     - Сейчас!  Сию же минуту! И не думай откладывать! Да будь это мой Джон,
как бы я радовалась!  - И она взяла Рахиль за руки. - Пойди с ней в спальню,
а я присмотрю за жарким.
     Рахиль вернулась на кухню,  где Элиза сидела за шитьем, и, открыв дверь
в маленькую спальню, сказала:
     - Поди сюда, дочь моя, мне надо поговорить с тобой.
     Кровь  прилила  к  бледным  щекам  Элизы.  Она  поднялась,  задрожав от
предчувствия беды, и взглянула на Гарри.
     - Нет,  нет!  -  воскликнула Руфь,  кидаясь к ней. - Не бойтесь, Элиза!
Вести хорошие.  Идите,  идите!  -  И,  ласково подтолкнув Элизу к двери, она
подхватила Гарри на  руки и  принялась целовать его.  -  Скоро увидишь отца,
малыш!  Понимаешь?  Твой отец приехал! - повторяла Руфь глядевшему на нее во
все глаза мальчику.
     А за дверью спальни происходила иная сцена. Рахиль Хеллидэй привлекла к
себе Элизу и сказала:
     - Дочка!  Господь  смилостивился  над  тобой:  твой  муж  порвал  оковы
рабства.
     Сердце у Элизы бурно заколотилось,  она вспыхнула, потом побледнела как
полотно и, чувствуя, что силы оставляют ее, опустилась на стул.
     - Мужайся,  дитя мое,  -  сказала Рахиль, кладя руку ей на голову. - Он
среди друзей, и сегодня ночью его приведут сюда.
     - Сегодня... сегодня! - повторяла Элиза, сама не понимая, что говорит.
     В  голове у  нее  все спуталось,  заволоклось туманом,  и  она потеряла
сознание.


        "x x x"

     Очнувшись,  Элиза увидела,  что  лежит в  постели,  укрытая одеялом,  а
маленькая Руфь растирает ей  руки камфорой.  Она  открыла глаза с  ощущением
блаженной истомы во всем теле,  как человек,  сбросивший с плеч тяжкий груз.
Нервное напряжение, сковывавшее ее с первой минуты побега, теперь исчезло, и
молодая  женщина  наслаждалась непривычным чувством безмятежного покоя.  Все
еще словно во сне,  она увидела, как приотворилась дверь в соседнюю комнату,
увидела  там  стол  с  белоснежной скатертью,  накрытый  к  ужину;  услышала
сонливую песенку закипающего чайника...  Руфь то  и  дело подходит к  столу,
ставит на него блюдо с пирогом,  разные соленья, варенья, сует Гарри вкусные
кусочки,  гладит по головке, перебирает пальцами его длинные кудри. Рахиль -
дородная, статная - останавливается у ее кровати, оправляет одеяло, подушки,
и  большие карие глаза этой женщины словно лучатся солнечным теплом.  А  вот
муж  Руфи.   Руфь  бросается  ему  навстречу,  взволнованно  шепчет  что-то,
показывая на ту комнату,  где лежит она,  Элиза. Потом все садятся за стол -
вон Руфь с малышом, вон Гарри на высоком стульчике рядом с Рахилью. До Элизы
доносятся их негромкие голоса, мелодичный звон чайных ложек... все это снова
сливается с ее дремотой,  и она погружается в такой глубокий сон,  какого не
знала  после  той  страшной ночи,  когда  холодные звезды  смотрели на  нее,
бежавшую из дому с  сыном на руках.  И во сне она видит перед собой чудесную
страну -  страну,  полную мира и  тишины.  Зеленеющие берега,  сверкающие на
солнце воды, островки, чей-то дом... дружеские голоса говорят ей, что это ее
дом,  и она видит в нем своего ребенка,  свободного, счастливого. Она слышит
шаги мужа...  все ближе,  ближе,  вот он обнимает ее, она чувствует, как его
слезы капают ей на лицо...  и  просыпается.  Это не сон!  На дворе уже давно
стемнело.  Ребенок спокойно спит,  у кровати горит свеча, а ее муж склонился
над ней и рыдает, уткнувшись лицом в подушку.


        "x x x"

     На следующее утро Рахиль поднялась чуть свет и  занялась приготовлением
завтрака,  окруженная своей детворой,  которая беспрекословно подчинялась ее
ласковым "сбегай туда-то, голубчик", "сделай то-то, голубушка".
     Когда Джордж,  Элиза и маленький Гарри вышли на кухню, их встретили так
сердечно, что они даже растерялись.
     Все сели завтракать,  а Мери,  стоя у плиты, жарила оладьи и, когда они
покрывались золотистой, румяной корочкой, подавала их на стол.
     Джордж впервые сидел,  как равный,  за одним столом с белыми, и сначала
ему было не по себе. Но вскоре чувство смущения и неловкости рассеялось, как
туман, в мягких лучах непритворной сердечности добрых хозяев.
     - Отец,  а  что,  если ты опять попадешься?  -  спросил Симеон-младший,
намазывая маслом оладью.
     - Ну что ж, заплачу штраф, только и всего, - спокойно ответил Хеллидэй.
     - А вдруг тебя посадят в тюрьму?
     - Неужто вы  с  матерью не управитесь без меня на ферме?  -  с  улыбкой
сказал он.
     - Мать с чем угодно управится, - ответил мальчик.
     - Я надеюсь, сэр, что у вас не будет никаких неприятностей из-за нас, -
встревожился Джордж.
     - Не бойся,  Джордж, - успокоил его Симеон. - День ты побудешь здесь, а
вечером,  часов в  десять,  Финеас Флетчер отвезет вас всех дальше,  на нашу
следующую станцию. Погоня близка, нельзя терять ни минуты.
     - Если так, зачем же откладывать до вечера? - спросил Джордж.
     - Днем ты в полной безопасности:  здесь все друзья,  и,  в случае чего,
нас предупредят. А ехать лучше ночью, это мы знаем по опыту.


        "ГЛАВА XIV"

                                 Евангелина

     Косые лучи заходящего солнца бросают золотые блики на  трепетный камыш,
на  высокие  сумрачные кипарисы,  увитые  траурно-темными гирляндами мха,  и
дрожат на широкой,  как море,  глади реки,  по которой идет тяжело груженный
пароход.
     Загроможденный  сверху  донизу  кипами  хлопка,  собранного  на  многих
плантациях,  он  кажется издали квадратной серой глыбой.  Нам придется долго
бродить по его тесным закоулкам в  поисках Тома.  Но мы найдем его -  вот он
сидит  на  верхней палубе в  самом уголке,  потому что  здесь тоже  тесно от
хлопка.
     Хороший  отзыв,  который  дал  своему  невольнику мистер  Шелби,  и  на
редкость безобидный,  кроткий  характер Тома  внушили  доверие  даже  такому
человеку, как Гейли.
     Сначала работорговец целыми днями не спускал с него глаз, а по ночам не
разрешал  спать  без  кандалов,   но   мало-помалу,   видя  его  безропотную
покорность, он отменил строгости, и Том, отпущенный, так сказать, на честное
слово, мог свободно ходить по всему пароходу.
     Матросы и  грузчики не  скупились на  доброе слово тихому,  услужливому
негру,  который никогда не отказывался помочь им в  трудную минуту и работал
иной раз по нескольку часов кряду с  такой же охотой,  как и у себя дома,  в
Кентукки. Когда же помощь Тома была не нужна, он отыскивал укромное местечко
среди кип хлопка и погружался в чтение библии. За этим занятием мы и застаем
его сейчас.
     Последние сто миль до  Нового Орлеана уровень Миссисипи выше окружающей
местности,  и она катит свои мощные воды меж наносных валов в двадцать футов
вышиной.  С пароходной палубы,  точно с башни плавучего замка,  можно видеть
окрестности на  многие  мили  вокруг.  Перед  глазами Тома,  как  на  карте,
расстилалась плантация за плантацией,  и  теперь он ясно представлял себе ту
жизнь, которая ждала его в недалеком будущем.
     Он  видел вдали невольников,  гнувших спину на полях,  видел их лачуги,
сбившиеся кучкой на почтительном расстоянии от великолепных господских домов
и  парков.  И  по  мере того как  эти  картины проплывали мимо,  его  бедное
неразумное сердце  все  больше  тосковало по  ферме  в  Кентукки,  осененной
тенистыми буками,  по просторном, полном прохлады хозяйском доме и маленькой
хижине,  увитой бегонией и  розами.  Он видел перед собой знакомые с детских
лет  лица  товарищей,  видел  свою  хлопотунью жену,  занятую приготовлением
ужина,  слышал заливистый смех  разыгравшихся ребятишек,  щебетанье малютки,
скачущей у  него на  коленях.  И  вдруг все  это  исчезло.  Перед ним  снова
тянулись камыши,  кипарисы,  хлопковые плантации,  в  ушах  снова раздавался
грохот машин, и он вспоминал, что прежняя жизнь ушла от него навсегда.
     В  такую минуту вы  бы  взялись за  перо и  послали бы  весточку жене и
детям. Но Том не умел писать - почта для него все равно что не существовала,
и ему ничто не могло смягчить боль разлуки с близкими -  ни теплое слово, ни
привет из родного дома. Поэтому нет ничего удивительного, что слезы капают у
него из  глаз на страницу,  по которой он терпеливо водит пальцем,  медленно
переходя от  слова к  слову.  В  былые дни дети мистера Шелби,  а  чаще всех
Джордж, читали Тому вслух эту книгу, и он отмечал в ней любимые места, чтобы
сразу находить их, и теперь каждое из этих мест напоминало ему дом, семью, а
сама библия была единственным, что осталось у него от прежней жизни.
     Среди пассажиров на пароходе был богатый и знатный джентльмен из Нового
Орлеана, по имени Сен-Клер. Он путешествовал с дочерью - девочкой лет шести,
за которой присматривала немолодая леди, очевидно, их родственница.
     Девочка постоянно попадалась Тому на глаза,  ибо ее,  вероятно,  так же
трудно было удержать на одном месте, как солнечный луч или летний ветерок. А
увидев эту крошку, на нее нельзя было не заглядеться.
     Представьте себе  детскую фигурку,  в  которой нет  и  следа ребяческой
неловкости,   личико,  пленяющее  не  столько  совершенством  черт,  сколько
выражением     мечтательной    задумчивости,     легкие,     как     облако,
золотисто-каштановые волосы,  глубокий,  одухотворенный взгляд  синих  глаз,
оттененных густыми,  длинными ресницами,  -  представьте себе все это,  и вы
поймете,  что  выделяло дочь  Сен-Клера  среди  других  детей  и  заставляло
взрослых оглядываться и  смотреть ей  вслед,  когда она порхала среди них по
всему пароходу.
     Отец и  наставница только и  знали,  что бегать за  ней.  Но  стоило им
поймать ее,  как она снова исчезала, точно летнее облачко. Ей прощалось все,
и,  пользуясь этим,  девочка носилась где вздумается.  Белое платьице легкой
тенью появлялось в самых неожиданных местах, оставаясь все таким же свежим и
чистым.  Не  было такого уголка на  пароходе,  где не  раздавались бы легкие
шажки этой феи, где не мелькнула бы ее золотистая головка.
     Разгибая усталую спину,  кочегар ловил взгляд ее  широко открытых глаз,
устремленных сначала на яростное пламя топки,  потом - с ужасом и жалостью -
на него,  словно ему грозила страшная опасность. Штурвальный улыбался, глядя
в окно рубки,  где,  как на картине,  появлялась на миг ее фигурка. При виде
этой  девочки по  хмурым  лицам  скользили необычно мягкие  улыбки,  суровые
голоса слали  ей  вслед благословения.  А  когда она  бесстрашно подбегала к
опасным местам,  черные от сажи, мозолистые руки протягивались к ней со всех
сторон, оберегая каждый ее шаг.
     Том с  интересом наблюдал за  девочкой,  ибо негры,  со свойственной им
добротой и впечатлительностью,  всегда тянутся ко всему чистому, детскому. У
него  было  наготове  множество  бесхитростных приманок  для  нее.  Он  умел
выпиливать крохотные корзинки из вишневых косточек, вырезать забавные рожицы
из  орехов,  делать  прыгунчиков из  бузинной  мякоти,  а  уж  что  касается
свистулек всех сортов, так другого такого мастера, как Том, не нашлось бы на
всем свете.  Его карманы были полны всяких интересных вещиц,  которые в свое
время  предназначалась  для  хозяйских  детей,  и  теперь  он  извлекал  эти
сокровища одно за другим, стараясь с их помощью завязать знакомство и дружбу
с девочкой.
     На первых порах малютка дичилась,  и приручить ее было не так-то легко.
Она усаживалась, словно канарейка, на каком-нибудь ящике или тюке, смотрела,
как Том мастерит свои произведения искусства,  и  застенчиво принимала их  в
подарок. Но в конце концов они подружились.
     - А как зовут маленькую мисс?  -  спросил однажды Том, решив, что время
для более близкого знакомства настало.
     - Евангелина Сен-Клер,  -  ответила девочка,  -  хотя папа и все другие
зовут меня просто Евой. А тебя как?
     - Меня зовут Том. А в Кентукки детвора называла меня дядей Томом.
     - Тогда  я  тоже  буду  звать  тебя  дядей  Томом,  потому что  ты  мне
нравишься, - сказала Ева. - А куда ты едешь, дядя Том?
     - Сам не знаю, мисс Ева.
     - Не знаешь?
     - Нет. Меня везут продавать. Кому еще я достанусь, бог весть...
     - Мой папа может купить тебя,  -  живо сказала Ева.  - А если он купит,
тебе будет хорошо у нас. Я сегодня же попрошу его об этом.
     - Благодарю вас, моя маленькая леди, - сказал Том.
     Пароход  остановился  у  небольшой  пристани  погрузить  топливо.  Ева,
услышав голос отца,  сорвалась с места и убежала. Том пошел помочь грузчикам
и вскоре принялся за работу.
     Ева  стояла  с  отцом  у  поручней,  глядя,  как  пароход отваливает от
причала.   Колесо  сделало  два-три  поворота,   и  вдруг  девочка  потеряла
равновесие от сильного толчка и,  не удержавшись,  упала за борт. Отец, едва
сознавая,  что делает,  хотел броситься за ней,  но стоявшие позади удержали
его, ибо у девочки уже был спаситель, и куда более надежный.
     Падая,  Ева пролетела как раз мимо Тома, стоявшего на нижней палубе. Он
видел,  как она ушла под воду, и кинулся за ней не раздумывая. Ему ничего не
стоило продержаться на  воде  несколько секунд,  пока девочка не  всплыла на
поверхность.  Тогда он схватил ее и  поплыл назад,  к пароходу.  Десятки рук
протянулись им навстречу.  Через секунду Ева была уже в объятиях отца,  и он
понес ее,  мокрую,  бесчувственную,  в дамскую каюту,  обитательницы которой
засуетились и,  казалось,  делали все от них зависящее,  чтобы помешать друг
другу привести девочку в сознание.


        "x x x"

     На следующий день,  в духоту и зной, пароход подходил к Новому Орлеану.
На палубах и  в  каютах царила обычная в  таких случаях суматоха.  Пассажиры
складывали вещи,  стюарды* и  горничные чистили,  скребли,  убирали красавец
пароход, приготовляя его к прибытию в большой город.
     ______________
     * Стюард - слуга.

     Наш  друг Том  сидел на  нижней палубе и  время от  времени с  тревогой
посматривал на корму.
     Он   видел   там   Евангелину,   чуть   побледневшую  после  вчерашнего
происшествия -  никаких других следов оно  на  ней не  оставило.  Возле нее,
небрежно  облокотившись на  кипу  хлопка  и  положив  перед  собой  открытый
бумажник,  стоял элегантный молодой человек. Достаточно было одного взгляда,
чтобы признать в нем отца девочки.  Та же благородная посадка головы,  те же
золотистые  волосы,   большие  синие  глаза,   только  взгляд  другой  -  не
мечтательный,  а ясный,  смелый; в уголках красиво очерченного рта то и дело
мелькает  горделивая,   насмешливая  улыбка,   в   каждом  движении  сквозит
непринужденность и вместе с тем чувство собственного достоинства.
     Этот  молодой  джентльмен  насмешливо,   но  добродушно  слушал  Гейли,
расхваливавшего качество своего товара, из-за которого у них шел торг.
     - Словом,  полный каталог всех христианских добродетелей, переплетенный
в черный сафьян!  -  сказал мистер Сен-Клер, когда Гейли умолк. - Ну хорошо,
любезнейший,  ближе к  делу.  Сколько вы за него заломите?  Довольно тянуть,
говорите!
     - Что же, - сказал Гейли, - если назначить тысячу триста долларов, я на
этом негре ничего не заработаю. Честное слово!
     - Бедняга!  - воскликнул молодой джентльмен, насмешливо щуря свои синие
глаза.  -  И  все-таки  я  надеюсь,  что  вы  отдадите  негра  за  эту  цену
исключительно из особого уважения ко мне.
     - Что ж поделаешь!  Да и маленькой барышне,  как видно,  очень хочется,
чтобы вы его купили.
     - Ну разумеется!  Мы только на ваше бескорыстие и  рассчитываем.  Итак,
если вы  такой уж  бессребренник,  говорите,  сколько вам не жалко уступить,
чтобы сделать одолжение маленькой барышне.
     - Да вы посмотрите на него! - воскликнул работорговец. - Грудь колесом,
сильный,  как лошадь.  А лоб какой высокий!  По такому лбу сразу видно,  что
негр смышленый. Я уж это не первый раз замечаю. Да если б такому молодцу бог
ума не дал,  он и  то стоил бы больших денег.  А  Том,  ко всем своим прочим
достоинствам,  умнейшая голова.  Поэтому и цена на него выше.  Ведь он -  да
будет вам известно - управлял у своего хозяина имением. У него сметки на все
хватит.
     - Скверно,  совсем скверно!  Что может быть хуже умного негра? - сказал
молодой джентльмен с  той же  насмешливой улыбкой.  -  Такие умники только и
знают,  что бегать от хозяев да заниматься конокрадством.  И  вообще от них,
кроме  неприятностей,  ничего не  жди.  Придется вам  скостить сотню-другую,
принимая во внимание его ум.
     - Это  вы   правильно  говорите,   но   ведь  он  ко  всему  прочему  и
благонравный.  Я  вам  покажу,  какие у  него рекомендации от  хозяина.  Там
сказано,  что  другого такого смирного,  набожного негра  днем  с  огнем  не
сыщешь.
     - Значит,   его  можно  будет  использовать  и   в  качестве  домашнего
проповедника?  Недурно!  Тем  более что  избытка набожности в  нашем доме не
наблюдается.
     - Вы шутите!
     - Откуда вы это взяли? Ну хорошо, покажите, какие там у вас бумаги.
     Если б  работорговец не  приметил лукавых искорок,  игравших в  больших
синих глазах джентльмена,  и  не  понял,  что  в  конце концов все эти шутки
обернутся звонкой монетой,  терпение у него давно бы лопнуло. Так или иначе,
он извлек из кармана засаленный бумажник и начал озабоченно рыться в нем под
насмешливым взглядом молодого джентльмена.
     - Папа, купи его! Не все ли равно, сколько он стоит! - тихонько шепнула
Ева,  взобравшись на ящик и обняв отца за шею.  -  Ведь я знаю, у тебя много
денег, а мне он очень нравится.
     - Зачем он тебе,  крошка?  Что ты с ним будешь делать -  играть,  как с
погремушкой, или скакать на нем, как на деревянной лошадке?
     - Я хочу, чтобы ему хорошо жилось.
     - Нечего сказать - своеобразный довод!
     Но  тут  Гейли выудил из  бумажника рекомендацию,  подписанную мистером
Шелби.  Джентльмен взял  ее  кончиками  своих  длинных  пальцев  и  небрежно
пробежал глазами.
     - Почерк образованного человека,  и написано без грамматических ошибок.
Однако набожность этого  негра  меня  смущает,  -  сказал он,  снова  бросив
насмешливый взгляд на Гейли.  -  Набожные люди -  я говорю о белых - привели
нашу  страну почти на  край  гибели.  Благочестие сейчас в  таком ходу среди
кандидатов на предстоящих выборах и среди столпов церкви и государства,  что
просто не знаешь,  кому верить, на кого полагаться! Ну, во сколько вы цените
набожность своего товара?
     - Вам только бы шутить!  -  улыбнулся Гейли.  -  Но в ваших словах есть
доля правды.  Набожный,  честный негр ни  за какие коврижки не пойдет против
собственной совести, а про Тома в письме так и сказано.
     - Ну хорошо,  приятель,  -  и  молодой джентльмен протянул работорговцу
пачку денег, - получите и пересчитайте.
     - Правильно! - Гейли просиял от восторга, вынул из кармана чернильницу,
и через минуту купчая крепость на Тома была готова.
     - Пойдем,  Ева!  -  Сен-Клер взял дочь за руку,  подошел с  ней к Тому,
тронул его за подбородок и сказал добродушно:  -  Ну, как тебе нравится твой
новый хозяин?
     Том поднял голову.  Какое иное чувство,  кроме удовольствия, можно было
испытать,  глядя на  это веселое,  красивое молодое лицо?  На глазах у  Тома
навернулись слез