лантации на
Красной реке.  По его приказанию,  Эммелина становится рядом с Томом и двумя
другими неграми и вместе с ними уходит, обливаясь горькими слезами.
     Добрый  джентльмен огорчен.  Впрочем,  такие  вещи  происходят чуть  не
каждый день.  Ни  одного аукциона не  обходится без  слез  -  плачут матери,
плачут дети.  Что поделаешь!  Такова жизнь... и так далее и тому подобное. И
он удаляется со своей покупкой в другую сторону.
     А  через два дня поверенный уважаемой фирмы "Б.  и  Кo" высылает своему
клиенту в Нью-Йорк причитающуюся ему сумму денег.


        "ГЛАВА XXXI"

                                   В пути

     На нижней палубе захудалого суденышка, плывущего вверх по Красной реке,
сидел Том.  Он был скован по рукам и ногам, но тяжелее этих оков был камень,
который лежал у него на сердце.  Ясное небо,  прежде расстилавшееся над ним,
затянулось мглой.  Луна,  звезды -  все померкло.  Все уплыло,  как уплывают
сейчас мимо  вот  эти  деревья на  берегу,  с  тем  чтобы  никогда больше не
возвратиться.  Родной угол в Кентукки,  жена,  дети, добрые хозяева, богатый
дом Сен-Клера и сам он - красавец, гордец, казалось бы ко всему равнодушный,
но в глубине души такой сердечный,  мягкий, золотая головка Евы, привольная,
полная досуга жизнь - все это исчезло навсегда. А что осталось взамен?
     Одним из самых страшных обстоятельств,  связанных с рабством,  является
то, что негр, привыкший жить в богатом доме, у добрых хозяев, в любую минуту
может попасть в  руки жестокого и  грубого тирана,  -  точь-в-точь как стол,
когда-то  украшавший  роскошную  гостиную,   доживает  свой  век  в  грязном
трактире.  Существенная разница состоит лишь  в  том,  что  стол  ничего  не
чувствует,  тогда как  у  человека,  несмотря на  закон,  гласящий,  что  он
"приравнивается  к  домашнему  имуществу",   нельзя  отнять  его  душу,  его
воспоминания и привязанности, желания и страхи.
     Хозяин Тома  мистер Саймон Легри купил в  Новом Орлеане еще  нескольких
негров,  сковал их  в  четыре пары и  отвел на пароход "Пират",  который уже
стоял у причала, готовый к отплытию.
     Как только судно отошло от пристани,  Легри,  человек весьма деловитый,
явился осмотреть своих негров.  Он остановился перед Томом,  которому велели
одеться  к  аукциону во  все  лучшее  -  в  суконный костюм,  накрахмаленную
сорочку, начищенные сапоги, - и коротко распорядился:
     - Встань!
     Том встал.
     - Сними галстук!
     Кандалы мешали Тому,  и  Легри сам сорвал галстук у  него с шеи и сунул
его в карман.
     Потом  он  открыл  сундук  Тома,  уже  подвергавшийся  предварительному
осмотру,  вынул оттуда старые штаны и  потрепанную рабочую куртку и,  сняв с
Тома  кандалы,  мотнул головой на  проход между ящиками,  нагроможденными на
палубе.
     - Вон там переоденешься.
     Том взял одежду и через несколько минут вернулся.
     - Сапоги тоже сними, - скомандовал Саймон.
     Том выполнил и это приказание.
     - Вот тебе взамен.
     К его ногам упала пара грубых башмаков, какие обычно носят невольники.
     Снова  надев на  Тома  кандалы,  Легри приступил к  тщательному осмотру
карманов на снятом костюме.  Он извлек оттуда шелковый носовой платок и  тут
же  завладел им.  Несколько мелких вещичек,  которые Том хранил на  память о
Еве, были с презрительным смешком выброшены за борт.
     Покончив с карманами,  Легри отнес сундучок Тома на бак, где его тут же
обступили матросы.  Под всеобщий хохот и  шуточки по адресу негров,  которые
"мнят себя  джентльменами",  гардероб Тома был  быстро распродан,  а  пустой
сундучок пущен с  аукциона.  Все находили очень забавным,  что вещи уплывают
одна за  другой на глазах у  их владельца,  а  когда дело дошло до сундучка,
веселью и остротам конца не было.
     Но  вот  распродажа  закончилась,  и  Саймон  снова  подошел  к  своему
невольнику:
     - Ну,  Том,  как видишь, я избавил тебя от лишнего багажа. А эту одежду
береги пуще  глаза  -  другую не  скоро получишь.  Я  своих негров приучаю к
бережливости. Одна смена в год - такой уж у меня порядок.
     И,  отвернувшись от  Тома,  Легри направился к  Эммелине,  которая была
скована в паре с пожилой мулаткой.
     - Смотри  веселей,   красавица!  -  крикнул  он,  потрепав  девушку  за
подбородок.
     Ее  взгляд,  полный  невольного отвращения и  ужаса,  не  ускользнул от
внимания Легри. Он нахмурился.
     - Брось   капризничать!   Изволь  улыбаться,   когда  хозяин  с   тобой
разговаривает! Слышишь? А ты что постную рожу скорчила, старая крыса! - И он
толкнул мулатку.  - Чтоб я больше этого не видел!.. Эй, вы! - Легри отступил
назад.  -  Смотрите на меня...  в глаза, в глаза мне смотрите! - говорил он,
топая ногой.
     И все невольники,  словно завороженные, уставились в яростно сверкающие
глаза Саймона.
     - Вот  это видали?  -  Он  потряс своим огромным,  как кузнечный молот,
кулаком.  -  Тяжелый?  -  Кулак опустился на плечо Тома.  -  А  мослы какие,
видите? Железные! А почему у меня такой кулак? Потому что я бью им негров. С
одного удара замертво валятся все  как  один.  -  И  Легри так близко поднес
кулак к лицу Тома,  что тот зажмурился и отпрянул назад.  - Управляющих я не
держу.  Мне этого добра не надо -  один справлюсь.  И зарубите себе на носу:
слушаться меня  с  первого  слова.  Со  мной  только  так  и  можно  ладить.
Миндальничать с вами я не собираюсь. Запомните это раз и навсегда.
     Женщины не удержались и  охнули,  и все невольники,  все восемь человек
уныло опустили головы.  А Саймон повернулся на каблуках и направился в буфет
выпить стаканчик виски.
     - Вот  так  я  начинаю обучение своих  рабов,  -  сообщил он  солидному
джентльмену,  который слышал его речь,  обращенную к неграм. - Их надо сразу
же припугнуть, пусть знают, что церемониться с ними никто не станет.
     - В самом деле? - сказал джентльмен, разглядывая его с таким интересом,
словно это был зверь какой-то невиданной доселе породы.
     - Да,  да!  Я  не  таковский,  как  ваши плантаторы-белоручки,  которые
нянчатся  с  неграми  и  позволяют негодяям  управляющим обжуливать себя  на
каждом  шагу.  Полюбуйтесь на  мои  кулаки  -  каменные,  это  я  на  неграх
тренировался. Да вы не стесняйтесь, пощупайте!
     Его собеседник дотронулся пальцем до  этого приспособления для расправы
с неграми и сказал:
     - Да, действительно! И сердце у вас тоже такое... закаленное?
     - Смею думать,  что закаленное!  - И Саймон расхохотался. - Разжалобить
его трудно. Меня ничем не проймешь - ни слезами, ни лестью.
     - А невольники у вас все как на подбор.
     - Да,  жаловаться не на что.  Взять хотя бы Тома -  вон того, высокого.
Мне говорили,  что таких негров днем с  огнем не сыщешь.  Я  за него малость
переплатил,  ну да ничего, он у меня будет кучером или надсмотрщиком. Только
сначала ему надо мозги вправить,  чтобы забыл начисто,  как с  ним нянчились
прежние хозяева.  А вон на той мулатке меня надули.  Она,  видно, хворая, но
все-таки,  думаю,  себя окупит.  Протянет годик-другой,  и  ладно.  Стоит ли
беречь этих негров?  Одного использовал, покупай другого - и хлопот меньше и
в конечном счете дешевле обходится. - Саймон отхлебнул виски из стакана.
     - А на сколько их хватает в среднем? - спросил джентльмен.
     - Да как вам сказать...  все зависит от здоровья. Кто покрепче, и шесть
и семь лет протянет,  а хилым срок года три,  не больше. Я сначала бог знает
как  с  ними возился,  все  хотел,  чтобы они  подольше мне служили.  Бывало
заболеют,  лечишь их,  и одеваешь хорошо,  и одеяла им даешь.  Ни к чему все
это!  Сколько денег зря просадил,  уж не говоря о хлопотах.  А теперь у меня
такой  порядок:  здоров ли,  болен  -  все  равно работай.  Помрет,  покупаю
другого. Это и дешевле и проще.
     Его собеседник отвернулся и подсел к молодому человеку, который с явным
неудовольствием прислушивался к их разговору.
     - Вот мерзавец! - сказал первый.
     - Да,  мерзавец!  Однако ваши  законы позволяют таким мерзавцам вершить
судьбы человеческих существ,  которые во  всем зависят от  их  воли.  А  так
называемые гуманные люди потакают им.  Если б  не  их  попустительство,  эта
бесчеловечная система не продержалась бы и часа.
     - Я советую вам говорить потише,  -  сказал первый джентльмен,  - здесь
среди   пассажиров  есть   такие,   которым  подобные  разговоры  могут   не
понравиться.
     Молодой  человек покраснел,  улыбнулся и  предложил своему  собеседнику
сыграть партию в шахматы.
     Тем  временем на  нижней палубе происходил другой разговор.  Беседовали
скованные вместе Эммелина и  пожилая мулатка.  Как  и  следует ожидать,  они
рассказывали друг другу о себе.
     - У кого ты жила? - спросила Эммелина.
     - У мистера Эллиса, на Леви-стрит. Ты, может, знаешь этот дом?
     - А как он с тобой обращался?
     - Пока не  заболел,  хорошо.  А  как  слег в  постель на  полгода,  так
замучились мы с ним.  Покоя нам не давал ни днем, ни ночью. Ничем на него не
угодишь.  День ото дня все злее и  злее становился.  Я под конец с ног стала
валиться,  хожу,  как сонная муха.  Как-то ночью не выдержала и заснула. Что
тут поднялось!  Света божьего не взвидели! Кричать на меня стал. Я, говорит,
тебя продам,  такого хозяина тебе подыщу,  что не обрадуешься! А ведь раньше
обещал отпустить меня на волю после своей смерти.
     - А близкие у тебя есть? - спросила Эммелина.
     - Есть муж.  Он кузнец. Хозяин всегда посылал его на заработки. Я с ним
и  повидаться не  успела...  И  дети у  меня есть -  четверо.  Ох,  горе мое
горькое! - И она закрыла лицо руками.
     Когда слышишь рассказы о чужих бедах,  слова утешения невольно просятся
на  язык,  но  Эммелина ничем не  могла умерить горе несчастной женщины.  Да
разве  утешения тут  помогут?  И,  словно  сговорившись,  обе  они  даже  не
обмолвились о  страшном  человеке,  который  стал  теперь  их  полновластным
господином.
     А  "Пират" все дальше и  дальше влачил свой скорбный груз по  излучинам
Красной  реки,  катившей  мутные  волны  среди  унылого  однообразия  крутых
глинистых  берегов,   на  которые  с  такой  тоской  были  устремлены  глаза
пассажиров нижней палубы.  Наконец он  остановился у  маленького городка,  и
здесь Легри со своими неграми сошел на пристань.


        "ГЛАВА XXXII"

                              Проклятые места

     Том и его товарищи устало брели по неровной дороге следом за катившимся
перед ними фургоном.
     В  фургоне восседал Саймон Легри,  а  обе женщины,  все еще прикованные
друг к другу, пристроились среди багажа в самом его задке. Вся эта процессия
направлялась к плантации Легри, а путь до нее был дальний.
     Заброшенная дорога вилась то среди унылых,  поросших соснами равнин, по
которым со  свистом гулял ветер,  то среди бесконечных болот,  где кипарисы,
увитые траурными гирляндами черного мха, печально шумели ветвями над зыбучей
трясиной, вплотную подступавшей к бревенчатой гати. Под ногами у путников то
и дело шныряли ядовитые змеи, гнездившиеся среди гнилых сучьев и пней.
     Любой путник загрустит на  такой дороге,  даже тот,  кто едет на добром
коне и  у  кого кошелек набит деньгами.  Но  какой же безнадежной и  мрачной
кажется она рабам, которые, ступая по ней, с каждым шагом удаляются от того,
что дорого их сердцу!
     Так  подумал бы  каждый,  взглянув на  угрюмые черные лица  этих людей,
поймав  тоскливые,  но  полные бесконечной покорности взгляды,  которыми они
провожали все, что попадалось им на их скорбном пути.
     Впрочем,  Саймон,  по-видимому,  чувствовал себя  отменно  и  время  от
времени вытаскивал из кармана бутылку и подкреплялся глотком виски.
     - Эй,   вы!   -   крикнул  он,  оглянувшись  и  увидев  печальные  лица
невольников. - Заводи песню, ребята! Ну!
     Негры  молча переглянулись,  и  Саймону пришлось повторить свое  "Ну!",
сопроводив его на сей раз щелканьем бича.
     После  второго  окрика  один  из   негров  затянул  излюбленную  рабами
бесхитростную песню:

                Енота поймать нелегко, нелегко!
                Хай-хай-эй-хо!
                Хозяин смеется, а луна высоко
                Хай-хай-эй-хо!
                Хай-эй-хай-хо!

     Запевала  отчеканивал ритм  песни,  не  особенно заботясь о  словах,  а
остальные подтягивали ему хором:

                Хай-эй-хай-хо!
                Хай-эй-хай-хо!

     Пели громко, с напускной веселостью, но никакой самый жалобный вопль не
мог бы  выразить столько тоски и  горя,  сколько слышалось в  этом разудалом
припеве.
     - Ну,  милочка,  - сказал Саймон, поворачиваясь к Эммелине и кладя руку
ей на плечо, - вот мы скоро и дома.
     Когда Легри злобствовал и бранился,  Эммелина дрожала от страха, но она
согласилась бы  терпеть от  него побои,  лишь бы  не слышать этого умильного
голоса,  не  чувствовать прикосновения этой  грубой руки.  Она  промолчала и
только теснее прижалась к соседке, ища у нее защиты, словно у матери.
     - Ты  серег  никогда  не  носила?   -  спросил  Легри,  касаясь  своими
заскорузлыми пальцами ее маленького уха.
     - Нет,  хозяин,  - чуть слышно проговорила Эммелина, дрожа всем телом и
не глядя на него.
     - Вот подожди - приедем домой, я тебе такие сережки подарю, если будешь
умницей!  Не  бойся,  работать я  тебя  не  заставлю,  ты  у  меня по-барски
заживешь.
     Выпитое виски настроило Легри на благодушный лад, тем более что путь их
приближался к концу: вдали виднелась изгородь его плантации.
     Поместье это когда-то принадлежало весьма состоятельному и  обладавшему
к  тому  же  большим вкусом  джентльмену,  который положил немало  труда  на
украшение своей усадьбы.  Но  после его  смерти она была продана за  долги и
досталась Саймону по дешевке,  а он думал только об одном - как бы выжать из
нее побольше денег.  С  годами усадьба приняла совершенно запущенный вид,  и
все старания ее прежнего владельца пошли прахом.
     Газон перед домом,  некогда обсаженный декоративным кустарником,  зарос
сорной травой;  часть его,  у  коновязей,  была вытоптана лошадьми.  Повсюду
валялись дырявые ведра, обглоданные кукурузные початки и прочий мусор. Кусты
жасмина и жимолости еще цеплялись кое-где за покосившиеся гипсовые столбики,
к которым теперь привязывали лошадей.  Большой цветник тоже глушили сорняки,
сквозь  них  еле  пробивались одинокие головки  редкостных садовых растений.
Стекла в  оранжерее были выбиты,  а  на  ее зеленых от плесени полках стояли
горшки с высохшими палочками вместо цветов.
     Фургон  свернул  на  заглохшую  аллею,   обсаженную  ясенями,   которые
по-прежнему были покрыты густой листвой,  и  кажется,  единственные здесь не
боялись никаких невзгод.
     Дом,  большой,  красивый и,  как и большинство помещичьих домов на Юге,
двухэтажный,  был  опоясан  широкими  верандами,  куда  выходили двери  всех
комнат;  нижняя  веранда покоилась на  кирпичных подпорках.  Однако он  тоже
казался нежилым.  Несколько окон  в  нем  было забито досками,  в  других не
хватало стекол,  ставни  висели на  одной  петле  -  все  говорило о  полном
запустении.
     Во  дворе  повсюду валялись щепки,  клочья  соломы,  рассохшиеся бочки,
ящики.  Четыре свирепых пса с лаем выскочили откуда-то на стук колес, и если
бы подоспевшие слуги не отогнали их, Тому и его товарищам пришлось бы плохо.
     - Только осмельтесь бежать отсюда -  вот,  смотрите,  что  вас ждет!  -
сказал Легри,  лаская собак.  - Они у меня натасканы ловить беглых негров. И
оглянуться не успеете -  загрызут.  Зарубите это себе на носу.  Ну, Сэмбо, -
обратился он к  оборванному негру в  шляпе без полей,  который угодливо юлил
около него, - как тут у вас дела?
     - Лучше некуда, хозяин.
     - Квимбо!  -  окликнул Легри  другого  такого  же  оборванца,  всячески
старавшегося попасться ему  на  глаза.  -  Ты  все  выполнил,  что тебе было
приказано?
     - Я да не выполню!
     Эти   два  негра  были  старшими  работниками  на   плантации.   Хозяин
выдрессировал их не хуже своих бульдогов,  и они,  пожалуй, не уступали им в
свирепости. Подобно многим повелителям, о которых говорится в истории, Легри
властвовал над своими рабами,  сея между ними раздор. Сэмбо и Квимбо яростно
ненавидели друг друга,  все остальные невольники ненавидели их, и, пользуясь
этим,  хозяин мог  быть уверенным,  что  в  доносчиках у  него недостатка не
будет.
     От скуки Легри приятельствовал со своими двумя подручными. Впрочем, эти
приятельские отношения каждую минуту грозили им  бедой,  потому что  оба они
только и ждали, как бы оговорить друг друга перед хозяином.
     - Сэмбо,  -  сказал Легри,  - отведи этих молодцов в поселок. А вот эту
красавицу я привез тебе.  - Он снял кандалы с мулатки и толкнул ее к нему. -
Я своих обещаний не забываю.
     Мулатка в ужасе отпрянула от Сэмбо.
     - Что вы, хозяин! У меня муж остался в Новом Орлеане!
     - Подумаешь,  важность!  Я тебе другого дам.  Не рассуждать!  Ступай! -
крикнул Легри, замахиваясь на нее бичом.
     - А ты пойдешь со мной, - обратился он к Эммелине.
     Чье-то смуглое,  искаженное злобой лицо мелькнуло в окне дома,  и когда
Легри распахнул дверь,  ведущую с  веранды в комнаты,  там раздался властный
женский голос.  До  Тома,  с  тревогой смотревшего вслед  Эммелине,  донесся
сердитый окрик хозяина:
     - Молчать! Что хочу, то и делаю!
     Но  больше он  ничего не  расслышал,  так  как  Сэмбо погнал их  всех в
поселок.
     Сердце у  Тома  сжалось,  когда перед ним  показались два  ряда убогих,
ветхих лачуг,  стоявших далеко от  господского дома.  Он утешал себя мыслью,
что  ему  дадут хижину,  пусть бедную,  но  такую,  где  можно будет навести
порядок и  спокойно проводить свободные от  работы часы.  А  в  этих лачугах
ничего не  было  -  четыре стены  и  куча  грязной соломы на  земляном полу,
утоптанном ногами их прежних обитателей.
     - В какой же я буду жить? - покорно спросил он Сэмбо.
     - Не знаю...  Да вот хоть в этой, - ответил тот. - Здесь, кажется, одно
место не занято. Остальные битком набиты. И куда я вас всех дену, просто ума
не приложу!


        "x x x"

     Был  уже поздний вечер,  когда измученные тяжелой работой,  оборванные,
грязные  невольники потянулись с  полей  домой.  Они  оглядели новоприбывших
неприветливо,   хмуро.  Маленький  поселок  ожил  -  всюду  звучали  злобные
гортанные  голоса.  То  там,  то  здесь  вспыхивала перебранка из-за  ручных
мельниц,  на  которых каждый должен был смолоть свою жалкую порцию кукурузы.
На  ужин у  невольников были только лепешки из этой муки.  Все они уходили в
поле чуть свет и  работали допоздна под  надзором вооруженных бичами Сэмбо и
Квимбо.  Сбор хлопка был в  самом разгаре,  а Легри не церемонился со своими
рабами и выжимал из них все, что мог.
     Том приглядывался к  лицам этих людей,  тщетно стараясь найти среди них
хоть  одно  приветливое,  дружеское.  Он  видел  только хмуро  насупившихся,
озлобленных мужчин и запуганных, изможденных женщин.
     Кукурузу мололи до  поздней ночи.  Мельниц не хватало,  и  те,  кто был
послабее, получали их в последнюю очередь.
     - Эй,  ты! - крикнул Сэмбо, подходя к мулатке и бросая к ее ногам мешок
с кукурузой. - Как тебя зовут?
     - Люси, - ответила та.
     - Так вот,  Люси,  раз ты моя жена,  изволь смолоть это зерно да напеки
мне лепешек к ужину. Слышишь?
     - Я  тебе не жена и никогда твоей женой не буду,  -  сказала Люси с тем
мужеством,  которое рождается в человеке только в минуту отчаяния.  - Оставь
меня.
     - Смотри, изобью! - крикнул Сэмбо, занося ногу для удара.
     - Бей меня, бей! Чем скорее убьешь, тем лучше. Мне жизнь не дорога!
     - Ты что, рабов вздумал калечить? Ну подожди, я все расскажу хозяину, -
вмешался Квимбо,  который только что  отогнал двух негритянок от  мельницы и
сам стал на их место.
     - А я ему пожалуюсь,  что ты не даешь женщинам молоть зерно,  -  сказал