чку,  не  спеша  обозревала свои  владения и  сажала мелюзгу за  чистку
оловянной посуды,  отчего на кухне в  продолжение нескольких часов творилось
нечто невообразимое.  Когда же  посуда была  вычищена,  столы выскоблены,  а
мелочь  рассована по  углам  и  другим  потайным  местечкам,  Дина  надевала
нарядное платье, накручивала на голову тюрбан, подвязывала чистый передник и
выпроваживала своих подручных из кухни, чтобы они не нарушали ее благолепия.
     Эти  периодические припадки чистоплотности причиняли немало  неудобств,
ибо во время их Дина так тряслась над своими сверкающими кастрюлями,  что не
позволяла пользоваться ими,  во  всяком случае до  тех пор,  пока пыл ее  не
остывал.
     За  несколько дней  мисс Офелия произвела полный переворот в  доме,  но
там,  где дело касалось прислуги, все ее труды шли прахом - с ней она ничего
не могла поделать.
     Как-то под вечер,  когда мисс Офелия была на кухне,  кто-то из негритят
крикнул:
     - Смотрите, Прю идет! Вечно она бормочет себе под нос!
     Высокая,  костлявая негритянка,  появившаяся в дверях,  несла на голове
корзину с сухарями и горячими булками.
     - А, опять к нам пожаловала! - сказала Дина.
     Лицо  у  Прю  было  хмурое,  голос хриплый,  ворчливый.  Она  поставила
корзинку на  пол,  опустилась рядом с  ней на  корточки,  уперлась локтями в
колени и пробормотала:
     - Ох! И когда только меня господь приберет!
     - Почему ты так говоришь? - спросила ее мисс Офелия.
     - Довольно, намучилась я! - ответила Прю, не поднимая глаз.
     - А  кто  тебе  велит  пьянствовать  и  буянить?   -  сказала  щеголиха
горничная, тряхнув коралловыми серьгами.
     Старуха бросила на нее угрюмый взгляд.
     - Не  зарекайся,  может,  сама тем же кончишь.  Вот тогда я  порадуюсь,
глядя, как ты будешь заливать горе вином.
     - Ну-ка,  Прю,  покажи свой товар,  -  сказала Дина.  -  Может,  миссис
чего-нибудь купит.
     Мисс Офелия взяла несколько десятков булок и сухарей.
     - Билетики вон в том разбитом кувшине,  -  сказала Дина. - Джек, слазь,
достань.
     - Какие билетики? - удивилась мисс Офелия.
     - Мы с ней расплачиваемся этими билетиками, а покупаем их у ее хозяина.
     - А  он  потом все  подсчитывает,  -  вставила Прю,  -  и  если заметит
нехватку, избивает меня до полусмерти.
     - И  поделом тебе,  -  сказала бойкая Джейн,  -  не  пропивай хозяйские
деньги!.. Она ведь пьет, мисс Офелия.
     - И буду пить,  потому что я без этого не могу. Напьешься - и забываешь
свою горькую долю.
     - Это очень нехорошо,  -  сказала мисс Офелия.  -  Разве можно красть у
хозяев деньги да еще пропивать их!
     - Так-то оно так,  да ведь я все равно от этого не отстану. Ох, хоть бы
прибрал меня господь! Долго ли мне еще маяться?!
     Прю  медленно,  с  трудом выпрямилась,  поставила корзинку на  голову и
устремила взгляд на Джейн, которая стояла перед ней, потряхивая сережками.
     - Ишь, надела побрякушки и думает, что красивей ее нет никого на свете!
Подожди,  доживешь до  моих  лет,  сопьешься и  будешь такой же  несчастной,
дряхлой старухой,  как я.  И  поделом тебе!  -  Она злобно хмыкнула и с этим
удалилась.
     Наш  друг Том,  присутствовавший при  этом разговоре,  вышел за  старой
булочницей на  улицу.  Она прошла несколько домов,  со  стоном опустила свою
ношу на крыльцо и оправила на плечах старую, выцветшую шаль.
     - Дай я понесу корзинку, - участливо сказал Том.
     - Зачем это? Я и сама справлюсь.
     - Ты больная или, может, горе у тебя какое?
     - Ничем я не больна, - отрезала старуха.
     - Много бы я дал,  чтобы ты послушалась меня и бросила пить,  -  сказал
Том,  сочувственно глядя на  нее.  -  Ведь это для тебя гибель!..  Откуда ты
родом?
     - Из Кентукки.  Жила там у одного хозяина, растила детей, а он продавал
их всех по очереди.  Потом и  меня продал перекупщику,  а от него я попала к
теперешним господам.
     - Почему же ты к вину пристрастилась?
     - Горе заливаю.  Здесь у меня тоже был ребенок,  и я думала, хоть он-то
при  мне  останется.  Хороший был  такой мальчик,  здоровенький,  спокойный,
никогда не кричал...  и хозяйка любила с ним возиться. Потом она заболела, я
ухаживала за ней,  а  хворь возьми да на меня и перекинься.  Молоко пропало,
ребенок отощал -  одна кожа да кости. А покупать молоко хозяйка не позволяла
- корми,   говорит,   тем,   что   сама  ешь.   Он   чахнет  день  ото  дня,
плачет-разливается,  а она сердится: это, мол, все одни капризы. На ночь мне
не позволяли его брать,  говорят -  ты с ним умаешься и работать не сможешь.
Сама-то я спала у хозяйки в комнате,  а его выносила на чердак. Как-то утром
прихожу,  а он мертвый...  С тех самых пор и стоит у меня в ушах его крик, а
выпьешь - все забываешь...
     Том с болью в сердце выслушал этот рассказ, повернулся и пошел домой.


        "ГЛАВА XIX"

                           Продолжение предыдущей

     Через несколько дней с сухарями и булочками пришла другая женщина. Мисс
Офелия была в это время на кухне.
     - Господи боже! - воскликнула Дина. - А где Прю? Что с ней стряслось?
     - Прю больше никогда не придет,  - таинственно сказала новая булочница,
покосившись на мисс Офелию.
     - Почему? Неужто умерла?
     - Да мы не знаем... Она ведь в погребе лежит.
     Дина пошла проводить ее до дверей.
     - Что там у вас случилось? - спросила она.
     Новая булочница хоть и побаивалась говорить,  но все-таки не утерпела и
сказала шепотом:
     - Только никому не рассказывай...  Прю напилась, и ее посадили в погреб
на весь день. Говорят, умерла она, мухи ее всю облепили.
     Дина  всплеснула руками и  вдруг  увидела рядом  с  собой Еву,  которая
слушала их, широко раскрыв глаза. В лице у нее не было ни кровинки.
     - О господи!  Мисс Еве дурно!  Мы-то хороши,  разговорились при ней! Да
хозяин нам за это голову с плеч снимет.
     - Ничего со мной не будет,  Дина,  - твердо сказала девочка. - И почему
мне нельзя этого слушать? Ты не меня жалей, а бедную Прю - ей тяжелее.
     - Нет, нет! Вы барышня нежная, деликатная, вам и знать об этом нельзя!
     Ева вздохнула и, грустная, медленно пошла вверх по лестнице.
     Мисс Офелия встревожилась и пожелала узнать, что случилось с несчастной
старухой. Дина рассказала ей все до мельчайших подробностей, а Том добавил к
этому рассказу то, что слышал от самой Прю.
     - Возмутительная история!  Боже,  какой ужас!  -  с  этими словами мисс
Офелия вошла к Сен-Клеру, который лежал с газетой на кушетке.
     - Ну, какое еще беззаконие вы обнаружили? - спросил он.
     - Какое беззаконие?  Прю запороли насмерть!  -  И мисс Офелия, не жалея
красок, поведала ему все.
     - Я так и знал,  что рано или поздно этим кончится,  - сказал Сен-Клер,
снова берясь за газету.
     - Знали? Неужели же вы так это и оставите? - воскликнула мисс Офелия. -
Подайте кому-нибудь жалобу!  Есть же  у  вас  тут должностные лица,  которые
могут вмешиваться в подобные дела!
     - Заинтересованность владельца в сохранности своего имущества считается
у  нас  достаточной гарантией для негров.  Но  если владелец собственноручно
губит  свою  собственность,   тут  ничего  не  поделаешь.  Кроме  того,  эта
несчастная старуха была,  кажется,  воровка и пьяница. Кто же будет за такую
заступаться?
     - Это ужасно, Огюстен! Это просто чудовищно!
     - Я тут совершенно ни при чем, дорогая моя кузина. Что можно поделать с
огрубевшими,  жестокими людьми?  Они пользуются неограниченной властью и  ни
перед кем не несут ответа за свои злодеяния.  Вмешательство в  таких случаях
бесполезно.  Закон бессилен против них.  Нам ничего не  остается,  кроме как
закрыть глаза, заткнуть уши и на том успокоиться.
     - Закрыть глаза, заткнуть уши! Да разве можно попустительствовать таким
безобразиям!
     - Дорогая  моя,   чего  вы,   собственно,   хотите?  Негры  -  существа
невежественные,  забитые - отданы в полную, безоговорочную власть самодуров,
которые не  желают считаться ни  с  чем,  даже  с  соображениями собственной
выгоды,  а  таких среди нас большинство.  Что же остается делать в  их среде
людям  порядочным  и   гуманным?   Только  закрывать  глаза  и   мало-помалу
ожесточаться.  Я  не могу скупать всех несчастных рабов,  я не странствующий
рыцарь, который борется с несправедливостью везде, где бы он ее ни увидел. В
нашем  городе это  занятие бесцельное.  Лучшее,  что  я  могу  сделать,  это
держаться в стороне.
     Сен-Клер нахмурился,  но  ненадолго.  Через минуту он опять заговорил с
веселой улыбкой:
     - Полно,  кузина,  не смотрите на меня так строго. Ведь вы только одним
глазком, в щелочку, увидели образчик того, что в той или иной форме творится
повсюду на земле.  Если вглядываться во все ужасы и бедствия,  так и жить не
захочется.  Это все равно,  что слишком внимательно приглядываться к стряпне
нашей Дины.
     И Сен-Клер снова взялся за газету.
     Мисс Офелия села в  кресло,  вынула вязанье из сумочки и  с  негодующим
видом  задвигала спицами.  Так  прошло  несколько минут,  и  наконец  огонь,
разгоравшийся в ее груди, вырвался наружу.
     - Нет,  Огюстен, я не могу примириться с этим и выскажу вам свое мнение
напрямик! Меня возмущает, что вы защищаете рабство!
     - Как! Вы все еще не успокоились? - сказал Сен-Клер, поднимая голову.
     - Да,  да!  Меня возмущает,  что вы защищаете рабство!  - с еще большей
горячностью повторила мисс Офелия.
     - Я защищаю рабство? Да откуда вы это взяли?
     - Конечно,  защищаете!  И не вы один,  а все южане. Иначе кто бы из вас
стал держать рабов?
     - Хорошо,  будем говорить серьезно,  -  сказал Огюстен,  -  но  сначала
подвиньте мне корзинку с апельсинами. Итак, дорогая моя кузина, по вопросу о
рабовладельчестве двух мнений быть не может, - начал он, и лицо у него сразу
приняло  вдумчивое  выражение.  -  Плантаторы,  которые  богатеют  на  этом,
священники,  которые угождают плантаторам,  и  политиканы,  которые видят  в
рабовладении основу своей власти,  могут изощряться как им угодно, пускать в
ход  все  свое красноречие и  ссылаться на  евангелие,  но  истина останется
истиной:   система  рабства  есть   порождение  дьявола  и   служит   лучшим
доказательством того, на что сей джентльмен способен.
     Мисс  Офелия  перестала  вязать  и   устремила  недоуменный  взгляд  на
Сен-Клера.
     А  он,  явно довольный тем,  что  его  слова произвели на  кузину такое
впечатление, продолжал:
     - Вы  удивлены?   Подождите,   выслушайте  меня  до  конца.  Что  такое
рабовладение,  проклятое  богом  и  людьми?  Лишенное  всяких  прикрас,  оно
предстанет пред нами вот в каком виде:  негр Квэши - существо невежественное
и беспомощное,  а я образован, и в руках у меня власть, следовательно, ничто
не  мешает мне  обирать его  до  нитки и  уделять ему лишь то,  что я  найду
нужным.  Негр Квэши делает за  меня всю тяжелую,  грязную работу.  Сам я  не
люблю  трудиться,  поэтому пусть  за  меня  трудится Квэши.  Гнуть спину под
палящими лучами солнца мало приятно -  опять же вместо меня это может делать
Квэши.  Пусть  Квэши зарабатывают деньги,  тратить их  буду  я.  Пусть Квэши
увязает по пояс в болоте,  чтобы я мог пройти посуху.  Квэши будет всю жизнь
исполнять мою  волю,  ибо  своей воли у  него нет.  Вот  что  такое рабство,
кузина.
     Сен-Клер  встал  и  большими шагами заходил по  веранде.  На  щеках его
появился румянец,  большие синие глаза метали искры. Мисс Офелия никогда еще
не видела его в таком волнении.
     - Уверяю вас,  кузина,  было время,  когда я думал так:  пусть вся наша
страна провалится в тартарары, навеки скрыв от мира пятнающую ее мерзость, и
я   без  тени  сожаления  погибну  вместе  с   ней.   Мне  мною  приходилось
путешествовать по Америке, и, видя, что наши законы позволяют любому негодяю
распоряжаться судьбой людей,  которые куплены на  деньги,  добытые иной  раз
нечестным путем,  позволяют властвовать над беззащитными детьми, девушками и
женщинами, я был готов проклясть свою родину, а заодно и все человечество!
     - Да, по как же вы - начала было мисс Офелия.
     - Как я мог сам погрязнуть в такой мерзости?  -  перебил ее Сен-Клер. -
Вопрос коварный, но я отвечу вам на него. Эти невольники принадлежали раньше
моему отцу и моей матери, а теперь они принадлежат мне. Умирая, отец завещал
все свое состояние нам с братом. Сначала мы хозяйничали на плантации вдвоем,
но  года  через два  я  понял,  что  помощи ему  от  меня  мало.  Вы  только
представьте себе:  семьсот невольников, которых ты даже в лицо не знаешь, до
которых тебе,  в сущности,  нет никакого дела,  а о них надо заботиться,  их
надо кормить,  с  них надо требовать работу,  как со скотины.  А  чего стоят
надсмотрщики и неизбежный кнут!
     - Я полагала,  что вы все здесь оправдываете такое отношение к рабам, -
проговорила мисс Офелия.
     - Нет!  До  этого еще никто из  нас не дошел,  даже мой братец Альфред,
закоренелый деспот.  Но он утверждает,  и,  по-моему,  не без оснований, что
американские плантаторы,  правда в несколько иной форме,  делают то же,  что
английская  аристократия  и   английские  капиталисты,   которые   полностью
подчинили себе низшие классы.  Альфред оправдывает и их и нас,  и ему нельзя
отказать в последовательности.
     - Но  ведь это  совершенно разные вещи,  их  даже сравнивать нельзя!  -
воскликнула мисс Офелия.  -  Английского рабочего не продашь,  не купишь, не
разлучишь с семьей, не накажешь плетьми!
     - Он  точно так же во всем зависит от воли хозяина.  Рабовладелец может
запороть своего непокорного раба насмерть, а капиталист заморит его голодом.
Что же касается нерушимости семейных уз,  то еще неизвестно, что хуже: когда
детей твоих продают или когда они умирают у тебя на глазах голодной смертью.
     - Такие сопоставления никогда не приходили мне в голову, - сказала мисс
Офелия.
     - Я  был  в  Англии,  и  мне легко судить,  прав ли  Альфред,  когда он
говорит, что его рабам живется лучше, чем большинству населения Англии.
     - Расскажите,  почему  вы  уехали с  плантации,  -  попросила его  мисс
Офелия.
     - Некоторое время мы с Альфредом распоряжались там всеми делами вдвоем,
но потом он убедился, что плантатора из меня не получится, и посоветовал мне
взять мою долю наследства деньгами и  поселиться в  Новом Орлеане,  в  нашем
фамильном особняке.
     - А вам никогда не приходила в голову мысль освободить своих рабов?
     - Было такое время,  -  задумчиво проговорил Сен-Клер,  - когда я тешил
себя надеждой, что не зря проживу жизнь и совершу благое дело. Я хотел стать
освободителем негров,  хотел  стереть позорное пятно  с  лица  нашей родины.
Юношам свойственно носиться с такими мечтами...  Однако все сложилось иначе,
и я уподобился щепке,  плывущей по воле волн.  Впрочем,  не думайте, что мои
взгляды на  рабство представляют собой  какое-то  исключение в  нашей среде.
Нет, у меня много единомышленников. Да может ли быть иначе? Ведь наша страна
изнывает под  этим игом!  Оно  убийственно не  только для  раба,  но  и  для
рабовладельца.  Простым глазом видно,  какое это страшное зло,  что мы живем
среди массы невежественных,  нами же развращенных людей.  Наши законы весьма
решительным образом запрещают давать им  хоть самое скромное образование,  и
это правильно!  Обучите грамоте одно поколение негров, и вся система рабства
взлетит на воздух.  Если мы не дадим им свободы, они сами вырвут ее у нас из
рук.
     - Чем же все это кончится? - спросила мисс Офелия.
     - Не  знаю.  Мне  ясно  только одно:  народные массы  рано  или  поздно
поднимут голову и в Европе и в Америке. И это все, что я могу вам сказать...
А вот и звонок к чаю! Пойдемте.
     За столом Мари заговорила о Прю.
     - Вы, кузина, вероятно, считаете нас варварами, - сказала она.
     - Да, это варварство. Но ведь не все же здесь, на юге, варвары!
     - Бывают негры,  с которыми просто невозможно справиться,  - продолжала
Мари.  -  Такие не  вызывают у  меня  никакого сожаления.  Вели бы  себя как
следует, и никто бы их не трогал.
     - Мама,  но  ведь Прю  была такая несчастная!  Вот  почему она пила,  -
сказала Ева.
     - Вздор!  Как будто это может служить оправданием!  Я  тоже несчастная,
вероятно, несчастнее ее. Нет, все дело в том, что негры дрянной народ. Среди
них попадаются такие, которых никак не образумишь.


     У автора возникают опасения,  как бы наши знатные герои не заслонили от
нас скромную фигуру Тома. Ну что ж, если читатель хочет узнать кое-что о его
делах, пусть последует за нами на маленький чердак над конюшней.
     Представьте себе скромную комнатку с кроватью,  стулом и простым, грубо
сколоченным столом, за которым Том сидит сейчас, наклонившись над грифельной
доской, и с величайшей сосредоточенностью выписывает на ней какие-то слова.
     Тоска по  дому довела Тома до  того,  что  он  решился попросить у  Евы
листок писчей бумаги и,  собрав все  свои  скудные познания,  почерпнутые на
уроках  Джорджа,  задался  дерзкой  мыслью  написать  письмо.  И  сейчас  он
составлял на  грифельной доске свой первый черновик.  Задача эта была не  из
легких,  ибо Том успел забыть,  как пишутся некоторые буквы,  а те,  которые
остались у  него в  памяти,  почему-то  не  складывались в  слова.  Он тяжко
вздыхал,  уйдя  с  головой в  свое занятие,  как  вдруг Ева,  словно птичка,
впорхнула в  комнату и,  пристроившись сзади него  на  стуле,  заглянула ему
через плечо.
     - Дядя Том, какие ты смешные закорючки выводишь!
     - Задумал послать весточку своей  старухе и  ребятишкам,  мисс  Ева,  -
сказал Том, проводя рукой по глазам, - да что-то ничего не выходит.
     - Как бы мне тебе помочь,  дядя Том? Я ведь немножко училась, в прошлом
году знала все буквы, да, наверно, позабыла.
     Ева прислонилась своей золотистой головкой к  его голове,  и  оба они с
одинаковой  серьезностью  и   почти  с  одинаковым  знанием  дела  принялись
обсуждать каждое слово этого послания.
     - Смотри,  дядя Том,  как красиво у нас получилось!  -  сказала Ева,  с
восхищением глядя на грифельную доску.  -  Вот они обрадуются-то!  Как тебе,
наверно,  скучно без  жены  и  детей,  дядя  Том!  Подожди,  я  уговорю папу
отпустить тебя домой.
     - Миссис обещала выкупить меня, как только у них будут деньги, - сказал
Том.  -  Я крепко на это надеюсь. Мистер Джордж хотел сам за мной приехать и
дал мне в залог вот это. - И он вытащил из-за пазухи заветный доллар.
     - Ну, значит, приедет, - сказала Ева. - Как я за тебя рада, дядя Том!
     - Вот мне и захотелось написать им письмо,  чтобы знали, где я, и чтобы
не беспокоились. Хлоя, бедняжка, уж очень убивалась, когда меня провожала.
     - Ты здесь, Том? - раздался за дверью голос Сен-Клера.
     Том и Ева вздрогнули.
     - Что  это  у  вас?  -  спросил Сен-Клер,  подходя к  столу и  глядя на
грифельную доску.
     - Том пишет письмо,  а я ему помогаю,  -  сказала Ева. - Правда, хорошо
получается?
     - Не буду вас обоих огорчать,  -  сказал Сен-Клер,  -  но советую тебе,
Том,  обращаться за помощью ко мне.  Я  вернусь с  верховой прогулки,  тогда
приходи - напишем.
     - Это очень важное письмо,  -  шепнула отцу Ева. - Знаешь почему, папа?
Хозяйка Тома обещала прислать за него выкуп. Он сам мне сказал.
     Сен-Клер  подумал,   что  это,   вероятно,   одно  из  тех  никогда  не
выполняющихся обещаний, на которые не скупятся добрые хозяева, стараясь хоть
как-нибудь смягчить горе  проданных слуг.  Но  он  не  высказал вслух  своих
соображений и только приказал Тому седлать лошадь.
     Письмо от  имени Тома  было  написано в  тот  же  вечер и  благополучно
доставлено в почтовую контору.
     Между тем  мисс  Офелия,  не  слагая оружия,  продолжала свою  полезную
деятельность.  Все домочадцы, начиная с Дины и кончая последним негритенком,
единодушно считали ее "чудачкой",  а такой характеристикой невольники на Юге
наделяют т